ДЕНЬ 9, 10 Давно я знал, что надо съездить на кладбище, мам-папины моги- лы навестить, еще в Москве перед отъездом об этом думал, но - что-то мешало внутренне, что-то... Если честно, - какой-то страх. И жизнь - то я не так уж обожаю, просто жить привык, не хочется с этой привычкой расставаться. А между прочим, пора бы потихоньку отвыкать, так что не нужно кладбища чураться. Собрался утром и пошел. Это когда-то из старого города до кладбища было ехать далеко, отсюда они близко, по-моему, прямо за следующим холмом после микрорайона. На остановке пораспрашивал, какой автобус туда. Мне объяснили, не притворяясь, что не понимают русского, видно, поход на кладбище у всех народов вызывает уважение. Похоже, в этом все равны. Однако еще из окна автобуса я обратил внимание, насколько кладбище даже по цвету отличаются! Армянское - все каменное, каменное!.. И камни надгробий обтесаны с любовью, тщательно; как лесной русский человек возился изначально с деревом, так армянин-мужик с плоским, слоистым камнем. А мусульманские надгробия на соседнем кладбище почти не выделялись на сероватожелтом фоне долины, просто осколки скал. Но тряпочки, полоски материи повязанные на редкие кустики и верблюжью колючку возле могил были либо галстучно-красно-пионерского, либо черного цвета. Зато сварные, ржавые кресты, отделанные еще более ржавой колючей проволокой, а также атеистические пирамидки со звездочками, кроме совсем заброшенных, были украшены бледносалатовыми, розовыми, еще и выцветшими от дождей, бумажными цветами. Таким образом душа народа в красках выражается? И нечего спрашивать себя, какого ты роду- племени; на каком цвете сердце защемило, тот и твой! Автобус чуть было ни проехал мимо покосившихся кладбищенских ворот, пришлось стучать водителю. Он тормознул. - Я думал, ты из Израиля приехал. Их ворота дальше. Под посвист негородского ветра я долго бродил между могил, пока с большим трудом нашел две одинаковых плиты из каменной крошки с моей фамилией на каждой. Недолго постоял там... Не чувствовал я приближения никакого ни к маме, ни к отцу. Нет, не было их здесь. А может, это я урод такой, на прочих не похожий? Может быть, если б прихватил я водочки да выпил здесь и плеснул долю на могилы, то как-то произошло бы приобще- ние к душам предков? А я даже цветов не захватил с собой. Взял, положил по камушку на каждую могилу. Местный обычай есть такой. От степняков, что ли? Вот, мол, я приехал сюда... Подошел автобус и я, в поисках прошлого, поехал на родную ули- Сошел, не доезжая Старого базара, и через три квартала, хо- женных-перехоженных за десять лет школы, я оказался напротив трехэтажного дома. И вон те угловые два окна когда-то наши были, и застекленный сейчас балкон, он - тоже "наш"! А подворотня, та - совсем "моя". Мне показалось, что сейчас оттуда выйдет мама и позовет меня... "Ты почему стоишь тут, Юрочка?" Я закурил и зашагал скорей отсюда. Когда я шел от дома переулками, в одном из них мне вдруг по- палась на глаза знакомая машина. То есть машину я, может быть и не узнал бы. Все же немало в городе таких вот черных дорогих ма- шин, но и охрана здесь же в пятнистой форме, и "газик" сопровож- дения... Да еще всплыли элькины слова о том, что где-то здесь живет молоденькая любовница Аждаг-бея. Значит, "почти министр" кайфует сейчас со своей девочкой! Машина, чтобы, вовсе не загородить проезд по узкой улочке, влезла на тротуар... Между машиной и стеной стоят охранники, болтают. Один из них, широкоспинный, прочный, локоть на рояльную поверхность автомобильной крыши положив, что-то рассказывает готовым заржать коллегам. Голос мне показался знакомым! Москвой пахнуло, разговором те- лефонным!.. Может остановиться, будто завязываю шнурок? Но я же в мокасинах. А те сторожевые псы возле машины... Не нужно обманываться беспечностью их болтовни, они любое что-то