Писательница Н задумчиво сидела в напряжённой позе, тупо уставившись на экран компьютера. Положение спины не менялось уже, пожалуй, второй час. Руки то и дело взмывали над клавиатурой, но тут же безвольно опадали, так и не дав ни одному пальцу прикоснуться не то, чтобы к букве, – даже к запятой. Когда бы на странице нового файла не чернело заглавие "Страшная месть", этот почти пустой прямоугольник на голубом фоне монитора мог выглядеть белым флагом от литературы.

– Нехорошо получается… – укоряла себя Н. – Не отходя от названия, а уже плагиат… – И сама с собой спорила: – А собственно говоря... У Николая Васильевича своя, у меня – своя, тоже должна быть страшная. Никакой чёрной магии, никаких отрубленных рук, никаких вампиров с вурдалаками… Или, наоборот, взять да и понапихать туда… И вампиров, и оборотней, ещё шпионов, маленькая рыбка съела большую… О! – лицо Н. скривилось в саркастической улыбке. – Пришельцы из параллельной вселенной… А пуркуа бы и не па… Все о пришельцах, и мы о пришельцах… С миру по нитке, глядишь, рассказец выйдет, а то и повестушка... С чёртовой тучей пришельцев… Поднатужился Хемингуэй и запустил на несколько страниц чучело собачки… Что позволено Хемингуэю, за то меня...

Н. горько усмехнулась и занесла руки над клавишами, будто решившись с какой-то из них начать, но тут же безвольно уронила пальцы.

Если шлёпать по сюжету, – размышляла Н. – Без изысков. Некий Тартюф в юбке творит ряд хитрых козней своей подруге. Этакая Тартюфа случайно налетела в магазине на Димку.

Первый стоп. В классической концовке правда всплывает наружу, Зло наказано, Добро ликует. Кто сказал, что концовка имеет право быть другой? Никто. Но не имеет. Аксиома – и никаких доказательств. Завершающий действие всплеск добра, хотя бы намёк на надежду обязателен, иначе зачем огород городить... Выходит, что в данном случае героиня должна воссоединиться с Димкой, несмотря на происки Тартюфы. Но можно ли считать Добром воссоединение героев, а вдруг это и окажется именно Злом?

Н. машинально погладила скулу и убедилась, что вроде уже не больно,

Почему выдуманные концовки стараются уйти от реальности? Опять-таки, смотря что считать концом, да и что – реальностью. Раз Тартюфа мешает героине с Димкой, то по всем законам литературы челюсть в конце концов должна болеть у подлой бабы, а героиня с Димкой счастливы отныне и вовеки веков. Действительность? Фантазия? Пародия на жизнь? Виртуальная, блин, реальность?

Очередная усмешка вышла желчной.

А пусть тогда отрицательный Димка спокойно набьёт морду Тартюфе за сплетни, вот какой плохой Димка, нам такие не нужны, пускай Тартюфа это добро и имеет, только месть получится откровенно хилой. Подумаешь, морду набили, причём за дело. Вот почему Тартюфы всегда уверены в себе? Это она-то уверена в себе? Но в жизни ей ведь морду не набьют, а как раз наоборот. А если всё-таки именно набьют да конкретно ей, можно ли считать это актом добра? То есть, оно казалось бы добром для меня, то есть, мне было бы приятно знать, что больно Тартюфе, а не мне… Ах, положительная ты моя...

Н. вздохнула, а выдох обернулся чуть ли не стоном. Снова погладила правую скулу, потом оттянула её языком и посмотрелась в экран монитора, уже успевший затемниться, как в зеркало. В чёрном экране синяк не отразился, но Н знала, что ещё заметен.

Итак, ваш выход, мадам. Делайте уже хоть что-нибудь. Со всеми вытекающими.

Почему опять сомнения? А вот. Во-первых, имеет ли право писатель на собственный, причём открытый читателю суд над Добром и Злом? Да, имеет в своём творчестве, поскольку является творцом такового. Нет, не имеет, поскольку творец не судья и не может им быть. Не должон. Не судите, да не судимы…

Хорошо, сдвинулись с места и пошли дальше. Это называется – сдвинулись? А ведь вот ещё и во-вторых: должно ли произведение отражать реальность в том смысле, чтобы изобразить не собирательный характер, а живого человека, которого легко узнать? Этакую фотку, потому что живой и не собирательный, такого пока ещё ни у кого не получилось. И не надо, чтоб получалось. Скучно, наверно.

