ГАЗЕТА БАЕМИСТ АНТАНА ПУБЛИКАЦИИ САКАНГБУК САКАНСАЙТ

Игорь Кузнецов

ЕГИПЕТСКАЯ КОШКА

Рассказ

Она гордо и чуть презрительно взирает на мир с высоты книжной полки, где стоят книги о Египте, некоторые страницы которых имеют к ней самое непосредственное отношение. Сам Геродот описывает её не единожды и почти достоверно, во всяком случае, кошке в его сочинениях повезло больше, нежели, например, ихневмону, фараоновой крысе, коего Геродот как-то обозвал даже выдрой. Легендарные сведения о более чем странном поведении котов в отношении детёнышей тоже присутствуют во второй книге “Истории”, однако кажется, что и сам досточтимый автор в их правдивости сомневается, зато сообщает с подлинным знанием дела о том, как умерших кошек бальзамируют и хоронят в особом святилище богини Баст в Бубастисе, а также о том, как кошки во время пожара бросаются в огонь, что повергает египтян в великое горе. Диодор Сицилийский свидетельствует: если кто убьёт кошку, то должен умереть сам. Одного несчастного убийцу, римского гражданина, даже царь Птолемей не смог избавить от смертной казни. Фукидид же упоминает, что со смертью убийцы его мучения только начинаются; если же он долгое время избегает смерти, то обычно его постигает одна из самых страшных болезней, какая именно, он не уточняет.

Лично я в своей жизни кошек не убивал и любил, а тот факт, что спустя много лет после исчезновения она вновь появилась у меня в доме в виде фаянсовой статуэтки, позволяет надеяться на то, что и она питала ко мне добрые чувства. По версии, принятой когда-то давно в нашем доме, она, при жизни, была украдена неизвестным, которого якобы даже кто-то видел с кошкой нашей заигрывающим во дворе возле беседки. Возможно, однако, что тот мифический человек и ни в чём не виноват, кошка могла пропасть и сама по себе, тем более, что на самом деле она была дымчатым котом по имени Яков, существом бесстрашным и вполне самостоятельным. Эти его черты и некоторые факты, известные только мне, дают возможность (право я сам себе присвоил) предположить совсем другую версию событий, нежели банальное похищение. Да и не дался бы он так легко, не столь он был наивен и прост. Однако для того, чтобы моя версия выглядела более правдоподобной и доказательной, я вынужден вернуться к истокам сей истории.

Итак, всё началось с того, что он появился. В виде маленького котёнка однажды утром он вошёл в открывшуюся дверь нашей квартиры, – он именно не проскользнул, как сделали бы тысячи его собратьев, а гордо и уверенно вступил в пределы жилища, что и дало ему сразу законное право у нас поселиться. В отличие от меня, себе право предполагать присвоившего, он своё право просто осуществил. Он не прижился у нас, как принято говорить с ноткой уничижения, а занял своё место – и это при том, что мама (так, во всяком случае, прежде считалось) кошек не любила. При появлении он был принят именно за кошку, за девочку, и в таковом качестве прожил пару недель, не обретя, впрочем, за это время женского имени – ни одно из них ему, естественно, никак не подходило; зато когда он вновь, вследствие осмотра случившимся специалистом, превратился в кота, имя Яков пришлось как нельзя кстати. Вообще, “кот” в русском языке понятие более конкретное, чем “кошка”, но в нашем случае важнее их общая природа, нежели пол появившегося у нас существа.

Да и сам Яков, как мне кажется, в первую очередь ощущал себя представителем кошачьего рода, а потом уже котом, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Безоговорочно и окончательно отвергая распространённое заблуждение касательно кошачьей лени и сибаритства, выражающихся для большинства в лежании колечком или кверху пузом, потягиваниях или сладком зевании, он чаще всего вообще не лежал, а сидел где-нибудь наверху – на книжной полке, шкафу, подоконнике – в позе статуэтки: передние тонкие лапы напряжены, уши торчат, лицо задумчиво и невозмутимо. Он мог так сидеть часами, заставляя меня даже помимо желания рассуждать о чём-нибудь вечном. О времени, о предках, о вреде историцизма и о загробной жизни. Я всегда был слишком далёк от буддийской веры в буквальное переселение душ, посему никогда не предполагал в коте Якове наличия человеческой, хотя бы в прошлом, души; вполне достаточным оказывалось ощущение того, что мой кот, именно он, мог присутствовать при погребении фараона Джосера или бракосочетании Карла V. Мало того, я не сомневался, что он помнит свои предыдущие кошачьи жизни. Поначалу это было лишь предположением, но со временем я обрёл в том окончательную уверенность, граничащую со страхом и даже трепетом. Я подолгу, не мигая, смотрел в глаза не отводившего взгляда кота. И начинал гордиться его присутствием в моём доме. Я его любил и за то, что он уже бессмертен, и за то, что для него разница между древним фараоном и мною невелика. Это удивительным образом придавало мне весу в собственных глазах. И вовсе не казалось бредом (признаюсь, что и ныне таковым не кажется). Касаясь ладонью его мягкой шёрстки, я испытывал двойное чувство: хрупкости жизни и её всепобеждающей силы, которая заключена в грациозном теле этого маленького и загадочного создания. Кошачья морда на подобные мои мысли отвечала улыбкой сфинкса, которого, я уверен, именно кошка была прообразом.

