– Сейф мы увезём на велосипеде, – говорил он. – А то, что передняя шина не накачивается, даже хорошо – мы же повезём его на багажнике?

В его безумную логику изначально не вписывались практические вопросы осуществления задуманного. Каким образом мы этот сейф из банка вынесем? Будем мы это делать ночью или днём? Ограбление предполагается вооружённым или тихим? Выдержит ли велосипед такую тяжесть? – кстати, размеры сейфа мы представляли себе вполне абстрактно. И, наконец – что мы скажем встречным милиционерам или даже просто прохожим, ежели они заинтересуются: откуда мы этот сейф взяли и куда его везём? На велосипеде со спущенным передним колесом.

Лицо будущего батюшки было одутловатым от ленивого пересыпа, руки – крепкими, загорелыми, с крупными костяшками пальцев. Бывший моряк, он ловил рыбу в жарких широтах и успел повидать мир. От той прошлой жизни осталась у него смешная узорчато-белая прозрачная рубашка, купленная, кажется, в Рио, которой он очень гордился, надевая в редких торжественных случаях.

Сидели мы с ним на лавке, прислонившись спинами к тёплому дереву сарайчика, приспособленного им под летнюю “дачу” и “кабинет” – в огороде его городского, но вполне деревенского дома. С двух сторон над “усадьбой” невольными соглядатаями нависали новые многоэтажки.

– А если поймают? – спросил я, отхлебнув из эмалированной кружки жидкий остывший чай.

Он ненадолго задумался.

– Если сразу, то – жалко. Если потом – то пусть. Мы ж успеем купить свой кусок счастья?

Уже позже я понял, что источником его бредовой идеи было отчаяние нищеты, в леденящем состоянии которой находился он тогда по причине затянувшейся творческой учёбы и волнообразного пьянства. И смысл был не в обладании сейфом и его мифическим содержимым, а в мечте о хотя бы мгновении избавления от этой самой нищеты – пусть бы и мысленно. Что тогда и казалось ему подлинным, абсолютным счастьем.

Вспомнилась эта история на моём дне рождения, когда мы, не по первому кругу выпив и закусив, вышли курить на кухню.

На самом деле курили только я, мой самый умный и ленивый друг Олег, знавший всё про гороскопы и умевший лечить чужую головную боль накладыванием рук, и ещё Инна, женщина с большими осуществившимися амбициями. Она была матерью двух сыновей и торговым представителем всемирно известной английской фирмы, имела хороший доход и ещё лучшие перспективы. Правда, уже успела устать от Лас-Вегаса, где вновь была по работе и откуда лишь накануне вернулась – в пятнадцатый, кажется, раз.

Четвёртым с нами, не в силах будучи расстаться и прервать политический спор о судьбах Украины, оказался Виктор – одноклассник жены. Витя был из той редкой породы людей, для кого в порядке вещей ворваться к тебе промокшим, без зонтика и завопить с порога: “Эй, вы! Там же дождик! Грибной! Наискосок! А вы всё дома сидите?!”

Собственно, Виктор утверждал, что Украина в отличие от России нищей быть не может, чернозём и сало – тому порукой. Ну, и украинский жизнеобильный менталитет – Витя имел законное право говорить от лица народов: в нём самом бурлила сразу русская, украинская и армянская кровь.

Покуда шли по длинному коридору от комнаты к кухне, политическая составляющая жаркого до того спора испарилась, осталась тема нищеты, об издержках которой на примере будущего православного батюшки я и поведал курящим и некурящим.

– Ну да, ещё б и впрямь знать, что такое счастье, – Олег поправил указательным пальцем очки и разгладил узкие кокетливые усы.

– Это когда… – с бодрой готовностью поддержал Витя и осёкся, запустив пятерню в густую курчавую бороду. Ушёл куда-то в мысли.

– В одном старом советском фильме есть определение. Счастье – это когда тебя понимают, – проявила свою склонность к сентенциям Инна и посмотрела на всех широко открытыми зелёными глазами.

– А в другом, про тридцать три зуба, Леонов говорит… Помните? Счастье – это когда с радостью идёшь на работу, а с работы – домой, – не без сарказма добавил я – в порядке профилактики от заразы свирепой серьёзности, нежданно-негаданно посетившей наше мирное собрание. И налил всем дербентского коньяка, предусмотрительно захваченного с главного стола.