К тому же, в-третьих, это означало бы право отдать на заклание публике не вымышленную личность, а собственного врага. Вот, дескать, эту подлую редиску надо осудить и отстранить. Слушайте все, присоединяйтесь к борьбе за правое дело, кто не с нами… Б-р-р… Вперёд к избиению младенцев, то есть, Димки, потом Тартюфы. А заслужили. Только кому от этого станет легче, тоже непонятно... Мне точно будет скверно, загрызу ведь сама себя… Худо будет, дальше некуда… Засамобичую…

Плохо дело, – тоскливо подумала Н. – Лучше не философствовать. Итак, вернёмся к сюжету. Димке выглядеть отрицательным, значит, положительным изображать Олега? Героиня и Олег хорошие, все остальные ни рыба, ни мясо, Тартюфа дрянь, Олег бежит Тартюфы, как чумы. Долой Тартюфу! Пришли к тому же. Ату её! Пли-и-и!

Глаза Н наполнились слезами.

Срочно нестись к Димке подставлять левую щёку…

Насколько всё было проще, скажем, во времена Инквизиции. Анонимное письмо опускается в специальный ящик. Такая-то – такая-то – ведьма. Проверьте. Или донос соответствующим органам, естественно, анонимный. Мол, враг народа, совесть не позволяет умолчать. И все дела. И всё шито-крыто. А тут? Когда не угрожает не только костёр, но даже увольнение?

А, может, это идея? Действительно, взять и запустить героиню, скажем, в какой-нибудь отдел какой-нибудь конкретной фирмы, чтоб она там выбилась в начальники, делая подлости всем, кто подвернётся? Сделать главную героиню Тартюфой. И никаких Димок, никаких Олегов… Чужой мир бизнеса. Тогда никто никого не признает… Но тогда надо про фирму, деловые отношения…

Н. в ужасе замахала на экран руками.

При любом раскладе остаётся одно "но": для того, чтобы изобразить плохого человека, надо показать его коварные поступки, а как? Каким образом из обыкновенного, например, телефонного разговора, получается подлость?

Не умею я этого, – с некоторой даже гордостью призналась себе Н. – Непременно выйдет грубо и слишком прямолинейно. Не умею. Не гибкая я такая… Диалог мне этот просто не составить... Вредная баба делает гадости другой бабе. Такой же вредной? По закону конфликта, если Тартюфа плохая, значит, жертва обязана быть хорошей, иначе откуда возьмётся борьба Зла с Добром. Но об этом потом, допустим, ху есть ху, решим позже.

Теперь, как Тартюфа должна уметь разговаривать, чтобы плести интриги, в глазах знакомых оставаясь при этом незапятнанной? Идиотка! – обругала себя Н. – Ты выслушивала её часами, неужели не знаешь, какими словами она опутывает душу и при этом получается красиво? Нет, о работе не выйдет, даже время тратить не стоит.

А вот в магазине, допустим, легко. Например, вот так.

– Димуля, ты ли это? Какая встреча! А где же твоя Н?

А Димуля в ответ: – Пошла вон, такая-разэтакая, не лезь в душу.

– Димочка, что ж ты хамишь, я же к тебе из лучших порывов...

– Без тебя тошно.

– Ага, значит, ты всё узнал. А я-то тебя всегда жалела, ну сколько можно из себя дурака строить, подставляться, рога носить...

– А ну говори, бля!

– Ой, ну ты же знаешь, что не в моих правилах, тем более, она моя подруга, я решила, ты сам правду узнал.

– Говори, сука, не то скулу выбью.

– Какой ты грубый, Димуля, а я-то тебя жалела.

– Скажешь, что знаешь, или нет?

Хватание за шиворот, вслед добровольное признание, вроде от страха, с просьбой только никому не передавать. Правдивый рассказ о том, как дурачка Димку просто-напросто использовали для того, чтоб забыть единственного возлюбленного Олега. И всё. Димка, обгоняя трафик, торопится домой и выбивает скулу не Тартюфе, заслужившей наказание за подлость, а любимой женщине за попытки разобраться с собой. Примерно, в таком духе. Развлекательный рассказец... А то и повестушка... Раскрытие отношений с Олегом может потянуть на несколько глав... Дальше о романе с Димкой... Зависть Тартюфы... Метания жертвы...

Так. Что это такое! Тартюфа, жертва... Давно пора дать героиням человеческие имена. Скажем, назовём Тартюфу как-нибудь... Ну какое придумать имя, которое ассоциировалось бы с подлой завистливой тёткой?