подозрительное засекут! Они как раз там и стоят, чтоб фраеров таких, как я, ловить. Но если этот тип, который мне в Москве звонил по телефону, сейчас почувствует, что я его узнал... Есть выражение - "смерть щекочет лопатки". Вот именно щекочет! Холодными мурашками. Но и не только между лопатками, такая же подмывающая, сосущая прохлада где-то в паху. И все-таки я обернулся на углу. И - засек. Он повернулся, открывая дверцу... Я точно его видел раньше! Я про себя подобный тип мужчин "баварским" называю, хоть никогда там не был н никогда не отличу баварца от просто немца. Это мужчины рослые, однако вовсе не такие уж высокие, мосластые, с широкой плоской грудью и спиной, огромными ручищами и ступнями. Кажется, что стопа у них не только спереди, а сзади тоже: задники туфель очень выдаются. Ноги у них часто иксообразные из-за широких по-медвежьи бедер, отсюда же и косолапость, отсюда и своеобразная запоминающаяся походка. До самого сегодняшнего дня после московских телефонных разговоров то вежливых, почти интеллигентных, то грозно-хамских, не ведал я, в каких из них наигрыш был, а где он - настоящий? Теперь-то знаю! Особенно эти телодвижения гнусные прямо перед глазами... Да, да, я с ним встречался раньше, но... Но где и как? Все, отвле- кись, не думай сейчас об этом, начал я уговаривать себя, само потом придет, Само... Отвлечься полностью никак не удавалось, и всю дорогу до автобуса я, правда, не пытаясь вспомнить встречу, возился мысленно с этим своим "баварским типом". И вдруг всплыло... Они пришли в киоск вдвоем, Ваха-чеченец вместе с этим. Была еще и Людка-шлюха при них, но кто же ее считает человеком? Так, лживенькое сердце и глупая головенка бесплатным приложением к великолепным длинным ножкам. Ваха, держатель "крыши" или, по крайней мере, собиратель дани со всех киосков вокруг станции метро и в подземных переходах, тогда с ней завязался. Мы знали, потому что в честь этого, ходил по всем киоскам с ней: "Ишто тэ- бэ тут нрависа, Людок?" А Людку нравились все вещи подороже; приемники и магнитолы "Хитачи", "Шарп", джинсы в обтяжку и духи "Диор". Все это складывалось в "мерседес" Вахи. Вообще-то у меня были сомнения насчет его чеченства. Это пускай для москвичей всякий чернявый - чеченец. А он, похоже, мой земляк. Ваха - это Вахид, имя распространенное общемусульманское, а говорит он, как мне кажется, по-тюркски: улавливаю я знакомые слова. Ваха и его спутник одеты были в одинаковые куртки, оба очень плечистые, спокойные, как хозяевам жизни и положено, только Ваха немного покрупней и понеандерталистей. Людка обшаривала взглядом полки с товарами, кривилась. Я, помню, подумал было, что третий "обход" Людки за один месяц это, пожалуй, слишком, хозяин будет недоволен, но решил - да пусть берут, что захотят, хрен с ними. Я пригласил почетных гостей внутрь. Вошли. Ваха сказал. - Э, чаловэк, дай ручку нам, котори пишут. И тут только я обра- тим внимание на то, что у его спутника под мышкой портфельчик или папка для бумаг. Впрочем, там мог лежать и большущий писто- лет, но мне какое дело? От такой малости, как ручка, "котори пи- шут", я в радость впал, свою ручку с капиллярным стержнем схва- тил, протягиваю. - Вот вам мое стило и, пожалуйста, пишите сами. - Стило - не стилет. Спасибо, - человек с папкой улыбнулся. - Но одного корня, - сказал я. Так обменялись мы верительными грамотами интеллигентства. Но строчек Маяковского он не знал. Да! Вот еще я вспомнил - в это же время близко от киоска сто- ял Олег Никифорович в штатском, наш участковый, тихий, милейший взяточник и добрый человек. Это благодаря ему у меня не отбиты почки и яйца, не порвана брюшина злыми ребятами из ярославского ОМОНа. Так что же, теперь выходит Ваха и наш менток вместе этого человека выводили на меня? Добравшись к себе в микрорайон на горку, я тут же сел поестъ. На столе увидел записку размашистым, бегущим почерком: " Где шляешься? Есть дело. Позвоню." Но "мой генерал" не позвонил, и я, возможно, под впечатлением от посещения улиц детства звякнул Вилену. - Азохов, - говорю. - Моя ужасно умный-умный, моя звонит, когда с работы человек приходит. А он мне отвечает: - Я на работу не хожу, твоя совсем дурак однако. Какая для меня работа может быть в нашем зас..