Лев ГУНИН

ИЗ ЦИКЛА "ИЛЛЮСТРАЦИЯМ"

ЛОШАДЬ, ВСТАВШАЯ НА ДЫБЫ

Срезает пространство копытным завораживанием воли.
От Санторина до Микен белые гребни волн
вспенивают карту, условную и абсолютную. Рядом
быков бока бочонком критского вина
в цветочном масле расписанных стен
витают.
Мощный правитель
с атрибутами своей власти
вписан в стену лоджии и расплавлен
оранжевыми и красными колоннами
и соседством с символами быка
и яркими цветами палитры. Тень
дает прохладу -- убежище от южного солнца --
в растянутых колоннадах,
под кровлей, что держится на колоннах. Туда
стремится глаз. Отдохновение -- тени --
обретают черные колонны и капители,
что окрашены в другой цвет и укрыты от солнца
выступом сверху.
Адриатика, Средиземноморье
плещут своими голубыми чайками
в небо. В скалах
вырублена лестница, спускающаяся ко дворцу. Рядом
с побережьем она заканчивается выступом. Скалы
полны зеленого и желтого цвета. И природа -- свободная,
как яркое южное солнце,
открывает простор и пространство
непреходящего лета.

Март, 1981

НАТЮРМОРТ

Линия идет, не прерываясь.
С линией не прерываем свет.
Вот навстречу линия другая:
десять, двадцать или тридцать лет.
Я б л о к о раздора между ними.
Как п и р о г слоеный, в небеса.
С линией о д н о й несовместимы,
Тучи смотрят, парки и леса.
Линия кружок пересекает.
Половина круга -- сразу тень.
Г р о з д ь я м и миров иных свисают
В черном небе я г о д ы. Под сень
Космоса з а к л а д к а попадает.
Путь земли о н а пересекла.
Р о з шипами линия вскрывает
Мир из г р и б о в и д н о г о стекла.
Но не совместить несовместимых
Розы, яблока и пирога.
Н а т ю р м о р т на части разрывает
Л и н и й двух с заклятостью врага
В Р Е М Я -- что не видно на картине,
Но из двух обозначений лет
Пересечь готово желтый иней
И корунд с охапкою монет.

Март, 1981

СОСРЕДОТОЧЕННОСТЬ

Линия, которая длится,
выражает стремление пересечься
с другой линией.
Сад опадает.
И деревья среди опавших, недвижимых листьев
Стоят безмолвно и мягко.
Апрель-март.

1981, Бобруйск

В ЗЕРКАЛЕ

В твоих ладонях зиждется тепло.
Струится свет сквозь стекла. Время дремлет.
Фиолетовые и сиреневые лучи,
проходя сквозь призму света,
скрываются в толще комнаты.
Тяжелые коричневые шторы,
спускаясь с карнизов, задерживают свет.
Он вязнет в них белым просвечиванием,
и часть его, просочившаяся,
вязнет в полированном шкафу,
в каком отражается зеркало,
отражающее постель и получерный воздух,
и ваза, отражаясь, становится блеклой
от пыли, что налетом на зеркале.

За окном, давно проснувшиеся, мчатся автомобили.
Все -- живет. И солнечный воздух
уже давно расселся по стенам домов.
В твоей комнате с самого верха обоев
проходит черный с белым узор,
и пыль, струящаяся в луче солнечного света,
садится на голову Аполлона, статуэтка фигуры которого
на высоком комоде.

Твоя голова -- на моей руке.
Я чувствую ее легкий жар. Наши ладони вместе.
Волосы твои разметались по моему плечу.
Пятно желтого света чуть выше их.
Сколько времени мы вместе?
Где начало и есть ли конец?
Я знаю: этот дом предназначен
только для пыли, что оседает здесь --
как я. И что-то оседает в моем сердце.

Март, 1981

КВАРТЕТ
(в составе сопрано, альта, тенора и баса)

От автора:
Любую страсть могу я побороть
Но я не смог зажать в ухвате плоть
И я не смог тщеславие убить
Как не смогу чужую плоть любить
Но я прошу еще в последний раз:
Пусть будет шанс
Еще хотя бы шанс!

