Как всякий нормальный человек, я не люблю больницы. В детстве, правда, часто в них попадала, но только тогда, когда сопротивляться уже не могла, и не было сил сказать, что не надо «скорую».

В прошлую осень я серьезно заболела. Спина беспокоила уже четыре года, я грешила на почки, надорванные еще в подростковом возрасте (нечего было изображать из себя штангиста и поднимать тяжести), боль со временем только усиливалась, но осенью стало настолько плохо, что отложить здоровье на потом, как я делала обычно, в этот раз я уже не смогла.

Перед этим у меня как раз прошла сессия в университете, а сразу после нее я с решимостью соскучившегося по учебе человека взялась за написание многочисленных контрольных и рефератов, которые нам задали к следующей сессии. А потом мама предложила мне съездить с ней на рынок. Рынок с мамой – это марафон на полдня. Пять часов на ногах после бессонной ночи, сессии и двух недель, проведенных за компьютером, моя бедная спина не выдержала, о чем и дала неоднозначно понять, отказываясь разогнуться при выходе из трамвая. Было такое ощущение, что в спине вылетела какая-то запчасть, организм перестал слушаться, как старая сломанная машина. Мне стало страшно, но я еще надеялась, что все обойдется. После того как я отлежалась несколько часов дома, вроде все прошло. Спина опять гнулась, хотя как всегда не хотела этого делать.

На следующий день, не успела я выйти из квартиры, как спина снова вышла из строя. Да еще появились проблемы с передвижением – каждый шаг отдавал дикой болью, на дорогу в пять минут я стала тратить полчаса, ходила, еле передвигая ноги. Делать было нечего, я смирилась и слегла в больницу. Легла на дневной стационар – с утра обследуют и лечат, на ночь идешь домой. Выбрала этот вариант, хотя мне было тяжело ходить, потому что больница находилась рядом с домом и находиться в ней больше, чем это крайне необходимо, я не могла себя заставить.

Палата мне досталась не как всегда – кроме меня в ней было всего двое, обе не из простых. Одна женщина, немолодая, полная, свежая, с цепкими мелкими глазками, работала главным бухгалтером в банке. Вторая – моя ровесница, милая девушка, не расстающаяся с мобильником и часто навещаемая шкафоподобным мужем. Когда я появилась в больнице, девушку только что привезли из реанимации – у нее был аллергический шок на вещество, которое вводят в вены, чтобы сделать рентген-снимок почек. Такая реакция случается крайне редко, поэтому врачи очень переполошились. Девушка же испугаться не успела, она только начала приходить в себя и долго жалобным голосом рассказывала по телефону всю эту историю мужу. Бухгалтерша очень переживала за свою соседку, кроме того, они были из одного круга по своему материальному положению, и она словно отстаивала «честь мундира», добавляя в тон немного преувеличенное умиление.

О девушке у меня осталось не слишком много впечатлений, потому что ее муж, увидев свою супругу бледной и больной после шока (хотя сдавал розовую и почти здоровую), решив не искушать судьбу, забрал ее из больницы, пока ее совсем здесь не уморили.

Мы остались вдвоем с бухгалтершей. Дочка наварила ей стерляжьей ухи, принесла телячьи языки, гору фруктов и всяких дорогих и полезных вкусностей. Бухгалтерша сокрушалась, что приходится этим питаться из-за диеты, обычно она есть лучше, и приглашала разделить ее скромную трапезу. Приглашала она не особо горячо, так как я была не из ее социальной среды. Я сделала вид закормленной с осени, что мне легко удалось, потому что я действительно не хотела есть. Кроме дочки, которая бегала к ней каждый день, у бухгалтерши был еще сын, а у него жена – бухгалтершина невестка – свекровья боль и кошмарный сон.

– Всю жизнь испортила моему сыну, паразитка такая! – Сокрушалась она, – живут теперь далеко, в Белоруссии, может, он голодает там, а я не знаю, и помочь не могу.

Постепенно выяснилось, что это именно сын решил перебраться в Беларусь, а невестка, наоборот, отговаривала.

– А почему же вы ее ругаете, если это идея сына?– Недоумевала я.

Бухгалтерша посмотрела на меня, как на врага народа.

– А что же она не убедила его, чтобы не ездили? Нет, это в ней все несчастья, это из-за нее я сейчас мучаюсь, – добавила она убежденно.

Потом она поведала мне историю, полностью раскрывающую корыстный и отвратительный облик невестки. История заключалась в следующем – сыну требовались деньги на ремонт машины, пять тысяч. Мать не могла оставить родную душу в беде и отправила шесть (на всякий случай). Позднее выяснилось, что оставшуюся тысячу невестка истратила. Этого свекровь простить ей не могла.

– Как же ты смеешь тратить деньги, если они не тебе посланы?! – Ненавидяще уставившись на меня, ярилась бухгалтерша. Мне даже почудилось, что она вдруг стала принимать меня за свою невестку. – Я сыну послала, а ты взяла!

– На себя потратила? Она что-то себе купила? – Не поняла я.

– Нет, она детям купила шапочки, шубки на зиму, но дело не в этом, она посмела взять не свои деньги!

Вообще, невестка оказалась изрядной сволочью – кормила мужа на обед борщом (очень вкусным, по его словам), но без второго! Ни картошечки с котлеткой, ни капусточки с сосиской. То есть, она это, конечно, готовила, но в другие дни и в качестве первого блюда! Такое преступление, конечно, нельзя было простить.

Кроме невестки, врагом для бухгалтерши была и одна из медсестер. Так сказать, временный, но близкий неприятель. Сестричку звали Ритой, была она татарочка, низенькая, полная, с широким монгольским лицом, очень молчаливая и спокойная. Мою соседку это все очень бесило:

– Никогда ведь не скажет, что делать собралась. Зайдет молча, рукой поманит или с уколом придет. И ничего не объясняет! Высокомерная она больно. И вредная. Лицо вечно угрюмое какое-то. Все назло людям делает! И ходит вечно, как будто не на работе – взгляд отсутствующий. Равнодушная она к людям, нельзя таким сюда работать идти!

Позднее я узнала, что Рита была беременна и дорабатывала последний месяц перед декретом. Может быть, этим объяснялся у нее Джокондовский взгляд – словно устремленный внутрь?

Излив душу, моя соседка собралась на массаж. Ей здесь оказывали множество такого рода услуг, платных, разумеется. Вообще, за своим здоровьем она следила – дай Бог каждому, хотя и нянчилась с ним тоже просто исключительно. Если при резком вставании у нее слегка кружилась голова, она собирала вокруг себя целый консилиум.

– В моем возрасте такого быть не должно. Что-то не то, – озабоченно говорила она.

Я благоразумно молчала, что уже лет десять испытываю подобные головокружения, причем за последние пять они стали чуть ли не ежедневными, хотя по возрасту гожусь бухгалтерше во внучки.

Ко мне эта женщина относилась довольно снисходительно, что было мне не очень приятно. Такой уж я дурацкий человек, стараюсь людям нравиться, поэтому, да еще от больничной скуки, я много рассказывала ей о себе, говорила о том, что пишу, что хочу стать известным писателем, хочу, чтобы меня читали. Рассказывала и о своих достижениях (а зачем еще они нужны, если о них никому не рассказывать?) – о том, что уже вышла первая книжка, о том, что приглашают выступать на радио, что я уже читала свои рассказы на концертах и т. д. Все это не произвело на бухгалтершу особого впечатления. Ее отношение ко мне изменилось лишь на третий день, причем причиной этому послужила вполне обыденная вещь.

Накануне я оставила свою любимую черную кожаную куртку в гардеробе. Куртка эта была с большим капюшоном, изнутри обшитая мехом – подарок мамы. Протянув номерок, я с ужасом увидела, что мне тащат какое-то заношенное, мерзкое на вид полупальто серо-бурого цвета в полосочку.

– Это не мое, – твердо сказала я.

– А чье же еще? – Заорала гардеробщица, – Номерок ваш, значит и это ваше!

– У меня была куртка, – я растерянно взглянула на опустевшие вешалки и вдруг, к своему счастью, заметила мою собственность – она сиротливо висела в углу, – Вон она, вон моя куртка, черная!

Но гардеробщица так быстро сдаваться не собиралась. Она пихала мне в руки чужое пальто и не хотела слушать ни про какую куртку.

– Ну хотите, я вам скажу, что у меня в карманах? – Я начала отчаиваться, – В левом носовой платочек белый с розовыми цветочками, пудреница темно-синяя с зеркальцем, ключи… Хотите, я вам ключи опишу?

– Не надо мне ничего описывать! – Орала гардеробщица, подозрительно присматриваясь ко мне, – забирайте и уходите!

Я почувствовала себя воровкой, пойманной за руку.

– Но это не мое! Что же мне делать?

– Не знаю! – Отрезала гардеробщица и повернулась, чтобы уйти.

– Послушайте, я не могу уйти, у меня даже обуви нет. Там под курткой висит пакет, в нем ботинки, они моего размера, неужели я буду придумывать? – От бессилия я чуть не плакала.

Гардеробщица продолжала подозрительно меня изучать. Наконец выдала:

– Что-то я вас не помню.

– Так я не вам сдавала, утром была такая женщина хорошая, невысокая такая, волосы кудрявые темные…

Подойдя к окошку и игнорируя меня, гардеробщица набрала воздуху и со всей мочи заорала:

– ГАЛЯ!

Из буфета неподалеку выглянула та самая женщина, что принимала у меня утром одежду. У меня появилась надежда.

Гардеробщица начала допрос:

– Галя, ты знаешь эту девушку?

