Извини меня. Я действительно сказал ЭТО. Все верно. Именно так я и сказал. Я сначала, когда разглядел, глазам своим не поверил. Неужели он будет это… Такого я еще не видел.

Я, что называется, "проходил мимо". В этот раз там стоял только один. Хотя обычно там околачивались человек пять, когда больше. Но с утра так противно заморосило, а потом так и просто полило. Первый в этом году дождь. Московская весна. Хотя, если справиться у классиков, московской весны не бывает. Во всяком случае я такого словосочетания ни у кого не встречал. Были "московская зима", "московская осень", один раз даже попалось "московское лето". А весны не было. Это почему то резало слух своей бессмысленностью и графоманством. Москва забыла заключить эксклюзивный контракт с этим временем года. И этот дождь был такой же бессмысленный и сюрреальный. Он просто (пардон за скудость речи) никуда не годился. В самом прямом значении этого слова. Его нельзя было "запечатлеть для вечности". И даже для одной отдельно взятой жизни. Он не проецировался ни на холст, ни на бумагу, ни на фотопленку, потому что абсолютно ничего не выражал, уверенно защищая свои авторские права на самого себя: смотреть – можно, тиражировать – нет. Ну то есть флаг в руки, попробуйте. На здоровье. Только у вас все равно ничего не выйдет. Оказывается в мире есть вещи, которые существуют в реальности при полной невозможности создания их образа. Такая запечатанная вакуумная упаковка ни с чем. И исчезают они так же молча, не оставляя после себя ни отпечатков, ни следов, ни последствий. Как, наверное, и те люди, что приходили сюда. Если это слово вообще к ним подходит. Ты помнишь, лет двадцать тому назад была такая страшилка на первых появившихся видеокассетах – "Зловещие мертвецы". Только слово "зловещие" к этим как-то тоже не подходило. Ну какие они зловещие? И они стали у меня "вещие мертвецы". А во всем остальном они были похожи – двигались как роботы с несмазанными шарнирами и цельнолитым позвоночником. И тот же стеклянный взгляд. Даже не стеклянный. "Оргстеклянный взгляд".

На самом деле я соврал тебе. Я не "проходил мимо". Я пошел по этой улице, потому что хотел "случайно" пройти мимо этого места. Чтобы посмотреть на тех, кто стал бы мне отвратительнее, чем я себе сам. У меня в очередной раз поехала крыша. Или наоборот – случайно встала на место. Мне до брезгливости было противно в себе почти все. Сначала стало смешно, потом страшно. Я не смогу ничего с этим сделать. Если каким-то образом убрать всю эту мерзость, от меня останется одно тело. Впрочем, я тебе все это уже как-то говорил. Правда давно. Но у меня опять весеннее обострение. Конный рейд белых по незащищенным красным тылам. Или телам. По красным кровяным телам. Я честно пытался воззвать: "Бойцы! Грозные альбатросы Революции!.." Но тщетно. Построились полтора человека, но и те разбежались при виде ангелов с золотыми погонами и улыбками, на "оп" убивающими всякие сомнения в богатстве и уникальности их жизненного опыта. И было смешно думать, что когда-нибудь "красные отряды отплатят за меня".

Это было самое поганое место во всей округе. Пивной ларек. В розлив. Дешевое, наверняка со стиральным порошком. Впрочем, для тех, кто его пил, это вряд ли имело значение. Он стоял, держась за ручку пивной кружки, как за вертикальную стойку в вагоне метро. Кружка ерзала по столу, но "эффект плацебо", видимо, делал свое дело, и ему удавалось держаться на ногах. Время от времени у него получалось сделать глоток, надо сказать, почти не расплескав содержимого. Тогда следовал очередной толчок его набиравшего скорость штормового поезда, он изгибался, и спасительная кружка снова приходила ему но помощь. Он почти допил весь чудный напиток, когда что-то на земле привлекло его внимание. Он даже перестал трястись и уставился в точку метрах в двух от стола. Взгляд его сразу приобрел легкую осмысленность и, ничтоже сумняшеся, он пустился в нелегкий путь за, видимо, очень вожделенной для него добычей, от которой, учитывая "человеческий фактор", его отделяла целая пропасть.

