Которую ночь подряд шёл снег. Запахи, запорошенные снегом, неброски. Только если прикоснуться носом к ледяному насту, можно учуять зайца или волка. Сапог не любил зиму, ему нравились запахи летнего леса. Но приходилось ждать, ждать долго, ведь лето в Заполярье скоротечно.

Пёс лежал поперёк грубо струганных досок пола рядом с печью, положив голову на лапы, и смотрел на огонь. Языки пламени отражались в синих глазах красными флажками. Зверь боялся приближаться к огню. Когда-то ему, рыжему щенку, искра прожгла шерсть, оставив шрам на правом боку. Сапог вспомнил острую боль от ожога, повернул голову и лизнул шрам.

Коля пил. Из извилистой трубки в большую стеклянную банку падали капли. Когда мутная жидкость покрывала дно, Коля сливал её в алюминиевую кружку и выпивал залпом. Глаза человека наливались мутной ненавистью, пальцы острой болью сжимали кожу между собачьих лопаток. “Терпи, я же терплю”, – говорил он, продолжая до хруста вжимать собаку в пол. Сапог не понимал смысла слов, но видел, что хозяин смотрит на дно банки и нетерпеливо ждёт. Ожидание пахнет едко. Едко пахнут и ненависть, и зависть, и боль. А память, память пахнет прошлым: талым снегом, сонными пчёлами, солнечными зайчиками рыжих щенят на белом снегу.

Сапог протиснулся в узкую дверную щель и выбежал на заснеженное крыльцо. Был полдень – время, когда полярная тьма ненадолго отступает. В полумраке проявляются силуэты деревьев, очертания домов, но солнце так и не выходит. “Оно прячется в огромной берлоге и только весной просыпается”, – думал пёс.

Сапог зажмурился, он представил Солнце – огромного, слепящего лучами медведя. Медведи пахнут за версту прелой шерстью, и даже Кнут, самая слабая нюхом собака в деревне, знает, где они прячутся. А спящее Солнце, чем пахнет оно? Сосновой смолой, талой водой? Сапог был уверен, что берлога Солнца – в лесу, за речкой, но не решался пересекать вьющуюся заледеневшую границу. Он помнил, как тогда, в прошлом году… все его друзья… Угорь, Винт, Бычок, Быстрый…

Прошлый год был особенно лютым. Холод вымораживал жизни зайцев, кабанов, лосей, превращая их в ледяные статуи. Обессиленные голодом волки сбивались в шеренги, чтобы не исчезнуть в царстве белого сна. Сапог помнил заунывный волчий вой на опушке за ручьём и запах, манящий запах течной волчицы. Запах, который парализует волю, лишает страха, бросает вперёд. И он бежал. Чуть впереди бежал Винт. Сапог помнил, как Винт ворвался в лес, как завыл воем разрываемой в клочья собаки. Сапог успел затормозить, срывая о ледяную корку подушечки лап. На опушке два волка жадно доедали то, что ещё несколько мгновений назад было его другом. Визг, хриплое рычание умирающих на снегу друзей… С тех пор Сапог ни разу не приближался к замёрзшему ручью, но желание переступить через страх гнало его к ледяной границе снова и снова.

Он соскочил с крыльца и вскоре уже стоял у ледовой тропинки, трещиной прорезавшей белую равнину. Ветер отполировал серебристую поверхность реки. Сапог лизнул лёд, язык не примерз. В этом году мороз не прокалывает насквозь ледяной иглой, не валит на снег, не пережимает холодом горло. И выдох не вырывается из пасти огромными, похожими на облака клубами. Сапог зажмурил глубоко посаженные глаза и внюхался в воздух. Среди запахов много сорных. Они маскируют те, от которых зависит собачья жизнь. Сапог со свистом всасывал воздух, раскладывал запахи, как почтальон конверты. Там, за опушкой, недавно пробежала белка, а тут, совсем рядом, взлетела куропатка. А волки ушли, ушли за залив, за многие десятки километров. Иначе он бы почувствовал запах стаи, двухлеток, щенят, вожака. Их нет, а значит, можно бежать туда, где спит Солнце. Пёс перескочил через замерзший ручей и бросился в чащу леса. “Оно прячется посреди елей, в хрустальном ледяном дворце”, – думал Сапог, летя собачьим аллюром.