том городе? Здесь скоро на глав- ных производствах всех в неоплачиваемые отпуска прогонят. - А почему ты не удивляешься, что я вот здесь сейчас и звоню? - А потому, что мне сказала Эля. Старый моряк не стал мудрить, тем самым, опять так и оставив меня в недознании: они с моей бывшей женой живут немножко или нет? Хотя - какое дело мне до этого? - А бокс? Тренировать кого-нибудь устроиться не можешь? - Давай-ка завтра днем ты приходи ко мне, ведь ты тоже бездель- ник, насколько мне известно. Я расскажу тебе, кого я тренирую. Рад буду повидаться. И дал отбой. ДЕНЬ 12 С утра назавтра я в кухне бутербродно завтракал, пристроив перед собой "Жизнь двенадцати цезарей" Гая Светония Транквилла. А странный у Аждара подбор книг. Что-то припомнился рассказ, как его бабушка молоденькой, в пятнадцатом году, приклеив усики, в мужском костюме к ночи поехала в мусульманский клуб, чтоб подловить своего мужа. И он туда, действительно, с певичкой приехал ужинать, и бабка устроила скандал, поколотила его тростью. Как бы у них здесь развивалось все, не будь советской власти? Потом отправился к Вилену, не торопясь. Заглянул по дороге в магазин бутылку взять. По старой памяти хотел попросить орджоникидзевскую, она хотя бы не химическая - хлебная. А посмотрел на полки и сразу вспомнил, что Орджоникизде теперь опять Владикавказом стал; любых крепких напитков - навалом. Были бы деньги? Купил "распутинской". И вот он вилькин двор. Шаткая покосившаяся лестница на второй этаж. Да и сама галерейка тусклыми окнами наклонилась над дво- ром, как на модерновых картинах. Я не успел ни позвонить, ни постучать, Вилька распахнул дверь. - Входи, чукча! О, Господи, какой же он старый стал! Неужто я такой же? Боль- ше всего Виля напоминал сейчас Собакевича из иллюстраций к "Мертвым душам". Массивный, широколицый, седые волосы ежиком над невысоким лбом, и только вместо бакенбард серо- седые, моржовые усы, Однако, присмотревшись, замечаю почти что полное отсутствие брюшка, а когда он прижал меня к груди, я чуть ни задохнулся Мы, как положено, похлопали друг друга по спине, Из-за могучего сыновнего плеча мне улыбалась усохшая, изжелто- седенькая тетя Лида. Застолье было более чем скромным. На столе - зелень, главным образом, малопонятные кавказские соления, сковорода жареной кар- тошки, проперченное сало-шпиг, вот, кажется, и все. Понятно, мы по стопке выпили, я поднял следующую за "тетьлидино" здоровье, а потом Вилька кашлянул. - Алида Юхановна... Старушка послушно поднялась из-за стола. Наверно, людям неп- росто было с таким вот капитаном плавать, подумал я. - Ты что ж совсем нигде и не работаешь? - Докладываю: сезонную работу я имею, репетиторствую, подтягиваю юных идиотов к экзаменом по математике. Тригонометрия и геометрия, начала высшей математики - дифференцирование, интегрирование... Заодно сам вспомнил немного. Ты сало ешь, ешь! Хорошее? Это от моего кабанчика. - Как "твоего"? Ты что, свинюшек держишь? Где? - Нет, я ружьишко еще могу в руках держать! - он соответственно своей комплекции басисто захохотал, налил мне и себе, а после восприятия крякнул и затолкал в рот, по базарным меркам, целый пучок травы. - Я люблю в лес ходить. Это вся зелень - дикая, сам собирал. Поделками еще стараюсь заработать, Ножи делаю, кури- тельные трубки. А бокс... Кому он нужен сейчас? Сейчас все боль- ше каратэ, ушу, дзю-до... А я по боксу и до мастера не дотянул, это была мальчишеская глупость. Только хорошее наследство папино испортил. Жалко. Чего так смотришь? Да. Каждый удар, пропущенный тяжеловесом от тяжеловеса в голову, это пусть легкое, но сотря- сение мозга. Тем более, когда в нокдаун поплывешь. Ринг и судья качаются. Не говоря уж о нокауте, тогда - п..