Н вздохнула, на этот раз зловеще. Назови свинью Изольдой. Народ обхохочется. В смысле, над кем смеётесь. Легко представить себе обильные слёзы на некрасивом лице Тартюфы. Или лучше пусть выглядит красавицей? Разве красавица не может быть носителем Зла? Может, конечно, но это стереотип американских фильмов, значит, не будет Тартюфа даже мало-мальски привлекательной. Отрицательный тип, к тому же отталкивает внешностью… Тоже, между прочим, стереотип ещё какой… Зато Фёдора Михайловича. За что, за то?

Н. нервно расхохоталась. – Ладно, детали, потом решу. А вот с чего начать? С маленьких глазок редиски (а, может, всё-таки дать ей большие? Перебьётся, на то и редиска, или нет?)

Н. расхохоталась истерически.

Ладно. Пойдём с другого конца. С названием, кознями и портретами разберёмся, воспоминания свежи... Как хороши, как свежи, блин! И оставь скулу в покое. Заживает – и ладно. А всё же, интересно, сколько ещё пакостей наделает Тартюфа прежде, чем получит по заслугам? Да ведь уже получает, ведь она – самый несчастный человек, какого только знаю.

В принципе, не о том сейчас речь, а о том, как всё-таки строить сюжет. Приехали! – горько упрекнула себя Н. – Уже сюжета построить не умеем. Изобрази всё, что связано с Тартюфой за последние десять лет, вот и всё. Не просто сюжет, а длинная цепь интриг. Каждый раз, когда обошли твоё имя, потому что любимая подружка сумела красиво шепнуть в нужное ухо.

Очевидно, изображая тот, самый страшный раз, ни в коем случае о рукоприкладстве, чтоб никто никого не узнал… Значит, так: Димка случайно забрёл в магазин… Один… Готовый слушать... Взвинченный до предела... Брошенный и обиженный Димка… Дальше – выше-очерченный диалог… Кстати, насчёт брошенный – это ещё бабушка на сколько-то там сказала, тут ещё додумывать в процессе, кто кого бросил… Но всё-таки это завязка.

А потом вся история с самого начала… С Олега… Или со скулы? С того момента, как несчастная Н схватилась за скулу и охнула от боли… То есть, наоборот, охнула от боли и схватилась за скулу…

Н снова рассмеялась, на этот раз саркастически: – Только же что решила без рукоприкладства, нельзя про скулу, значит, какое-нибудь другое унижение… Например, Димка явился на вечеринку с новой дамой… А там Н. А что? Вполне. И никакой скулы. Или ещё скандал между Н и очередной пассией… Опять же спровоцированный Тартюфой прямо там … Такая сцена на балу, только без вальса, зато с клочьями выдранных волос…

А ведь Димка всегда чувствовал, как мечтает о близости с ним Тартюфа... Интересно, каким образом срабатывает это у неё в голове? Хочу Олега, потому что в него давно уже влюблена моя подруга? Хочу Димку, потому что теперь моя подруга с ним? Или как-нибудь эстетичнее? Например: какие качества необходимы Олегу, чтобы в него так сильно влюбилась моя подруга? Надо мне с ним поговорить, понять, а вдруг действительно что-то есть? Подруга неожиданно бросилась в любовь с Димкой, который совсем, прям-скажем, не Олег. Или и в нём что-то есть? Что-то! Да из него прёт мужская сила! И всё. И этого достаточно, чтобы всё переступить, на всё пойти, лишь бы разбить, лишь бы не видеть чужого счастья... Может, так она, в самом деле, рассуждает?

Н резко встала и двинулась на кухню, нервно разминая в руке сигарету. А Димку-то, Димку как назвать? Его же под любым именем, и в собирательном характере узнают, если изобразить, какой есть, даже не вспоминая о злосчастной скуле. А не изображать – образ не раскроется. Такой яркий, такой притягательный, такой желанный негодяй. Да на самом-то деле вырисовывается что негодяй не Димка, а именно героиня…

Нет, господа, не виноватая я… Кто виноват… Мы не рабы, рабы не мы… Так-так-так, если уж совсем честно, а лживо вроде и незачем, носителем добра получается как раз Димка, а избиение – это именно его страшная месть…

Значит, скулу оставить? Скучновато без мордобоя. Плохой человек, бьёт свою женщину, вернее, уже не свою… Вернее, уже и не плохой, а доведённый до отчаяния… Пусть даже и виноватую, что ж, даме – и кулаком в лицо? Значит, узнают так узнают! Пускай и ему мало не покажется. И назвать Анатолем! Убиваем двух зайцев, образа создавать не надо, всё априори ясно. Ну и на фиг тогда рассказ затевать, роман давно написан…

Н заметила, прикуривая, как дрожит рука.