Однажды в каком-то медицинском справочнике я увидел “львиную маску” прокажённого. Это было лицо моего кота, каким оно казалось в сумерки, когда тающий свет придаёт предметам очертания мягкие, таинственные, почти волшебные. Я тогда очень испугался проказы, не догадываясь, что она побеждена (позже я об этом узнал, но потом оказалось, что под городом Павловом Посадом и ныне существует лепрозорий – стало быть он для чего-то кому-то нужен?). А тогда я испытывал жалость, смешанную со страхом, читая про ужасные мучения неизлечимо больных, отверженных человеческим родом, брезгливым и безжалостным. Но что поделать, “львиная маска” для многих была видимым ликом смерти. Своего кота я решил не бояться, сочинив факт (и ему поверив) из истории сей страшной болезни: когда-то в одну из эпидемий в Египте, когда заболевали и умирали целые города, охваченные ужасом, от людей заразились и кошки. Люди считали болезнь карой богов, кошки же не впали в отчаяние, – они не остались в обречённых городах, а ушли через пустыню и горы к Красному морю, на берегу которого росла трава стрелолист с фиолетовыми сочными бутонами. Кошки поедали эти бутоны и выжили, но мордочки их с тех пор стали похожи на лица прокажённых. Хорошо, что об этом знал только я – хотя кошки и безопасны, но мнительность наших сограждан порой чудовищна и непредсказуема, знай они об этой истории, не завезли бы кошек в Европу. Но я скрывал своё опасное для кошек знание. Зато кота своего ещё больше зауважал, как существо, не чуждое мистических прозрений.

Его же чувства ко мне проявлялись неоднозначно. Порой он был требователен и зол на весь мир: орал дурным голосом, отказывался от молока и сметаны, царапался, пока не получал сырых куриных потрохов или, по крайней мере, отваренный рыбий хвост. Порой – мил и ласков, тогда он напоминал фольклорного кота из русских сказок: воровато оглядываясь, розовым языком усердно лакал молоко и вылизывал блюдечко сметаны, от которой так недавно с презрением отказывался, после чего забирался ко мне на колени и, свернувшись в клубок, мирно дремал, улыбаясь увиденным снам.

Как-то, возвратившись с прогулки, он притащил мне мышь. Открыв дверь и увидев его окровавленную мордочку с зажатым в зубах тощим хвостиком мышиного трупа, я затопал на него ногами и заорал: кыш! кыш! Он, похоже, обиделся и больше подношений мне делать не пытался.

Иногда мне казалось, что он терпит меня только потому, что я его кормлю и чешу ему за ухом. Иначе он бы во мне вообще не нуждался. Это была не столько общая жизнь, сколько мирное сосуществование разных существ, которые изредка оказываются полезными друг другу. Но я почему-то всегда чувствовал себя более обязанным ему, нежели он мне. Хотя, собственно, никакой буквальной пользы он и не приносил.

Так, однажды со мной стало происходить что-то непонятное: я перестал различать запахи. Сперва это меня позабавило, потом, конечно же, напугало. Даже опять заставило подумать о проказе, о которой я к тому времени уже подзабыл. Но вообще, это состояние было сродни тому, что ощущаешь, лишившись тени. Хотя тень – вещь даже более бесполезная, чем обоняние. Минимум достоинств его отсутствия перечеркивался даже не тем, что я не мог ощущать запахов цветов, а тем, что на мне появилась вроде как тайная печать отверженности. Я стал мнительным и раздражительным, во всём мне виделся подвох. Только Яков успокаивал меня и даже позволял себе подшучивать над моим несчастьем: он подходил к цветам на подоконнике и начинал их самозабвенно нюхать, закатывая от удовольствия глаза и бросая насмешливые взгляды в мою сторону. В первый раз, когда он себе подобное позволил, у меня появилось единственное желание – больно, очень больно его отшлёпать. Но тут до меня дошло, что он понимает то, о чём не догадываются другие. Ведь сей недостаток можно спокойно скрывать всю жизнь, и среди нас, людей, таких, скрывающих, немало, но как их распознать, рассказывать всё же не буду.