дец... - Но дядя Гриша тоже не профессор был. - Не профессор, Юрка, ты прав, он был умница. Если бы не война, то он... Скажи, когда ты приходил, хоть раз его без книжки видел? Во-о??.. А я читать не очень... Это ты у нас в классе был книж- ный человек. Все думали, что ты будешь писателем. Поэтом. - Ладно со мной, - сказал я. - А это правда, что Адик в о-очень большие люди выбился? - Ага. К сожалению, хочет еще выше влезть, на самую верхушку! Молись, чтоб это не случилось. - Почему? Он вроде неплохой парнишка был, не ябеда, не говнистый. - А то, что все, кто очень высоко залезет, оч-чень не любят тех, кто их когда-то раньше знал, когда они совсем ни капли были не великие еще и писали-какали, как все! Понятно? Мы при нем травили анекдоты про местных тупариков-туземцев, такие ж, как про чукчей потом были, считалось, мол, это не к те- бе относится: ты - не такой, ты - наш, почти, как мы... Не так? Я вынужден был кивнуть, признав едкую справедливость этого замечания. Вилька понимал тогда все, я - нет. Но почему? И школьный приятель предстал вдруг непростым, занятным чело- веком. "Азохов" жевал сало и проницательно кивал мне, будто чи- тая мысли. И сказал, - очень надеюсъ, что ваш Аждар-бей меня не помнит, я же учился только до восьмого класса с вами. Давай выпьем, там еще есть. Не стал я разубеждать его насчет "не помнит". Мы выпили и по мужскому обычаю, уже, казалось бы, пора заговорить "про баб-с", Но Вилька что-то углубился в здешние дебри борьбы за власть, опять все эти "ак-барси", "кара-барси", недавно состояв- шееся формальное полуслияние этих партий... Я, честно говоря, не очень понимал, что в этом плохого и чем Гамид Седой лучше Аджар-бея? Может быть. Дело в том, что, по Вилькиному мнению противостояние этих двух сил, создаст некое подобие равновесия, похожее на цивилизованную двухпартийную систему, которую Аждар, как любой нормальный честолюбец, хочет разрушить, под себя подмять? Если б мой собеседник сумел так суть событий сформулировать, я бы кивнул ему и все. Но Вилька горячился, был пристрастен, и я предложил лучше спеть про "батальонного разведчика". Хозяин дома, кажется, обиделся; так что пришлось, притворив- шись пьяным гораздо больше, чем на самом деле, и петь одному. Виля оставил без внимания мое пение и спокойно спросил. - Пить еще будем ? У меня самогонка есть, от первой спички голу- бым огнем горит. - Давай, если тебе тоже охота. Под жалобный скрип стула он, не вставая с места, повернулся, вытащил из старого громоздкого буфета старенный штоф квадратного сечения, налил из него чуть-чуть в тарелку, я чиркнул спичкой, и в полутьме, между двумя немолодыми мужиками вспыхнуло, заплясало голубое пламя. Но его хватило ненадолго, огонек задро- жал и умер. - Старину люблю... - я взял в руки штоф. - Может, потому, что в прошлом все уже более или менее понятно. Уютно себя там предс- тавлять, а в настящем жить путано, во всем по ходу надо разби- раться, а? Он пожал плечами, - мне кажется, я и сейчас все понимаю. Муд- ришь ты. А я с училищных годов усвоил, что в драке надо стоять за свою роту, потом - за свое судно. Короче, за свою "масть! - Виля, а правда, будто Аждар, как Берия когда-то, в большой черной машине ездит и, если женщинка какая-то понравится на ули- це, ему ее для траханья сейчас же волокут? Старый моряк, похоже, обрадовался перемене темы. - Брешут. И потом - зачем к нему насильно волочить? Наверно, у него и так от баб отбоя нету. Он тут к одной молодке, чуть ни школьнице ездит. Такая восточная красавица!.. - Да что ты?? - Точно. Помнишь нашу географичку, Цилю Моисеевну? Она тут