“Или когда тебя замечают”, – подумал мой шоколадный лабрадор Бонд, лёжа между нами точно в центре кухни – у всех и каждого на пути.

Заглянула жена – проверить скворчащего в духовке гуся и сходу включилась в тему:

– И продавалось оно как горячие пирожки в голодный год! – речь шла о временах крушения державы, когда в Измайлово мы торговали картинками и цветными бумажками с пожеланиями – “счастье” уходило влёт по двадцать копеек, и за пару выходных набиралось рублей до семидесяти бумажными рублями и мелочью, ползарплаты тогдашнего инженера. – Как сейчас помню, – жена наморщила лоб. – “Однажды вечером у вас сильно зачешется спина. Не пугайтесь: так всегда начинают расти крылья. С новыми крыльями у вас начнётся новая жизнь, полная прекрасных приключений. Ваше имя красной строкой войдёт в историю мирового воздухоплавания”. Сама писала!

– Тогда всё было проще, – нелогично отреагировала Инна.

– А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива? – строго насупив брови, выдал ей в меру циничный Олег. – Так говорил Мандельштам.

– А я знаю, – вернулся из глубокой задумчивости Витя.

– Что знаешь? – чуть раздражённо отреагировал Олег.

– Про белую беретку…

Взглянули на него с тихой жалостью, как смотрят на неопасных городских сумасшедших.

– Мы тогда оказались у Белого дома, в девяносто третьем, – продолжал между тем Витя. – Там кроме нас полно других дураков было. Ну, которые поглазеть пришли. На историческое противостояние. Большинство стояло на Арбатском мосту.

– Новоарбатском, – уточнил Олег.

– Ну да, – согласился Витя, – прямо как на смотровой площадке. А мы спустились вниз, на набережную. Никакого оцепления серьёзного не было. Военные – в касках. Они прятались за бронёй бэтээров. А моя Ленка – в белой беретке. Фетровой.

Помню, что было очень тихо. Мы пошли ближе к Белому дому – идиоты. В этой тишине я и услышал звук – такой писк, взвизг – как в кино долби. Я просто ушами и всем нутром почуял: стреляют! Обернувшись, даже успел увидеть, как пуля чиркнула по граниту. Аж белые искры посыпались!

И снова – такой же, но ещё более визгливый звук, значит, ближе было. Тут до меня и дошло, что Ленина белая беретка кем-то выбрана как удобная мишень. То есть, стреляли вполне прицельно.

Я схватил Лену в охапку, сорвал с неё беретку, и мы побежали. Юркнули под мост, – жестами Витя наглядно демонстрировал траекторию движения. – И только там немного отдышались.

– Ну да, счастье, что не подстрелили как зайцев. Уроды, – заметил Олег, не уточнив, к кому относилось последнее определение.

– Да нет, – отмахнулся Витя. – Сначала мы выбрались на Калининский, кружным путём. И зашли в первое же кафе, которое попалось по пути. Прямо за стойкой я заказал пива. Какое? Холодное!

Выпил залпом. А в руке всё сжимал беретку. Протянул Лене. Она вытерла ею мокрые глаза. Остались чёрные разводы туши. Забрал беретку. И как раз в это мгновение понял, что вот здесь, сейчас я абсолютно, незаслуженно счастлив. Как никогда в жизни, – он почесал кончик носа, улыбнулся, и добавил, с обычным детским изумлением во взгляде: – И вправду ведь не повторялось…

Бонд поднялся сразу на все четыре лапы. Понюхал воздух, благоухающий не только дымом, но и судорожным ароматом запекающегося гуся. Бонд – из центра круга, снизу вверх – обвёл нас взглядом. Встретился только с моим. Но даже я не был сейчас расположен оказывать ему знаки внимания. Он неглубоко, но обречённо вздохнул и, заставив Инну отодвинуть ногу, припал на передние лапы и сквозь узкое пространство между ножками стула, словно забираясь в нору, скрылся под столом.

– А что с береткой? – потянувшись за новой сигаретой, поинтересовался Олег.

– С береткой? – переспросил Витя, будто не сразу понимая, о чём речь. – А... – махнул он рукой. – Постирали.

Инна, оказывается, давно уже и нетерпеливо ждала паузы.