Если бы я сочинял всё это на забаву читателю, то поведал бы трогательную историю о том, как мой кот Яков повёл меня на некий заброшенный пустырь (я бы его сначала не понимал и отмахивался от него, а потом бы понял), а на пустыре том он показал бы мне растение, напоминающее обычный сорняк, я бы пожевал его сочный и горький бутон и прозрел, то есть вновь услышал бы все запахи мира. Но всё было не так. Учиться заново различать запахи я стал сам. Так ребенок начинает говорить, оказавшись в пространстве звуков и слов. Я привязывал к раме велосипеда старую сумку, сажал в неё Якова, и мы ехали за город, в поле, где стрекотали кузнечики, жара иссушала растения, и они в предсмертии источали необычайно щедро свои грустные ароматы. Они-то и разбудили вновь моё обоняние. Первый, тончайший запах, который я услышал, был запахом горькой полыни. С тех пор я ощущаю его, стоит мне лишь прикрыть глаза и подумать о ней. Яков по растерянной улыбке на моём лице понял, что произошло. Запахи хлынули в меня – от их бесконечных оттенков даже заболела голова. Потом я привык, но и теперь, оказавшись в поле, я стараюсь не дышать слишком глубоко, боясь, что всё вокруг тотчас закружится. Яков, кстати, так и остался единственным свидетелем моей странной и тайной болезни и соучастником избавления от неё. В общем, так или иначе, но именно он помог мне, кто же ещё?

Но теперь я должен рассказать о его исчезновении. Ведь я узнал о нём заранее. Откуда? А откуда он узнал, что я не различаю запахов? Сначала он стал каким-то уж очень задумчивым. И совсем нетребовательным: ел, что дают, без отвращения и без удовольствия. Поселился окончательно на самой высокой книжной полке – там сидел в позе статуэтки, там спал, спускаясь на землю лишь по крайней необходимости. Даже на руки больше не шёл, а почёсывания за ухом терпел, чтобы не расстраивать меня. Он словно был уже где-то не здесь. Удивительным следствием и одновременно свидетельством его нездешнего пребывания стало то, что он начал менять цвет. И если бы он поседел, посветлел или потемнел! Нет, его шерсть медленно, но всё более заметно приобретала зелёный, прямо-таки изумрудный оттенок. И никто кроме меня, казалось, этого не замечал. Да и я долго себе не верил, рассматривал кота пристально, испытующе, будто он обязан был мне объяснить, что же такое с ним (или опять со мной) происходит. Но он только улыбался и зевал, показывая розовую пасть. Я же всё ждал, когда он мне приснится и будет вынужден объясниться: я был уверен, что своим метаморфозам отчасти он сам является причиной, а не только некие сторонние могущественные силы. Хотя эти сторонние силы к нему явно благоволили. Как бы иначе, без их помощи, он внушил мне мысль, что много поколений назад я был верховным жрецом богини Исиды, а он – моим храмовым котом? Да, конечно, я что-то читал и тогда и раньше о древнем Египте, и даже пытался срисовывать в альбом изображения божеств и священных животных. Но только кот заставил меня что-то не вообразить, а вспомнить: внешняя незначительность воспоминания подтверждает его полную достоверность. Раннее утро, но уже жарко. Я в одном переднике-схенти и плетёных сандалиях. В руках у меня кривой острый нож, им я срезаю в храмовом бассейне лотосы, чтобы украсить ими статую богини: сегодня предстоит большое жертвоприношение в честь прошлогоднего избавления города Мемфиса от проказы. На мраморном бортике бассейна сидит храмовый кот, он нежится на солнце, закрыв глаза. Я осторожно кладу на камень лотосы, перекладываю нож в левую руку, а правой, растопырив пальцы, зачерпываю воды и брызгаю в кота, тут же делая вид, что очень занят перебиранием цветов. Кот вскакивает, воинственно выгибает спину и шипит. Потом отряхивается и идёт ко мне. Нюхает белый цветок и начинает тереться о тыльную сторону моей ладони, требуя в награду за оскорбление ласки. Я опять опускаю руку в воду, он замирает и смотрит на меня, наши взгляды встречаются, и я отряхиваю пальцы. Кот успокоено урчит. И начинает наблюдать за удодом, сидящем на оливе. Я срезаю цветы. Кот презрительно смотрит на ворону, нагло гуляющую по перилам нашего балкона. Я закуриваю сигарету и сажусь в кресло перед письменным столом. Кот с полки прыгает на стол. Я читаю ему вслух о Гермесе Трисмегисте. Кот меня внимательно слушает, склонив голову набок. Потом вновь запрыгивает на свою полку и не обращает больше на меня внимания. Он дремлет, ему снится храмовый двор и удод на ветке оливы, – так мне хочется думать. И я так думаю. Но кот, возможно, думает иначе, ведь это изумрудный кот, каких не бывает на свете. И тут я понимаю, что едва он приобретёт настолько зелёный оттенок, что это станет заметно другим, он будет вынужден исчезнуть.