Сопрано:
пусть будет так -- не встретить принужденья
и в сад идти -- как рассекать мгновенья
тем что в тебе и воздух странно пусть
и пар клубится выцветший из уст

Бас:
Я так хочу.
И будет так.
Но я ошеломлен.
О, как
Найти для выраженья истин
Одну единственную суть?
Как в этом мире отдохнуть?
Горячим телом обнаженным
К другому телу так припасть,
Чтобы раздались горлом стоны
И брызнула из сердца страсть?

Тенор:
................................................
................................................
................................................
................................................

Альт:
Заржавленный топор срезает ночь
и лезвием, и острием сургучным.
О, не помочь рассветом полнозвучным
Тому... -- что... просто в мире не помочь.

Март. 1981

ХУДОЖНИКУ

Художник рисует свой бред.
Но я
не нарисую себя никогда.
Разве что только спросив это "да".
Но только не скрою-не выдам бреда.

Сон до забвения хочет тебя.
Но превращается в свист воробья,
странные струны души теребя, --
то, что заменит ту букву на "я".

Только тогда замечаешь, что сон,
дном опрокинут, в тебя погружен.
Что он тебя выпивает до дна --
только безумья не выпив сполна.

Холод скрывает в ладонях лицо.
Хочется выйти туда, на крыльцо.
Хочется что-то кому-то сказать,
только бы так на крыльце не стоять!

Нервные пальцы сжимают платок.
Шаг -- и в душе зарождается шок.
Шаг -- и уже невозможно стоять.
Окна поплыли, стена и кровать.

Сны отягчающим стержнем тоски,
боли мерилами и высоты
(так, как грузило родня поплавку)
силятся мерой измерить мечту.

В недрах окна появляется шум.
Из обнажения сути
ни ум,
ни голова выплывать не должны.
Длятся на нотах октавные сны.

Длятся мгновения -- пулей в висок.
Давней тоски продолжается срок.
Длятся заботы и толпы у "вод",
длится безумие миром забот.

Длится кровавой "всегдашности" круг.
Длится, обыденный, тысяч досуг.
Длится кошмар и, порядочно длясь,
сам начинает выспрашивать: "ась?"

И, наточив ледяные коньки,
сам же себе не протянет руки.
И, перебрав окончательный срок,
словно надеется наискосок.

Я не скажу, что же будет во мне
плотным сплетением б о л и и з в н е,
я только дам чуть заметный намек,
тот, что раскрошит терпения срок.

Или найду приближающий смысл,
взором стремящийся сжать даже мысль,
и, спрессовав под условным углом,
сдать отражением вере на слом.

И в синеве начинает мелькать
тайным нутром голубая кровать.

Март, 1981

ПЕСЕНКА СКИТАЛЬЦА

Вагон -- мой дом. Мой дом -- вагон.
А ночью сыщется перрон
и одеяло во дворе
в промерзшей к утру конуре.
Горят подъездные огни.
Они совсем, совсем
одни.
И окна тускло смотрят в даль
совсем одни. На них вуаль,
задернувшая все от всех,
а над вуалью этой -- смех.
И одиноко в мире всем.
Встречаются под меткой схем,
расстанутся -- и снова ждут,
уйдут -- придут, придут -- уйдут.
И одиноко в мире мне.
Я в сером камне, я в стене,
я замурован навсегда
в людьми кишащей глыбе льда.
И холод пальцев рук моих
так однозначен, мертв и тих.

Апрель, 1981. Осиповичи-Минск.

ПЕЙЗАЖ

Холмы изгибаются. Один изгиб
как горбинка носа.
А вот -- живот. Вот -- грудь.
О, какая огромная женщина!
Я сижу в тишине,
нарушаемой только
стуком вагона.
По полю бегут две собачки.
Они уже пересекли его часть.
Но им предстоит пересечь большую.
Елки на опушке, почему-то, желтеют.
Бурые пятна на их боках, на их верхушках.
Сколько еще ехать всем нам в этой жизни?