Страшная месть! А интересно, кого представлял себе Толстой, изображая Курагина? Кому мстил? Что за Димка того века? Как получился этот не первой степени герой таким живым, если не был списан с натуры? То есть, наоборот. Не выходит так с натуры, скорее всего, всё же собирательный. Не просто Димка, а смесь Димки с вурдалаком… Что ж делать-то? С классиками тягаться? А я? Зачем тогда я?

Не туда, не туда понесло! Отставить внутренние монологи и возвернуться к Тартюфе. Как её всё-таки там? А героиню? А того же Димку? Хороший, плохой, это уж читателям разбираться, что хотел сказать автор, кто там жертва, кто палач.

Н. не заметила, как стала рассуждать вслух. – Ага! Вернулись к жертвам и палачам. Лучше быть жертвой… А если подумать? А если подумать, палач должен обладать особым душевным строем... Все же знают, например, что тираны пережили в детстве много унижений... Тартюфа пережила в детстве много обид... Отца не помнит, мать предпочла бы забыть... И ту экзекуцию до синяков за невыученную таблицу умножения… Это кем же надо быть, чтоб бить своего ребёнка, маленькую девочку за какую-то паршивую таблицу умножения... И маленькая девочка вырастает Тартюфой...

А Димка рассказывал, что пьяный отец избивал его ремнём каждый день с пяти годков до семнадцати лет… В семнадцать парень ушёл из дома навсегда, без оглядки, чтоб никогда больше не видеть родителей… Боже мой! – Н заломила руки, сердце её сжалось. – Двенадцать лет ежедневных ожидаемых побоев! Бедный Димка, понятно, что он вырос таким, каким стал. Двенадцать лет детства, обращённых в тюрьму и пытки… Разве не самые настоящие пытки – каждый день идти домой, заранее зная, что быть битым… Двенадцать лет синяков на синяках… И мать, старавшаяся приходить с работы попозже, чтобы не ведать. Интересно, что эти двенадцать лет заставили Димку возненавидеть больше почему-то именно женщин… То есть, он сам считает, что женщин любит, но для него каждая женщина символизирует предательницу мать.

Н поняла, что совсем худо. Так худо, что в памяти всплывает встреченная в парке девочка с отцом. Маленькая, сколько ей? Пять? Семь? По лицу видно, что зверушка. Затравленная забитая зверушка. И мачо-отец. Таких же немедленно надо докладывать, не трусить, не отговаривать себя тем, что нет доказательств, а звонить в соответствующие инстанции. Что выйдет из той девочки? Ведь на лице у неё было написано, что отец не только избивает, но ещё и насилует. Такое детское личико, обезображенное угрюмой гримасой агрессии, хитрости, да что там – настоящего голода, и духовного, и обычного недоедания… И тупой безнадёжности... А куда звонить? А опять же доказательства? А если просто плод воображения и пострадает хороший человек? Вот так Димка и жил, и родная мать знала и ничего не предпринимала... И никакого выхода…

Н подошла к зеркалу. Выбитая скула поставлена на место и почти не болит. Никто не узнал. Стыдно ведь про такое рассказывать. Кому расскажешь, что близкий человек вдруг однажды превратился в страшного зверя и замахнулся. Взмахнул рукой и выбил скулу, а потом плакал и твердил, что от большой любви… Поверила бы в это Тартюфа, обезумевшая от зависти, видевшая Димку только красивым и обаятельным... Интересно, Олега тоже бил отец? Однажды Олег рассказал, как тащил отца на своих плечах через весь город. Пьяного в дымину. И как престарелая проститутка, первая его женщина, бахвалилась тем, что и его отец был её клиентом... Что пережил Олег? Он ведь не стремился поделиться переживаниями, только факты, скупо несколько голых фактов... И становятся, в свою очередь, отцами Димки да Олеги…

А начиналось всё просто. Та, самая первая обезьяна взяла в руки камень не просто так, а для того, чтобы от беспомощной обиды на более сильного зверя наказать собственного ребёнка. Выместить злость. Вот тебе и вся борьба Добра со Злом. Начало всех начал. Вернее, не совсем так. Первый мотивом к хватанию камня было научить своего ребёнка отбиваться от диких зверей. А от "научить" прямая дорога к "проучить", а там уж, конечно, рядом и "наказать".

Опять не туда заносит, – плача думала писательница Н. Надо как-то выходить из этого. До чего же подлая штуковина – это наше человечество. Вся история – потоки крови, сплошная подлость и избитые детские тельца… И выбитые мужскими пятернями скулы женщин… И гневная любовь мужчин… Плохо дело… Не выйдет страшная месть… Плохо пахнет… Это не месть, а бесконечная спираль обид и местей...