Видимо, к исчезновению он уже готовился: стал пропадать из дома иногда на несколько дней, чего раньше с ним не случалось. Он как бы приучал меня к мысли, что однажды может не вернуться. Даже не столько меня, который и так что-то понимал, сколько маму – она беспокоилась с каждым разом всё больше и понемногу тоже стала замечать, что с нашим котом происходит нечто необыкновенное. “Слушай”, – сказала она как-то уж слишком рассеянно, – “а тебе не кажется, что наш кот стал какого-то странного цвета?” – “Мне? Нет, не кажется”, – поспешил заверить я, опуская глаза в книгу: – “Гермес Триждывеличайший повелевает...” – стал читать я. – “Не забивай мне голову”, – ответила мама, но, кажется, успокоилась.

Кот, между тем, перестал есть. И даже воду не пил. Появляясь теперь изредка дома, он сидел на своей высокой полке и бесконечно мечтал. Его мордочка светилась счастьем. В последнюю ночь он улёгся рядом со мной, чего давно уже не делал. Я гладил его, пока не уснул. И когда уснул, продолжал гладить, точнее, трепать его изумрудную гриву, так как он был размером с порядочного льва, но вполне безобиден. Мы стояли с ним перед входом в пустыню. Именно перед входом, аркой, по изгибу которой шла вытесанная в камне надпись: ЛЕПРОЗОРИЙ. Мне стало страшно. Позади нас зеленели травы, кусты и деревья, впереди, за аркой, простиралась до горизонта серая пустыня. По ней в отдалении бродили серые же тени. С львиными масками вместо лиц. Ощущение жути и проклятия довлело над этой местностью. Я коснулся ладонью собственного лица: с ним ничего не случилось. Я посмотрел на свои руки: прозрачных перепонок между пальцами не было. Тогда зачем мне лепрозорий, если я не болен? Потом мне показалось, что я начинаю понимать. Но я не смог это знание сохранить. Поэтому так и не знаю, куда всё же ушёл мой кот в виде зелёного льва, войдя в арку со страшной надписью. Я проснулся и почти всё забыл. Место рядом с подушкой было ещё теплым. “Что-то Якова нигде нет”, – сказала мама. – “Ты его не выпускал?” – “Да, он ушёл”, – ответил я. Хотя он никуда не уходил в общепринятом смысле. Он исчез, оставив меня в недоумении. Но ведь в Павловом Посаде и в самом деле есть лепрозорий, подумал я, а это от нас не так уж далеко.

Много лет спустя мне на день рождения подарили зелёную фаянсовую кошку. Она была копией моего Якова. На дне статуэтки я обнаружил приклеенный бумажный ярлычок: “Египетская кошка. г.Павлов Посад”. И никакого вам Гермеса Трисмегиста. Только туман в голове и неясные предчувствия. Я сорвал бумажку, чтобы никто её больше не видел. Прикрыл глаза и услышал запах полыни. И решил, что в Павлов Посад когда-нибудь обязательно съезжу.

 

март

© Игорь Кузнецов

 

Иллюстрация Татьяны Морозовой

 

Игорь Кузнецов на Сакансайте

Отзыв...

Банерная сеть
 «Гуманитарного фонда»

ГАЗЕТА БАЕМИСТ-1

БАЕМИСТ-2

БАЕМИСТ-3

АНТАНА СПИСОК  КНИГ ИЗДАТЕЛЬСТВА  ЭРА

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ДНЕВНИК
ПИСАТЕЛЯ

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНГБУК

САКАНСАЙТ