– У меня умер муж, – сообщила она, сжав мой локоть с внезапной и ненужной силой.

– А меня выставила жена, – привычно перебил её Олег, выпуская струйку дыма вдоль левого своего плеча, на плавном закруглении которого обычно любит примоститься добрый ангел. Но в ангелов Олег, кажется, не верил, зато курил много.

– От гриппа, – не услышав его, продолжала Инна. – Похороны, всё такое, а я на восьмом месяце. Как жила первые дни, не помню. Вкус еды не ощущала. Жить не хотелось. Старший, трёхлетний Сева, оставался у родителей мужа. А живот у меня был как арбуз, только прозрачный. Впервые я увидела это, когда мылась в душе.

Разглядывала своё отражение в лезвии бритвы. Муж других не признавал, только – опасные. Отражение моё было искажённым и перевёрнутым. Как в комнате смеха.

Я на мгновение перевела взгляд на свой живот. И – какое там узи! – увидела внутри собственного прозрачного живота Лёню. Он совершенно к этому времени сформировался как человек. Лицо было ясным и осмысленным. Мы несколько мгновений смотрели в глаза друг другу. И я положила бритву на место.

Дальше – больше. И другие люди, то есть женщины, стали для меня прозрачны. В области живота. Но касалось это только тех, что были беременны. Я видела их насквозь – независимо от срока. Сначала меня это удивляло, даже развлекало немного. А потом я по-настоящему испугалась. Возле газетного киоска.

Какая-то крашеная дурында шла мне навстречу. С дыркой в животе. Сквозь эту круглую дырку я видела лужу и обрывок мокрой газеты. До меня не сразу дошло, что она тоже беременна. Но ребёнка у неё не будет. И не выкидыш, нет, случится – она сама от него избавится, убьёт!

“Не трогай своего ребёнка!” – сказала я ей тихо, но она услышала. “Какого ребёнка? Ты, что, дура?” Голос у неё был высокий, но чуть хриплый такой. “Сама знаешь”, – сказала я, глядя ей в глаза. Она открыла рот. Но глаза её, круглые, выдавали, что она меня поняла. Точно поняла. И она от меня побежала, прямо по луже. Оглядывалась. Не знаю, правда, кто из нас сильнее испугался.

– Больше попыток наставить кого-то на путь истинный, – улыбнулась Инна, – я не делала. Хотя женщин таких, с дырками в животах, видела ещё и ещё. И меня это сильно мучило. До истерики. Я приходила домой, ревела. Успокаивалась, лишь встретившись взглядом с собственным ребёнком внутри себя. Он был жив и уже, я чувствовала, готов выбираться наружу. И однажды он уверенно, трижды постучал. Как у Платонова – беспрекословной рукой. Я спокойно собралась, позвонила в скорую и поехала в роддом. В Первую градскую. Через три часа родила Лёню.

Потом нас выписали. Спустя примерно неделю я вышла с коляской на улицу. Увидела первую беременную. Передо мною была просто женщина с огромным животом. В дутом пальто. Только и всего. Сразу же ушёл и страх этих инфернальных дырок, который меня преследовал. И наяву, и во сне. И вот, вздохнув глубоко, а была ранняя весна, я и поняла, что совершенно, фантастически счастлива. Даже прослезилась от избытка чувств. Но тут громогласно, как только он умел, заорал Лёва. Пора было домой – менять пелёнки.

– Вот такая история. Хотите – верьте, хотите – нет, как обычно говорят в таких случаях, – закончила Инна, громко в наступившей тишине шмыгнув носом. И – застеснялась. Мне показалось, что она сейчас или расхохочется в голос, или разрыдается у меня на плече. Но ничего не случилось. Видимо, не зря Инна долго училась производить впечатление женщины с крепкими нервами.

Виктор, слушая её историю, морщил лоб, а теперь с остервенением чесал бороду – тема для него была близкой и болезненной: мы, как близкие друзья, знали, что у них с Леной уже который год всё никак не выходит родить ребёнка.

Бонд под столом заворочался.

А вот взгляд Олега неприятно съёжился:

– А почему ты мне этого никогда не рассказывала?

– Случая, понимаешь, не представилось, – чуть более резко, чем следовало, ответила Инна.