Знаешь, я вообще не верил, что он дойдет. Он падал два раза, и каждый раз я был уверен, что он уже не встанет, так и останется лежать в этой жирной, смрадной грязи. Но он вставал, грязь сползала с его рук и одежды, и, балансируя на краю забытья, он делал следующий шаг. Мне стало интересно, что же такое он там увидел? Деньги? Интересно, сколько. Сколько нужно, чтобы пойти на такие нечеловеческие (впрочем – да, уже не человеческие) усилия, на эту боль в суставах, которые уже не гнутся, и мышцах, которых уже почти нет.

Я подошел поближе. Любопытство постепенно вытеснило во мне жалость к себе, любимому, и я стал ждать, когда же из грязи восстанет, наконец, ответ загадки. И потом, ведь еще ожидается вторая серия. Ему же нужно вернуться назад.

Он попробовал нагнуться. Руки не дотягивались до земли. Снова заштормило, и он упал на колени. Наконец схватил "это" рукой и… стал вытирать о подкладку куртки. Очень аккуратно, боясь раздавить.

…Сушка. Обыкновенная, круглая. Без мака.

Меня передернуло. И затошнило. Что ж ты делаешь? Как же можно это есть? Тут же все зассано, заблевано такими как ты. Тут такая вонь, что даже собаки обходят это место стороной, и если здесь привязать течную суку, сюда, наверное, все равно не подойдет ни один кобель… А он между тем каким-то непостижимым образом поднялся и пустился в обратный путь, сжимая в руке свой трофей.

Назад он дошел быстрее. Даже не посмотрел на кружку с остатками своего пойла, еще раз вытер сушку подкладкой и… положил ее на край стола. Бережно, как хрупкую елочную игрушку.

И медленно пошел прочь.

У меня все скрутилось внутри. Я не знаю кто он. Не знаю что там у него было. Блокада, война, плен… Тебе лучше знать. А я не знаю. Но у меня комок подступил к горлу. И я сказал ему вслед: "Да простятся тебе все грехи твои…" Оно само так сказалось. Но тебя там не было. Я помню, ты говорил: "Где двое или трое собраны во имя мое, там я среди них". Но там тебя не было. Ты посмотри на нас: если мы и собраны здесь во чье-то имя, то уж никак не во твое. И тогда я сказал ЭТО. Сначала по-нашему: "Очищается, прощается раб божий…" Но как-то меня это не удовлетворило. Прям как в том анекдоте, да? "Всю Одессу удовлетворяет, а тебя не удовлетворяет?" И тогда я сказал ЭТО еще раз. По католически: " Я отпускаю тебе грехи…"

И когда я это сказал, прекратился этот безОБРАЗный дождь.

И стало светло.

И тут я услышал голос откуда-то из-за спины: "Эй, долбанутый, куда пошел, вон там еще две штуки валяются!"

И я почувствовал, как во мне вырос такой маленький и весь утыканный иголками шарик. И он начал раскручиваться с бешеной скоростью и рвать в кровь мои внутренности.

Повернуться. Свалить на землю. Бить ногами. Долго. Заставить сгрести все с асфальта. Потом заставить жрать это. А потом дождаться, пока выблюет все назад и заставить сожрать снова. И смотреть.

И все это пронеслось в голове за какую-то долю секунды, прокрутилось витками огненной спирали и разлетелось одновременно во всех направлениях, распавшись на клетки нервной ткани.

И наступила тишина.

Я даже не обернулся, чтобы посмотреть как он выглядит. И тогда я сказал еще и ЭТО. Самую короткую фразу из всех существующих:

"В ад."