Пёс ворвался на поляну, но там пахло лишь спящим медведем. Сапог подбежал к берлоге, разгрёб передними лапами вход и просунул внутрь запорошённую снегом морду. Его не ослепил яркий свет, не опалило жарким огнём лапы, он не увидел порхающих бабочек и стрекоз, не почувствовал тонкого запаха цветущих подснежников. Напротив входа лежала куча запревшего меха и звучно сопела. В носу у Сапога защекотало. Он чихнул и вытащил голову наружу. Стало совсем темно. “Не сегодня, в следующий раз обязательно найду”, – подумал пёс и побежал домой.

Он издали почувствовал, что у Коли гость. Сапог не любил, когда приходил Косой. От него пахло злобой и болью, пахло чёрной сажей немытого тела. Лицо Косого было изуродовано, нос сломан, на месте глаза зияла дыра.

Косого изуродовало три года назад. Он жил с хроменькой карелкой Овдотьей. Когда сёмга шла на нерест вверх по речке, около крыльца её дома Сапога и Винта всегда ждала миска с рыбными потрохами. Собаки, ошалевшие от переедания, падали на траву и тяжело дышали. Овдотья садилась рядом с Сапогом и, растопырив пальцы, гладила его грубой рукой по шерсти как гребёнкой. Косой не выходил из избы, но едкий запах его злобы пробивался через щели старого дома. Можно обмануть неискренней улыбкой или словом, но запах… Люди не умеют скрывать запахи.

Это случилось сразу после нереста. Косой пил всухую, не заедая. “Сними юбку и трусы”, – приказал он Овдотье. “Зачем?” – испуганно спросила женщина. “Не спрашивай, сука, спускай трусы и ползи сюда”. – Косого острым клинком буравило желание полакомиться чужой болью. “Быстро, дрянь!” – заорал он и кинул в Овдотью гранёным стаканом. Женщина закричала от боли: стакан попал ей в лицо. Косой встал, покачиваясь, принёс канат, резким движением скрутил его в петлю и накинул на шею женщины. “Я больше не буду, не надо, мне больно”, – в ужасе шептала она. Косой перекинул кончик каната через балку в потолке и со всей силой пьяного потянул конец вниз. Тело женщины медленно поднялось над полом. Она попыталась ослабить петлю, кольцом сжимавшую горло, но сознание оставило её, и тело повисло, как кукольный клоун, изуродованный злым мальчишкой. Косой привязал канат к скобе, вбитой в стену, улыбнулся, плотно сжав челюсти, и сел допивать спирт.

Спас Овдотью местный участковый Петр, возвращавшийся с дежурства. Проходя мимо избы Косого, он взглянул в окно и увидел висящее тело. Участковый ворвался в дом и, срывая ногти, принялся отвязывать канат от скобы. “Не трать время на падаль, давай лучше выпьем”, – пьяно захихикал Косой. Тело упало на пол, Овдотья пошевелилась и закашляла. “Ну что, пить будешь за воскрешение?” – Косой потянулся к бутылке… У участкового задрожали руки, всё поплыло перед глазами. Он выхватил из-за пояса наган и металлической ручкой принялся наносить удары по голове Косого. Тот сдавленно захрипел и потерял сознание. Участковый ещё несколько раз ударил лежащее тело и, пошатываясь, вышел из избы.

Косой выжил. Через четыре месяца, с изуродованным лицом и выбитым глазом, он вернулся из петрозаводской больницы. Овдотья после случившегося перестала говорить, но осталась с Косым. Когда тот подходил к женщине, она мычала и рукой показывала на скобу.

Сапог не знал, что произошло тогда в избе, он не видел, как Косой подтягивал конец каната, как, задыхаясь, рычала умирающая женщина. Но прошлое людей выходит через поры их кожи запахами, и пёс долго мялся на крыльце, смотрел на тающие силуэты деревьев, нюхал воздух.

Только когда совсем стемнело, он нерешительно поскреб потрескавшуюся дверь.

Коля встал из-за стола и впустил собаку в избу. Сапог, стелясь по полу, пробежал к печке. У него не получилось даже помахать из стороны в сторону хвостом, как подобает приличному псу. Он спрятался под лавку, положил голову на лапы и стал ждать, когда Косой уйдёт.

– Пугливый он у тебя, в рожу, видать, кирзой бьёшь, – прохрипел Косой.

– Не пугливый, это он тебя не принимает, боится. – Коля заглянул под лавку. Сапог отвернулся, он не любил, когда смотрят в глаза.