Галя меня не подвела:

– Конечно. Она тут на дневном стационаре со вчерашнего дня.

Гардеробщица слегка расстроилась, но все же спросила:

– А какая ее одежда?

Галя подошла к окошку, заглянула и безошибочно выбрала мою куртку:

– Вот эта.

– Как же так получилось, что номерок другой?

– Просто начальство наше перевесило, ты что, не знаешь Марь Иванну? – Объяснила Галя.

Гардеробщица очень медленно и очень неохотно, недовольно бурча себе под нос, сходила за моей курткой и швырнула ее мне. Судя по выражению ее лица, я должна была чувствовать себя очень виноватой. Извинений, я, разумеется, не дождалась.

Рассказав об этом случае бухгалтерше, я, к своему удивлению, сумела заинтересовать ее (реагирующую обычно на мои рассказы с равнодушной снисходительностью), и она специально дождалась меня вечером (хотя ее процедуры кончились раньше), чтобы уйти вместе.

Когда в гардеробе мне подали мою куртку (купили мы ее года два назад, но носила я ее бережно, да и вещь была хорошая, качественная, притом в единственном экземпляре – больше я таких ни на ком не видела. Стоила она, несмотря на все свои достоинства, не дорого, но выглядела просто превосходно), бухгалтерша пощупала кожу, погладила мех:

– Хорошая вещь.

С этого дня ее мнение обо мне в корне изменилось. Теперь я была не какая-то чудачка с литературным уклоном, а хорошо и не бедно одевающаяся необычная молодая женщина. Теперь мне прощалось мое увлечение книгами и отсутствие стабильной работы. Я так усиленно старалась подняться в глазах своей соседки, рассказывая о своих творческих успехах, а авторитет у меня появился только благодаря несчастной шмотке. Да, до чего же все люди разные…

Вскоре мою соседку выписали. На прощание она устроила настоящий пир медсестричкам, а нашему лечащему врачу Надежде Николаевне, молодой и почти интеллигентной женщине, приволокла целый подарочный набор – бальзам, торт и много всяких коробочек и баночек с неизвестным мне содержимым. Бухгалтерша и до этого баловала врача, делясь деликатесами со своего барского стола. Врач отвечала взаимностью и на обходах по часу внимательно выслушивала, как у моей соседки «вроде кольнуло в боку утром». Со мной Надежда Николаевна не особо церемонилась – выстояв пять минут и невнимательно выслушав то, что я успевала сказать, она торопливо убегала и поймать ее в течение дня было почти невозможно. Меня беспокоила не сбиваемая температура, не такая уж и большая, тридцать семь и один, тридцать семь и пять, но непонятная происхождением и пугающая своей постоянностью. Я говорила об этом врачу, пытаясь узнать причину, но она обратила на это внимание только перед моей выпиской, причем страшно возмутилась:

– Почему же вы раньше мне об этом не сказали?!..

Забегая вперед, скажу, что ничего от этой достигнутой осведомленности не изменилось, температура у меня никуда не делась, держится уже год, причем можно мерить в любое время суток, в любом моем состоянии и настроении – она есть всегда.

Чувствуя, что стала для своего врача лишней обузой и чтобы хоть как-то компенсировать ее потерю времени на меня, я решила подарить Надежде Николаевне свою книжку. Конечно, это не бухгалтершин подарочный набор, но другого я предложить была не в состоянии. Книжку она взяла, но отношения ко мне не изменила.

Оставшись в палате одна, я несколько дней этим наслаждалась. Соседняя женская палата была переполнена, к тому же там, как мне говорили, лежала умирающая, а здесь висели шторочки и царил покой.

Как-то одним прекрасным утром (хотя для меня оно было отвратительным – ненавижу рано вставать), я, как всегда опаздывающая, торопилась до обхода попасть в свою палату. Открываю дверь… и не верю своим глазам. Палата вроде моя, но в ней полно мужчин! Я молча закрыла дверь и посмотрела на номер. Пятая, точно моя. Открыла дверь еще раз (вдруг мне померещилось). Нет, мужики на месте, реальные, никуда не делись. С круглыми глазами подхожу к сестричкам:

– Девочки, там у меня в палате…

Они расхохотались.

– Да вчера несколько новых парней прибыло, ложить некуда, а в женской местечко освободилось. Вот мы тебя туда в твое отсутствие и перефутболили.

Я пошла на свое новое место дислокации. Едва войдя в палату, можно было понять, что тут лежат больные люди – запах стоял тяжелый, больничный. Тут все были постоянные, домой на ночь не уходили – две бабушки и женщина средних лет. Одну из бабушек в этот же день выписали, так и не сбив давление, из-за которого она слегла, а вторая была башкиркой с голубыми глазами. Женщину звали Светой, она была после операции. У нее работала часть почки, вторую вырезали уже давно. Без чужой помощи она не могла встать и очень извинялась, что не может дойти до туалета и свои нужды справляет в палате.

Мне нравилась эта женщина, хотя тяжело было видеть, как она мучается и знать, что не в силах помочь. Я жалела ее, как и все остальные. Правда, та бабушка, с давлением, меня поразила, сказав буднично:

– Кончается наша Света.

Света это слышала, и спорить не стала, наоборот, подтвердила:

– Я сама врач и знаю, что мало осталось. Меня, кстати, медики и довели до такого состояния. Давно еще, в советские времена, мужу предложили работу в Узбекистане. Обещали квартиру. У нас жилья не было, мы и поехали. А на меня климат плохо подействовал, не успела прилететь, температура под сорок. Две недели как в бреду. В больницу положили, так я там как прокаженная – русских нет, ни больных, ни врачей, по-русски никто не понимает. Я же врач, я знаю, что со мной, знаю, что делать надо, а меня никто не слушает. Да еще там антисанитария такая, битком людей напихано, жара, грязь, тараканы постоянно везде по постелям ползают, с потолка падают. Я простынкой с головой укроюсь, все равно противно, слышно ведь, как шмякаются сверху. Потом когда стала бредить, сознание терять, тогда все равно стало. Так бы и умерла там. Просто на мое счастье русская врач нашлась, она в другом отделении работала, услышала, что меня положили, решила навестить. Как увидела, что со мной, говорит моей сестре – срочно ее в Челябинск везите, если живую довезете, то чудо будет. А здесь она точно умрет. Ну меня и повезли, на самолете. Не помню дорогу, без сознания была. А тут привезли, все врачи свои, меня знают, выходной был, так из дома приехали, операцию мне делать. Там одна почка сгнила полностью, один гной был. Вторая частично. Ну, они одну совсем вырезали, а из второй здоровую часть оставили. А искусственную нельзя – у меня сахарный диабет. Вот и жила потом так. На двенадцать лет хватило.

Бабушка с давлением решила вставить слово:

– И то хорошо. Двенадцать лет не шутка.

– Хорошо конечно, только еще пожить хочется, – грустно ответила Светлана.

– Я знаю, – пытаясь улыбнуться, добавила она чуть погодя, – Мне в самом лучшем случае осталось полгода максимум. А вообще в любой день может отказать. Но люди такие глупые, даже врачи – всегда надеются на чудо. Почему-то именно сейчас так хочется жить…

На следующее утро, зайдя в палату, я обнаружила только одну нерусскую бабушку.

– А где Света?

– Света умерла полчаса назад. Ночью ей стало плохо, отвезли в реанимацию, а сейчас вот сестричка сказала, что Света все-таки умерла.

Мне стало не по себе. Я как-то не могла поверить, что человек, который вчера еще разговаривал со мной, пытался шутить, человек, который так хотел жить, уже исчез, что сейчас где-то в морге лежит измученное, изрезанное тело, что не осталось ни голоса от нее, ни мыслей. Я не верила, что Светы уже нет.

– Она за сына очень переживала, он у нее больной, дурачок. Двадцать лет уже. В детдоме взяли. Она очень боялась, что муж его бросит, не родной ведь, – объясняла соседка.

Долго бабуля со мной не разговаривала; ей было некогда. Она оказалась мусульманкой и очень строго соблюдала все обряды. Вот и в этот раз бабушка собственноручно помыла пол, расстелила чистые новые домашние простыни, переоделась в праздничный наряд и принялась молиться. Я нормально отношусь ко всем религиозным направлениям, и вообще, верующие люди мне намного ближе, чем закоренелые атеисты, поэтому и сейчас мешать не стала, стараясь не сильно проявлять любопытство.

Бабушка молилась довольно продолжительное время, потом, после молитвы, объяснив мне, что встает даже среди ночи, уже много лет, по будильнику, чтобы выполнить обряд в точности. Узнав, сколько раз за день она молится и умножив его на то время, которое она потратила при мне, я поразилась – бабушка добровольно, каждый день, отдавала как минимум пять часов своей жизни Богу. Бабуля оказалась не из простой семьи – дочка жила в Канаде, а один из внуков здесь стал в том году чемпионом страны по дзюдо. Больше ничего я узнать не успела, так как бабушку в этот день выписали.

Я опять осталась одна. Но это продолжалось недолго. В ближайшие же дни я обзавелась тремя новыми соседками – шестнадцатилетней Машей, моей тезкой Леной и тетей Валей. Что самое интересное – люди как будто чувствовали, что здесь лежал умирающий человек, и выбирали любую другую койку, но не Светину. Конечно, если был выбор.

Тетя Валя работала здесь же, в больнице, в физиокабинете. Она показалась мне очень доброжелательной женщиной, ее дочки были наши ровесницы, и в ее отношении к нам было что-то материнское. Когда я слегка простыла, она водила меня в свой кабинет и лечила мой насморк кварцем.