недалеко напротив четырехэтажки жила. И девка эта - ее внучка. - Этот та Циля, которая сказала про тебя, что ты позор для еврейс- кого народа?.. Что же ты натворил тогда? - Вот, вот та самая Циля Моисеевна. А что я натворил? Кажется, поднял парту и так, с партой вместе отвечал. Да, ладно, расска- жи-ка лучше про себя, какие у тебя в Москве успехи? Мои успехи!.. Я стал рассказывать, как сразу после переезда устроился рабо- тать в школу, но, видимо, уже нервы и возраст не те, чтоб ежед- невно ад в классах выдерживать! Это ж теперь - не дети, это.... У меня нервный тик начался. Ушел. Прибился к одной группе интеллигентов помоложе, они на улицах успешно торговали книгами. А я же машину перегнал в Москву, вот и развозил их с пачками книг. Тог- да на это бум был, все запрещенное советской властью хотели москвичи скорей прочесть. Очень прилично зарабатывал. Но город знал плохо, попал в аварию, и таких денег зто стоило... В общем, остался без машины. Однако связи уже кое-какие завелись, устро- ился в киоск на бойком месте. День там, два дня свободных. Денег хватает, приятельниц - тоже. Вот так. Рассказывая, я даже сам слегка был удивлен, - почему мне не нравилось моё московское существование? Виля никак не комментировал услышанное. А когда я увлеченно живописал свое двухсуточное геройское стояние около Белого Дома в августе 91-го, он и совсем насупился, поэтому про подвиги в 9З-ем мне как-то уже не захотелось говорить. Прощаясь, в глазах Вили я уловил немой вопрос, этакое полуск- рытое недоумение - чего ты, Однодворцев приходил? Все же Виля какой-то не такой... Что, Элька не смогла уж русского себе найти? ДЕНЬ 13. Не знаю, который час был. Проснулся я от настырных воплей те- лефона. Взял трубку - голос Аждара. - Где ты бродишь целые дни?! - А что случилось? - Случилось. Высылаю за тобой машину. Еле успел одеться, как опять звонок и уже из машины, снизу. - Спускайтэс. Спустился. Мрачный Али распахивает дверцу знакомой "Волги". Недолго ехали, остановились где-то в Старом городе. Возле полуобрушенного длщатого забора реденькое оцепление. На склоне холма с мусором из битого кирпича и штукатурки - кучка солидных, исполненных достоинства мужчин в мундирах, реже в штатском, Аждар отвел меня в сторонку. - Только спокойно, Юра, прошу, - сказал он. - Да что случилось? Говори! Он голову опустил, - ну, мол, держись, скажу! - Убили Лену. - Убили? Как? За что? Когда? Вот, правду говорят, как будто "обрывается внутри что-то". А все вопросы - так это просто говорением человек отвлечься хо- чет, отвлекает себя от осмысления какой-то необратимости... - Где она? Аждар ответил. - Здесь, в развалинах. Пошли. Произошло это, по словам экспертов, вечером. А, может быть, не стоит тебе идти туда? Конечно, я упрямо мотнул головой - пойду! - Ножом ее. Ой, Юра, там такое... В развалинах дома мы свернули в дверной проем, и тут же усыхали встревоженное жужжание мух. А первое, что бросилось в глаза - прожекторы такие небольшие на треногах. Потом - какие-то грязные ленты или ремни на засыпаном щебенкой полу... Нет, это же не кишки?!. Кишки. Аждар раскинул руки. - Юрка, уйди. Поверь и все. Уйди! Я не ушел. Зажглись прожекторы, и тогда сняли брезент с че- го-то продолговатого, лежащего в углу. Вот этого мне, правда, лучше бы не видеть! Ни запрокинутого подбородка, ни гнусных крупных мух с зеленоватой спинкой. Я даже не сразу сообразил, почему рот ниже подбородка, где-то на шее, красный... ... О, Господи, да зто же разрез! Ножом по горлу... А был еще и вспоротый живот вместе со светлым джемпером, и между ног торчащая указка, изодранные колготки, и трогательная, маленькая родинка в паху, на желтом мертвом теле. Уже без всяких просьб я повернулся и пошел куда-то к выходу. Потом была мелькание улиц за стеклом несущейся машины. Потом я в кухне осознал себя перед стаканом коньяка; сижу, смотрю на вровень с краями налитую жидкость. Внутри - тепло, значит, этот стакан уже не первый. Мерно потикивают то ли японские, то ли ки- тайские часы на холодильнике. Все, сказал я себе, чего ты так переживаешь? Ты ж знаешь, что кроме самого себя любимого все остальные тебе - до лампочки. Ее ты десять лет не видел, для тебя не было ее, так что сейчас из- менилось? Прав был Аждар, не надо было лезть, смотреть. Если б ты был в Москве и о случившемся узнал спустя время, она бы так и осталась для меня чем-то лакомым, обо что можно иногда приятно потереться в своих воспоминаниях. А теперь вот... И снова всплыла перед глазами откинутая неестественно голова так, что лица почти не видно. И указка! УКАЗКА!... А про указку было ли в пись- ме? Или это моя придумка? Я почему-то встал, пошел за своим кольтом. Искал, искал и не нашел. Где ж я его оставил? Нет в тумбочке, нет в ящике с кассетами под телеком... Может, Аждар специально его спрятал от меня, чтобы я вдруг еще?.. Он думает... Дурак он? Разве решусь я застрелиться? Зачем-то я потряс стальную дверцу сейфа, конечно же, безрезультатно. А был Аждар в машине, когда меня везли сюда?.. Как-то устав вдруг, я пошел в кухню, там хряпнул коньяка ста- кан и завалился на диван одетым, плед только натянул. Обычно после четырехсот грамм сорокоградусного, знаю по опыту, либо не снится ничего, либо же муть бессвязная. А мне приснилось некое помещение за стеклом; не помню, где оно находилось, не знаю, что это было за стекло, но знал - оно непроницаемо. По-моему, мы са- ми строим свои сны и вещие, и всякие иные. Раз это стекло неп- роницаемо, то значит, решил я, за ним изменить ничего нельзя. А раз нельзя, наверно, там... - прошлое, подсказал мне какой-то голос и, в соответствии с моим материалистическим нутром еще и пояснил - это такая голограмма на стекле... Лена будет со всех сторон, как настоящая, однако... На этом я проснулся, видно, напрягся, и вынырнул. А может, в самом деле, неуспокоенная леночкина душа что-то хо- тела мне сказать а я помешал? Теперь же пишут, говорят, что де- вять дней в каком-то своем астральном теле человек еще здесь где-то близко обретается. Но так или иначе, в общем, вернулся я в действительность, к необходимости переварить, пе-ре-живать эту страшную смерть. Сна уже не было. Тяжело бухало сердце, возмож- но, от солидной дозы алкоголя натощак, или, скорей всего, из-за воздействия "непреходящего трагизма красного клейстера". Кто же так написал о крови ? Не помню. Встал и пошел за утешением к книжным полкам. Но ничего дос- тойного не находилось, и я взял с полки свои переводы, одну книгу, другую... Может быть, просто хотелось подержать в руках то, что останется здесь на земле после меня?.. И вдруг вспомнить об УКАЗКЕ. ... Указка. Я сейчас почти уверен, что придумал её, рассказывая Аждару, ради красного словца. Такое иногда со мной бывает. Но это предположение тянуло за собой столь страшный вывод, что по- холодели руки-ноги и снова будто бы что-то оборвалось внутри, в районе сердца. Я заставлял себя не думать, но это же не получа- лось! Сколько-то времени сидел оглушенный. Потом опять, как му- равьи полезли в голову ехидные вопросики. А почему ты не звонил Лене, не собирался с ней увидеться? Не потому ли, что не хоте- лось предстать несчастным старым неудачником? Так, значит, я - неудачник? А что, считаешь - нет? Подумал. Выходило - явный неу- дачник. И словно бы убили не только Лену, но и меня. Заснул я, видимо, совсем умученный, не помню как. Просто, про- снувшись, нашел себя лежащим на диване, и пока не вернулся в го- лову ужас вчерашнего, я себя чувствовал довольно хорошо. Зато потом уж прямо в голос застонал! Нет, Адька прав, что спрятал где-то "кобру", а то, заглянув в ствол, можно поддаться соблазну взять да н выбить разом мучительное все из головы. ДЕНЬ 14 (И ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО) А сколько точно, не знаю, потому, что провел их так же, как как предыдущий. Аждар приезжал, кажется, раза два, В последний раз он взгля- дом оценил количество пустых бутылок и сказал: все! Хватит. Поб- рейся. Прими душ. Завтра у тебя экскурсия на фабрику порнофан- тастики, Помнишь, я обещал тебе. - Я не хочу. - Ты сам не знаешь, чего хочешь. И аппетит приходит во время... - он по своему обыкновению заржал визгливо. - проехать туда нель- зя, так что пройдешься ножками. Пивзавод возле реки, наверно, помнишь? Вот около него единственный уцелевший дом. Третий этаж. Найдешь. А для поднятия мужчинства и уверенности... Вот, на те- бе. - Ключиком щелкнул, достал из шкафа-сейфа мою кобру. Думаю, глупости уже не сделаешь. Если захочешь, можешь принять участие в... "дилижансе"! - и снова хохотнул. На том мы и расстались. ДЕНЬ 15?.. Поскольку те дни выпали, то, что же их считать? Все. Побрился, принял душ. Аждар, как будто подглядывал, именно в эту минуту позвонил. - Ну что, собрался, доберешься сам? Или прислать провожатого? - Сам доберусь. Пока. - и дал отбой. Доехал на трамвае почти до самых "Пясков" у реки. Сошел. Теперь у нас тоже "город контрастов", как выездные корифеи со- ветской журналистики в не столь далеком прошлом обзывали почти все закордонные большие города. Рядом с проспектом, где блещут роскошью витрины магазинов, в пяти минутах - даже не трущобы, - развалины как после землетрясения. Крысы бесстрашно под ногами шмыгают, наверно, есть, что догрызать под рухнувшими стенами. Между курганов кирпича протоптаны тропинки. Так здесь еще, вы- ходит, и живут?! Хотя вон же видны коробки трех-четырехэтаж- ных стен без крыш, без перекрытий, но, вероятно, кое-где кварти- ры сохранились. А для бомжей-мигрантов, которые сюда бегут от северных морозов, как мне сказал Аждар, - любой подвал, любая кровля над головою - дом. Серую четырехэтажку возле старого пивзавода я заприметил еще издали. В окне на первом этаже асфальтового цвета занавеска отодвинулась, и, с моим приближением, примерно того же цвета бесполое лицо настороженно проводило меня вэглядом до подъезда, до самой первой ступени с надписью - САЛВЕ! Перешагнул я через этот привет из XIX века и сразу чуть не провалился в зияющую треугольную дыру куда-то вниз, может быть, в преисподнюю. Перила лестницы шатались угрожающе. Зато стальная сейфовая дверь на третьем этаже была сегодняшняя, новенькая, прочная. Она одна такая здесь, поэтому, наверно, я не ошибаюсь. Позвонил. В ответ над дверью вспыхнул свет, потом открылся глазок, и только после этого защелкали замки, засовы. - Входите. Вхожу. Открывший заметно нервничает, откидывает и откидывает сальные волосы с потного лба. Кажется, армянин, но может быть и тат?.. Я теперь что-то разучился отличать. Из-за его спины выходит еще некто в бандитской униформе, то есть в полевой пятнистой робе. На меня сразу от него повеяло угрозой, хотя был зто не громила под два метра и не заросший свирепой черной порослью кавка- зец-боевик. Русые жиденькие волосенки стылого цвета среднерусс- кой осени, внимательные маленькие глазки. Опасный человек, не глядя, отстранил "тата", молча подал мне руку. Я думал поздороваться, а он, крутнув меня, охлопал, отоб- рал "кобру", показал жилистый затылок и удалился. - Он вам отдаст, когда вы уходить... - пояснил сразу повеселев- ший сальноволосый. - Он корм пошел готовить, сюда пройдем, в мой рабочий апартаменты. Кому готовить, какой "корм", я не понял. "Апартаменты" оказались маленькой комнаткой - каморкой для прислуги. В стене повырезано штук десять небольших квадратных отверстий, как в сельском клубе для киномеханика. За стеной с отверстиями - большая комната, такую раньше назы- вали "зала", и посредине две казенные, общежитийные кровати и топчаны... "Станки" - кажется правильно догадался я. Скоро раздался звонок в дверь, и вот уже "племя младое, незна- комое" - в прихожей. Семь человек парней и девушек и, щебеча, куртки и плащи снимают, вешают, будто бы в институтской разде- валке, но... Но они и дальше продолжали раздеваться с той же непринужденностью! А одна из девочек, такая дылдочка высокорослая, довольно гром- ко крикнула: "Пожрать!" Сама тут же смущенно прыснула, прикрыла рот ладошкой. "Жрать"! - басом поддержал ее ушастенький крепыш. - А то работать плохо будете? - Хихикнул "оператор". Тут появился 0пасный с фанеркой примерно в полквадратных мет- ра, на которой холмом грудились бутерброды с колбасой, сыром, ветчиной. Как потянулись руки к ним, как энергично зажевали мо- лодые рты, задвигались кадыки! - Ну-ну, кролики, крольчата... - почти что ласково бурчал Опас- ный с кривой улыбкой жестких, тонких губ. Однако прошла минута, две, и господа студенты вдруг как бы увидели друг друга, и кто-то самый разбитной схватил девчонку за... Та сладко ахнула... - Ну-ну, кролики... - уже брезгливо поморщился Опасный, подталки- вал их всех к топчанам. А в это время Оператор защелкал большими выключателям над столом, и в зале ярко вспыхнули софиты. Сам же он с видеокамерой в руках начал метаться вдоль стены, прицели- ваясь сквозь оконце... Да, ему было что снимать! Не думаю, что на эту великолепную семерку подействовали две заранее открытые бутылки водки, предусмотрительно поставленные Опасным у самого порога зала. Если с большой долей вероятности предположить, что не читали эти мальчики и девочки маркиза Де Сада, то, видимо, его ультра- похабные цепочки-дилижансы рождаются теперь так же естественно, как своим притяжением атомы сцепляются... Ну и картина! Причем ни наигрыша вроде нет, ни утрировки. Скорей наоборот: эта же девочка высокорослая, к примеру, чтоб свои ахи-охи поумерить, губу старалась прикусить или ладонь, Ко- нечно, когда рот не занят был да и рука свободна... Нет, я ис- кусственности не почувствовал. А что я чувствовал? Рассказывать не стану - сами догадаетесь. Но, странно, бежать туда восьмым мне не захотелось отчего-то. Когда все кончилось, компания пошла плескаться в души. Потом доели бутерброды, получили по тоненькой пачке денег от Опасного и поскакали весело, может, в кино, а может, на какие- нибудь лабораторные занятия. "О, времена! О, нравы!" Впрочем, на любое свинство ин- теллигентный человек может найти оправдание, это общеизвестно, и всякий раз отлично действует! После ухода "кроликов" мы втроем сели на кухне. Ели хлеб с ветчиной и водку пили. Сальноволосый Оператор жаловался. - Видите, что за работа у меня? Это же сплошной инфарктный фон! Два шага до "погиб при исполнении"... - А ты и так своею смертью не помрешь. - Опасный растянул в в усмешке губы. - Узнают вот родители или братья какой-нибудь од- ной из этих девок и в пузо - кинжал!.. Или башка секим. Но вообще-то Опасный оттаял за столом. Он показал, как можно гвоздь забить ребром ладони, прицельно плевался бритвенным лез- вием. Я раньше о таком и не слыхал. Положил передо мной мой кольт, - возьмите. Правда, резко оборвал Оператора, когда тот, окосев, начал рассказывать о конкурирующей фирме в Ереване, которая подкарауливает в день освобождения из женской колонии дам посимпатичней, а потом... - Заткнись! Спроси, чего тебе велели, и спать иди вон на топ- чан, а то сегодня и до вечера не доживешь. Оказывается, велено было спросить, кто мне приглянулся из де- вушек? Необязательно одна, пусть две... Мне не хотелось, чтоб повторилось нечто похожее на тот визит ко мне восточной дамы, и, пожалуй, не стоит подобные услуги от Аждара принимать, но прав он - надо попробовать клин клином вышибить! Это убийство Лены меня слишком подкосило. Никогда не случалось, а ведь сейчас, надо признаться, у меня самый баналь- нейший запой. - Высоконькая там одна была... Ее. - сказал я.