– И правильно, что боится, – ощерился улыбкой Косой. – Никчемный пес, волкам скормить или в печь. Помнишь, как в прошлом году Клим с Серёгой мохнатую тварь облили соляркой и запалили?

– Помню, – сказал Коля.

Он помнил, как горящая собака факелом металась по деревне, а потом упала на траву и визжала, догорая, пронзительно и страшно. Как Хозяин Сан-Бернара сел на корточки перед обугленным телом и завыл глухо, как зверь. С Клима и Серёги тогда враз слетел хмель, они перестали хохотать и ушли в избу. Человек встал с земли, принёс десантную лопатку и зарыл собаку. Потом зарядил ружьё, медленно направился в сторону избы Клима, резким ударом сапога открыл дверь и, держа двустволку наизготовку – чтоб убить наверняка, вошёл в избу. В избе никого не было: пока человек хоронил собаку, местные увели Клима с Серёгой в соседнюю деревню. Человек принёс канистру, разлил бензин и поджёг избу. Она горела всю ночь – как память по заживо сожженному Сан Бернару. Наутро человека разбил инсульт. Его вынесли на носилках и увезли на железнодорожную станцию. Больше он не появлялся в деревне – может, умер, а может, так и остался навсегда прикованным к постели. Клим с Серёгой вернулись в деревню только через месяц и переселились в баню. Они пахли сожжённой собакой, и деревенские псы отказывались ходить с ними на охоту.

Коля очнулся от воспоминаний, достал из-за пояса охотничий нож-финку и со всей силой бросил в деревянную стену. Нож глубоко вошёл в мягкое дерево. Сапог из-под лавки пристально следил за людьми.

– А ну, иди сюда! – позвал Косой Сапога.

Сапог забился под лавку и дрожал.

– Вот видишь, не слушается. Глухого из себя строит.

– Собака должна слушаться только хозяина, – возразил Коля. – На мой зов Сапог всегда идет.

– Не пойдёт, поспорим!

– На что?

– Если пойдёт, отдам тебе свою двустволку. А если нет – привяжем тупую тварь к стене и будем в неё финку кидать. – Косой кивнул в сторону дрожащего Сапога.

Коля знал, что Сапог всегда выполняет команды, и согласился.

– Ко мне! – позвал он.

Сапог хотел подойти к человеку, его лапы привычно дёрнулись, но мышцы первый раз в жизни не двинулись в такт желанию… Ему вдруг стало безразлично всё. Он не вырывался, когда его верёвками привязывали к лестнице, не почувствовал боли, когда кулак сильно ударил его чуть ниже уха. Он перестал дрожать и бесстрастно наблюдал, как клочьями грязной ваты плывут предметы, как запахи настоящего смешиваются с запахами прошлого, унося в никуда. Он видел, как Косой, широко расставив ноги, кинул финку, почувствовал, как кольнуло острой болью, как липкая, пахнущая ржавчиной жидкость потекла по лапам. Он стал терять сознание, ему мерещился огромный ледяной замок, в хрустале которого запаяно янтарное солнце. Сапог из последних сил царапал передними лапами хрустальную глыбу. Глубокая трещина прорезала ледяной саркофаг. Ещё совсем немного, ещё чуть-чуть, и Солнце будет свободным…

В дверь нетерпеливо стучали. Последним усилием уходящих желаний Сапог поднял уши, приоткрыл веки. В избу вошёл высокий человек в коротком полушубке, с охотничьим ружьём за плечом.

– Опять пьёте по-чёрному, – сказал он и вдруг заметил истекающую кровью распятую собаку:

– За что вы его так?!

– Не твоё дело, вали отсюда, – Косой потянулся за финкой.

Послышался глухой удар прикладом. Угасающим зрением Сапог увидел, как Косого мешком швырнуло на пол, как он покатился к стене и застыл там с раскинутыми в стороны руками…

– У тебя бинты есть и вода? – спросил Большой Человек у Коли.

Тот молча махнул рукой в сторону кухни.

Большой Человек бережно отвязал истекающую кровью собаку, положил на пол, затянул живот белыми бинтами. Коля сидел за столом, обхватив голову ладонями.

– Это больше не твоя собака. – Большой Человек взял Сапога на руки.

Его полушубок пах солнцем – не тем, зажатым в холодный кусок хрусталя, а живым, тёплым.

Сапог уткнулся носом в распахнутый ворот полушубка и потерял сознание.