Ленка была уже самостоятельным человеком; жила в общежитии, работала в судебно-медицинской экспертизе, училась в медицинском. Невысокая, полненькая, спокойная, она позже всех пришла в палату, и ей пришлось занять койку умершей женщины. Я не стала ей об этом говорить, тем более что у Лены тоже был сахарный диабет и проблемы с почками.

С Машей я подружилась больше всего. Сначала она напоминала мне мою подругу детства, Юльку – такая же высокая, полноватая, общительная, и по характеру она оказалась таким же хорошим чистым человечком. Маша попала в больницу из-за ошибки врачей. У нее была ангина, ей назначили какое-то сильное лекарство, от которого она чуть не умерла, так как на него началась сильнейшая аллергия. Ее положили в больницу, стали лечить уже от аллергии, и тоже по-дурацки – посадили почки. Да еще так серьезно, что держали в больнице ее уже два месяца, с сентября, и раньше февраля выписывать не собирались. Точнее, наша больница была у нее уже третьей по счету, а перед тем как попасть в нашу палату, она уже лежала здесь, но в другом отделении. К Маше постоянно водили целые экскурсии студентов, чтобы показать «как не надо лечить». Иногда такие толпы оккупировали нашу палату по несколько раз в день.

Сначала Маше нравилось быть в центре внимания, потом стало утомлять и, в конце концов, надоело хуже горькой редьки. Тем более что состав вопросов не менялся. Маша успела наизусть выучить свою медицинскую карту, прекрасно помнила уровень лейкоцитов в крови на любой день болезни и тому подобную медицинскую отчетность, чем немало поражала медиков. Несколько раз заходили одиночные студенты, которые даже не знали, о чем надо спрашивать, и Маша терпеливо объясняла каждому, с чего начинать, и какие конкретно данные им от нее нужны.

Я посоветовала ей:

– Напиши все это на бумажке и раздавай желающим.

Маша с восторгом ухватилась за эту идею, но медики ее не восприняли, предпочитая задавать вопросы напрямую пациентке. Почки ей, конечно, здорово испортили и держали теперь на суровой диете, опасаясь рецидива аллергического шока. Но Маша не унывала, она вообще оказалась очень непосредственным и жизнерадостным человеком. С ней я тоже начала «впадать в детство»: мы часто хихикали почти без причины, чисто по-девичьи секретничали по душам, а, гуляя по больнице, только искали повод, над чем бы посмеяться. И если он находился, хохотали от души.

Например, сидели мы однажды возле больничного лифта. К нему подвезли каталку, на которой возлежала необычайно розовая и пухлая старушка в коротеньком халатике. Лежала она на животе, согнутые ноги были игриво задраны вверх и вообще, вид у нее был довольно задорный и довольный. Везла ее довольно разухабистая немолодая медсестра с угрюмым выражением лица. Мне неожиданно пришла в голову странная ассоциация:

– Смотри, бабушка лежит, как поросенок на блюде.

Маша расхохоталась, так как сходство, несомненно, было. Мы стали фантазировать на эту тему. Вдруг, правда, бабушку на съедение везут, а мы тут смеемся. От этого нам стало еще смешней, хотя и было довольно глупо. Пока мы смеялись, каталку с бабушкой поместили в лифт, угрюмая медсестра нажала кнопку, и они уехали. Через пять минут лифт вернулся, оттуда вышла угрюмая медсестра, одна, без бабушки и каталки, неожиданно улыбнулась, и вдруг во все горло заорала:

– Девочки, кому колбаски?

Мы так и прыснули. Смеялись до слез. Это было так нелепо, к тому же так подходило к тому, что мы от скуки навыдумывали, что трудно было остановиться. Наконец, просмеявшись, я сказала:

– А быстро они с бабушкой управились.

Это вызвало новый шквал хохота. Думая, что впечатлений на день нам уже достаточно, мы собрались уходить, но это было еще не все. Мы как-то не обратили внимания на то, куда делась угрюмая медсестра. И заметили ее только тогда, когда она выскочила из кабинета неподалеку от нас с диким криком:

– ПОДОЖДИТЕ!!!

Бежала она к лифту, на котором кто-то в этот момент собирался ехать. На ее лице блуждала улыбка. Но нас поразило не это, а форма ее одежды. Она была полураздета или полуодета, не знаю, как лучше выразиться, в общем она была в коротенькой черной шелковой комбинации с кружавчиками, из под которой кокетливо выглядывали чулки. Халат она несла в руках. Если учесть, что возраст у нее наверняка зашкаливал за шестьдесят, то можно понять, что подобный стриптиз выглядел просто ошеломляюще. Мы все (а возле кабинета сидело полно народу, по большей части мужского пола, в том числе два парня, которые просто разинули рты) проводили ее минутой молчания. Потом один из парней сказал:

– А я-то думал, что в больнице скукотища.

Мы с Машей потом долго это происшествие вспоминали. Общаясь с ней, я действительно забывала свой возраст, да и Маша не ощущала нашу десятилетнюю разницу. Как-то мы сидели в столовой и чуть ли не ежесекундно фыркали, вспоминая всякие забавные случаи. Подошла тетя Валя, взяла свою порцию и присоединилась к нам. Глядя на наши веселые мордашки, она, улыбаясь, спросила:

– Девчонки, вы в одном классе учитесь?

Я чуть не подавилась компотом.

– Вообще-то мне уже двадцать шесть, в школе столько не держат, – объяснила я, прокашлявшись и просмеявшись.

Тетя Валя изумилась:

– Никогда бы не подумала! Обе такие…

– … дурочки, – закончила я за нее.

Слава Богу, что мы закончили есть, иначе или я или Маша обязательно бы подавились от смеха.

Тетя Валя недолго пролежала с нами и вскоре выписалась. Вместо нее некому было работать в физиокабинете, поэтому она долечивалась между приемом собственных пациентов.

Жизнь в больнице продолжалась, и меня продолжали обследовать. Почти каждое утро у меня брали кровь, не говоря уже обо всяких других анализах. Судя по ним, у меня в организме шел какой-то сильный воспалительный процесс, но не в связи с почками. Меня посылали к разным врачам, на разные обследования, и я уже привыкла по утрам таскаться между корпусами из отделения в отделение. Но четкую причину моего заболевания никто так и не мог назвать. Побывала я даже в родильном доме (второй раз в жизни, первый был, когда родилась), у женского врача, но и она ничего толкового не сказала.

На УЗИ мне пришлось пережить очень неприятные минуты. Я до сих пор не знаю, из-за почек это или чего-то другого, но у меня появляются сильные боли в низу живота, если я в определенное время не навещу одно мало афишируемое место. В этот раз меня, тем более, заставили выпить много воды, поэтому все проявилось намного сильнее. От боли меня бросило в жар, я сидела, скрючившись, вся взмокшая, когда подошла дородная хорошо одетая женщина со взбитой прической и искусно наложенной косметикой.

– Я из приемного покоя, – объявила она, – поступающие из приемного идут без очереди, вот документы.

Я стала умолять ее пропустить меня (тем более, что сейчас должна была быть моя очередь), но она осталась непреклонна.

– Вон на стене правила висят. Прочитайте – из приемного покоя идут без очереди.

Я не верю, что она настолько плохо себя чувствовала, чтобы ожидание для нее было смерти подобно – в таком состоянии она не сумела бы так тщательно накраситься.

На инвалидном кресле привезли старика, тоже без очереди. Он ушел в туалет и долго не выходил. Молоденькая медсестра никого не пускала в кабинет, чтобы не пропустить очередь, и упорно уговаривала старика выйти.

– Девушка! – Обратилась я к ней, – пожалуйста, можно я сейчас пойду? Сейчас моя очередь как раз! Пока дедушка выйдет, я уже все пройду.

Высокомерно взглянув на мое искаженное болью лицо, на выступившие над губой капельки пота, она насмешливо спросила:

– Что, так в туалет хочется?

У меня не было сил для ненависти, поэтому я только поразилась, как в такие юные годы можно быть такой черствой к людской боли.

Меня отвлекла суета и шум в коридоре. Вскоре к кабинету подвезли каталку, на которой лежал крепкий коротко стриженный парень. Легкая небритость придавала ему опасный, полукриминальный вид. Он едва слышно, с каким-то нечеловеческим звуком, стонал. Глаза его были открыты, но я не знаю, понимал ли он, что с ним происходит. Сопровождающая медсестра жалостливо погладила его по голове. Словно в ответ, по его щеке скользнула слеза. Когда парня закатили в кабинет, одна из сестер прокомментировала:

– Не жилец. С восьмого упал. Все разбил себе.

Мне было дико слышать, что вот это молодое, судя по всему, сильное и мощное тело, не знающее болезней, тело хищника, жадного до жизни и ее удовольствий, может вот так неожиданно перестать жить. Даже боль моя слегка утихла от мысли, что чувствовать боль может все-таки только живой, и за это стоит быть благодарной судьбе.

Не помню, как я дожила до своей очереди. В кабинете мне тоже «повезло». Молодой врач, ведущий прием, решил продемонстрировать свою эрудицию присутствовавшей студентке и начал медленно объяснять ей расположение внутренних органов. Иллюстрировал он свой рассказ, используя меня в качестве подопытного кролика.

Было еще одно весьма неприятное обследование (точнее, особо неприятной была подготовка к нему), – третий в моей жизни снимок почек, перед которым надо было сутки не есть и несколько раз прочищать кишечник. Кроме почек, рентгеном снимали также позвоночник и колени – они тоже что-то стали барахлить. Все это не в один день, разумеется. Да еще снимки с первого раза не получились, поэтому их переснимали. В общем, облучили меня так, что я собиралась в темноте как фонарик ходить, так же светиться.