– Ладно-ладно, – обиженно-примирительно проговорил Олег. – Ну да. И у меня ведь тоже было…

Вновь заглянула на кухню жена:

– Вы здесь навечно зависли?

– Да мы тут счастьем делимся, – доступно пояснил я.

– Ну-ну, – кивнула она. – Только птицу мне не упустите.

– Я послежу, – успокоила её Инна.

Гусь в открытой духовке был уже хорош. Он тихо шипел и прямо на глазах покрывался чудесной хрусткой корочкой. Солнечно светился прозрачный жир на противне.

Инна зубочисткой ткнула его запекающееся тело в нескольких местах:

– Минут через пятнадцать можно вынимать.

Олег, прерванный на полуслове, напряжённо ждал, пока закончатся эти гусиные священнодействия, совершавшиеся его бывшей женой.

…Они развелись уже давно, но внешне сохранили вполне приятельские отношения. И только некоторые колкости, которые порой проскальзывали между ними в нашем присутствии, позволяли предположить, что всё не так просто.

Олег был человеком чрезвычайно умным и фантастически, болезненно ленивым. Долго подавал надежды, но они регулярно не сбывались – и прежде всего в плане зарабатывания хоть каких-то денег. Под нажимом Инны он всё же написал пару-тройку изящно-язвительных статей о неправдоподобной тогдашней действительности, которые напечатали в еженедельном многотиражном журнале. Но гонорар – по мнению Олега – заплатили столь мизерный, что у него пропала всяческая охота писать дальше, тем более – добиваться работы штатной, постоянной, регулярной.

Потом Инна, уже тогда начавшая представлять в Москве английские интересы и получавшая зарплату в твёрдой валюте, купила ему компьютер. Это и стало началом конца. Хотя малолетние Иннины сыновья, не называя его папой, сразу признали за своего и не отходили от Олега и компьютера, Инну видимое безделье Олега, бесконечно игравшего в компьютерные игры, начало всё сильнее раздражать. Она даже не брала в расчёт то, что играючи и вполне самостийно он освоил компьютер на уровне продвинутого пользователя и запросто приводил в рабочее состояние новоприобретённые компьютеры друзей. Но это тоже не приносило денег. И дело тут было вовсе не в Инниной жадности. Её жизненной и деловой энергии вполне хватало на то, чтобы с лихвой обеспечить семью даже сверх необходимого, хотя регулярные просьбы “апгрейдить” компьютер приводили её в формальное бешенство. Причина разраставшегося разлада была в ином. Мужа, талантливого и блестящего журналиста, даже не приносящего большого дохода, она могла позволить себе содержать. Компьютерный же игрок-бездельник, да ещё с бесконечными прожектами в голове её никак не устраивал. Кажется, последней каплей, положившей конец их семейной жизни, стала идея очередного быстрого обогащения, посетившая Олега.

Откуда-то прознав, что очень выгодно быть нотариусом, он скрупулёзно подсчитал, сколько денег надо вложить изначально и как быстро они окупятся. Расклад выходил феноменальный: доходность предприятия в его голове росла едва ли не в геометрической прогрессии. Дело оставалось за малым – для начала окончить специальные курсы. Инна в очередной раз была готова Олегу поверить и оплатить учёбу, покупку лицензии и даже аренду офиса на первые три месяца, за которые все затраты, по его уверенному мнению, обязаны были окупиться, после чего новая деятельность должна была уже начать приносить чистый доход. Дело, однако, не выгорело. По одной незамысловатой причине: на курсы Олег так и не пошёл. Спустя три месяца Инна выставила Олега вон. С компьютером в качестве приданого…

Гуся оставили в покое, и Олег смог продолжить:

– Одно время все поголовно, – он бросил беглый взгляд в сторону Инны, – играли в “Spear of Destiny” – “Копьё судьбы”.

Всё как обычно. Убиваешь врагов, продвигаешься по лабиринтам. Цель – вроде как найти это самое мистическое копьё. Антураж соответствующий: на стенах свастики, портреты Гитлера.

Уровней – десять. В конце каждого тебя встречает главный босс. В отличие от остальных врагов, он – плоский, и убить его сложнее: сбоку и сзади не подойдёшь, – Олег всё больше увлекался, что редко с ним случалось в обычной, не виртуальной жизни.