Апрель, 1981

ПОРТРЕТ ДРУГА

Мой дорогой, мой друг больной,
с такой большой распухшей головой.
Духами ты себя еще души,
свое призванье находи в тиши,
пляши на стержне мире твоего,
другим представить пробуя его, --
но даже в этом я тебя сильней
и в глубине зрачков твоих страшней.
Страданием могу, хоть не хочу,
скользить по мира твоего лучу.
Но даже в э т о м я тебя сильней:
в итоге будней, в поединке дней.
И я свою кровавую слезу
не вынесу -- как неба бирюзу
из той потусторонности ночей,
что не бывала в полутьме твоей.
И я тебе последнее скажу:
тебя в тебе уже не нахожу.

Апрель, 1981

ПЕЙЗАЖ -2

Все кончено. Теперь -- конец.
Над замком скачет черный конь.
В замшелых скалах спрятан жнец.
Тепла далекая ладонь.

В слоистой темной глубине
взаимной близости и дна
отхлань ответная видна
и все становится ясней.

В бесплотных жилах голубей
грохочет кровь. И сердце бьет
длинней, длинней... И из сетей
стрела ночами устает...

Отрыв от тела не больней.
В пространство целит голова.
Продленные -- длинней, длинней --
разъятой истины слова.

Все кончено. Далекий шум.
Свирельны трели пастуха.
Забудь о том, забудь о сем!
Ладонь твоя теперь суха.

Апрель, 1981. Вильнюс-Минск.

ПОРТРЕТ ДЕВУШКИ

Для нее мир состоял из черных куриц и кривых крестиков.
Она ходила в школу все дни -- включая субботу --
и волосы свои она красила синим.
Но однажды ее мир ограничился рамками одного взгляда.
Сузился до стен фабрики, на которой она работала,
и станка, за которым она стояла.
Мир девушки семнадцати лет
с неоконченным средним.
В ее глазах остался только, отраженный,
взгляд двух зрачков.
И мир лишился для нее всякого смысла.

Апрель, 1981

АВТОПОРТРЕТ

Тысячи раздельных клубений
новых лиц и новых мыслей.
Пределы, которые пройдены
и оставляют за собой часть прежних.
Синее, голубое небо.
Воздух над крышами, не перестающий
тайно клубиться.
Все это изменения, которые произошли
во мне.

Апрель, 1981

НА БАЗАРЕ

Ровные зубы торговца.
Он открывает рот, и кажется:
вот-вот укусит.
Две бабки стоят
с протершейся шубкой.
Две собаки глядят на людей
своими голодными глазами.
Недоступное голубое небо.
А над всем, словно флаг
над прошедшей битвой,
свежий,
прозрачный, лазуревый,
бархатистый
воздух.

Апрель, 1981

PUBERTAT EIN BILD

Твою хрупкую наготу удастся сорвать
какому-нибудь грубому мужчине
с заскорузлыми руками и крупным носом.
Ты -- цветок, растущий в поле,
который сорвет сама жизнь,
чьи пальцы грубее тебя.

Апрель, 1981

УСТАЛОСТЬ

Мой мир слагался
из других миров.
Но в тишине, к которой я готов,
мой мир на части разорвался.
И я не сбросил бренности оков.

Моя печаль роскошная бледней,
чем лоскуты моих увядших дней.
Но, все-таки, во мне остался миг,
что тем, огромным, в меньшее проник.

Апрель, 1981

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ПАМЯТИ

Мы едем в автобусе.
За окном проносятся
нескончаемые деревни.
Мы едем в сторону Бобруйска.
Пригороды... пригороды...
В них -- озон первой грозы,
запах речного тумана,
и давняя невыразимость раннего детства,
и маленькая старушка с палочкой,
стоящая у крыльца...

Апрель, 1981

ИЛЛЮСТРАЦИЯ В КНИГЕ О СУПЕРМАТИЗМЕ "BLAUE REITER"

Для того,
чтобы
выразить в своей душе мир,
нужно
отсечь
значительную его часть.
И не
плачь тогда:
если этой частью окажешься
ты сам.