Голодать же из-за всяческих врачебных выдумок мне вообще приходилось довольно часто, хотя и так не отличаюсь особой упитанностью. Да еще крови из меня выкачали, наверное, не одно ведро. Несмотря на это, за время лечения я умудрилась наоборот, поправиться на два килограмма! Вот что значит отсутствие бытовых хлопот (за время болезни я несколько отошла от дел, просто физически не могла, поэтому пришлось выбросить из головы) и ежедневный обед с первым и вторым! Дома мне есть регулярно просто некогда, да обычно и не хочется. В больнице же ходила на обед от скуки и за компанию с девчонками. Да еще и обслуживали здесь просто замечательно. Еда была, конечно, обычная больничная, но повара с такой душой кормили и предлагали добавку, что она казалась вкуснее домашней. Значит все-таки есть для меня шанс поправиться (в смысле фигуры, а не здоровья) – достаточно полежать в больнице годика два!

Мне назначили еще какое-то обследование, из-за которого я потеряла три дня, но так и не узнала, в чем оно состоит. Для него, а до этого для снимка почек, мне надо было самой купить одноразовые шприцы. Уже в первый раз в аптеке на меня подозрительно покосились (бледная, без косметики, вид нездоровый; зашла туда сразу после больницы). Во второй же раз, когда я попросила инсулиновый, как мне велели, шприц, аптекарша неодобрительно фыркнула, но шприц все-таки продала. Рассказав эту историю девчонкам, я поняла, как отстала от жизни.

– Там подумали, что ты начинающая наркоманка! Сначала не разобралась, какой тебе шприц нужен, а потом точно за таким пришла, какими наркоманы пользуются! – Смеялись девчонки.

На таинственное обследование нас возили в раздолбанном рафике в городскую больницу (меня так растрясло, что спине стало еще хуже). Приезжая, мы узнавали, что нет каких-то реактивов, и ехали обратно. Позвонить заранее, разумеется, никто не мог. Вдобавок нам приходилось и туда и обратно подолгу ждать машину, так как она возила не только нас. В последний раз все задержалось из-за одного пациента, – мужика довольно пропитого вида. Он тоже ездил на какое-то обследование и задержался там на два часа. Мы, как обычно, съездили понапрасну и, ожидая мужика, начинали потихоньку его ненавидеть. Наконец он явился – очень веселый и даже, кажется, под хмельком. Не успели мы далеко отъехать, как он вдруг обратился к шоферу:

– Шеф, завези меня тут неподалеку, или тормозни ненадолго, я быстро сбегаю, денег займу, а вы подождете.

Один из моих попутчиков, подросток, не меньше остальных измучившийся пережитым ожиданием, не выдержал такого нахальства:

– А меня тогда в Торговый центр. Или в ночной клуб. Я там девочку сниму. А вы подождете.

Мужик опешил, но улыбнулся и обратился к присутствующим:

– Может, кто даст в долг пять штук?

Мужик, видимо имел в виду старое исчисление, потому что не похоже было, что он шутил, а миллионерами никто из нас не выглядел. Но подростки выросли уже при новом, поэтому выпучили глаза:

– А лимон не надо?

Я совсем забыла о подаренной мной Надежде Николаевне книге и очень удивилась, узнав, что уже вся больница в курсе того, что у них лежит «писательница». Обнаружила я это следующим образом.

Как-то я увидела, что по коридору идет незнакомый врач – красивая дама, державшаяся с большим достоинством и милостливо здоровающаяся в ответ со всем встречным медперсоналом. Она была похожа на императрицу в окружении свиты. Каждая сестричка считала своим долгом поприветствовать ее, держась при этом самым подобострастным образом. Чувствовалось, что эта женщина занимает в больнице не последнее место. Я очень удивилась, когда она зашла в палату и ласково попросила меня с ней побеседовать.

– Меня зовут Наталья Моисеевна, я очень хотела познакомиться с вами. Ведь это вы написали такую чудесную книгу? – Спросила она, – Надежда Николаевна давала мне почитать.

Я смущенно пробормотала, что, видимо, я.

– Вы такая молодая, а так хорошо пишете, так понимаете людей! Это ведь наша жизнь и вы сумели так верно ее передать, – врач смотрела на меня сияющими глазами.

Я чувствовала себя очень странно. В больнице привыкаешь, что к тебе относятся как к продукту, который надо обследовать, накормить таблетками и измерить температуру. Привыкаешь смотреть на людей в белых халатах как на вершителей твоей судьбы, от них зависишь, им подчиняешься, ведь они тут работают, а ты всего-навсего пациент. Поэтому мне было дико встретить здесь, да еще от врача, да еще от столь уважаемого врача, такое человеческое отношение, мне было дико видеть взгляд снизу вверх. Эта женщина ставила меня выше себя! Когда позднее я узнала, что Наталья Моисеевна была заведующей отделением, в котором я лежала, а кроме того – лучшим нефрологом области и просто хорошим человеком, мое удивление возросло еще больше. Хотя и приятно было, не скрою.

Маша слышала наш разговор и очень удивилась; я как-то не упоминала о том, что пишу.

– Принеси мне почитать свою книжку, – попросила она меня.

– Ты ведь только сегодня бушевала из-за того, что мама заставляет тебя читать книги, – улыбнулась я.

– Я и правда, не люблю читать, но мне интересно, о чем ты пишешь.

Когда на следующий день я принесла книжку, я здорово потом раскаялась в этом поступке. Маша превратилась в потерянного для общества человека. Она ела, не отрываясь от книжки, она лежала под ежедневной капельницей, уткнувшись в книгу, она шла по коридору и чуть не падала, потому что читала даже во время ходьбы! Сначала меня это порадовало.

– Кто бы мог поверить, что это та самая Маша, которая на днях кричала на всю больницу, что она ненавидит читать, – усмехнулась я.

– Угу, – пробурчали мне в ответ, и на этом беседа кончилась: Маша была занята чтением.

Я заскучала, но тут ко мне пришли гости. Снова заведующая, но теперь уже другая, из отделения выше этажом. Высокая, в очках с толстыми линзами, прическа конский хвост, как у первоклассницы, и вообще, имидж «под девочку», хотя дама не первой молодости.

– Я не только врач, я еще работаю корреспондентом в газете, в отделе культуры, зовут меня Ирина Портнова, – с апломбом заявила она, – Мне давали вашу книгу на один вечер, я едва успела прочитать. Мне понравилось, как вы пишете, и я загорелась идеей сделать с вами интервью. Позвонила редактору, там мою мысль одобрили, поэтому, если вы не против…

Я немного растерялась от такого поворота событий. Интервью?! В больнице?!.. Интервьюируемый – пациент, интервьюер – врач, да еще заведующая!.. Хотя, чего не бывает в наше время.

Устроились мы в буфете, там было тихо, пусто и удобно писать. Она сразу вытащила ручку с блокнотом и приступила к допросу. Вопросы были довольно банальные, «Что такое любовь?», «Какой, по-вашему, идеальный мужчина?» и т. д., но я не люблю стандартные ответы, к тому же своими согласными кивками она внушила мне надежду, что понимает, о чем я говорю, поэтому я начала отвечать серьезно. Меня смущало то, что записывает она по какой-то непонятной мне логике; сначала долго сидит и слушает, а в самом неподходящем месте моей «речи» вдруг начинает что-то суматошно строчить.

Наконец, с этим было покончено, она убрала блокнот и попросила уделить ей еще несколько минут для личной беседы.

– Понимаете, – сказала она, как бы взвешивая мою книжку в руке и покачивая ею, – Я стала читать вашу книгу только из-за содержимого…

Странный человек, подумала я, а из-за чего еще книжки читают? Из-за обложки что ли? Или качества бумаги? Но спрашивать не стала, ожидая продолжения.

– Просто увидела, что в Челябинске издано, а я местных авторов не читаю. Но вы – исключение. Вы не провинциальный писатель, вы – настоящий талант, и я хочу вам серьезно, от всей души посоветовать – уезжайте отсюда, бросьте все, езжайте в Питер или Москву, иначе вы закиснете в этом болоте! В вас есть что-то редкое, искра божья, вам нельзя здесь оставаться! Вы умрете как литератор!

С одной стороны, меня вроде хвалили, но с другой, мне казалось, что эта женщина почему-то ненавидит меня, с такой яростью она говорила, а причины для подобных чувств я понять не могла.

– Вам нужна чья-то крепкая спина, – убеждала она меня, – Пушкина бы не было, если бы он не был учеником Державина. Одна вы ничего не добьетесь.

Я запротестовала:

– Я не одна, у меня есть мое литературное объединение, Лито. Есть люди, которые помогают мне и поддерживают во всем.

Она отмахнулась от этого, как от мухи:

– Ну что такое это Лито? Кто его знает? Оно не сможет вам помочь. Вам нужен человек с именем, писатель, вам нужно выбрать такого писателя из современников, поехать к нему, найти, добиться, чтобы вас прочитали, чтобы взяли под свое крыло.

– Лито очень много для меня сделало! – Возмутилась я, – даже эта книжка, которую вы держите в своих руках, вышла только благодаря Лито!

Женщина поморщилась.

– Вы не понимаете. Ну что, эта ваша книга, что в ней такого. Мне, правда, рисунки очень понравились…

Она очень хотела меня как-нибудь уколоть, и это упоминание о рисунках должно было вывести меня из себя.

Но я только улыбнулась.

– Правда? Я их сама рисовала.

