* * *

Благодарю Тебя, Господь,
за этот хлеб, за эту землю.
Пусть я не все еще приемлю,
родство почувствовала плоть,
к земле, где все болит, саднит,
но жаждет жизни продолженья,
где кровь убийств и прах сражений
врачует всходов хризолит,
и райский сад народ творит
под солнца яростные плети.
Хоть прошлое кровоточит,
но – детский смех, но – всюду дети!
Сладка вода, а мед горчит.
И каждый камень говорит
на языке тысячелетий.

* * *

Распахиваю душу – маю.
Распахиваю окна – лету.
Благословляю, принимаю
весь этот мир и землю эту.

Сирени сумрачные гроздья,
облитые звенящим светом,
пчел золотых и прим стрекозьих
со смуглых отпускают веток.

Луч тонет в малахите листьев,
в черемуховой пьяной пене.
И заливаются артисты,
скворцы, на благодатной сцене.

И сырость трав в низинах сада,
и грома грохот отдаленный...
Так мало мне для счастья надо:
лишь мир – спокойный и зеленый.

* * *

В темноте тысячелетий
Толпы кровью опоив,
Были пытки, плети, клети
Гладиаторов бои.

И от века и до века
Волчий видится оскал.
Это – ромулово млеко
Из волчицына соска.

Стон души все тише,глуше.
Близок, яростью палим,
Кто распашет наши души
Словно Тит Ерусалим.

Безразлично, что вначале –
Курица или яйцо.
Мир подернется печалью
Как обломки «Близнецов».

Зарастет Кинерет илом,
Всюду – атомная гарь.
То не мщенье ль Измаила
За несчастную Агарь?

* * *

Господи, ты дал мне это тело
на долгую жизнь.
Как же трепало его и вертело –
только держись!
В ярмарочной, выморочной карусели,
в липкой пыли
хоть и тошнило, но как мы летели –
сколько могли.
Юная сила моя износилась,
Мрак на пути.
Остановите, сделайте милость,
дайте сойти.

* * *

Ни слова о ностальгии.
Мне чужд этот древний стяг.
...Аллеи мои расписные
осенней листвой шелестят.
Тем золотом неразменным
избыточествуют сентябри,
а все, что мертво и тленно
в осенних кострах горит.
Со снежною белизною
жизнь начата с беловика.
А здесь аравийским зноем
пронизана жизни ткань.
И пальма хвостом павлиньим
красуется у ворот.
И город, сухой и пыльный,
что за сердце не берет.
В горячих песках Негева
аукаю в пустоту.
Я изгнана, словно Ева,
свой хлеб добывать в поту.

* * *

Эвкалиптовых рощ исполинские древа.
Листьев, узких и пряных, арабская вязь.
В них запуталось тучи беременной чрево,
Скорострельным потопом на миг разродясь.

Осмелев, понесутся потоки в низины,
Засверкает травы отполосканной прядь.
Златоперстое солнце взойдет из корзины
Туч, в их пасти акульей исчезнув опять.

Вновь заплещутся луж темно-пенные кружки.
И не топот дождя мне уснуть не дает,
А забота: развесить белье для просушки,
Если солнышко вышло, и с неба не льет.

Но, напоена зимним дождем благодатным,
Желто-синих цветов разольется волна.
И веселого солнца рассыплются пятна,
А в листве жестяной запоет тишина.

* * *

                                         Л.Г.

Пишу стихи в своих тетрадях
Естественно, как шелест трав.
А почерк гениев коряв,
Рисунок букв летящих странен,
Как будто автор жизнью ранен,
До нервов пальцы ободрав.
Я мучусь: как же им помочь,
Ну, хоть кого-нибудь спасти бы.
Таланта огненные стигмы
Саднят и светятся сквозь ночь.
Он видит: в изумрудном мае,
Где весел бабочек полет,
Судьбы шаманиха хромая
Ладонью в лунный бубен бьет.
Под бешеный полет Валькирий
Среди созвездий и стихий
Очутится в пустой квартире,
Где лишь бутылки и стихи.
А сердце, вечность карауля,
Стучит, стучит в грудную клеть,
Чтоб словом точным, словно пуля,
Мгновение запечатлеть.
И умереть, и отлететь.