Апрель, 1981

КОМПОЗИЦИЯ

Оскару Кокошке

Ветви тянутся к свету, как живые.
Как руки.
Как старички на балконах,
сидящие на табуретах и читающие газеты.

Если наклонить голову, то --
дома уходят вдаль разноцветными ступеньками
лестницы,
которая никогда не кончается.
Потому что она существует
в данный миг,
в данном пространстве
и в данной, исключительно наклонной
зрительной плоскости.

Апрель, 1981

DER STURM

"Что еще выразить?
Ведь все уже выражено!"
Но остается мир за прошлым, как за рамкой,
и оказывается, что он был
т о т
мир.
И понимаешь, что ты бежал
за
удаляющейся целью...

Во мне сидит какой-то человек
и смотрит на мир моими глазами.
Он смотрит все пристальней...
Но ему смотреть все меньше
и меньше...
И остается
что-то
за душой...
И остается что-то за рамкой,
что сделана
из наших
эмоций.

Апрель, 1981

КОНТУРЫ

Fur Linda

Выгиб плеча нежнее
шеи лебедя.
Зеленые глаза
искрятся
двумя угольками.
И шорох мыслей
приподнимает завесу
над тем,
что внутри.

Май, 1981

КОНТУРЫ-2

Fur Linda

рядами
рядами
несутся
автомобили
к зеленому полотенцу
оно
висит
на гвозде
Прозрачность стеклянных дверей магазина
не уступает
прозрачности твоих
глаз
И птицы несущиеся
к ним
исчезают
в их
глубине

Май, 1981

ЦЕНТРИФУГА

Хлопай мозгами,
как крыльями.
Закрывай глаза на все,
что есть.
Думай
кусковатыми мыслями --
и ты научишься
отделять то, что было,
от того, что прошло,
и хлопать ушами
на каждое кольцо
дыма самонадеянности,
появляющегося из выхлопной трубы
твоего сознания.

Май, 1981

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ЛИНДЫ К МОИМ СТИХАМ

Все прекрасно.
Мир гармоничен.
Только одно что-то
должно было соединить
его части.
И вот -- это
случилось.
Как хорошо,
что мир цельный.
И как прекрасна
его цельность
во мне.

Май, 1981

Die Kranken Schwester

Чистейший мира атрибут.
Сапфир -- и глаз отдохновенье.
Такое чистое стремленье
и ограниченный уют.

В глубинах глаз струит вода
как по стеклу. И отражает
то, что их глубь перемещает
как на пластинку -- корку льда.

Но вверх пробившийся родник
с водой хрустальной и чистейшей
в глубь эту мутную проник,
в их плоть, в их круг среды
нежнейшей.

И то, что било из стекла,
не будет отлученным снова,
и взгляда истина готова
принять -- и потому светла.

Май, 1981

Friedrich Nietzsche

Только портрет был способен на э т о,
и в остановленной порции света
мысль обнаженную запечатлеть --
оттиском Времени, рук или плеч.

Май, 1981

ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ

Вечер.
Слова долетают из ниши пространства.
В гулких дворах на окраине слуха плывет
эхо шагов.
За бечевку
красок остаточных
тащит вечерняя праздность
воздух слоящийся
прямо в объятия лиц.
И, растворенные в гуле,
в шорохе,
в изнеможенье,
в шепоте слов,
люди
сливаются
с города
глубиной.
Парк
выдыхает
спешащие толпы,
словно огромные
легкие --
отработанный
кислород.
И засыпает
потушенный на ночь
скверик
прямо в объятиях
скомканной
пустоты...

Май, 1981

MEIN WELT

Заключенный второго "я",
из каскадов информации
вылупившийся --
как желторотый птенец,
с открытым ртом
и леденцом в кармане,
мой двойник
строевую песню поет --
призывник поневоле
этого мира.

 

Другие произведения Льва ГУНИНА, опубликованные на САКАНСАЙТЕ

СНЫ ПРОФЕССОРА ГОЛЬЦА

HORROR TUNES

ПЕСНИ МОНРЕАЛЯ