– Я, помню, потратил на эту игрушку уйму времени и, наконец, добрался до десятого, высшего уровня. Поубивал всех, даже невидимок, добыл Копьё Судьбы. Но этого оказалось мало. В конце вылезает уже последний, жуткий монстр, самый главный босс…

– Гитлер, что ли? – угадал Витя.

– Нет, Гитлер – в другой игре. Здесь был просто Ангел Смерти.

И вот с ним-то у меня всё будто заколодилось. Ну, не убивается эта сволочь, просто никак! Злости не хватало. Что бы я ни делал – Ангел Смерти закидывает меня огненными шарами, экран заливает кровь и – финита ля комедия.

В общем, при всей своей упёртости я бросил это дело. Малодушно уверил себя, что это просто глюк такой технический – игрушка-то, конечно, была палёная, контрафактная.

Спустя несколько месяцев я пришёл в гости к Инне и детям. И надо же – застал знакомую картину. Только моё место за новым компом занял уже Сева, старший. И он как раз был на том самом последнем уровне той самой игры.

Я не смел ему помешать и лишь встал в дверях за его спиной. Ангел Смерти опять не желал умирать! А я понял вдруг, что сейчас чуть ли не жизнь моя решается! Смешно и жутко сразу. Я хотел его убить, во что бы то ни стало. И Сева хотел – у него уши были белые-белые, а волосы стояли торчком, словно наэлектризованные. Кровь потоками заливала глаза и экран.

И тут, в последнюю долю секунды, меня будто осенило.

– Не отпускай гашетку! Только не отпускай! – заорал я.

Сева меня, кажется, понял и больше не снимал пальцев с вдавленной клавиши. Благо, на том уровне патроны не кончались. В ответ мы получали огненные шары-заряды. Экран уже стал непрозрачно-кровавым. Это была окончательная и бесповоротная смерть. Но я повторял как заклинание:

– Не отпускай, Сева, не отпускай!

И, наконец, свершилось – яркая вспышка, экран стал прозрачным, как стекло, и Ангел Смерти ничтожно рассыпался в прах, – на лице Олега блуждала блаженная улыбка.

Тихо и мирно за тёмным окном падал густой светлый снег.

– В этом-то и была тупая фишка игры – не снимать палец с гашетки, – словно самому себе сказал он и как-то сразу поскучнел.

– И? – спросил я.

– В смысле счастья? – Олег поправил очки и пожал плечами. – Это оно как раз и было. Наверное. А дальше просто – game over. И всё.

Грустная нота благополучно растаяла в воздухе – пришла жена и отправила всех нас, кроме Инны, обратно в комнату.

За чуть разорённым столом тоже шла своя жизнь. Моя взрослая дочь показывала Лене альбом со своими детскими фотографиями. Обе были увлечены.

Витя предложил немедленно выпить.

Но – не успели. В комнату торжественно был внесён и помещён в центр стола красавец-гусь. Он всё же подгорел по краям крыльев, но это придавало ему даже особый шарм.

Всё умевшему Вите было поручено его разделывать. Чем он и занялся с пристрастием и удовольствием.

Разливая вино, коньяк и мартини, я успевал наблюдать за тем, как ловко Витя управляется с ножом и ножницами, разделяя птицу на справедливые куски, а сам всё никак не мог выбросить из головы слово “счастье”, засевшее в мозгу и уже почти утратившее смысл.

Лишь выпив под очередной тост, я вновь обрёл способность к здравому размышлению.

Моя собственная “история счастья” выходила какой-то уж совсем эфемерной.

У Вити – ясно: они с Леной прошли по краешку жизни и смерти, а бокал банального пива его окончательно к жизни вернул – с кристальным осознанием её чуда.

Инна утратила свой тяжкий инфернальный дар – в реальность которого я, кстати, поверил безоговорочно – и словно научилась заново дышать, избавившись от приступов пугающего удушья. Тоже – понятно и объяснимо.

Олег так и вовсе испытал миг подлинного, редкого торжества – победил Ангела Смерти!

А что у меня?

Так, в сущности, безделица, если рассказать.

Дочери было года два с половиной. Мы с женой во дворе нашего старого дома учили её кататься на велосипеде. А мне надо было идти за картошкой – в “Кооператор Кубани”, как сейчас помню. И вот я иду, сворачиваю с асфальта на вытертую до глянца земляную тропинку. Светит солнце.

