Правда, зарплата надо сказать не ахти какая: сейчас в госшколах больше заработаешь, но там и пахать надо будет раз в сто больше. А тут свободного времени куча, есть возможность начать устраивать и свою личную жизнь.

Ляля Пирожкова исключением не была – и потому хотела себе подыскать богатенького с толстеньким кошельком. Первоначально она пошерстстила всех школьных папашек: не сменит ли кто свою устаревшую половину на молодую учительницу. Но папаши оказались несдвигаемыми, или же сдвигаемые но не в сторону химички – хоть и молодой, но в общем-то не соответствующей всяким там моделям Барби: крупная такая черноволосая женщина с бровями как на фотографиях Буденного, героя гражданской войны. И грудь у Ляли была как бюст Буденного на аллее революции, такие гранитные выпуклости явно на любителя.

Зато ноги! Хоть и сорок третьего размера, но прямые и длинные точно колонны. А нынче ноги у женщины важнее всего остального. Так Ляля себя утешала, выдергивая буденовские кусты. На салон красоты, где бы все это произвели с меньшими для Ляли страданиями, она денег жалела.

Но весна цвела, все порхало, свиристело и опыляло Лялю чувственными ароматами. Ляля читала рассказы Куприна и злилась. Подруга ее единственная только что вышла замуж и уехала в дальние страны, а Ляля осталась одна-оденешенька, без ближайших перспектив, так сказать.

И тут-то ей и попался рассказик про классную даму Наталью Давыдовну, в свободное от воспитания благородных институток время, превращающуюся, ну как бы это определить помягче, нет не в путану, так как про деньги Куприн ничего такого не сообщил, просто в искательницу сексуальных приключений. У Натальи Давыдовны, когда она выходила, закрыв лицо вуалью, на поиск очередного объекта утех, даже походка менялась, это Лялю особенно как-то впечатлило, и все мужики сразу понимали – куда она движется и зачем.

Эге, смекнула Ляля, а ведь нынче только такие Натальи Давыдовны и ловят героев нашего времени, он ведь, герой, в ленинку не зайдет, а пронесется мимо на черной ослепительности за несколько миллионов, а тут–то, не возле ленинки, конечно, а где-нибудь между кудрявых тополей, Ляля, подчеркнувшая черными чулками свои колонны, и проголосует.

Она и походку потренировала: бедро сюда – бедро туда. Но плечи у нее были их значительно шире и такого колыхания, как, наверное, у Натальи Давыдовны получилось, у нее не вышло.

Но и времена, господа, не те! Так что колонны и бюст, отозвавшись ностальгически в герое нашего времени, могут ему колыхание вполне заменить, так снова утешила себя Ляля, стиснув зубы покупая ягуаровый бюстгальтер за четыре тысячи.

В этот миг ее охватило некоторое сомнение: а надо ли тратить такие деньги, не клюнет ли, мол, герой нашего времени на чистоту и бедность? Она шмыгнула носом, сама этого шмыганья не заметив, оглянулась: по торговому залу вышагивал он, герой, с намечающимся пузом и золотыми часами на волосатой лапище.

Нет. Не клюнет он на чистую бедность, не клюнет. Ляля опять шмыгнула носом (звук получился впечатляющий, даже продавщица как-то озадаченно на нее скосила глаза) и достала из кошелька деньги.

Ягуаровая секс-деталь легла сначала на прилавок возле кассового аппарата. Потом красиво изогнулась, но заметно как-то скрючилась, съежилась и оказалась помещенной в картонную упаковку, а затем в пакет с красовавшейся на нем ягуаровой девицей.

Девица была так отвратительна Ляле как возможная и удачливая конкурентка, что Ляля, выйдя из магазина, коробочку с бюстгальтером вынула, а пакет выбросила. Хоть и жалко было: можно было кому-нибудь в него что-нибудь поместить – для дела то есть.

*   *   *

И вот вечером в пятницу, обрядившись и для уверенности, поколыхав перед зеркалом хоть и не бедрами, как Наталья Давыдовна, а могучей грудью, двинулась Ляля в сторону самого дорого в городе казино, жевательной резинкой заглушая запах сигареты, которую она выкурила от большого волнения.

И герой не заставил себя ждать. Морда у него была волчья, зубы искусственные, но великолепного качества, на каждом просто сверкала невообразимая сумма, на его блеск затраченная, в придачу костюм шикарный, выговор торопливый, слова до неузнаваемости комкающий и выплевывающий прямо в лицо собеседнику.

Он так и на Лялю выплюнул: “Поедм с мной хчу пзнкмтся!” – и Ляля пошла. Он посадил ее в машину, шоферу выплюнул: “Дмой!” И поехали.

И тут Ляля смекнула, что нужно его образованностью своей поразить и поинтересовалась кошачьим, так ей казалось, а на самом деле громовым учительским голосом:

– А вы читать любите?

– Счтать? – удивился он, приоглянувшись. Сел он возле водителя, а не возле Ляли, то есть до примитивных обниманий в автомобиле не опустился.

– Читать, – повторила она, – книги?

– Чттать кнчно лблю у мна ест любмй псстль, – начал радостно плеваться он во все стороны..

И Ляля почему-то подумала, что, конечно, любимый его псстль Пелевин – как-то это бы оказалось в рифму процессу его речевыражения, в общем.

Но не угадала.

– Лбмый псстль у мна Тлстой, я сбе косу кпил, чтоб ксить смаму …– Он заржал, оболья смехом всю машину. Даже на стекле появились ползущие капли. – Моя жна как Анн Крнина, – он внезапно перестал хохотать и, вроде, даже смахнул слезу, – погбла… Мы с ней ехли, псадил ее за рль, сам вт жв остлся, Измнила мне с прдрком – влдльцм кзнино и тово-о-о!

Последнее слово он не выплюнул, а пропел.

И Ляля поняла, похолодев: это судьба.

Русская классика рулит.