Она, видимо, не успела посмотреть последнюю страницу, где была указана эта информация, поэтому слегка разочаровалась. Стрела не достигла цели. Она помолчала, потом сменила тон и продолжила:

– Я тоже когда-то пробовала себя в литературе, даже ездила в Питер, встречалась там с главой Союза Писателей, была у них на собрании, но свои вещи читать не решилась, и отдавать на прочтение тоже. Была я и в Москве, в кружке Анны Ахматовой, там, правда, тоже свои вещи не решилась отдать, но видели бы вы, какие там люди! – Она томно закатила глаза и принялась перечислять потомков различных наших классиков.

Единственное, чего я не могла понять, – неужели талант передается по наследству?

– Лито ничуть не хуже московских кружков, благодаря ему я и в университет решилась поступить, а так бы и не собралась никогда.

– Образование, конечно, вам необходимо, – она свысока посмотрела на меня, – Мне очень понравился ваш рассказ «Кошачья любовь», но когда я читала, мне все время приходила в голову мысль, – а где Камю? Где Пруст? Вы понимаете меня? Никакое Лито вам этого не даст.

Я ее прекрасно поняла, но спорить не стала, хотя мне показалась дикой идея разукрасить историю о тоскующей по любви кошке отступлениями в духе Пруста.

– Вот для этого я и поступила, чтобы мне дали направление, чтобы я не беспорядочно занималась самообразованием. А Лито для меня все-таки много сделало, да и люди в нем для меня как родные стали…

– Я не об этом, – раздраженно прервала меня она, – местные литературные объединения – это тоже болото. Я была как-то на одной встрече, не в вашем лито, в другом. Свое я там читать не стала, и показывать никому не захотела. Но одного такого заседания мне хватило на всю жизнь. Дремучесть сплошная и тупость! Не цепляйтесь вы так за них, ничего хорошего они вам не принесут.

Потом эта дама перешла на личности, набросившись на людей, которых я очень уважаю, и буду уважать всю жизнь. Этого я уже вытерпеть не могла и принялась защищаться изо всех сил. Мне было бы легче, если бы она ругала меня, к этому я была готова, но их!.. Не могла же я сидеть и молчать, – это было бы подлостью. Я изо всех сил сдерживала себя, чтобы не слишком надерзить этой мадам, заставлявшей меня отрекаться от своих учителей.

– Возможно, я слишком сильно на вас давлю, – вдруг мило улыбнулась она, – мне говорили, что у меня сильная воля, я бы не хотела подавить вашу.

Я чуть не расхохоталась ей в лицо. Надо же, насколько нечувствительный человек, неужели она думает, что в состоянии меня переубедить? Меня трясет от злости, а она, наверное, думает, что я дрожу от страха?

– Вы знаете, я гнусь, но не ломаюсь. Кстати, а почему вы оставили литературу? – Сделала я ответный выпад.

Она не ожидала и немного растерялась.

– Просто художественная литература это все-таки выдумка, а вот журналистика наоборот, голый факт, она выше литературы и я нашла себя в журналистике, – выкрутилась она и победно уставилась на меня.

– Ну, не знаю, – с сомнением протянула я, – я почему-то думала, что журналистика живет один день, как и любая газета. А иногда даже меньше.

У моей собеседницы сразу сделался высокомерный вид:

– А вы хоть пробовали что-нибудь писать для газет?

– Вообще-то я в журналистике уже двенадцать лет, – скромно ответила я, – и, хотя поступила сейчас на факультет журналистики, но работать по этой специальности не собираюсь. Мне это как-то стало не интересно.

Это ее сразило.

Наконец наша беседа была закончена, и я отправилась в свою палату. Меня все еще слегка потрясывало. По дороге меня окликнули медсестрички, Оля с Ритой; пора было мерить давление.

– Ну, ничего себе, за двести зашкаливает! – Уважительно сказала Оля, – Ты на эту психованную не обращай внимания, у этой заведующей тяжелый характер, ей лучше под руку не попадаться. Тем более она пробовала писать, да у нее не получилось, вот и злится теперь на тебя, что ты хорошо пишешь.

– А с чего вы решили, что я хорошо пишу? – Удивилась я, – и откуда вы вообще знаете, что я пишу?

– Да вся больница уже в курсе, – улыбнулась Оля, – а хорошо ты пишешь или нет, это тебе Маша скажет – не отрывается ведь от твоей книжки. Кстати, можно после нее почитать? А то нам Надежда Николаевна не дает, только заведующим. Так что не обращай внимания, если кто-то что-то плохо говорит, тебя уже оценили.

– Да нет, – запротестовала я, – она меня лично и не ругала, наоборот уговаривала ехать в Москву, талантом называла. Она нападала на тех, кто мне дорог, а это для меня хуже всего.

Медсестрички посмотрели на меня как-то по-новому.

– Ну, если ты даже ЕЙ понравилась, то это что-то действительно стоящее! Ей обычно никто и ничем угодить не может.

На следующий день мне снова нужно было встречаться с этой женщиной – договорились, что я зайду к ней, чтобы прочитать готовую статью. По дороге меня поймала Оля, сестричка и зашептала на ухо:

– Ты ведь к заведующей этой идешь, Ирине, да? Так вот – не спорь с ней, не прекословь ни в чем – она сумасшедшая. Серьезно, не смейся, она на АМЗ в психушке не раз лежала. Иногда может на сестру какую-нибудь не понравившуюся с кулаками кинуться. Мы уж с ней и здороваться-то боимся. Поэтому не спорь с ней, если что.

С таким напутствием я и направилась на встречу.

В кабинете Ирина Леонидовна вела себя как царь, бог и Мисс Вселенная. При мне наорала на ни в чем не виноватую сестру, причем ругалась так, что аж мне страшно стало. Подтвердив тем самым свою репутацию (о которой я только перед этим услышала), она мило мне улыбнулась и передала готовую статью.

Прочитав ее, я не сразу решилась поднять глаза. Это была такая чушь, что я не знала, с чего и начинать. Там, например, от моего монолога о любви, начинающегося словами: «Раньше я думала, что любовь – это страсти неземные, роковые, как у Ромео и Джульетты, но потом научилась отделять страсть от любви и теперь считаю, что любовь – это…», она оставила только «Любовь – это как у Ромео и Джульетты». Подобных перлов было очень много. Казалось, что сделано все для того, чтобы читатель убедился, до чего же бывают тупыми писатели. В довершение ко всему статья заканчивалась цитатой из моего рассказа о влюбленной кошке, данной без кавычек: «Вся она, как воплощение мужской мечты о счастье: довольная, спокойная и красивая». Так как до этого термином «она» эта врач-корреспондент пользовалась только для обозначения моей персоны, то получалась довольно большая двусмысленность, что я и попыталась объяснить.

– Надо как-то отделить цитату, – я уж не стала доказывать, что не слишком прилично создавать ситуацию, где меня легко спутать с мартовской кошкой, которой в гости привели кота.

Мое невинное замечание вызвало такую бурную реакцию, что я побоялась живой отсюда не выйти. Ноздри Ирины Леонидовны раздувались, глаза сверкали, губы гневно морщились. Она ни в грош не ставила мое мнение о ее высокохудожественном творении, но я твердо стояла на своем. С огромным трудом и большими нервами я добилась изменения нескольких самых откровенных ляпов, потом плюнула и пошла к себе в отделение.

Зайдя в палату, я застала там идиллическую картину: Маша, читающая вслух пришедшей ее навестить бабушке. Читала она мою книжку, причем читала правильно, делая паузы в нужных местах и смеясь там, где мне самой было смешно. Машина бабушка тоже оказалась идеальным читателем, точнее, слушателем. Она так непосредственно реагировала; чуть не плакала, когда речь шла о вещах печальных и хохотала, когда было весело, что я стала немного приходить в себя после общения с заведующей. Дочитав рассказ, Маша сказала бабушке:

– А ведь это Лена книжку написала.

Маша часто беззлобно подшучивала над бабушкой, разыгрывая ее по мелочам, поэтому бабушка в этот раз решила не верить.

– Да ладно тебе.

– Я правду говорю, – Маша открыла страницу с моей ужасно не четкой фотографией и продемонстрировала бабушке.

– И правда, сходство небольшое есть, – примирительно согласилась бабушка, – Только у вас носик симпатичней, чем тут.

Маша расхохоталась:

– Да я не шучу, это правда, Лена написала!

Бабушка, наконец, поняла, что ее не разыгрывают, и ужасно поразилась:

– А я-то думаю, где Маша такую хорошую книжку взяла, она ведь у нас не читающая, а тут не оторвешь! Ну вы и молодец! Да еще такая молодая!

Со временем я начала подозревать, что для большинства слово «молодой» является синонимом недалекого, глупого, поэтому всех так удивляет, что я еще и писать могу.

Не успела я насладиться своим успехом в узком больничном кругу, как в палату заглянула медсестра Оля и просительно уставилась на книжку в Машиных руках:

– Маша, ты еще читаешь? Давай быстрее, пожалуйста, у нас уже очередь!

Тут я не выдержала и расхохоталась:

– Вот где меня слава-то настигла!

Третья заведующая пришла через день. Мы были заочно знакомы через одного очень хорошего человека, которого я как раз и защищала перед предыдущей заведующей. Нина Ефимовна по его просьбе и устроила меня в эту больницу на обследование, избавив от томительных очередей в поликлинике за направлением. Она оказалась крупной и любящей искусство дамой, довольно остроумной и ласково меня приветившей. Меня пригласили в ординаторскую, где я по привычке села на краешек дивана, хотя тон беседы подразумевал, что здесь встретились «свои» люди. (Все же мне понадобится довольно много времени, чтобы привыкнуть к своему статусу писателя. Чего я никак не могла и не могу понять – я ведь никак не изменилась ни внешне, ни внутренне, так же точно писала, но после того, как у меня вышла книжка, отношение людей неуловимо изменилось. В пределах от снисходительного интереса до восторга и почитания. А раньше было непонимание, смешанное с презрением, или, в лучшем случае, с жалостью).