Едва я поднялся по этой тропинке на несколько шагов и поравнялся с углом обшарпанной трансформаторной будки, на которой старательно и крупно было выведено “Ирка – дура!”, я ощутил почти физически: я абсолютно, необъяснимо счастлив. Продолжалось это долю мгновения. И больше никогда потом в такой чистоте и яркости не повторялось.

Может, один только раз оно и даётся. Зато остальную жизнь делает осмысленной.

– Кетчупа острого принеси, пожалуйста, – оборвала мои мысли жена, – он на нижней полке в холодильнике.

Я поднялся и пошёл на кухню. Возле остывающей духовки склонился мой благородный пёс и слизывал с пола микроскопические брызги гусиного жира. Бонд обернулся ко мне. У него были осоловевшие, наркотически счастливые глаза.

*    *    *

Что случилось потом, после “дня счастья”?

Витя ушёл от Лены и нашёл себе молоденькую провинциальную жену. Они родили двоих детей. С разной долей успеха он продолжал заниматься бизнесом: держал мелкооптовый магазин, делал водоэмульсионную краску по финской лицензии, торговал эстонскими коньками, собирал теннисные столы. Иногда впадал в отчаяние на политической почве. Однако природное его жизнелюбие всё побеждало и украшало мир. Но однажды он взял и умер. От сердечного приступа.

Олег уже тогда, на моём дне рождении был снова женат – жили они в малосемейке жены и ждали первенца. Олег даже работал – в пресс-службе одного очень солидного министерства с большими возможностями. Написал заявление с просьбой о предоставлении молодой семье квартиры. И – чудо: министр его в ворохе других важных бумаг подмахнул. Вскоре они въехали в новый дом в Сокольниках и быстро родили второго ребёнка, девочку. Олег с работы, конечно, тут же ушёл, посчитав свой взнос в семейный бюджет выплаченным на все оставшиеся времена. Теперь снова сидит дома у компьютера, погружённый в пучину интернета. Завиральные идеи его по-прежнему посещают: в последнюю нашу встречу он поведал мне, что можно очень хорошо зарабатывать, играя на деньги в какую-то международную сетевую игру. “Только зачем? – подумал я за него. – Когда жена и так в банке работает”. И все, кажется, таким раскладом жизни вполне довольны.

Инна купила дом в сорока милях от Лондона и перевезла туда детей. Но им в английской сельской школе совсем не понравилось и, завершив учебный год, они радостно вернулись в Москву, к дедушке и бабушке – родителям первого Инниного мужа. Инна же обрела в Англии себе нового друга, у которого, кстати, на тот момент был хороший бизнес, связанный с автоперевозками. Но – стоило ему поселиться у Инны в доме, как он принялся играть в компьютерные игры, бизнес свой практически забросив. По слухам, живут они хорошо.

Как-то, проездом, был у меня и батюшка, отец Вячеслав. Гладко выбритый – приличная борода у него напрочь не росла, зато с хвостом, стянутым аптечной резинкой, он пах не ладаном, а дешёвым одеколоном, к которому всегда имел большое пристрастие. И всё же выглядел вполне достойным лицом духовного звания. В иных обстоятельствах – да хоть в его сельской церкви – я бы вполне мог подойти к нему благословиться.

Он вкусно пил водку, вытирая тыльной стороной ладони влажные большие губы. Мою жену именовал исключительно “матушкой”. Часто крестился, перебирая в левой руке можжевеловые чётки с кипарисовым крестиком.

– А помнишь, как мы хотели ограбить банк? – невинно поинтересовался я после того, как выпили за общих друзей и весёлую молодость.

Он долго молчал, прежде, чем сознаться:

– Да, близко было… до греха, прости-господи.

С утра отец Вячеслав был зело мрачен и задумчив. Усаживаясь завтракать, вздохнул:

– А, может, и зря мы тогда…

– Что зря тогда?

– Банк не ограбили.

Завтрак прошёл в молчании. Лишь под конец батюшка попросил “счастливую”, по его собственному выражению, рюмочку.

Выпил, крякнул, порозовел. Истово, трижды, перекрестился. И уехал в Лавру. Наверное, спасаться.

   Декабрь. Накануне очередного дня рождения.