На прощание Нина Ефимовна предложила, если у нас возникнут проблемы с местным невропатологом (как раз на днях я ждала его визита), прислать своего, из собственного отделения. На том и попрощались.

С невропатологом проблемы действительно возникли. Ждать я начала его еще в понедельник, до вечера проторчав в больнице и отчаянно скучая. В шесть я поняла, что никто уже не придет, и ушла домой. Следующий день повторил предыдущий, с той только разницей, что ушла я домой в пять. Среда не принесла ничего нового. Единственным человеком, кому мое ожидание невропатолога пошло на пользу, была Маша. Оставаясь на ночь одна в палате, да еще на первом этаже, она очень боялась. Не спасало и то, что на окнах были решетки. Да еще я ее напугала, напомнив, что остальные палаты – мужские, к тому же под завязку набитые молодыми горячими парнями. Маша каждый день уговаривала меня остаться ночевать, но я каждый день уходила домой почти сразу после обеда. Поэтому когда я стала проводить в больнице больше времени, Машиной радости не было предела.

На четвертый день у меня начали закрадываться подозрения:

– Маша, скажи честно, что ты с ним сделала?

– С кем? – Маша удивленно округлила глаза.

– С невропатологом. Куда ты его засунула, в какой пыльный шкаф, чтобы я тут всю жизнь его прождала?

Маша расхохоталась. Я оставалась серьезной.

– Ты хоть не забудь его вытащить, когда выписываться будешь.

Надежда Николаевна не раз снова звонила к этому «нервному патологу», как я его окрестила, и каждый день меня успокаивала:

– Ну, сегодня-то он уж точно придет.

Я бы не стала так добиваться этой встречи, если бы он не оставался единственным врачом, который меня не обследовал, причем снимки позвоночника говорили о том, что моя проблема как раз по его части. Я надеялась, что он меня вылечит, даст какие-то рекомендации, потому что устала жить с болью.

В пятницу, вернувшись с обеда, я обнаружила в нашей палате незнакомого врача, молодого вальяжного кудрявого мужчину с золотой цепью на волосатой груди, виднеющейся из расстегнутого верха халата. Он стучал Ленке по коленям молоточком. Очень долго и тщательно обследовав ее спину, в итоге он сделал вывод:

– У вас сколиоз.

На первый взгляд на ровненькой полной спинке трудно было заметить какие-либо искривления, но я не специалист, поэтому влезать в разговор, разумеется, не стала. Ленка же возмутилась:

– Извините, я сама медик и я знаю, что у меня никакого сколиоза нет!

Далее последовал долгий и упорный спор, в котором одна сторона настаивала на сколиозе, а вторая отвергала эту мысль. В итоге Ленка немного поверила (не станет же врач с таким жаром возводить напраслину) и смущенно замолкла. Врач дал ей несколько рекомендаций, какие лекарства надо принимать и куда обратиться по поводу лечения, и собрался уж было уходить, но я его перехватила.

– Вы случайно, не невропатолог? – Спросила я, затаив дыхание.

Он недовольно остановился:

– Случайно да. А что?

– Так я вас уже неделю жду!

Врач хотел было уйти, но опять остановился и принялся рыться в своем блокноте:

– Как ваша фамилия?

Я назвала, но он ее не нашел:

– У меня такая не записана, – и снова направился к двери.

– Подождите, пожалуйста! – Взмолилась я, – Спросите у моего лечащего врача, она к вам каждый день звонит, для меня вас вызывает!

«Нервному патологу» эта идея дико не понравилась, но я вышла за ним из палаты, чтобы убедиться, что он не сбежит, поэтому он все же пошел в ординаторскую, недовольно хмыкая себе под нос.

Я не уходила, решив выстоять до конца. Через пару минут невропатолог выскочил из ординаторской, и, как ни в чем не бывало, стремительно понесся мимо меня.

– Куда же вы? А я? – Крикнула я ему вслед и побежала следом.

Не оборачиваясь, он небрежно бросил:

– Завтра.

– Завтра суббота! – Я понимала, что если сейчас его упущу, то уже вряд ли увижу.

С раздраженным видом он остановился и повернулся ко мне:

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы меня обследовали, наконец, я уже неделю вас до вечера каждый день жду!

Он постоял, подумал, поморщился, понял, что так просто от меня не избавится, и снова пошел в ординаторскую.

Я подошла к двери, чтобы на этот раз уж точно его не упустить. Оттуда раздавались какие-то крики и шум. Входившая медсестра приоткрыла дверь. Заметив меня, невропатолог махнул в мою сторону рукой и заорал:

– Вот она говорит, что уже неделю меня ждет! – Он был распаренный, как после яростного спора.

Увидевшие меня Надежда Николаевна и Наталья Моисеевна хором закричали:

– Так именно к ней мы вас и вызывали!

Врач опешил и растерянно пробормотал:

– А я тогда кого осматривал?

Разобравшись в своей ошибке, «нервный патолог» недовольно пошел за мной в палату.

– Это вы, что ли, стихи пишите? – Сухо спросил он меня по дороге.

Я удивилась его осведомленности и поправила:

– Не стихи, а прозу.

Тему эту он дальше развивать не стал, я тоже. Судя по всему, ему обо мне рассказали мои читательницы – заведующая и лечащий врач. Видимо, Ленка в его понимании больше походила на писательницу, чем я, потому что при первом осмотре, когда спутал меня с ней, он вел себя намного доброжелательней. А может быть, доброты у него было так мало, что ее хватило только на одного человека. В данный момент он ненавидел меня всеми фибрами души, как будто это я была виновата, что он перепутал. На осмотр он потратил две минуты. Когда он увидел мою спину, единственным его комментарием было:

– Как тут все запущенно!

Не дав никаких рекомендаций, он собрался уходить.

– Но что же мне делать?

– Все то же, что я говорил вашей соседке, – и он хлопнул дверью.

Сказать, что я расстроилась, значит, ничего не сказать. Вот ради чего я торчала тут всю неделю. Чтобы мне сказали то, что я и без него знаю: «Как все запущенно!». Одна Ленка была рада:

– Я же говорила, что нет у меня сколиоза! Он, наверное, твои снимки и историю болезни посмотрел, вот и спутал. Ну и врач! Специалист он аховый.

Девчонки и сестрички меня успокаивали, а Надежда Николаевна обещала позвонить Нине Ефимовне, которая как в воду глядела, предложив своего невропатолога, если возникнут проблемы с этим.

Врач Нины Ефимовны, Игорь Александрович, оказался очень приятным человеком и опытным специалистом. Среднего роста, лысоватый, полноватый, весь какой-то округлый, он был обаятелен и действовал успокаивающе. Полчаса он читал мою карту, изучал данные всяческих анализов и разглядывал снимки. Еще полчаса он внимательно расспрашивал меня. Еще полчаса он меня осматривал, замечая, при каких именно движениях в спине появляется боль. В итоге он направил меня еще на несколько анализов крови, и очень рекомендовал сделать снимок на томографе. Эту процедуру производили в другой больнице, и она стоила денег, но главным препятствием было не это, а огромная очередь еще с прошлого года.

– Я могу помочь вам, и провести без очереди, если надумаете, – сказал он мне на прощание.

Посоветовавшись с родителями, я решила туда съездить. Позвонила Игорю Александровичу, и он договорился, что меня примут уже завтра.

Несмотря на раннее утро и еще не рабочие часы, народ уже собрался. Но Игорь Александрович, как и обещал, провел меня прямо в кабинет и там сдал с рук на руки врачам, обслуживающим аппарат. Я думала, что он сразу уедет, ведь он уже сделал то, что обещал – провел без очереди, но он не спешил.

Томограф был похож на барокамеру; меня положили на втягивающуюся поверхность и задвинули внутрь очень тесной кабинки. Не знаю, как подобную процедуру проходят толстяки – потолок этого аппарата нависал всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Если бы у меня была клаустрофобия, то я бы этой процедуры не перенесла. Там что-то время от времени гудело и шипело, я лежала, не двигаясь, и даже почти не дыша, как меня и просили.

Дождавшись снимков, Игорь Александрович озабоченно нахмурился. Выяснилось, что у меня один межпозвоночный диск выпал, а другой только собирается. Ничего хорошего в этом не было.

– Очень странная картина. Все симптомы и снимок идеально подходят под одну болезнь, но загвоздка в том, что этой болезнью не болеют женщины. Она встречается только у мальчиков-подростков.

– Может быть, я мутант? – попыталась пошутить я.

Игорь Александрович шутки не поддержал, хотя и улыбнулся ободряюще.

– Не волнуйся, все будет хорошо. Я направлю тебя к одному специалисту, он и решит, возможна ли в твоем случае операция.

Я расстроилась и даже не пошла в этот день в больницу. Игорь Александрович был так любезен, что подвез меня на своей машине до дома, благо на работу, в свое отделение, ему было по пути.

Из дома я позвонила Надежде Николаевне, чтобы меня не теряли. А вскоре мне перезвонили девчонки из больницы. Они узнали у врача мой диагноз и позвонили с утешениями. Сказали, что все за меня переживают, а медсестрички передают привет. Я даже чуть не прослезилась. Какие все хорошие! Даже баба Женя, которую положили вместо тети Вали, и с которой я почти не общалась!

Кстати, эта бабушка страдала болезнью, которая официально называется метеоризмом, а если выражаться по-простому – у нее были газы. Мы могли понять, что человек болеет, и ничего не может с собой поделать, но не понимали, почему даже не пытается хоть как-то извиниться. В общем, после появления в нашей палате бабы Жени мы предпочитали гулять по коридору или сидеть с сестричками, а не валяться на койках.

Жизнь продолжалась, с существованием болезни надо было смириться, потому что радикальных путей лечения позвоночника, как мне сказали, не существует. Если не считать операции. Но этот вопрос должен был решить другой врач, лучший хирург области, с которым Игорь Александрович был знаком и к которому решил меня направить. Услышав фамилию врача, Надежда Николаевна расцвела:

– У него дар от бога! Золотые руки.

Как я дожила до дня обещанной консультации, сама не знаю. Я дико не хотела операции. Дожив до своих лет, я еще ни разу не ложилась под нож, и не стремилась начинать.

Приехав в ту больницу, где принимал хирург, я обнаружила там массу больных людей (некоторые даже не могли сидеть), несколько месяцев тому назад занявших к нему очередь. Они приехали сюда не только из Челябинска, но и с области, и даже из других городов. Наконец, медицинское светило начало прием. Понаслушавшись о трудностях, связанных с попаданием к этому врачу, я стала бояться, что меня не примут. Но примерно через час хирург вышел и громко спросил:

– Кто тут с ЧТЗ?

Я вскочила.

Врач принимал не один, а вместе с молодым ассистентом, который мне все время улыбался. Сидя в очереди, я слышала полемику по поводу того, к кому лучше попасть, назывались две фамилии. И очень удивилась, узнав, что вторая фамилия принадлежит вот этому самому молодому ассистенту! Не так уж он, значит, и молод, если люди хвалят его за опытность.

К моему счастью, врач не рекомендовал мне операцию.

– Пока можете ходить, – ходите. Там спинной мозг рядом, да и вообще лишний раз лучше человека не резать, тем более что при этой операции разрез делается со стороны живота. Ни к чему такое молодой женщине.

Осмотрев меня, хирург разрешил мне одеться. Так как у меня проблемы с позвоночником в районе поясницы и даже чуть ниже, мне приходилось расстегивать брюки. Они были новыми, в обтяжку и с трудом застегивались на молнию. Едва взявшись за собачку, я с ужасом поняла, что молния разошлась. Отвернувшись от врачей, я принялась судорожно дергать замок, но толку было мало. В итоге я плюнула и решила просто застегнуть пиджак, длинные полы которого прикрывали молнию. Подняв глаза, я обнаружила перед собой зеркало, в котором отражался молодой врач. Оказывается, он все это время наблюдал за моими бесплодными попытками застегнуть молнию. Перехватив мой взгляд, он широко улыбнулся. Наверное, я здорово тогда покраснела.

По дороге оттуда я пыталась разобраться в медицинских закорючках хирурга, но ничего не поняла, решив потом попросить расшифровать Игоря Александровича. Я сдавала новые анализы по его инициативе и должна была впоследствии подойти к нему с результатами.

Как-то шла я в больницу ранним утром, мне надо было к шести утра на процедуру, а оставаться ночевать я не хотела. Страшно было – просто жуть. Темно, снег еще не выпал, людей нет, машин тоже. А когда зашла в больничный двор, вообще пошла чуть ли не на ощупь – ни одного фонаря. Мое отделение было в самом дальнем и глухом углу, возле морга.

Вдруг из темноты вышел какой-то человек, мужчина, и сказал:

– Не страшно одной здесь ходить?

Я вздрогнула и чуть не заорала от неожиданности.

– Нет, не страшно, – А сама подалась в сторону и шаги ускорила.

– Давайте я вас провожу, – мужчина направился ко мне.

– Я уже пришла! – Я кинулась к своему отделению, к двери приемного покоя, и что есть мочи затарабанила в нее, время от времени нажимая на кнопку звонка. Мужчина стоял неподалеку, в тени, словно ждал чего-то.

Открылось окошечко, оттуда выглянула сонная сестра:

– Пожар, что ли?

– Мне надо попасть в больницу!

Увидев скользнувший в темноту силуэт и мои круглые от ужаса глаза, сестра меня все же пустила, хотя и поворчала немного.

В нашем отделении дежурила Рита, она посмеялась над моим рассказом об утреннем маньяке:

– Говорила же я тебе, оставайся ночевать!

Вообще, Рита оказалась вполне доброжелательной девушкой и неплохой медсестрой. Вспоминая крайне негативное отношение к ней моей первой соседки по палате – бухгалтерши, я в очередной раз убеждалась, что люди кажутся такими, какими ты их хочешь видеть. Да и от твоего собственного отношения к ним многое зависит.

Прошел уже месяц с тех пор, как я попала в больницу. По каким-то не очень понятным мне медицинским порядкам, я должна была выписываться. В принципе я и сама не горела желанием здесь задерживаться – уже устала болеть. Единственное, что меня расстраивало – от того, что я узнала название болезни, болеть меньше не стало. Перед выпиской ко мне пришла наша заведующая, Наталья Моисеевна, и долго со мной говорила.

– Операцию на почки я вам не рекомендую. Лет десять назад у нас была практика всех резать, но прооперированные почему-то быстро умирали, поэтому мы перестали рекомендовать такие операции.

– Мне тоже предлагали операцию, как раз одиннадцать лет назад у меня возникли проблемы с почками, но я сумела от нее отвертеться, – радостно сказала я. Значит права все же была, что не согласилась тогда. Сердце не зря чуяло.

Потом заведующая перешла к конкретным советам:

– Вам нельзя работать в наклон, поднимать тяжелое, долго ходить, сидеть – в общем, находиться в вертикальном состоянии. Когда вы стоите, у вас почки опускаются, да еще и перекручиваются. Поэтому даже работать надо с перерывами; посидела за компьютером, – полежала полчаса, и так все время.

В этой информации для меня не было ничего нового; даже если бы врачи мне об этом не говорили, я сама чувствовала, что иначе не могу просто чисто физически.

Посоветовав мне, чем лучше лечиться и какие травы пить, Наталья Моисеевна закончила наш разговор следующими словами:

– Единственное, чем я могу вас порадовать, так это то, что женщин с нефроптозом очень любят мужчины. Они никогда не остаются одни.

– Почему?!?.. – Пораженно воскликнула я.

– Не знаю, – повела плечами заведующая, – просто давно уже замечали. Даже если некрасивенькая какая-нибудь, все равно обязательно муж любящий есть, а порой и любовник, да еще и не один. Может быть потому, что при опущении почек женщины становятся более слабыми. Они не могут долго стоять, потому что боль тошнотворная, им надо присесть. Характер у них поэтому меняется, более женственный становится, мягкий. Сил на подвиги уже не остается. Мужчины чувствуют беззащитность, слабость и хотят как-то помочь, уберечь.

Вот блин! Я-то думала, что это я такая обаятельная, а причина в каких-то несчастных почках!

Поговорив с заведующей, я собрала свои вещи, попрощалась с девчонками и сестричками и пошла к Игорю Александровичу, так как обещала зайти к нему перед выпиской.

В его отделении я попросила молодую медсестру, сидевшую за столом у входа, вызвать Игоря Александровича.

– Кого? – Переспросила сестра.

Я повторила. Недоумевающая сестричка отправилась на поиски, в результатах которых я была не совсем уверена; по виду медсестра была полная дурочка.

Через полчаса она вернулась.

– У нас нет никакого Юрия Александровича!

– Да не Юрия, а Игоря! Мне нужен Игорь Александрович!

– А-а-а… Сейчас спрошу.

Медсестра ушла снова. Через полчаса она опять меня «обрадовала»:

– У нас нет никакого Александра Игоревича!

Я записала ей на бумаге «ИГОРЬ АЛЕКСАНДРОВИЧ» и снова отправила в путь. Потратив каких-нибудь полчаса, она возвратилась с новостью, варианты которой мне уже успели слегка поднадоесть:

– У нас нет никакого Игоря Александровича!

– Как же нет? – Возмутилась я. Ведь именно в этом отделении я разговаривала с ним в кабинете Нины Ефимовны, – Спросите еще раз. Его фамилия Караченцев.

– Сейчас спрошу.

Я поняла, что с этой медсестрой каши не сваришь. Торчу здесь уже час, а толку нет. Поэтому решила обратиться к другой сестре, пожилой и более разумной на вид.

– Какой Игорь Александрович? – Она искренне недоумевала, – Нет у нас таких. Может это в другом отделении? Оно в этом же здании, но с торца.

Я пошла туда. Там сказали, что не знают никаких Игорей Александровичей, позвонить от них не разрешили и отправили в это же здание, но с третьего боку, где был телефон. Телефон там оказался не работающий, поэтому я вернулась опять туда, где начинала свои поиски, в первое отделение.

Пожилая медсестра очень заинтересовалась изложением моих блужданий и их бесплодным исходом, но как найти Игоря Александровича, и есть ли вообще такой в природе, она не имела ни малейшего понятия. Я начинала подозревать, что он мне просто примерещился, что это не доктор, а фантом. К тому же опять вернулась посланная мною молодая сестра, в который раз уже не сказавшая мне ничего нового. Я уж было совсем отчаялась, и собралась уходить ни с чем, как вдруг увидела до боли знакомую спину в белом халате, промелькнувшую мимо меня.

– Игорь Александрович! – заорала я.

Игорь Александрович, (а это был, разумеется, он), с улыбкой поприветствовал меня, посмеялся над историей моих поисков, и предложил мне подняться в его кабинет.

Пристыженные медсестры заискивающе поздоровались с ним. Оказывается, они его прекрасно знали, но в лицо, а не по имени-отчеству. Обе работали недавно; пожилая перешла из другого отделения, а молодая вообще только что устроилась.

Пока мы шли по отделению, я ловила на себе ревнивые взгляды медицинского персонала женского пола и цветущие улыбки, направленные на моего спутника. Немолодой, почти без шевелюры, полный мужчина, и такой успех!

В кабинете он, как и Наталья Моисеевна, тоже наговорил мне много чего «хорошего», да еще припугнул тем, что теперь любое неверное движение, ушиб или падение может привести к тому, что меня парализует на нижнюю часть туловища. Рекомендации были подобные тем, что дала заведующая отделением нефрологии: не поднимать, не ходить, не сидеть и т. д. Утешив меня тем, что раньше, чем через два года, я не вылечусь (и то, если буду усиленно заниматься собой и половину этого времени проведу в санатории, да и в этом случае, по его словам, полностью здоровой я уже никогда не буду), доктор со мной попрощался.

Домой я пришла грустная. Я еще не старая, а уже почти инвалид. И что делать, куда идти, как это лечить и как вообще дальше жить? Муж утешал, как мог, но расстраивался не меньше меня.

На следующий день рано утром меня разбудил звонок. Это был попрощавшийся вчера со мной Игорь Александрович.

– Знаете что, я подумал, как-то не по человечески мы с вами поступили. Причину выяснили и все – живи как знаешь. А вы мучаетесь. Да еще такая молодая. Я решил вам хоть немного помочь. Записывайте, вам понадобятся следующие лекарства…

Он продиктовал мне длиннющий список медикаментов, которые я в тот же день выкупила и принесла ему. Он оживленно проверял, все ли я купила, смешивал лекарство и много шутил.

– Будем делать тебе блокаду, – как-то незаметно Игорь Александрович перешел на «ты», но со своей стороны я подобной фамильярности позволить не могла, поэтому продолжала обращаться на «вы».

– Раздевайся, – приказал он мне, когда растворы были готовы.

Я думала, что будет достаточно снять свитер, но мне было велено остаться в одном нижнем белье. Я, конечно, не первый раз была у врача, но в этот раз чувствовала себя особенно неловко. Да еще закрытая на ключ дверь… К тому же он взялся лечить меня по собственному почину, хотя не должен был, и не обязан… Какой ему интерес?

Видя мою нерешительность, доктор объяснил:

– Я буду делать тебе потом компресс, он очень едкий, всю твою одежду разъест. Мужиков мы вообще догола раздеваем.

Я подчинилась и легла на кушетку. Он присел рядом и принялся гладить мою спину, время от времени осторожно нащупывая болевые точки. Уколы надо было ставить прямо в них, по обе стороны от позвоночника. Время от времени он повторял:

– Расслабься, расслабь спину, иначе не определю точное место.

Легко сказать «Расслабься!», когда чужой мужчина, хоть и доктор, так ласково тебе поглаживает. Со временем я поняла, в чем секрет его неотразимого воздействия на коллег-женщин; Игорь Александрович был очень обаятелен, с любой женщиной, даже дурнушкой, он вел себя так, как будто она – Мисс Мира. И каждая из женщин после общения с ним делала вывод: Игорь Александрович – очень-очень приятный мужчина. То, что он действительно мужчина, а не только врач, чувствовала даже я, будучи его пациенткой.

Чтобы мне не было скучно, он разговаривал со мной, и как-то (только я начала привыкать к его рукам), сказал фразу, от которой я снова напряглась:

– Была бы ты мужиком или бабушкой, я бы тобой не занялся.

Он сразу перевел тему разговора на что-то другое, но я эту фразу не забыла, и поняла вдобавок, что врач – это не бесполое существо, как я привыкла воспринимать.

Наглаживал он меня около часа, потом отметил точки фломастером и начал ставить уколы. Они оказались просто адски больными. У меня слезы сами собой брызгали из глаз, когда игла протыкала кожу и начинала протискиваться в мышцу, задевая нервные окончания. А когда начинало поступать лекарство, сильно било в ногу, и доктор говорил, что так и должно быть. Всего таких уколов было шесть. Я думала, что это никогда не кончится. Во время них я даже дышать не могла, так было больно.

Закончив меня колоть, Игорь Александрович снова присел рядом и стал поглаживать мне спину.

– Чтобы лекарство лучше разошлось.

Я не знала, как мне себя вести. Мне никогда не делали блокаду, и никому из моих знакомых тоже, поэтому я понятия не имела, как все это должно происходить. В норме ли такое отношение доктора к пациентке? Врачу нужно доверять, поэтому я не стала вскакивать с оскорбленным видом, тем более что после блокады, по его словам, необходимо немного полежать. Потом он сделал мне компресс, и с этим компрессом я пролежала еще полчаса.

Доктор рассказывал мне разные случаи из практики, рассказывал о своей семье, о годах учебы – в общем, много чего интересного и такого, что заставляло меня относиться к нему не только как к врачу. Это мне тоже было дико, потому что он вел себя со мной не как с пациенткой, а как с хорошей знакомой. Но хорошие знакомые не лежат в полуголом виде на кушетке и им не поглаживают спину!..

Чтобы не показаться невежливой, я тоже принимала участие в беседе, – рассказывала ему о себе, отвечала на его вопросы и задавала свои. Я интересуюсь гороскопами, но не слепо верю в них, да и астрологические прогнозы никогда не слушаю. Просто сама для себя изучаю различные психологические типы людей в зависимости от их знака. Поэтому я как-то спросила Игоря Александровича:

– А кто вы по зодиаку?

Он немного помолчал, потом ответил:

– Близнецы.

Я обрадовалась:

– Надо было мне самой вам сказать! Я так и думала, что вы или Близнец или Лев, – вы на оба эти знака похожи!

Доктор ничего не ответил, но при следующей нашей встрече вдруг сказал:

– Ты меня тогда спрашивала про гороскоп, Лев или Близнец… Так вот, я должен был Львом родиться. Недоношенный просто.

Меня поразило, что он не забыл об этом, думал, наверное, почему я спросила. А я-то считала, что врачи никогда не запоминают того, что им говорят их пациенты.

Курс блокады длился около семи дней, но, так как мы делали перерывы, это растянулось почти на три недели. Иногда я заходила в больницу, навещала девчонок, и однажды решилась спросить у Ленки (она ведь медик, должна знать), нужно ли несколько часов гладить спину до и после блокады.

Ленка вытаращила на меня глаза:

– А что, твой врач так делает?!?..

– Да. Говорит, чтобы лекарство лучше разошлось. А до блокады – чтобы спина расслабилась.

– Не знаю-не знаю. По идее оно так, но я что-то ни о чем подобном еще не слышала. Вообще обычно блокады за деньги делают, мало специалистов осталось. А тут тебе и бесплатно, и такое обслуживание.., – Ленка лукаво улыбнулась.

Материальная сторона вопроса меня тоже беспокоила. Я сразу объяснила Игорю Александровичу, что не в состоянии буду заплатить ему такую сумму, какую обычно берут за подобную процедуру.

Он отмахнулся:

– Для денег у меня полно других клиентов, из «новых русских». Не забивай себе голову.

Но меня все равно беспокоил этот вопрос. Если бы я заплатила, я бы не чувствовала себя в долгу перед ним. Или хотя бы чувствовала, но не настолько. Тем более он меня постоянно тревожил невзначай оброненными словечками и комплиментами по поводу моей внешности.

Поглаживая мне спину, проникновенно спрашивал:

– Тебе хорошо? Приятно?

Деревянным голосом я отвечала:

– Да, конечно.

А сама мысленно заворачивалась в паранджу и скручивалась в комочек.

Он продолжал свою мысль:

– А уж мне-то как приятно!..

На это я вообще не знала, как отвечать, и по-партизански отмалчивалась.

Кроме блокад, он устроил мне встречу со своей знакомой из института физкультуры. Она осмотрела меня, расспросила, какие заболевания у меня есть и, выслушав длиннейший список мои болячек, хмыкнула:

– Да-а-а. Как вы только умудрились столько всего насобирать? Такие болезни бывают только у шестидесятилетних, да и то не у всех.

Немного погодя она спросила, сколько мне лет. Услышав, что двадцать шесть, поразилась:

– А выглядите моложе!

На что я ответила:

– Если бы я еще и выглядела на шестьдесят, то можно было бы сразу в гроб ложиться!

Эта женщина дала мне список упражнений лечебной гимнастики, как раз для моего случая. Правда, он мне мало пригодился: Игорь Александрович запретил мне делать упражнения, если при них чувствуется боль, а я чувствую ее почти все время.

Наконец курс блокад был закончен, я рассталась со своим милейшим доктором, и окончательно завершила все свои дела с больницей. Никакой оплаты он у меня не попросил и, кажется, действительно был рад, что сумел хоть как-то, абсолютно бескорыстно, мне помочь. Я была ему очень благодарна.

Спина у меня болит до сих пор, даже немного сильнее, чем раньше, но я пока терплю. Все-таки больница – не панацея от всех болезней. А врачи – не боги, они – люди, пускай среди них и попадаются очень хорошие. Надо как-то самой браться за ум, беречь себя, любить, жалеть, и понемножку выкарабкиваться.

Поэтому и теперь, как в детстве, пока есть силы, я продолжаю говорить: