Говорят, у психически больных осенью и весной случаются обострения. В таком случае, я наполовину нормальная; у меня проблемы только осенью. Дело в том, что я очень не люблю зиму. Мне от нее плохо. И как только в воздухе начинает пахнуть морозом, а силуэты деревьев чернеют, у меня начинается вялотекущая депрессия. Эта зима, судя по всему, не обещала стать исключением.

Честно говоря, я не хотела в Москву. Совсем. И ничего в моем сердце не отзывалось при этом слове. Когда маленькая была, то конечно: Москва, Ленин, Красная площадь – это святыни. Потом подросла, наслушалась всякого и остыла. И к москвичам особых симпатий не питала. Наслышана была, что злые они, высокомерные, да и по телевизору видела их отношение к приезжим.

Вообще-то я и сейчас не понимаю, в чем тут доблесть. Ну родился ты в столице, и что? Ты-то при чем, твоя-то заслуга какая? Это уж родителям твоим надо гордиться, что этот город выбрали.

В общем, в Москву я не хотела никак. Тем более мама с папой там когда-то были и тоже не особо впечатлились. Папа в командировке, мама тоже по делам, проездом. Сказали, что шумно там, многолюдно и неуютно.

Я вообще человек домашний, а уж туда, где меня не ждут, ни за какие коврижки не поеду. Чтобы из дома выманить, надо долго уговаривать, приводить различные аргументы в пользу этого выхода, настаивать, убеждать, просить. В общем надо быть довольно упорным и настойчивым человеком.

На мое счастье (?) Валера, мой муж, именно такой. Он – фанат Москвы. Раньше он довольно часто ездил в столицу и только там чувствовал себя по-настоящему счастливым. Я этого никак не могла понять (да и до сих пор не могу). Я считаю, что счастливым можно быть где угодно, было бы желание. Но для Валеры рай был в Москве и только в Москве. Я никогда не была в этом городе, и Валера вбил себе в голову, что должен мне его показать.

Я долго сопротивлялась, но через три года нашей совместной жизни все-таки уступила. Тем более что приближался двухтысячный год, и хотелось справить его как-то особенно. Любая поездка в наше время (для тех, кто не является “новым русским” и не имеет таковых в родителях) является довольно серьезным мероприятием, поэтому готовиться мы начали заранее, примерно за год.

По правде сказать, вначале я еще лелеяла надежду, что накопленные деньги мы потратим на что-нибудь более путное: например купим Валере новую куртку и шапку, или заплатим за учебу, или еще куда-нибудь их денем. В общем, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые деньги. Но за год я привыкла к мысли, что ехать все-таки придется, и даже стала ждать этой поездки. Надо же все-таки узнать, что в ней (в Москве) нашел мой муж!

Да и такой праздник, как Новый год с тремя нулями в нашей жизни будет только раз. Хотелось чего-нибудь грандиозного. Праздники с гостями, банальной пьянкой за столом и просмотром телевизора как-то уже приелись, а последний Новый год, когда в нашу полуторку втиснулось около двадцати человек и я готовила тазики салатов, вообще вспоминался с содроганием. Праздник вдвоем – это прекрасно, если только он личный. Если же общественный, народный, типа Нового года, то вокруг должны быть люди. И чем больше, тем лучше. А где найдешь больше народа, чем на Красной площади?..

* * *

Билеты на поезд мы купили за два месяца. Долго выбирали день. Остановились на двадцать пятом декабря, – число хорошее, да и по срокам подходит. Двадцать пять – это пятью пять (пятерка – моя любимая цифра), а если два и пять сложить, то будет семь (Валерина любимая цифра).

Последний месяц промчался в сумасшедшем темпе. То, что работу мне приносят на дом, (я печатаю на компьютере и отвечаю на звонки) еще не значит, что деньги мне легко достаются. За каждый рубль постараться надо, иначе к другому обратятся, конкуренция сейчас большая.

Я очень старалась, и люди это оценили. Меня завалили работой, я печатала сутками и жила, не приходя в сознание. А еще надо было позаботиться о судьбе Мяу – нашей кошки. С собой в Москву, к огромному моему сожалению, мы ее взять не могли. Надо было подумать и о рыбках, за две недели нашего предстоящего отсутствия они запросто могли протянуть ноги (если бы они у них были). В конце концов, остановились на таком варианте: рыбок будут кормить мои племянницы, а нашего Мурменыша возьмут Валерины братья.

Наконец настало двадцать пятое число. Последние сутки я не могла спать, да и дел было много; я убиралась, стирала, готовила в дорогу, красила волосы и т. д. и т. п. Я очень боялась, что забуду что-нибудь очень важное, поэтому составила несколько списков: что взять с собой, что сделать дома, что сказать родственникам и т. д. В списке дел одним из последних пунктов (по времени, но не значимости) стояло: отвезти Мяу.

Я засунула ее за пазуху, взяла пакет с кошачьим туалетом и продовольственным запасом (рыбы должно было хватить на месяц, даже если бы Кисин ел ее 10 раз в день) и отправилась ловить машину.

* * *

Мяу впервые была на улице и отнеслась к этому с нескрываемым ужасом. С погодкой тоже не очень повезло; сильный колючий ветер бил в лицо снежными крупинками. Машина никак не ловилась и я уже отчаялась. Изредка кто-нибудь все-таки останавливался, но заламывал такую цену, что я просто физически не могла ее принять. Со временем я все-таки привыкла бы к ней, но мне повезло раньше; очередной водитель не торгуясь, кивнул на сиденье рядом.

Я радостно села, и тут водитель, увидев у меня за пазухой белую морду, с непередаваемым акцентом спросил:

– Замэрз?

– Да-да, она замерзла, – сдавленно ответила я, махая на прощание провожавшему меня Валере. Я старалась делать это так, чтобы водитель заметил, что я была не одна, чтобы знал, что его номер могли запомнить.

Дело в том, что с лицами этой самой пресловутой национальности у меня связаны не самые приятные воспоминания. Как-то мне даже пришлось выпрыгивать из машины одного такого горячего парня. Разумеется, сейчас, с Мурундучком за пазухой, прыгать было бы затруднительно.

* * *

Водитель попытался было сказать что-то еще, но светской беседы не получилось, я вела себя абсолютно замороженно и заторможенно, поэтому он вскоре тоже замолк. Несмотря на то, что смотрела я исключительно вперед, я все же успела разглядеть, что сосед мой чертовски похож на французского киноактера, игравшего Леона в одноименном фильме (кажется, его зовут Жак Рено).

Под конец нашего путешествия, убедившись, что никто ко мне и не думает приставать, и решив, что человек с такой внешностью не может быть уж слишком плохим, я немного обнаглела и попросила водителя заодно отвезти меня обратно.

– Я только отнесу кошку и вернусь. Вы меня подождете?

Видимо, он чувствовал, что я его все еще немного боюсь, поэтому просто молча кивнул.

Вернулась я быстро, не дожидаясь, пока Мормыш освоится в новой обстановке; через час надо было уже выходить на поезд, я торопилась.

Доставив Мяу в целости и сохранности на место, я немного расслабилась. Мне было неудобно перед водителем, что я так решительно пресекала все попытки завести разговор. В конце-то концов, это ведь он мне одолжение сделал, что поехал в такую даль и за такие деньги, а теперь вот еще и обратно довезет.

– Мы уезжаем, а кошку оставляем родственникам, – решила объяснить я.

– На праздник? – обрадовался разговору водитель.

– Да.

Он немного помолчал.

– Почему-то не чувствуется праздника. Посмотрите на лица, какие все озабоченные. Ведь такой праздник бывает раз в жизни, а никто не рад.

Говорил он с немыслимым акцентом, понимала я через слово, но все же понимала.

Выяснилось, что “Леон” – грузин, инженер, на Урале живет и работает уже двадцать лет. Всегда возил людей бесплатно, и теперь везет, за сколько скажут, иногда и без оплаты, никогда не торгуется, ему стыдно брать деньги. Узнав об этом, я испытала секундное сожаление: надо было предложить меньшую сумму.

– Грузины всегда были хлебосольной нацией: заходи в дом, угощайся, всегда всем рады. И с русскими всегда братьями были. Меня спрашивают иногда, – зачем вы от нас отделились? А разве я отделялся? Меня никто и не спрашивал. Это все политика. Баре дерутся, у холопов чубы трещат. Я люблю русских, они мне свои. И грузины свои. У меня много друзей, армян, азербайджанцев, они не хотят воевать, они не понимают из-за чего воевать, всегда дружили. Это все политика.

Я была поражена его развитием и манерой общения. К своему стыду, я была уверена, что с кавказцами можно общаться лишь на рыночном уровне, а таких вот образованных только в кино показывают.

“Леон” (кстати, он знал о своем сходстве и сказал, что очень ему рад, потому что любит этого актера) довез меня до дома и на прощание поблагодарил за приятную беседу. Я ответила ему тем же.

* * *

Случай помог мне победить предубеждение: в каждой нации есть свои подонки и герои, теперь я в этом убедилась. Говоря проще – люди кавказской национальности не исчадия ада, по крайней мере, не все. Возможно, у меня и раньше были шансы прийти к такому выводу, но я отворачивалась, не желая видеть ничего, что противоречило моим установкам и только теперь, когда я внутренне приготовилась к Москве, когда я широко открыла глаза, чтобы получше разглядеть и увидеть все незнакомое, я и увидела необычное у себя под носом. Точнее в своем родном городе.

Поезд отправлялся в восемь часов вечера. Сколько раз, услышав шум поездов, я мечтала оказаться в одном из них и ехать, ехать, ехать. Куда угодно, лишь бы слышать стук колес. Это один из самых моих любимых звуков. Под него, да еще под шум дождя я всегда засыпаю сладко и счастливо, как в детстве.

Нас провожали наши родственники – Валерины братья и мои племянницы. Несмотря на то, что чувствовала я себя довольно омерзительно (от хронического недосыпа и волнения меня даже чуть подташнивало), было весело. Мы уговаривали родственников поехать с нами: “посадим в сумку, типа вы наш багаж и будем потихоньку кормить в дороге, кидать кусочки в дырочку”, но они почему-то не соглашались.

Валера отвел в сторонку брата Вовку и о чем-то долго ему там говорил. Вовка с кислым видом слушал. Позднее выяснилось, что это были последние наставления по поводу Мяу:

– Что бы она ни сделала, как бы не напакостила, пальцем ее не тронь. Корми до отвала, не пугай, не гладь, если она не хочет. Ты за ее моральное состояние головой отвечаешь.

Наконец подошло время отправления. Провожающие покинули вагон и помахали нам с перрона; поезд тронулся, путешествие началось!

Чтобы как-то сэкономить, мы взяли плацкарт. Нам с непривычки любое путешествие в радость, даже в грузовом бы поехали. Соседей рядом пока не было, только на боковушке ехали мужчина с девочкой. Ездили к бабушке, теперь возвращались домой в Беларусь. Вообще, детей было довольно много, но нам этот факт еще ни о чем не говорил.

Через минут десять после отправления раздали сырое белье, пакетики с заваркой и какие-то обмылки с салфетками. Меня так все радовало, что я даже эти обмылки и этот чай решила сохранить на память.

* * *

Последнюю неделю дома я так дико не высыпалась, что ничего не могла есть, но только мы сели в поезд, как у меня проснулся дикий аппетит. Стараясь не слишком нервировать соседей, мы скромно перекусили жареными окорочками, салатиками, паштетами и колбаской. Дома, мы, конечно, далеко не каждый день так едим, только на праздники, но не будешь же всем объяснять, что для нас праздник уже начался!

Смотреть в окно было скучно, потому что ничего не видно. Дождавшись Каширинской, где жили наши родители, и передав им мысленный привет и пожелание не переживать за нас, мы решили лечь спать. Лучше бодрствовать днем, это интереснее.

Не успела я как следует насладиться перестуком колес и уютным покачиванием вагона (где-то я читала, что все это напоминает материнскую утробу, поэтому в поезде так легко и спокойно спится), как в Миассе в наш вагон с криком и шумом влезла целая толпа.

У нас появились соседи, – на нижней полке девчонка, на верхней – черноволосая женщина с сумкой на колесиках и косой, обмотанной вокруг головы. На нижней боковушке тоже появилась женщина, блондинка средних лет, которая и шумела громче всех. Оказалось, что поезд остановился на пути, где не было платформы и всем пассажирам пришлось побегать и попрыгать. Многие были нагружены багажом, что сильно затрудняло передвижение. Блондинка, например, везла мясо, майонез и хрусталь.

– В Москве продукты дорогие, а хрусталь мне уже давно подарила мама, да я все никак не могла забрать, – объясняла она всем желающим.

Правда, таковых было немного, большинство отнеслось к этой посадке в том же духе, что и я: “ходят тут всякие, спать людям не дают”.

* * *

Ночь прошла не очень хорошо. Сначала туда-сюда бродили вновь прибывшие (каждый раз запинаясь о мои непомерно длинные ноги. Хотела бы я, чтобы те, кто завидует длинноногим, попробовали уснуть в плацкартном вагоне, не скручиваясь при этом в комок).

Потом проснулись дети и стали разговаривать. Складывалось впечатление, что дети едут одни или с абсолютно глухими сопровождающими. Они на весь вагон рассуждали, кто кем будет, когда вырастет, и никто им ни слова не говорил, что уже второй час ночи и вообще-то пора спать. Особенно выделялся один голос, настолько басистый, что его трудно было не услышать.

– Ты на ком будешь жениться? – гудел он на весь вагон. Тон подразумевал, что разговор ведется очень сокровенный.

Девочка отвечала не так громко, кажется, она еще точно не знала.

– Как? Ты еще не знаешь, на ком будешь жениться? – возмутился детский бас. – Ты же уже в школу ходишь!

В другое время я бы с удовольствием послушала эту серьезную беседу, но сейчас у меня почему-то не было настроения. С верхней полки выглянул Валера, он тоже не мог уснуть. Женщина с хрусталем и мясом тоже не спала и переглядывалась иногда с нами как единомышленник. Часа через два дети наконец затихли.

Зато сразу с двух соседних боковушек стал раздаваться заливистый храп. Мы оказались в самом эпицентре. С переливами, посвистами и бульканьем, этот храп влезал в уши, и некуда было от него деться. Ладно бы еще равномерный, под него еще можно было уснуть, но ведь он словно издевался; утихнет ненадолго, потом раздастся с новой силой, из сопенья он превращался в омерзительные всхрапы и всхлипы, создавалось ощущение, что человек вот-вот задохнется (думаю, именно об этом втайне мечтал весь вагон).

* * *

Не помню, как я дожила до рассвета. Утром храп прекратился. Прекратился потому, что проснулись дети и стали с диким криком бегать по проходу.

Блондинка с мясом и хрусталем тоже плохо провела ночь. Она оказалась москвичкой и сначала нас тоже приняла за москвичей. Я во все глаза смотрела на нее: еще бы, первая в жизни москвичка, которую я вижу живьем. Да еще такая простая и добрая. Решив воспользоваться случаем, я спросила у нее, не знает ли она, где в Москве находится Птичий рынок.

– Дочка знает. И муж. Запишите его телефон, позвоните, и он вам скажет.

Меня приятно удивило то, что она так свободно дает свой телефон абсолютно незнакомым людям, каковыми мы для нее являлись.

* * *

Женщина рассказывала много интересного.

– У меня супруг недавно устроил сюрприз. Купил билеты на Песню года. Говорит – обещал дочке!

– А сколько они стоят? – поинтересовалась черноволосая женщина с косой, обмотанной вокруг головы. Проснувшись, она достала вязанье и вязала все время, когда не спала и не ела.

– Стыдно сказать – тысячу рублей один билет, – женщина виновато заулыбалась, – Я тут майонез из Миасса тащу, чтобы несколько рублей сэкономить, а он по тысяче билеты покупает.

Женщина с черной косой почему-то сразу меня невзлюбила. Она фыркала в мою сторону и демонстративно отворачивалась, когда мы садились есть. Сама она ела мерзкого вида кашу, купленную на одной из станций. Женщина эта была челночница, в Москву возила продукты, из Москвы тряпки, в дороге вязала, чтобы не терять времени даром. Я понимаю, что невозможно всем нравится, но продолжаю стремиться именно к этому, поэтому мне было особенно обидно ощущать совершенно незаслуженную мною ненависть. Мы были рады угостить своих попутчиков, но эту женщину игнорировали, от этого она злилась еще больше. Возможно, она завидовала нашей пище, но всем своим поведением она вызывала у нас раздражение, а не жалость, делиться с ней ничем не хотелось.

Москвичка посочувствовала мне:

– Можно подумать, что она – особа королевской крови. Если ей так тяжело находиться в чьем-то обществе, надо было брать СВ.

Я поражалась: надо же, москвичка, а совсем не высокомерная. Правда постепенно мой восторг поутих: женщина оказалась не чистопородной москвичкой; ее муж был военным и по службе перевелся в Москву.

Утром также выяснился и обладатель баса. Им оказался мальчик лет шести по имени Ян. У него, несомненно, будет неординарное будущее: я еще ни разу не встречала столь оригинального ребенка.

Он начал с того, что пошел искать других детей. Обнаружив очередную новенькую девочку (почему-то кроме него из детей в вагоне ехали только девочки), он знакомился и привлекал ее к совместным играм. Постепенно под его влияние попали все девочки. Кроме одной. Ян просто измучился, пытаясь узнать ее имя, но она оставалась стойкой и молчала как партизан.

Рядом с ней ехал просто огромный мужчина, которого звали дядя Коля. Он легко сошелся с молчаливой девочкой, пел ей разные песенки и рассказывал сказки, так что мы сначала подумали, что он ее родственник и едет вместе с ней. Дядя Коля обладал громким хриплым голосом и необъятным животом. Такой живот называют обычно пивным брюхом, и дядя Коля успешно доказывал правильность этого названия: с самого утра убойными дозами он поглощал пиво, которое предлагали с тележек. Детишки с ужасом и любопытством наблюдали за ним, с визгом разбегаясь, когда он протискивался мимо них в тамбур. Ближе к вечеру басистый мальчик во главе своей девчоночьей бригады набрался смелости и подошел к немного захмелевшему дяде Коле.

– Извините, пожалуйста, но мы должны вам признаться. Сначала мы за вами следили.

– Да? И зачем? – удивился дядя Коля.

– Мы думали, что вы шпион.

Дядя Коля расхохотался. Таким образом, инцидент был исчерпан. Дядя Коля по доброте душевной выдал военную тайну молчаливой девочки, своей соседки. Оказалось, что ее зовут Купава. Всех очень восхитило ее имя, а я подумала, что в школе несчастную обязательно будут дразнить купавкой. А какая уменьшительная форма? Купочка или Павочка?

* * *

После завтрака мое настроение и состояние слегка улучшилось, я устроилась поудобнее возле окна и стала наслаждаться. Было очень уютно сидеть в тепле, ощущать перестук колес и смотреть на заснеженный пейзаж за окном. Я то и дело дергала Валерку:

– Посмотри, какая красота!

– Смотри, какая новогодняя елка!

– Сколько снега! Вот бы сейчас туда прыгнуть!

Когда глаза перенасыщались впечатлениями, а я сама уставала сидеть, я ложилась и немного дремала. Никаких забот, никаких дел, только есть, спать и отдыхать – просто сказка! Особенно непривычным было отсутствие телефонных звонков; за время моего диспетчерства у меня успела выработаться аллергия на телефон.

* * *

Под вечер дядя Коля окосел окончательно и даже не смог выйти на перрон, хотя очень хотел чем-нибудь еще подзаправиться. Пиво возить перестали (подозреваю, что дядя Коля уничтожил все его запасы в вагоне-ресторане), поэтому он попросил соседку, москвичку, купить ему чего-нибудь согревающего на станции. Москвичка до этого долго уговаривала дядю Колю больше не пить, ему ведь утром надо было выходить, но за водкой, как и следовало ожидать от русской женщины (да еще жены офицера), разумеется, пошла.

Мы тоже вышли. Это был Ульяновск. Валера потащил меня на вокзал. Я дико боялась, что мы опоздаем на поезд, поэтому носилась с такой дикой скоростью, что почти ничего не рассмотрела. Один вывод я все-таки сделала – вокзал в Челябинске гораздо круче, чем здесь.

* * *

Дядя Коля довольно быстро справился с двумя принесенными москвичкой бутылками и полез на свою верхнюю полку. Он был настолько огромен и пьян и с таким трудом взбирался наверх, что я пришла в ужас от мысли, что будет, если он оттуда свалится.

Спустя полчаса дядя Коля захрапел. Храпел он страшно, перекрывая всех других храпящих соседей. А еще через полчаса он начал кричать. Это было похоже на рев обиженного медведя с различной длительности паузами. Он давал нам задремать, потом ревел снова. Милицию вызывать никому не хотелось, к тому же периодичные затихания давали надежду, что дядя Коля все-таки успокоится. Под утро я слышала какую-то возню, грохот и крики, – это дядя Коля выходил, точнее, его “выходили”, но к этому моменту была уже в таком состоянии от недосыпа, что даже не открыла глаза.

* * *

Проснулись мы, несмотря на все это, рано. Как всегда, едва рассвело, храпунов сменила детвора. Ян все пытался приучить Купаву, поэтому таскал весь свой девчачий батальон туда-сюда по проходу, при этом они во все горло распевали песенку про цыпленка.

Москвичка не выдержала и поймала громкогласного мальчишку:

– Ты чего так орешь? Неужели нельзя потише? Убавь голос.

На что Ян абсолютно серьезно ответил:

– Я Петух, поэтому и ору. Я родился в год Петуха, так что уж потерпите.

Вообще, этот мальчик отличался необыкновенной серьезностью. Жил он в Москве, в школу еще не ходил, но посещал уже множество секций, в том числе и хор. Не знаю, что из него вырастет, но уже сейчас у него были превосходные организаторские способности.

Как-то я шла по проходу с горячим чаем, впереди играли детишки и загородили дорогу, Ян моментально остановил игру, построил всех в ряд и вежливо пробасил мне:

– Проходите, девушка!

Обычно дети всех, кто старше школьного возраста зовут тетеньками и дяденьками, поэтому я была приятно удивлена. Я еще молодая и не люблю, когда мне лишний раз напоминают, что скоро это кончится.

Оповестив всех, что он – Петух, Ян переключился на астрологию. Он пытал всех своих подружек и каждой выдавал диагноз:

– Ты Коза!

– Ты Обезьяна!

– А ты тоже Петух!

Девочка (это была наша соседка с папой из Беларуси) запротестовала:

– Я не петух, я курица!

* * *

Я уже почти привыкла к детям, к ночным храпунам и была не против того, чтобы наша поездка длилась неопределенное количество времени. Впереди ждала неизвестная, чужая Москва, там меня никто не ждал, а здесь было так хорошо, уютно, мирно. Единственным, что слегка портило мне настроение, был обнаруженный под сиденьем таракан, но и о нем я скоро забыла.

Мы проносились мимо заснеженных полей, не тронутых двухметровых сугробов, уснувших лесов, изредка попадались деревеньки, одинокие домики посреди степи. Такие домики вызывали у меня странное, стынущее чувство. Я словно чувствовала, как в избе пахнет дымом, как скрипит снег под валенками, слышала, как мычит корова, выдыхая пар на морозе. Я знала, как выстывает по утрам дом и надо снова идти за дровами, топить печь, надо расчистить снег, накормить скотину, сходить за водой и так весь день, так каждый день, всю жизнь. А по ночам за окном воет ветер, и никого больше нет в этом мире, только ночь, снег и метель. А мимо проносятся поезда, проносится чья-то жизнь, которой нет до тебя никакого дела, и даже если тебя занесет снегом, никто этого не заметит. Мне становилось жутко и тоскливо до ужаса, когда я думала, что люди, живущие в таких домах, никогда не узнают меня, и я никогда не узнаю их, что они живут своей повседневной жизнью, занимаются своими делами, женятся, рожают, умирают в абсолютной безвестности для меня, как будто и нет их. И я для них безвестна, не существую. Страшно. А может просто я такая впечатлительная.

* * *

Знаменитый мост через Волгу мы проезжали ночью. Берега и сам мост были хорошо освещены, поэтому я все хорошо разглядела. Я всегда боялась высоты, и ощущение пустоты под ногами подействовало на меня не очень благоприятно. Грохот рождал восторг, высота – ужас. Я старалась отогнать мысли о катастрофе и не так ярко представлять, как мы всем поездом рухнем вниз, проломим лед, но не утонем, потому что погибнем гораздо раньше, – от удара об поезд изнутри. Мост долго не кончался, и я испытала ощущение, похожее на состояние ныряльщика: воздуха набрал, нырнул, начал выныривать, плывешь-плывешь, а поверхности все нет.

Наше путешествие близилось к концу. Стали появляться какие-то строения, городского типа дома и количество платформ увеличилось. Наконец Валера сказал:

– Это уже Москва.

Я проглядела все глаза, пытаясь заметить столицу, но ничего особенного не увидела: обычная промышленная зона, пригород, ничуть не лучше Челябинска.

И вот, наконец, поезд прибыл на конечную станцию. На перроне шел мокрый снег, и вообще было холодно. Я, конечно, понимала, что в Москве не июль, но проезжая мимо засыпанных снегом окрестностей, почему-то не связывала их вид со столицей. Мне казалось, что в Москве тепло. По крайней мере, в телевизоре москвичи всегда были без шапок.

Было уже около двух часов дня, и мы решили для начала устроиться в какую-нибудь гостиницу, оставить там свои вещи и только потом, если успеем, куда-нибудь сходить. Разумеется, шикарные, известные на весь мир гостиницы нам были не по карману, но один адресок у нас на примете был. Валера раньше ездил в Москву за товаром и методом проб и ошибок вышел на одну недорогую гостиницу, откуда было удобно добираться до центра. Туда мы и отправились.

Нам надо было спуститься в метро, но сначала, чтобы я хоть чуть-чуть почувствовала город, мой супруг решил вывести меня на площадь трех вокзалов. Изображая радость, я разочарованно разглядывала вокзальную архитектуру и никак не могла понять, что же именно вызывает такой бурный восторг у моего мужа. Конечно, теоретически я сознавала, что Москва не может состоять из одной Красной площади, но практически я ожидала, что поезд остановится в районе мавзолея.

Возле дороги надрывался обмороженный парень с мегафоном, созывая всех на экскурсию по Москве. Мы решили как-нибудь вознаградить его за эти усилия и съездить туда, куда он зовет.

Мы вошли в метро и тут-то я и испытала свое первое потрясение. Потрясение со знаком минус. Я имею в виду турникет. Сначала я стала бояться, что меня прищемит этими железяками, когда я буду проходить мимо. Или карта не сработает и включится какая-нибудь сигнализация. Все подумают, что я или мошенница или дурочка. Не буду же я каждому объяснять, что это не так, тем более что во втором у меня самой уверенности не было.

Но это были еще цветочки. Сигнализация не сработала, карта не застряла, железяки не шандарахнули, в общем, мы довольно удачно преодолели это препятствие, когда вдруг я увидела, что впереди нас ожидает эскалатор. Конечно, я была в курсе, что они есть в метро, но когда видишь так близко, да еще и надо на это вступать, невольно становится жутко. Наверное, я была похожа на Мяу на улице, такие же огромные от ужаса глаза и напряженная готовность к любой пакости.

Валера, мой добрый муж, дал мне исчерпывающие инструкции:

– Вставай и всё.

Я встала и чуть не упала, потому что встала, оказывается, на самый край будущей ступеньки. Только к вечеру, присмотревшись, я увидела полоски на ленте, предупреждающие о том, где будет ступенька. Валера мне об этом сказать не догадался. Он вообще, часто принимает меня за телепата, которому известно все, что известно ему самому. С одной стороны льстит, с другой… В общем до того, как я обнаружила полоски, мне приходилось заниматься эквилибристикой, каждый раз еле удерживаясь от того, чтобы не грохнуться. Валера, надо отдать ему должное, очень обо мне заботился, не знал, как лучше встать – сзади, чтобы удержать, если я буду падать, или впереди, чтобы мне было за кого хвататься.

Попав на эскалатор, я обнаружила, что что-то произошло с пространством. Все перекосило, казалось, что со мной что-то не в порядке, как-то я не перпендикулярно к земле стою. Чтобы соответствовать окружающей обстановке, нужно было перекоситься тоже. Инстинктивно я попыталась сделать это и опять чуть не упала. Смотреть по сторонам не было никакой возможности, у меня начинала кружиться голова, я теряла ориентацию и переставала ощущать земное притяжение. Да, не быть мне космонавтом.

Единственным незыблемым ориентиром в этом неустойчивом мире была Валерина спина, поэтому я уставилась в нее и осторожно положила руку на поручень, стараясь не думать о том, что сейчас перчатка за что-нибудь зацепится и у меня заклинит руку. Также я старалась не думать о взрывах в метро и о том, что под ногами у меня какие-то непонятные механизмы, от которых можно ждать чего угодно. Я вообще не доверяю технике; никогда не известно, что у нее на уме.

* * *

Поезд пришел удивительно быстро. Я думала, что это нам так повезло, но позднее выяснила, что они всегда так ходят, – ни разу за все пребывание там я не ждала поезда больше двух минут.

В поезде развеялся еще один миф. Я думала, что москвичи не смотрят друг на друга, ездят, уткнувшись носами в книги и журналы, но всё оказалось совсем не так. На меня многие смотрели и даже более настойчиво, чем я привыкла на Урале. Я даже стала беспокоиться, – может со мной что-то не в порядке? Или так сильно бросается в глаза, что мы не местные? Но, обратив внимание на источник этих взглядов, я слегка успокоилась. Смотрели исключительно мужчины, причем молодые, ни одного косого взгляда со стороны женского пола я не уловила. Может, они тоже были неместными и принимали меня за москвичку? Я сумела убедить маму, что в шубе мне ехать будет неудобно, и в Москве ходила в куртке, без головного убора, накидывая на улице капюшон. В принципе, если я на Урале так целую зиму проходила, то неделю в Москве как-нибудь выдержу. В общем, выглядела я вполне соответствующе. Если обращают внимание мужчины, а не видят женщины, это хорошо. Если наоборот, плохо. Если же все на тебя смотрят, то это еще хуже. С обратным случаем, когда на тебя никто не обращает внимания, я еще не сталкивалась.

Еще у меня складывалось впечатление, что я попала в телевизор, – все вокруг говорили чрезвычайно правильно, как в кино. Все-таки на Урале есть свой особый выговор, я наших дикторов сразу отличаю, но в повседневной жизни это обычно как-то не заметно. Я очень боялась, что мой голос будет резать слух окружающих своей провинциальностью.

Мы довольно быстро доехали, затем мне снова пришлось пережить эскалатор и вот, наконец, мы на улице. Окружающий ландшафт ничуть не отличался от подобного в моем родном Челябинске. Те же пяти- и девятиэтажки, те же магазины и киоски, деревья, дороги, в общем обычный жилой район города. Вскоре мы вышли к нашей цели – гостинице “Азовская”.

В холле было прилично, но не било в глаза евроремонтом и мрамором. Уютно, но не убого. Администратор нас “обрадовала”:

– Мест нет. Есть только одно место для женщины в номере с соседкой.

Валера решил устроить пока меня одну, а самому что-нибудь придумать, я, как и следовало ожидать, сопротивлялась. В этот момент мимо проходила полная немолодая женщина, работающая в этой гостинице, и, к нашему с администраторшей удивлению, поздоровалась с моим мужем.

Меня это поразило. Валера больше трех лет не ездил в Москву, а его до сих пор помнят! Возможно, этот факт повлиял на администратора, хотя она и без этого казалась довольно милой тетенькой.

– Буквально полчаса назад с вокзала нам позвонила женщина, забронировала двухместный номер, возможно, вам удастся уговорить ее взять место с подселением, а вам отдать свой номер. Она сейчас подъедет.

Лелея эту хрупкую надежду, мы расположились в холле. Нас с интересом разглядывал охранник и спускающиеся позвонить постояльцы, мы же смотрели только на дверь. Каждый раз, когда входила какая-нибудь женщина, у меня падало сердце: может это она? Я пыталась догадаться по лицу, уступит или нет. Женщины в основном шли не очень дружелюбные, такие не только своего не отдадут, но еще и твое заберут.

Валера, чтобы не упустить, пошел к стойке. Какой-то тип жгучей горной внешности звонил по телефону и не сводил с меня горящего взгляда. Я так упорно старалась его не замечать, что не заметила и женщину, которую мы ждали. Она оказалась невысокой, худенькой, немолодой, просто одетой, в платочке. Когда я догадалась, что это она и подбежала к стойке, все уже было кончено.

– Конечно, я уступлю вам свой номер, – сказала женщина, улыбаясь. – Мне всего на одну ночь, да и вообще…

Под “вообще” подразумевалось: вы такие молодые, красивые и счастливые, что просто грех не уступить вам номер. По крайней мере, именно так я это поняла.

Мы горячо поблагодарили женщину, пожелали ей здоровья и радости, поздравили с Новым годом и стали готовиться к заселению. Точнее – стали заполнять бумаги для регистрации и прочей ерунды. Потратив не меньше часа, мы, наконец, поднялись в номер.

* * *

Я была настроена оптимистично, поэтому, едва вошла в номер, обрадовалась:

– Как тут уютно!

Буквально через секунду я присмотрелась к стенам и выдохнула:

– Какой ужас…

Комнатка была небольшая, вся в оранжеватых тонах, возле двери шкаф, у окна стол, по бокам две кровати, в углу холодильник. Еще тумбочка и два стула. Когда мы вошли, номер был освещен закатным солнцем и создавал очень приятное впечатление. Вид, конечно, не первой свежести – обои в районе кроватей подклеивали, мебель не новая, но вполне чистенько и уютно. На стене вместо картины висела коробка от конфет, пустая, разумеется. На люстре висела веревочка, наводя на размышления, что тут до нас кто-то повесился. В общем, все было вполне терпимо, ужаснулась я совсем по другому поводу.

В номере были тараканы!!! Хотя это слишком слабо сказано, точнее будет сказать, что номер был в тараканах. Они сидели на стенах, дверях, потолке, бегали по полу; огромные, не пуганые, ленивые. Я мало чего в жизни боюсь, но тараканы принадлежат как раз к исключениям. Точнее, я их не столько боюсь, сколько они мне омерзительны. Меня судорога сводит при мысли, что эта гадость может меня задеть, или, упаси бог, пробежать по мне.

* * *

Когда-то давно родители морили тараканов, и спустя неделю один из выживших забрался ко мне в комнату. Я уже засыпала, когда вдруг почувствовала рядом чье-то присутствие. Открыв глаза, я увидела в нескольких сантиметрах от своей щеки огромное темное пятно на подушке, шевелящее усиками. С тех пор это стало моим самым мерзким кошмаром.

Осторожно поставив сумки, стараясь ни к чему не прикасаться, и с опаской поглядывая на потолок, я вооружилась тапочкой и устроила бой под Сталинградом, Ледовое побоище и Куликовскую битву вместе взятые. Я понимаю, что они не в чем не виноваты, но, в конце-то концов, надо же совесть иметь, гостиницу люди не для них строили, если им нравится тут жить, пусть прячутся куда-нибудь, а то вообще обнаглели.

Тараканы были одурманенные, да еще и совершенно бесстрашные. Создавалось впечатление, что они никогда не видели людей. Меня, например, совершенно не боялись. Даже наоборот, казалось, что на шум появляются новые, чтобы полюбопытствовать, что здесь происходит.

Перебив самых тупых и упрямых, мы решили куда-нибудь съездить, а пока нас не будет, открыть окна, чтобы выморозить номер. Я где-то читала, что на Руси таким образом избавлялись от подобной нечисти. Другую гостиницу мы решили пока не искать, понадеявшись, что наш метод сработает.

Мы поехали на Красную площадь.

Я уже немного освоилась в метро и даже вспомнила о сувенирах, которые хотела, как типичная туристка, приобрести здесь для своих родных. Но ничего путевого не попадалось, все то же самое, что у нас, только дороже.

На улице уже стемнело, еще не ночь, но уже сумерки, но видно все было очень хорошо. Каждый дом, каждое строение перед праздником считало своим долгом украсить себя огнями. Везде стояли елки, Деды Морозы, в метро висели стрелочки-указатели на кремлевскую елку. Все дышало праздником. Много людей, улыбающихся лиц, в одном из переходов мы довольно долго шли за немцами, слушая, как уверенно они разговаривают на непривычном уху языке. Вообще, меня так усиленно пугали массами народа, блуждающего по Москве, что я была готова к чему угодно. По правде же народу оказалось не так много, как я рассчитывала, и я поняла, что после китайского вещевого рынка мне уже ничего не страшно. Тем более в Москве, в отличие от рынка, все ходили на моей скорости, довольно быстро, а не по черепашьи, что меня всегда раздражало у китайцев. В метро главным было не выбиваться из ритма, идти со своим потоком и это меня вполне устраивало. Только очень раздражали тетечки, которые, сойдя с эскалатора, долго думали, куда им двигаться дальше. Ладно бы отошли хоть метра на два и думали себе, а иначе лентой выносило прямо на них и приходилось либо отпрыгивать в сторону, либо в них врезаться.

Погода была сырой и промозглой, но мороза не чувствовалось. Под ногами хлюпала снежная мокрая грязная каша, и я подумала, что не зря взяла с собой в поездку крем для обуви.

* * *

Выйдя из метро, мы устремились туда же, куда основной поток людей – в довольно узенькую арку.

Еще на подходе к ней мы услышали церковное пение. Когда я слышу звон колоколов, это невольно настраивает меня на благостный лад. И теперь, от музыки голосов, моя душа тоже слегка приподнялась. И так и не успела опуститься.

Мы вошли на площадь, и я увидела на расстоянии, показавшемся мне огромном, выступающую из тумана и темноты, абсолютно нереальную Спасскую башню. Сказочно светилась кремлевская стена, храм Василия Блаженного, под моими ногами ощущался не асфальт, а брусчатка, камни, которые были свидетелями всех самых важных событий в нашей стране. По этим булыжникам шла история, а теперь шагала я.

Вокруг меня и во мне раздавалось церковное пение, я шла, не ощущая себя, я чувствовала себя в нереальном, фантастическом мире, в сказке. Я не могла сравнить свое ощущение даже со сном, самые мои прекрасные сны блекли по сравнению с тем, что сейчас происходило со мной. Меня не было, я растворилась в этом всем, я принимала мир всеми своими органами чувств; еще бы чуть-чуть и я взлетела. Даже если кто-нибудь специально готовил бы эту сцену, мое первое посещение Красной площади, то все равно не смог бы сделать лучше.

Наверное, так получилось еще и потому, что где-то в глубине души я все-таки не верила, не доходило до меня, что мы в Москве. Мы куда-то ехали на поезде, мы где-то вышли, но то, что это та самая Москва, которую я с детства видела по телевизору, не укладывалось в моем сознании. Красная площадь на экране и то место, куда мы приехали, были для меня абсолютно разными вещами. И только сейчас до меня вдруг дошло, что я в столице, дошло так, что потрясло до основания. Теперь я знаю, что если когда-нибудь у меня на душе станет плохо, я достану свой неприкосновенный запас из памяти, вот это вот воспоминание, и буду жить им, если больше будет нечем. Память о радости – тоже радость.

Мы сфотографировались и когда проявили снимки, то увидели, что видок у нас в тот вечер был абсолютно потусторонний, как у наркоманов. Сильные впечатления – кайф особого рода, в этом открытии я не нова.

* * *

Часа через два, успев продрогнуть и прийти в себя, мы отправились в ГУМ. Самой поражающей воображение вещью там были цены. Вообще, довольно интересно, но не настолько, чтобы признать ГУМ лучшим магазином из всех, мною виденных. Мне больше по сердцу Никитинские ряды или Торговый центр в Челябинске; сверкает также, а цены приятнее. Может быть, я патриотка.

Мы пошарахались по магазину, покидали монетки в фонтан, сфотографировались возле него и поехали домой. Вообще, мы делали все то, что обычно ждут от провинциальных туристов: фотографировались на Красной площади, бросали монетки, собирались сходить на Арбат и в Третьяковку. Иногда приятно вести себя стандартно, да и вообще, что мы еще могли успеть сделать в Москве за такое короткое время?

Перед гостиницей еще заехали в одну пиццерию, где по Валериным предположениям должны были кормить хорошей пиццей. Наши ожидания были вознаграждены, мы наелись пиццы и взяли с собой. Вообще, путешествия хороши еще и тем, что не надо готовить, ходишь себе, сколько хочешь, проголодался, купил, съел и опять никаких забот.

В итоге в гостиницу мы, наконец, попали уже довольно поздно. Настолько поздно, что уже не могли поехать искать другую. А надо бы. Тараканам очень понравился свежий воздух. На втором и третьем этажах гостиницы вели капитальный ремонт, там воняло краской, возможно, что вдобавок и специально травили всякую живность, поэтому тараканы очень обрадовались, когда хоть кто-то додумался проветрить помещение. Такое ощущение, что они сползлись к нам со всей гостиницы.

– Как они еще только холодильник не унесли? – спросила я задумчиво.

– Он пока пустой. Вот положим туда что-нибудь, унесут, – не менее задумчиво ответил мой муж.

Я снова схватилась за тапочек. Тараканы в этот раз были пошустрее, может отдышались, может уже поняли, с кем имеют дело. Примерно через час оставшиеся в живых решили все-таки убраться от греха подальше и только изредка выползали на разведку, – может мы уже подобрели?

Валера утверждал, что раньше, когда он тут жил, такого кошмара не было, иначе бы он меня сюда не потащил. Спать решили ложиться, не выключая свет, мне казалось, что в темноте они вообще нас затопчут.

От недосыпа и сквозняка в поезде я слегка простыла, лучшим лекарством было хорошенько выспаться, но этого мне было не дано. С периодом максимум в полчаса я вскакивала, хватала тапочек и убивала очередного паразита, ползущего по направлению к моей кровати. “Ну как можно быть такими тупыми? – возмущалась я. – Как только этот вид в процессе эволюции не исчез? Бью их, бью, а до них все не доходит, что пространство вокруг моей кровати – запретная зона”.

Валера, уж на что невозмутимый человек, и ему мой азарт передался. Никогда не боялся тараканов, а тут тоже стал в ужасе вскакивать, хвататься за тапок и лупить по стенам. В общем, ночка у нас была еще та. К утру мы приняли твердое решение ехать искать другую гостиницу. У нас было время для раздумий до полудня, потом надо было продлять или съезжать.

Едва рассвело, мы поехали в ближайшую, тоже вроде недорогую гостиницу.

моя милиция меня бережет…

Приключения начались сразу в метро. Не успели мы вытащить карту, нас подозвал молоденький милиционер. На станции было пусто, ему скучно, поэтому мы не удивились такому вниманию. Проверив документы, он приложил руку к козырьку:

– Доброго пути!

Гостиницу мы искали долго. Какие-то типы в костюмах охранной обслуги направили нас в противоположную сторону; у них, наверное, это привычная шутка: издевательство над иногородними. Но и попав в гостиницу, мы не обрадовались. Выглядела она не лучше нашей, а цена за одно место была больше, чем мы платили за два. Чтобы поселиться здесь, надо было отказаться от возможных покупок и потуже затянуть пояса.

– Давай мы тебя здесь поселим, а я там останусь, – предложил Валера.

– Ты что, я от страха с ума сойду. Привяжется еще кто-нибудь.

Делать было нечего, близилось двенадцать часов, и мы решили пока вернуться и продлить свое жительство в “Азовской”. А за сутки подыскать что-нибудь еще.

Номер наш был 402 б, с одной входной дверью, общим туалетом, раковиной и душем с соседями. Кстати, в соседи нам достались те самые горцы, один из которых прожигал меня в холле взглядом. Надо отдать им должное – вели они себя совершенно мирно, ванную долго не занимали, к нам туда не ломились, взглядов больше горящих не кидали, в общем, грех жаловаться.

Честно говоря, один раз получилось даже наоборот, это я ломилась в ванную, когда там был кто-то из горцев. Я дернула за ручку, а он в это время выходил. Я покраснела:

– Извините.

– Извиняю.

Больше мы с ними никак не общались. Правда, график у них был странноватый. Утром тишина, а вечером, часов в десять, звенел будильник, и начиналась бурная жизнь. Крича что-то по своему, они перемещались из номера в номер (такое ощущение, что полгостиницы занимали их люди), потом к ним приезжали друзья на джипах, они начинали суетиться, собираться, в конце концов хлопали дверцы машин, они уезжали и наступала тишина. Чем они занимались, я так и не выяснила. Главное, что они нам не мешали. Точнее, если даже и мешали, то уж во всяком случае, меньше тараканов.

Вернувшись в свой номер, мы заметили, что тараканов заметно поубавилось, а те, что были, опрометью кинулись прятаться. Это нас заметно утешило. Также мы обнаружили следы уборки. Мерзкий хрустящий налет на ковре, состоящий из убитых насекомых, исчез. Мы продлили свою регистрацию и отправились в путь.

В холле нас остановил охранник-милиционер и попросил предъявить документы. Наверное, сменился и теперь запоминает новых постояльцев. Внимательно прочитал и молча вернул. Надо сказать, что прописаны мы оба не в Челябинске, где проживаем, а в Челябинской области. Так уж вышло по ряду причин. Обычно об этом как-то и не вспоминаешь, но здесь, в Москве, видя свои документы в чужих руках, было неприятно думать, что нас принимают за какую-то глушь. Если бы я жила в деревне, я бы не стеснялась этого и не стыдилась, но на деревенскую я не похожа (у них имидж другой) и живу в городе, а всякие посторонние люди могли подумать, что я только строю из себя городскую. Мелочь, а неприятно.

Или, как выразился Валера:

– Они Челябинск-то считают дырой, а тут еще и не сама дыра, а еще дырее – область.

А вообще-то это всё, конечно, болезненное самолюбие и мнительность, не спорю. Надо жить проще. И к людям относиться в зависимости от того, что они из себя представляют, а не от того, что изменить не в силах; пол, например, возраст, национальность, место рождения. (Вот бы еще все так думали).

Мы решили начать свой путь с Останкинской телебашни. На лифте покататься, в ресторан “Седьмое небо” сходить. Однако далеко не ушли.

* * *

Неподалеку от выхода из метро стояли два милиционера. Заметив нас, они поманили пальчиком. Мы подошли.

– Ваши документы! – потребовал милиционер с ядовито голубыми глазами.

Надо сказать, что обращался он к моему мужу. Меня он словно не заметил.

– Какие-то мы сегодня подозрительные, уже третий раз останавливают, – улыбнулась я.

Милиционер не ответил, только пристально посмотрел.

Валера вытащил паспорт, бумаги из гостиницы и передал их стражу порядка.

Никогда бы не подумала, что на прочтение паспорта необходимо столько времени. У меня возникло ощущение, что милиционер заучивал данные наизусть.

– Валерий Петрович, а где ваша вторая фотография? В двадцать пять лет надо вклеивать новую, – нашел он, наконец, к чему придраться.

– Паспорт этот я получал уже после двадцати пяти, видите, наклеено на второй странице, – невозмутимо объяснил мой супруг.

Страж порядка продолжал мусолить бумаги, время от времени поглядывая на нас.

– Что-то вы мне не нравитесь, бледные очень. Вы случайно не наркоманы?

От дикости подобного предположения я рассмеялась:

– Нет, конечно! Просто я простыла, да еще не выспались.

Милиционер еще чуть-чуть, примерно с полчаса, покрутил Валерины документы, и тут влезла я:

– А мои документы надо?

– Надо.

Изучение моего паспорта продолжался примерно столько же, сколько и Валериного. Наконец милиционер закончил просмотр и торжествующе спросил:

– А где ваша вторая фотография, Елена Владимировна?

Черт, я же совсем забыла, что мне уже тоже двадцать пять исполнилось. Да и про фотографию, честно говоря, не в курсе была до сегодняшнего дня.

– Вот здесь, – для меня открыли последнюю страницу паспорта с текстом, набранным мелким шрифтом, – черным по белому написано, что гражданин обязан по достижении двадцатипятилетнего возраста вклеить вторую фотографию.

– Я не знала просто, даже не помню, читала ли я эти правила. Уже столько времени прошло, с тех пор как паспорт получила, – пыталась оправдаться я.

– Раз не вклеили, значит, паспорт не действительный. Значит, вы без документов ходите, Елена Владимировна.

А что же теперь делать?

– А ничего. Штраф платить и домой возвращаться. Паспорт я у вас конфискую, а новый вам только в вашем Челябинске могут выдать. Сейчас машину вызовем, отвезем вас в дежурку. Там штраф заплатите, – приятно улыбаясь, произнес милиционер и бодро обратился к моему мужу: – Так что забираем мы вашу жену, Валерий Петрович.

– Вы что, серьезно? – не поверила я.

– Да уж куда серьезнее, – с милиционера разом слетело наигранное веселье, в глазах полыхнуло едва скрываемое бешенство. – Вы же нарушители закона. Еще надо выяснить, как это вы умудрились билеты купить на поезд и в гостинице поселиться с таким паспортом. Сейчас машина подойдет, увезет вас, посидите в “обезьяннике” часика три, а оттуда на поезд и в свой Челябинск.

Я все еще не могла поверить.

– А вы чего ждете, Валерий Петрович? В машину вас никто не возьмет, так что добирайтесь пока своим ходом. Как раз пока доберетесь, и вашу супругу туда привезут, – прорезался вдруг голос у второго милиционера, татаристой внешности.

И защитники закона, прихватив с собой мой паспорт, отошли в сторону; ловить очередных несчастных.

Простояв минут пятнадцать и слегка озябнув (место было на самом ветру), мы решили снова подойти к гражданинам начальникам и выяснить, когда же, наконец, прибудет машина.

– Ждите.

– А сколько штраф будет? – спросил Валера.

– А мы не знаем, – издевательски усмехнулся бешеный, тот, что был с ядовито голубыми глазами.

Я не выдержала:

– Первый день в милиции работаете, не знаете, такие наивные…

– Да, первый день, наивные, – продолжал издеваться бешеный, – А все-таки, чего это вы такие бледные? Может вас на наркоманию проверить?

Я возмутилась.

– Я же вам сказала, что не выспались мы, да еще простыли.

– И кто это вам спать не давал? – он смотрел на меня так, как будто не верил ни одному моему слову.

– Мы в поезде в плацкарте ехали, там шумно было, дети кричали.

– Вы что, только с поезда? А я думал, вы раньше приехали.

– Мы вчера приехали, но сегодня нам спать тараканы в гостинице не давали. Вы бы сами посмотрели. Если не верите, езжайте, проверьте. Их там полно, мы всю ночь с ними сражались.

– Мы за гостиницы не отвечаем, чего вы нам жалуетесь, это по другому ведомству. А у вас значит, в Челябинске тараканов нет?

– У меня дома нет, – ответила я решительно.

У нас были муравьи, они пришли и выжили тараканов, и теперь я никак не могла от них избавиться. Остался, правда, один несчастный, жил у нас в ящике для инструментов вместе с молотком, пилой и гвоздями, но мы его не трогали, он и так был какой-то запуганный. Разумеется, милиционеру я об этом докладывать не собиралась.

Милиционер не ответил, но в глазах его ясно читалось: “Так зачем же вы сюда приехали? Никто вас сюда не звал, езжайте в свой Челябинск и сидите там, без тараканов”.

– Все-таки вы мне не нравитесь. Может, все-таки употребляете наркотики? Бледность у вас какая-то…

– Нет, не употребляем, – я начинала его ненавидеть. Я понимала, что в его власти отправить нас на экспертизу, задержать на трое или пятнадцать суток, а если нас или хотя бы одного из нас задержат, то всё; плакал наш Новый год и все планы. У самого рожа – кровь с молоком, пузо – не обхватишь, кушает, наверное, хорошо, здоровье бережет, себя любит, а людей презирает. Ненавижу таких!

– А куда вы шли? – поинтересовался второй милиционер. Плотностью он был похож на первого, только карий. И продолжил с гаденькой улыбочкой, – наверное, хотели на Останкинской башне побывать? В ресторан сходить?

– Да, хотели.

Милиционеры переглянулись с таким видом, как будто одновременно подумали: “Какие наивные!”.

– Ну ладно, вы болеете, а с мужем что? Он-то отчего такой бледный? – продолжал допрос бешеный милиционер.

– Вкалывал как проклятый на заводе, чтобы деньги на эту поездку заработать, – я сжала зубы, чтобы не сказать того, что хотела: “Посмотрела бы я на тебя, если бы ты на этом заводе хоть месяц попахал. Такой бы рожи ты там не наел. Да только такие как ты не идут туда, где работать надо”.

Валера почувствовал, что я сейчас сорвусь и, улыбнувшись, решил разрядить обстановку:

– Пора отделяться. Челябу столицей сделать, а если кто к нам приедет, тоже гонять по всяким регистрациям, к бумажкам цепляться.

– Да, столица Родины, называется. Как будто в чужую страну приехали. Знали бы, как тут гостей встречают, – подхватила я. Голос у меня дрожал. Я чуть не ревела от обиды и злости, от своей беспомощности.

– Ты про это напишешь! – осенило Валеру, – Ты про это напишешь книжку, новую повесть. Можно даже именно про этот случай в какую-нибудь газету написать.

– Точно! – обрадовалась я. На душе у меня сразу полегчало. Все-таки не зря я вышла замуж именно за своего мужа, он у меня умничка (бывает, когда хочет). Вот и сейчас успел снять крышку, предотвратил взрыв. – Я напишу об этом в газеты, может даже в центральные.

– Это какое отделение, останкинское? – спросила я у милиции.

– Да.

– Ну вот, так и напишу, какие хорошие люди в этом отделении работают, как с приезжими ласково обращаются.

Мы стояли неподалеку от стражей порядка и весь наш разговор, они, разумеется, слышали. Я очень сильно сомневаюсь, что их это напугало, да и в сущности, что они не так сделали? Официально это мы закон нарушили, а не они.

Мы подождали машину еще минут десять, затем бешеный милиционер торжественно произнес:

– Елена Владимировна!

Я обернулась:

– Да?

Они оба улыбались, но нельзя сказать, что их физиономии стали от этого привлекательнее.

– Держите свой паспорт, так и быть. На первый раз прощаем. Но смотрите, больше не попадайтесь. И вообще советуем вам сейчас все-таки собраться и вернуться в Челябинск. С такими документами долго не проходишь. Вы долго собирались в Москве пробыть?

– До первого января, – растерянно ответила я, забирая свой паспорт, с которым уже успела проститься.

Милиционеры огорченно помотали головами:

Ого! Долго еще. Ну ладно, желаем вам больше не попадаться!

Видимо, они, наконец, поняли, что денег с нас не выжмешь и решили поэтому поиграть в добряков. Позднее, уже дома, я узнала сумму штрафа. Она меня шокировала. Она равнялась 8 рублям с копейками. И это из-за такой ерунды мы столько пережили и простояли час на ледяном ветру?..

Еще не придя в себя, мы пошли вперед по дороге и только через некоторое время заметили, что неизвестно куда направляемся. На Останкино идти желания уже не было, да и туман поднялся, что там разглядишь. Мы решили перенести посещение телебашни на другой день, и вернулись назад в метро.

Чтобы избежать повторения таких инцидентов в дальнейшем, мы разработали план действий. Если видим милицию, сразу делаем вид, что друг друга не знаем. Если Валеру останавливают, я прохожу мимо. Дело в том, что привязывались обычно к Валере, а на меня как-то не обращали внимания. У него-то документы в порядке, но он мог подвести меня.

Раз уж для посещений этот день оказался не подходящим, мы решили отправиться за покупками. Поехали было в “Лужники”, но они оказались закрыты в связи с праздниками. Пришлось ехать на вещевой рынок “Динамо”. Подобрали там неплохую рубашку Валере и сувениры родным. Вообще-то такую рубашку можно было купить и у нас, но, во-первых, Валеру у нас на рынок не вытащишь, а во-вторых, все-таки московская память будет. Для моего мужа это очень важно.

Когда ходили по крытому рынку, случайно попали в отдел верхней одежды. Цены там были как в ГУМе, вдобавок на нас накинулась женщина и принялась оттирать неизвестно чем смоченной тряпочкой рукав Валериной куртки.

– Это средство восстанавливает кожу, вот смотрите!

Мы с трудом от нее отвязались. Валере давно уже пора новую куртку покупать, а не эту восстанавливать, но убедить его в этом я пока не смогла.

Вспомнили про автобусные экскурсии, – почему бы не сегодня?

По пути на вокзал нас снова остановил милиционер. Мы все продумали, кроме того, что входим в метро по одной карточке. Было бы, по меньшей мере, подозрительно, если бы я, после того как Валеру остановили, прошла мимо, особенно после того, как он мне передал свою карту. Еще бы обыск устроили, не дай бог. По одной карте незнакомые люди не ходят. Мне, в принципе, скрывать нечего, кроме денег, а вдруг бы в милиции их отобрали? Я уже всего от них ожидала. В общем, моего мужа остановили, и я остановилась вместе с ним. Но за своим паспортом лезть не спешила. Проверив Валерины документы, милиционер отдал честь и отпустил нас с миром. Мною он даже не заинтересовался. Пронесло!..

Приехав на площадь трех вокзалов, мы обнаружили обмороженного парня на прежнем месте и узнали, что “автобус вот-вот подойдет”.

“Вот-вот” на самом деле длилось около часа. Мы прогулялись по близлежащим магазинам, перекусили, и от нечего делать стали наблюдать за странным мужиком, который изображал из себя Деда Мороза и приставал к прохожим, пытаясь всучить им какие-то коробки и мелкую бытовую технику. Внешне он никак не смахивал на доброго сказочного дедушку, обычный мужичок в кепочке, вместо мешка с подарками в его руках была авоська.

Одному из парней крупно повезло – он получил почти все содержимое сумки. Призер громко радовался и от души улыбался. Со следующей женщиной “Дед-Мороз” беседовал гораздо дольше, и отошла она от него в итоге с очень необычным выражением лица. Как будто пыталась понять – радоваться ей или плакать. Через полчаса снова появился “призер”. Он забрал авоську, переложил в нее свои “подарки” и, сменив напарника, сам стал приставать к людям. Видимо, новый подвид “лохотронщиков”.

Перед экскурсией я решила посетить одно не очень увлекательное заведение. На площади стояла кабинка экологически чистого перевозного туалета. Угрюмая нерусская женщина продавала билеты. Могу сказать только одно – ничего омерзительнее я в жизни не встречала! Почти доверху полный бак, переливающийся и с мерзким хлюпающим звуком качающийся при каждом шаге – зрелище не для слабонервных.

* * *

Наконец появился автобус. Зазывала решил вознаградить наше терпение и посоветовал занимать места справа, у широких окон. Кое-какой народ насобирался за время нашего ожидания, с наличием же автобуса дело пошло еще быстрей, поэтому не прошло и получаса, как мы уже ехали по Москве, слушая рассказ гида.

Гидом у нас была худощавая женщина с вытянутым лицом в кепке, по всей вероятности, усталая и не очень довольная жизнью. С ее манерой говорить ей светила неплохая карьера ди-джея на радио или исполнителя рэпа. Она вываливала на нас потоки информации, не обращая абсолютно никакого внимания на то, усваиваем мы ее или не успеваем.

– Посмотрите налево. Сейчас мы увидим знаменитый дом, который в итоге забрало военное министерство. Это исторический памятник, а они используют его для своих нужд.

Все усиленно тянулись налево, автобус мимо чего-то проносился, а гид уже тараторила об очередном шедевре. О качестве лекции можно сделать вывод по такому факту. Мне казалось, что нам рассказывали о том, что Красная площадь раньше была белой, и каждый въезжающий в Москву по указу какого-то князя был обязан привозить белые камни. А Красной называлась потому что красивая, и только в советские времена приобрела действительно красный цвет. Валера же утверждал, что ничего подобного нам никто не говорил. Мы на эту тему долго спорили. Честно говоря, я сама не была до конца уверена, слышала ли я все это на самом деле или мне померещилось.

Как я успела понять, наша гидша питала неизъяснимое пристрастие к купечеству и купеческим домам. Я в отличии от нее не находила ничего привлекательного в этих самодовольных домиках с маленькими, словно заплывшими жиром окошками, а о том, о чем мне хотелось узнать, никто ничего не рассказывал. Единственное, что я запомнила твердо, так это то, что военные прибрали к рукам почти все сколько-нибудь интересные дома и что Лужков молодец и много сделал для города. Хотя, что конкретно, я не запомнила.

Несмотря на усилия гидши, кое-что интересное увидеть и услышать нам все же удалось.

Мы проезжали мимо посольского городка, застроенного симпатичными дворцами. Нам объяснили, что каждый такой домик посольская семья вынуждена делить на две семьи. Показали дом, специально выстроенный для богачей, напротив посольского комплекса, и посетовали на то, что тут никто не хочет селиться, хотя метро рядом. Хотя вообще-то тут такие цены на квартиры, что тот, кто в состоянии их купить, вряд ли ездит на метро.

Нам показали скромный по нынешним меркам бывший дом Горбачева и здание, в котором жил и работал Сталин. Мы посмотрели на окна квартиры Брежнева и услышали как шикарно там внутри.

Проезжая по огромной, никак не кончающейся улице Мясницкой, мы узнали, что это деловая улица – сейчас тут почти не осталось жилых домов, а оставшиеся выселяются. Одни офисы. В это трудно было поверить, а еще большие сомнения у меня возникли в том, что люд, наполняющий эти конторы, что-нибудь сам производит.

Бесчисленность людей, занятых непыльной работой и собранных в одном месте, поразила Валерино воображение:

– Сколько же буржуев на нашу голову!

Вдоль одной из улиц на обочине стояли тумбы, а на них – люди в масках. Они махали руками проезжающим машинам.

– Это реклама дубленок на Никитинском, – объяснила гид. – В день они получают сто рублей, за ночь – двести.

В этот момент мы проезжали мимо крокодила в сияющем кожей оранжевом пальто, приплясывающего на своей тумбе.

– Если хотите, можете подзаработать. У них всегда есть вакансии! – пошутила гид.

Валеру ошеломила цена:

– Всё, остаемся здесь! Я пойду сюда работать! Это сколько же в месяц получается? Девять штук, что ли, если не спать?

– Посмотри на этого, – постаралась отрезвить я мужа.

Парень в костюме Деда Мороза был без маски. Такой же толстый как все (наверное, под кожаное пальто он надел тулуп) он так криво и замученно улыбался и так слабо махал рукой, что казалось, вот-вот упадет на дорогу.

Но пример несчастного не убедил моего мужа, и Валера еще несколько дней пытался подсчитать возможные доходы, вычитая расходы на еду и гостиницу.

* * *

Меня в этой поездке больше всего поразили не цены за номер в престижных гостиницах, которые с гордостью и превосходством называла нам наша гидша (что-то в районе от 200 долларов в сутки, гидша так гордилась ими, как будто придумала их сама или, по крайней мере, это сделал ее близкий родственник), а светящиеся деревья на Новом Арбате.

Даже днем, даже вблизи казалось, что это само дерево расцвело и светится тысячью своих цветочков. В этом году так украсили всего три дерева, в прошлом была целая улица. Вообще, оказывается, в городе каждый год проводится конкурс на самый красивый дом, самое лучшее украшение к празднику, еще и поэтому все так стараются.

Около многих магазинов, ресторанов и серьезных контор стояли красивые искусственные елки.

– Летом они выставляют пальмы, – объяснила гидша. – Лужков обязал фирмы заняться озеленением улиц, вот они и выкрутились. Вытаскивают пальму в тяжелой кадке или на цепи, чтобы не украли, а на ночь убирают.

Закончилась наша экскурсия на Воробьевых горах. Там нас высадили и разрешили прогуляться, полюбоваться городом. Был небольшой туман и сумерки, но все равно вид был потрясающий. Для меня самым ярким впечатлением стала вышка, стоящая неподалеку. Я просто не могла себе представить человека, который по доброй воле полезет на такую высоту. Я глядела снизу и сбоку, и то у меня голова кружилась.

Неподалеку от нас веселилась компания французов. Они пили шампанское и не обращали ни на кого и ни на что внимания. Почему-то в Москве именно эта нация попадалась нам чаще всего (не считая, конечно, русских и союзных).

Напугав нас тем, что Красная площадь в Новогоднюю ночь будет закрыта (там собирались веселиться депутаты), свою экскурсионную речь гидша завершила напутствием, сказанным далеко не душевным тоном:

– Желаем вам полюбить нашу Москву. Не мусорить, не пачкать, поберечь наш город.

Мне показалось, что можно было не так сильно подчеркивать, что мы в Москве только гости. Причем не очень званые.

Наступил вечер, и мы решили, наконец, вернуться в гостиницу. После встречи с останкинскими стражами порядка Валера снял белый шарфик, который я ему подарила, убежденный, что именно в нем причина нашей подозрительности. Я была с ним не согласна, так как видела москвичей в белых шарфах, дело было не в нем.

Просто у моего мужа не привычная Москве манера одеваться – шапку (всю захватанную и приобретшую от этого не очень благородный лоск) он напяливает до самых глаз, куртку застегивает на одну треть, вся рубашка и джемпер спереди хорошо видны. Если учесть, что джемпер с очень открытым воротом и рубашка никогда не застегнута на верхнюю пуговку, то смотрится это довольно расхристанно, как будто он только что вылетел из какой-то драки. Вдобавок ко всему мой муж на манер иностранных шпионов поднимает воротник.

Сняв шарф, который я ему купила, чтобы прикрыть все это безобразие на груди, мой супруг посчитал себя в безопасности. Не тут-то было.

В метро нас снова остановил милиционер. Точнее не нас, а одного Валеру. Я с толпой прошла мимо, сделав вид, что не знакома с этим подозрительным типом. От того, что я оказалась права и причина была не в шарфике, мне легче не стало. Волнуясь, я ходила по перрону; то в одну сторону с толпой выходящих от поездов, то, с другой толпой – обратно. Мужа все не было. Стоять я боялась, не хотела привлекать внимания.

Ко мне привязался какой-то солидный старик:

– Вы не скажете, как проехать к Храму Христа Спасителя?

Я честно ответила, что не знаю. Трудно было мою растерянность и испуг принять за высокомерие, но старик очень хотел, и у него получилось. Он удалился от меня, ворча под нос что-то очень нелестное по адресу охамевших москвичей.

Я сходила с ума. Валеры не было уже пятнадцать минут. То место, где стоял задержавший Валеру милиционер, долго пустовало, потом страж порядка появился снова, но моего супруга с ним уже не было! А что если его задержат? Если увезут в КПЗ? Что я буду делать? Где его искать?

Еще через пару минут я твердо решила идти сдаваться. Пусть лучше меня оштрафуют, но мужа я там отвоюю. Я не сомневалась, что если Валеру снова заподозрят в наркомании или еще чем-нибудь нехорошем, он только фыркнет и оскорбленно замкнется в себе, даже не подумав убедить милицию в своей невиновности. Доказывать, что кто-то не верблюд, всегда было моей прерогативой.

Только я решительно направилась к лестнице, как увидела выплывающего навстречу моего суженого. Оказывается, его увели в дежурку и пытались доказать, что регистрация неправильная. Будто бы гостиницы не имеют права регистрировать приезжих.

– Подумали, что я лох, деньги из меня выжимали. Посадили в коридоре и время от времени спрашивали загадочно: “Ну, так что будем делать?” В конце концов, я не выдержал и говорю: “Вы что думаете, я законов не знаю? Я гражданин России, я в свою столицу приехал, не из чужой страны”. Там за решеткой бомж сидел, говорит мне: “А я вообще москвич, а меня уже какой раз сажают”. Я ему говорю: “Сам такое заслужил. Жил бы нормально, не сажали бы”.

В общем, наша доблестная милиция в итоге минут через пятнадцать поняла то, что я поняла только недавно: на моего супруга где сядешь, там и слезешь. Денег они так и не увидели, и надежды их увидеть так и не появилось, поэтому, в конце концов, отпустили.

А мы решили, что Валера теперь будет снимать шапку и, наконец, нормально расправит воротник. Сразу так и сделали. И Валера за одну минуту из подозрительнейшей личности превратился в приятного молодого человека с открытым лицом и располагающей улыбкой, возможно, москвича. Это подействовало, и больше нас милиция в упор не замечала.

* * *

По дороге к гостинице нам встретилась очень странная женщина. Я видела ее не в первый раз, она всегда со всеми здоровалась, и с нами тоже. В этот раз она стояла возле мусорного бака, просто стояла, ничего не делая. Она была без шапки и вообще без верхней одежды, в розовом гипюровом платье, сквозь которое просвечивала зеленая кофта. На голые ноги были надеты красные носки, а поверх них – босоножки. Она стояла на снегу, и казалось, что ей не холодно. Вообще, несмотря на странный наряд, она производила впечатление аккуратности, чувствовалась продуманность. На бомжиху или алкоголичку она тоже не походила, одежда чистая, не рваная, просто тихая сумасшедшая, которой хочется быть красивой и у которой об этом несколько непривычные понятия. Я подумала, что все-таки Москва отличается от провинции, здесь и дурачки какие-то культурные, а у нас дикие. Эти босоножки на снегу долго не выходили у меня из головы.

Кстати про обувь. Накануне я была поражена, обнаружив, что наши ботинки не надо мыть. Обувь чистая! Мы месили грязную снежную кашу на дорогах, а пришли в гостиницу, обсохли – ни пятнышка! У меня это не укладывалось в голове – в Челябинске на пять минут из дома выйдешь даже в сухую погоду, потом все равно обувь мыть надо – не грязь, так пыль. А здесь целый день по городу шатаешься – и ничего! Даже подошвы сияют чистотой. А москвичи еще жалуются, что Москва – грязный город. Пожили бы у нас…

На следующий день, двадцать девятого декабря, мы решили сделать две вещи – посетить Третьяковскую галерею и воплотить мою мечту детства в жизнь – побывать на московском птичьем рынке.

Начать решили с рынка. Москвичку, давшую в поезде свой телефон, мы беспокоить не стали. Дорогу нам объяснила администратор в гостинице. На метро, на метро, а потом еще на троллейбусе.

Мы первый раз ехали на московском троллейбусе, у них тут даже абонементы особенные оказались. В салоне висели интересные объявления. Народ пытались заманить в троллейбусные водители, зарплату обещали порядочную, специальный санаторий, отпуск большой, отдых на море, различные льготы и тому подобное. Несмотря на все это, никто туда почему-то не рвался, и вообще, кроме моего супруга, я не заметила заинтересовавшихся. Все-таки провинция здорово отличается от столицы. У нас бы за такое место бой разыгрался, конкуренция, а здесь даром не надо.

У птичьего рынка был не летный день. Народ все равно присутствовал, но, разумеется, не так, как в выходные.

У меня давняя мечта завести собаку. Собак я вообще-то всю жизнь держала, но в основном брала их то из жалости, то еще из каких причин. В этот раз я твердо решила не поддаваться искушениям и завести строго такую, какую хочу. Маленькую, рыженькую, пушистую, похожую на лисичку девочку-щеночка с шелковистой шерсткой и большими стоячими ушами. Не обязательно породистого, главное к душе. Таких в этот день на рынке не было. В Челябинске, как я успела убедиться, подобных щенков вообще нет (по крайней мере, их не продают – я живу в двух шагах от местного птичьего рынка и время от времени проверяю). Была надежда на Москву.

В одной из коробок сидел очень хорошенький щенок. Маленький, пушистый, похожий на лисичку, со стоячими ушками и шелковистой шерсткой. Но мальчик. И белый. Я машинально погладила его и спросила, нет ли таких же, но рыженьких девочек. Щенок тут же проснулся, умилился мордочкой, прижал ушки и лизнул меня в ладонь. У меня дрогнуло сердце; может ничего, что он не рыжий? В этот момент мне ответили, что рыжих нет, этот последний, отдают совсем дешево – за тысячу двести. Услышав цену, я слегка отрезвела, но все равно долго не могла забыть ласкового малыша. Попасть ко мне в сердце очень просто, особенно если ты собака и если такая маленькая прелесть. Но такие зверские цены!..

Если бы заветные мечты слишком быстро исполнялись, то они бы не были заветными мечтами, поэтому я не так сильно расстроилась, что не купила собаку, как могла бы. И когда мы поехали в Третьяковку, я не рвала на себе волосы и не посыпала голову пеплом. Тем более у меня еще была надежда на московский вариант “Из рук в руки”.

В поисках Третьяковки мы набрели на очередную закусочную, где немного подзаправились хот-догами и чебуреками. Вообще у меня сложилось впечатление, что в Москве все закусочные – стоячие. И все на нерусский манер. Даже пельмени приходится есть стоя и с кетчупом. Я, например, больше люблю с маслом и со сметаной. И, разумеется, сидя.

Перекусив, мы решили спросить дорогу у кого-нибудь из аборигенов. Выбор пал на худенького подростка, изображающего из себя живой стенд. На нем бутербродом была одета реклама о некоем ломбарде, предлагающем хорошие проценты. Мальчик стоял на углу и возможно, мы были не первые, кто обратился к нему с вопросом. Возможно, он устал и замерз, возможно, хотел кушать, но факт в том, что такого ненавидящего взгляда я еще не видела.

– Ничего не знаю, – процедил он сквозь зубы. На губах его играла улыбочка, похожая на оскал.

Я поспешно отошла, чтобы не услышать от этого юного создания чего-нибудь похуже. Третьяковка в итоге нашлась с помощью женщины, продающей чебуреки.

Скажу сразу: если бы мы превосходное выдержанное вино пили гранеными стаканами, было бы и то не так обидно. Но посмотреть Третьяковку за один день – это просто варварство какое-то!

Мы бегали как савраски, время от времени переводя дух на любезно расставленных по залам диванчиках, и с одной стороны насмотрелись так, что я себя ощущала доверху полным сосудом (боялась наклониться, чтобы через край не выплеснуть), с другой – толком мало чего разглядели. Особенно было жаль, что по первым залам мало походили. Если бы я знала, что дальше будет современное искусство, я бы не так торопилась.

Ходили мы дикарями, без гида и кассеты, поэтому впечатления остались абсолютно непредвзятые. Вообще, мне кажется, что люди не только для того ходят на выставки и концерты, чтобы отдохнуть и развлечься, но и чтобы лучше понять себя. Можно до самой смерти изучать собственную личность, но так до конца и не выяснить, что ты за человек. Что нравится, что вызывает аллергию, почему от этого екает сердце, а от другого ничего, только холодно. Человек устроен не менее интересно, чем окружающий мир. Можно изучать жизнь, чтобы узнать себя, а можно и наоборот.

Я поняла, почему коллекционеры так стремятся приобрести именно подлинники. Раньше я этого не понимала, потому что всю жизнь видела только репродукции. Ни одна копия не передает жизни. А картины живут, они светятся. Этим, наверное, и отличается гений от ремесленника.

Живые люди смотрели на нас из темноты холста, заключенные в квадраты рам. Наверное, тут страшно работать сторожу – такая сила, такие живые эмоции в этих картинах, что я боялась отворачиваться – вдруг они зашевелятся.

Валера внимательно читал названия и вскоре заметил:

– Одни богатеи. Тут даже читать не надо, кто это, по рожам видно.

И действительно, лица на портретах были в основном сытые, самодовольные, лица хозяев жизни. Понятно, что бедняки себя никому рисовать не заказывали.

– И тогда была несправедливость, – возмущался Валера. – Если деньги есть, то, пожалуйста, увековечивайся для истории. А потом кто-то будет через сто лет ходить и тебя вспоминать. А без денег помрешь, и забудут.

Среди откормленных и горделивых физиономий резко выделялось нетипичное лицо – худощавое, высокий лоб и умные глаза, легкая улыбка. Подошла поближе, прочитала – писатель. Сразу видно – свой человек, издалека в глаза бросается. Приятно, как будто родственника встретила.

Около некоторых картин я стояла дольше, чем могла себе позволить. Впитывала в себя эпоху, события, людей, их эмоции, жизнь. Вообще, в истории меня больше всего интересуют люди, и теперь я пыталась почувствовать время, пыталась понять, что думал в тот момент изображаемый человек.

Я очень долго стояла перед портретом старухи крестьянки. Мне показалось, что она похожа на мою бабушку. Что-то необъяснимое в лице, в глазах. Это и усталость многолетняя и готовность все принять, перенести. Что-то очень сильное, твердое, ясное, святое, как вера в Бога. Это не видно, но оно есть внутри.

Меня поразил портрет спящей женщины. Она задремала на кресле и была вся такая уютная, мягкая, с такой розовой и теплой кожей. Мне казалось, что она действительно спит и чуть-чуть дышит. Художник сумел изобразить дыхание!

Шишкин напомнил мне детство. Вечное лето, зелень и ничем не обоснованное чувство счастья. Шишкин никогда не писал зимой. Я его в этом понимаю, зимой мне тоже хочется впасть в спячку.

А у Воронцова, я впервые заметила, люди на картинах не похожи на русских. Черноглазые, черноволосые, красивые, но не русские. Восточные какие-то. Но не славяне.

Чем ближе к нашему времени мы продвигались, тем с меньшим удовольствием я воспринимала. Мне не хотелось бы выглядеть отсталой в развитии, но признаюсь честно – я не люблю авангард, модернизм, примитивизм и большую часть современных направлений. Я могу их понять, могу даже долго обсуждать, что именно выражает собой данное произведение и конкретный мазок, но никто не заставит меня любить это. Возможно, я старомодна. А возможно, что у меня это временно и скоро пройдет.

В завершающих экспозицию залах нам встретился следующий шедевр: на белом холсте бесформенное пятно цвета детской неожиданности. Хорошо заметно, что на создание этого творения художнику понадобилось от силы минуты две. Я понимаю, что дело не во времени, что мазок гения дороже годовой работы бездарности, но я не понимаю, зачем выставлять это в галерее. Для развития фантазии? Я могу представить, что это теленок, кошка или засорившаяся канализационная труба. Могу даже увидеть в этом пятне взрыв сверхновой и рождение галактики. Но зачем?

Еще мое воображение поразила целая коллекция черканных рисунков в стиле “палка, палка, огуречик”. Создавалось впечатление, что все это рисовал ребенок. Точнее подросток. Не очень грамотный, зацикленный на сексе и снабдивший все рисунки корявыми надписями, нередко откровенно похабными. Интересно, жив ли автор? Надеюсь, что нет. Мне трудно представить себе человека, который бы гордился подобной выставкой своих работ.

* * *

Напоследок мы зашли в старославянский зал, посмотрели на выставку старинных церковных украшений и окладов. Как-то не верилось, что вся эта масса – золото или серебро. То, что наполняет наши ювелирные салоны, просто микробы какие-то по сравнению. В этих залах почему-то встречалось больше иностранцев, чем русских. В основном были опять французы. Попадались также и поляки, точнее польки. Двух солидных дядечек я сначала приняла за лиц пресловутой кавказской национальности, немного удивилась этой встрече здесь, но еще больше удивилась, когда “кавказцы” заговорили между собой на языке Жюля Верна. А ведь так похожи! Вот был бы сюрприз для московской милиции, вышедшей на тропу войны в поисках незарегистрированных горцев!.. Хотя нет, людей в таких костюмах они бы останавливать не стали.

В наших душах оставила неизгладимый след скульптура шестнадцатого века, изображающая голову воина. Мы ходили вокруг нее, пытаясь осознать время. Мастер давно умер, а мы сейчас существуем и смотрим на его творение. Чем он жил, как он жил, кто был этот воин, кто автор? Скульптура здесь, рядом, а ее начало так далеко, что не достанешь, как не тянись.

* * *

Мы проходили весь день и очень жалели, что у нас было так мало времени. Если меня когда-нибудь и будет тянуть в Москву, то Третьяковка станет одной из причин. Я еще не насмотрелась.

Перед уходом Валера купил для меня то, о чем я мечтала половину своей разумной жизни – мозаику! Я, конечно, понимаю, что это детство, но я так давно хотела… При виде мозаик у меня возникал зуд в пальцах и мозгах, даже при виде детских. А тут тем более продавали мозаики на темы картин Третьяковской галереи – не только развлечение, но и память. Мы выбрали “Утро в сосновом лесу” и мне уже не терпелось приступить к работе. В детстве мне покупали мозаику с видом крепости, но тогда я была дурочка и ничего не понимала, я представляла, что это особый вид еды и кормила мозаикой моих игрушечных животных. Постепенно вся мозаика порастерялась и когда я, наконец, надумала ее собрать, было уже поздно. В этот раз я не совершу такой ошибки!

* * *

Было уже поздно, поэтому мы, перекусив в ближайшей закусочной и купив по дороге “Из рук в руки” поехали в гостиницу. Дома, то есть в номере, меня осенила блестящая идея:

– А давай накупим мозаик, а в Челябинске продадим! Посмотри, тут есть адрес производителя, у них, наверное, еще дешевле, чем в Третьяковке. Мозаики классные, у нас таких нет. Их и взрослые бы стали покупать. В смысле не только детям.

Я понимала, что зациклилась на этих мозаиках, но с первого взгляда идея была не такой уж плохой. Даже мой осторожный муж согласился с тем, что можно туда утром позвонить и узнать все поподробнее. А пока мы принялись за изучение прессы.

Кроме газет, мы купили журнал “Афиша”, рассказывающий обо всех предстоящих мероприятиях по случаю Нового года, которые сейчас проходили в городе (или только собирались проходить). Больше всего нас, разумеется, волновала новогодняя ночь. Было очень приятно копаться в огромном количестве предложений и ощущать свободу выбора, знать, что все это нам доступно. Можно пойти в ночной клуб, можно в ресторан, а можно и на живой концерт на улице. В предпраздничные дни везде скидки, а в праздничные – везде звезды! Я давно уже не подросток и не испытываю диких восторгов по поводу наших (особенно попсовых) звезд, но тут и меня захватило одно только перечисление имен. Подумать только, в нашем несчастном Челябинске приезд каждой подобной персоны – уже событие, а тут они пачками! И всех можно вживую потрогать глазами (если можно так выразиться). Журнал ничего не говорил о закрытии Красной площади, но мы старались пока не сильно обольщаться. Мы не сомневались, что у нас в любом случае будет запоминающийся праздник.

В газете я нашла несколько заинтересовавших меня объявлений о щенках. Мой идеал больше всего похож на небольшого шпица или длинношерстную чихуахуа, а тут как раз предлагали тех и других. Причем рыжих. С замиранием сердца я спустилась в холл гостиницы и набрала заветный номер.

– Да, у меня есть рыжие пушистые маленькие девочки, – приветливо сказала мне хозяйка шпицев. – Пятьсот долларов.

Я вежливо поблагодарила, сказала, что подумаю, и повесила трубку. Некоторое время я пыталась представить себе эту сумму, пересчитать ее в рублях и прикинуть, сколько времени мне понадобится, чтобы ее скопить. В рублях вышло около пятнадцати тысяч. Чтобы их заработать, мне надо всего около десяти месяцев. Но при условии, что я еще пью, ем, и во что-то одеваюсь, сроки затягиваются. Да и вообще, собака за пятнадцать тысяч – не в моем стиле, я еще не бешусь с жиру. У меня и жира-то нет.

Чихуахуа стоили ровно столько же. В этот раз я отреагировала более естественно, хотя все еще находилась в некотором оцепенении. Может быть, это был шок? Как позднее я узнала, подобные собачки как раз в этом году вошли в моду в Америке, а затем и у нас. Не вовремя я решила приобрести себе друга.

Следующее утро тоже началось с телефона. Я позвонила в фирму, занимающуюся продажей мозаик, узнала цену, а заодно и адрес, так как цена нам подошла.

Женщина по телефону очень подробно рассказала как к ним доехать, включая такие подробности, как, например, то, что цифра пять на их доме нарисована жирным черным цветом, рядом с крыльцом, а на это крыльцо надо подняться по ступенькам и, увидев слева от двери звонок, нажать на кнопочку. Я не знаю, или эта женщина была такая заботливая и обстоятельная или я производила впечатление идиотки, но столь подробных инструкций я еще никогда не получала.

Примерно через час мы добрались до места. Нашли цифру пять, поднялись на крылечко и остановились. Дело в том, что у нас возникла проблема, кому нажимать на кнопку.

– Ты звони!

– Нет, ты!

– Давай ты!

– Нет, ты! Я не буду!

Не знаю, долго ли мы бы там еще толкались и топтались на месте, как вдруг из домофона под кнопкой раздался недовольный голос:

– Открывайте, тут не заперто.

Мы переглянулись, и на нас напал смех. Скорее всего, охранник устал ждать, пока кто-нибудь из нас решится. Видимо, он слышал наши препирательства. Повезло ему, сразу два “тормоза”. Спорят, кому звонить, а дверь и так давно открыта.

Внутри выяснилось, что женщина, с которой я разговаривала, не так меня поняла и назвала цену на другую мозаику. А та, которая была нам нужна, здесь оказалась дороже, чем в Третьяковской галерее. Мы этого никак не могли понять, ведь тут производитель, а там перекупщик. Конечно, чем больше опт, тем цена была ниже, но это какая же должна быть партия, чтобы цены чуть ли не вдвое различались?

В общем, наш бизнес-план не возымел действия. Ну и бог с ним, зато мозаики всякие посмотрели. Там были даже такие огромные, как сами картины, наверное, в натуральную величину. Ну и цены порядочные.

* * *

Покрутившись немного в лавке, мы решили съездить на Арбат, просто так, без цели, прогуляться.

В метро вместе с нами села пара негров, парень и девушка. Невысокие, коренастые, молчаливые. Хотелось хлопнуть их по плечу и сказать: “Ребята, не робейте!” Но я не стала этого делать. Я хлопну, они расслабятся, а вдруг им потом встретится какой-нибудь расист. Он не только хлопнуть, он и убить может.

Я старалась на них не смотреть, чтобы не смущать и не привлекать к себе внимания своей дикостью, но все равно было интересно. Вообще-то я уже видела негров. Мы с мамой в детстве на юге однажды даже сидели с одним из них за столиком в пельменной. Да и тут в Москве они проезжали пару раз мимо на эскалаторе. Но негритянок я раньше не встречала, да и вообще, не настолько еще я их часто видела, чтобы это стало банальным зрелищем.

* * *

Старый Арбат меня немного разочаровал. Я думала, что здесь и воздух-то как-то особенно пахнет, по-арбатски, что всё-всё, даже стены и фонари здесь особенные. Фонари и правда оказались симпатичными, и улица тоже, но без ожидаемой легендарности. Эффект моего первого выхода на Красную площадь переплюнуть не удалось. Я ожидала увидеть толпы людей, художников, картины, а на самом деле народу оказалось совсем немного. Художники, конечно, были (в основном в подземке), но как-то мало и картины их не так сильно впечатляли, как я хотела. Может быть летом здесь интереснее. Но все равно было хорошо.

Мы заходили во все подряд магазинчики, особенно меня заинтересовал зоомагазин. Главным отличием от наших было то, что тут продавали щенков. В данный момент их было четыре: два чихуахуа, той-терьер и болонка. Они сидели в клетках. Болонка спал, чихуахуа играли между собой, а вот поведение той-терьера умилило моего супруга.

Этот обтянутый кожей черный щеночек с желтыми бровками, лапками и грудкой терпеливо и очень ровно сидел перед дверцей. Выпуклые глазки выражали трогательную ответственность и чувство долга. Максимум, что он позволял себе – это изредка едва заметно переминаться с лапки на лапку.

– Можно подумать, что ему сказали – в рабочее время сиди серьезно, вот люди уйдут, тогда и повеселишься, отдохнешь, – восхитился мой муж.

Щенок и правда, словно отрабатывал смену и показывал товар лицом. Сидел и терпеливо ждал покупателя.

Цены на щенков были уже привычные – от десяти до шестнадцати тысяч.

На вокзале тоже был свой зоомагазин. Мы зашли туда в первый же день, как попали в Москву. Собак там, правда, не было, зато было много аквариумов с огромными рыбами. В том числе, у них была и мурена – рыба, похожая на змею или пожарный шланг. В природе они селятся под камнями и неожиданно выскакивая, хватают проплывающих мимо существ (в том числе и людей. Полностью съесть человека они не в состоянии, но закусать до смерти вполне способны). В этом зоомагазине мурена была еще молоденькая, размером около метра. На аквариуме была исчерпывающая табличка:

Имя: Дося

Вид: Мурена

Возраст: Три года

Характер: Злобный

Вредные привычки: Кусается

* * *

Гуляя по Арбату, мы увидели странное сооружение, похожее на автомат с газировкой, украшенное сверху головой какого-то чудовища. На месте рта у него была щель. Как выяснилось, это были “Уста правды”. Мы решили повеселиться, и я, отдав десятку обслуживающему персоналу, засунула в пасть автомата свою руку.

Подошел какой-то парень, широко открыл глаза и без тени улыбки спросил у Валеры, что это и серьезно ли это.

– Это Уста правды, – с достоинством ответил мой супруг, и парень тут же занял очередь.

Автомат шипел, хрипел, мигал лампочками, потом выдал ответ, отпечатав его компьютерным способом. Сверху листка шел бессмысленный набор цифр и букв, ниже – краткое резюме. Мне сообщали, что у меня холодный темперамент и отличное здоровье, а еще я очень точна и логична и думаю, что никогда не смогу найти спокойствия. В общем, если бы захотели описать моего антипода, то и то не смогли бы лучше. Мы посмеялись и пошли дальше.

Следующим заинтересовавшим нас экспонатом стала композиция для фотографий. Композиция представляла собой могучего героя с гривой волос и горой мускулов, одетого в набедренную повязку. Рядом с этим Гераклом стояла подруга ему под стать: так же мало одежды и много плоти, хотя и несколько иного свойства. В головах у них были прорезаны отверстия для лиц и сами они были вырезаны по контуру. Вообще, нарисованы они были довольно качественно, и у нас даже возникла идея примерить эти тела, что при нашей излишней (если выражаться мягко) стройности выглядело бы очень оригинально. Но названная угрюмым хозяином цена несколько охладила наш пыл – сто рублей за фотографию? Да мы пленку за такие деньги нащелкаем! Бог с ними, с героями, не быть нам качками.

* * *

Мы уже сворачивали с Арбата, когда меня вдруг остановила благоухающая и разодетая дамочка:

– Вы не подскажете, как пройти в Смоленский пассаж?

Я вопросительно обернулась к Валере. В моей голове что-то крутилось, но пока не докручивалось. Где-то я это встречала.

– Пройдите чуть вперед, там справа будет, – доброжелательно объяснил муж. И тут же напомнил мне: – Мы только что мимо прошли.

Мне было очень приятно, что у нас спросили дорогу. Значит, похожи на москвичей. По себе знаю, что в Москве сначала долго выбираешь, чтобы не ошибиться и не попасть на приезжего; их здесь очень много. И только если полностью убежден, что перед тобой москвич, тогда спрашиваешь. Значит, наша провинциальность не бросается в глаза, и держимся довольно уверенно, как дома.

* * *

Мы вышли на Новый Арбат и там я вволю нафотографировалась возле своих любимых светящихся деревьев. Вообще, мне хотелось фотографироваться везде, где красиво. А красиво было на каждом углу. Возле магазинов и отелей стояли елки, Деды Морозы и Санта-Клаусы и возле каждого я хотела запечатлеть свою радость. Город был полон праздника, и мне очень хотелось сохранить хоть кусочек на память.

Для привлечения посетителей казино выставляли около входа свои главные призы – автомобили, перевязанные ленточкой. Я подбила Валеру сфотографироваться возле одной из машин.

– Ладно, только давай с той стороны, где людей нет.

Мы обошли машину и обнаружили рядом с ней парня, сметающего снег. Это был служащий казино. Увидев нас, он испугался, но ничего нам не сказал. Мы не стали дальше его запугивать, вернулись обратно и сфотографировались с другого ракурса. Парень все равно нам не доверял и немного выглядывал из-за машины, пытаясь понять, что мы там делаем. На снимке запечатлелось его ухо.

* * *

Вечер мы решили посвятить поискам картриджей для моего доисторического принтера. Надеялись, что все в Москве давно перешли на более новую оргтехнику и хоть где-нибудь остались не выкупленными такие старинные картриджи. Хотя если бы все перешли на более новую технику, то зачем продавцам предлагать никому не нужный товар? В центральных магазинах нужных нам картриджей точно не было.

Весь вечер мы ездили по Москве по различным офисам и салонам. По пути заходили во всякие заинтересовавшие нас магазины. Особенно запомнились два: китайский и “Электронный мир”.

В электронном магазине я увидела самые большие в моей жизни телевизионные экраны. Примерно с полстены нашей комнаты. Да, такой телевизор нам в квартире ни к чему. Если только его на балкон вытащить и с улицы смотреть… Мы полюбовались прекрасным качеством ноутбуков и другими недоступными нам видами техники, набрали рекламных листов со стендов и отправились дальше.

Китайский магазин поразил меня своим размахом. Во-первых, это был магазин самообслуживания. На входе забирали сумки, выдавая вместо них очень симпатичный золотистый жетон с фирменной эмблемой и надписью иероглифами. Во-вторых, тут было все китайское. К китайской одежде я уже успела привыкнуть, но тут было абсолютно все китайское! Начиная от туалетной бумаги и заканчивая сладостями. Игрушки, одежда, посуда, сантехника – причем не рыночного уровня. Проходя мимо продуктовых рядов, я с трудом сдерживалась: так хотелось набрать всяких цветных пакетиков с непонятными названиями. Не решилась потому, что не была уверена в том, что смогу это съесть. Тем более что это – неизвестно что. Может для меня вообще не съедобное.

В конце концов, мы нашли какой-то картридж, но так как он вызывал сильные сомнения, то купили всего один.

Наконец настало тридцать первое декабря. Последний день года! Сначала мы хотели никуда в этот день не выходить, отоспаться до вечера, накопить сил, но утром как всегда вскочили полвосьмого и решили – съездим. Хоть дорогу разведаем. Да и жалко московский день в гостинице терять.

Предварительный план был такой – встречаем Новый год на Красной, а потом идем на Лубянскую, где будет живой концерт. Если Красная закрыта, то встречаем где-нибудь рядом, в пределах видимости и слышимости курантов, а потом опять же идем на Лубянскую. От Красной до Лубянской можно было пройти двумя разными улицами. Одну из них, более удобную, могли перекрыть, поэтому мы проверили обе.

* * *

На дорогах было полно милиции и ГИБДД. Лица у них были замученные и злые. Мы снова заходили во все попадающиеся на нашем пути магазинчики и вообще наслаждались жизнью. Нашли витрину компьютерного магазина, где стоял монитор с обратным отсчетом: до 2000 года осталось 0 дней, 14 часов, двадцать минут, сорок семь секунд. Решили сфотографироваться на этом фоне вечером.

Мы не спеша курсировали в сторону Красной площади, когда нас вдруг остановил слегка растерянный прилично одетый мужчина.

– Ребята, вы не подскажете, где тут метро?

Мы охотно объяснили, чем очень ободрили человека. Он расцвел. В Москве никогда неизвестно, что услышишь, спрашивая дорогу – у некоторых такие лица, что и послать могут.

Мужчина чувствовал себя потерянно, и ему хотелось немного пообщаться.

– Ребят, а вы москвичи?

Мы, улыбаясь, переглянулись. Моему супругу очень хотелось жить в Москве, поэтому он выдал желаемое за действительное (но не совсем соврал, ведь сейчас мы действительно жили в Москве, пусть и временно, в гостинице).

– Наполовину, – ответил он.

Слава Богу, мужчина не стал уточнять, на какую именно половину мы принадлежим Москве. Он еще больше обрадовался и стал оправдываться:

– Стыдно сказать, а я – из Ельца. Военный, несколько лет здесь прослужил, а Москвы не знаю.

Я чувствовала, что мы работаем на московский имидж. Стоим, улыбаемся, не убегаем, приятное впечатление производим.

Мужчина подумал, что мы не женаты и решил нам польстить:

– А у вас, наверное, медовый месяц? Молодожены?

– Вообще-то мы уже четвертый год как поженились, – скромно улыбнулась я.

Мужчина был шокирован:

– Четвертый год?! И всё еще такие влюбленные? Под ручку прогуливаетесь? Ну, ребята, я вам по-хорошему завидую! Нам бы так с женой. Сохранить такие чувства! Ну молодцы!

Пожелав ему всего хорошего в Новом году, (он нам тоже много чего пожелал), мы разошлись, весьма довольные друг другом. Приятно осознавать себя счастливым и еще приятнее, когда твое счастье видно окружающим. Особенно если они не завидуют.

* * *

Хотелось еще погулять, и мы снова отправились на Арбат. Небо уже стало темнеть, когда мы наконец опомнились и решили перекусить перед возвращением в гостиницу.

На этот раз Валера повел меня в “Макдональдс”. Народу там было не очень мало, но и не очень много, свободный столик мы нашли. Продавцы не улыбались, да я этого от них (в отличие от мужа) и не ждала. Мы отдали сто рублей за скромную закуску в виде пары гамбургеров, пары чизбургеров, газировки и картофеля фри. Больше всего мне понравилась газировка и картошка. Позднее я не раз вспоминала зажравшуюся дурочку (каковой являлась), с подозрением принюхивающуюся и присматривающуюся к произведениям американской закусочной культуры, но в тот раз пересилить себя не смогла. Мне не нравилось тесто, мне не нравилось то, что одновременно приходится есть мясо, соленый огурец, кетчуп и что они там еще положили. Все-таки я слишком русская, и блинчики с творогом или бутерброд с красной икрой гораздо ближе и приятнее моему сердцу и желудку.

* * *

Напротив “Макдональдса” продавали воздушные шарики и всякую праздничную мишуру. Я сразу просто влюбилась в прекрасный ярко-розовый шарик в виде сердечка, прикрепленный на длинной палочке. Разумеется, мы его купили.

Счастливая, с шариком в руках, я сама себя ощущала примерно такой же, как и он; так же светилась и была легкой-прелёгкой: еще чуть-чуть и взлечу. Я шла с этим шариком по городу, ехала в метро, на меня обращали внимание, и мне казалось, что от его праздничного цвета даже лица у людей розовеют.

Муж долго изучал мое сияющее лицо, потом мрачно выдал:

– До чего же мало человеку надо для счастья.

* * *

Ровно через пять минут после нашего прибытия в гостиницу от резкого перепада температур шарик с грохотом взорвался. Я находилась в таком состоянии, что была просто не в состоянии расстроиться. Все равно он не мог жить вечно. А радость он уже принес. Только удивилась, почему никто не заинтересовался взрывом: вдруг это чеченские террористы? Наверное, все подумали, что у нас такое оглушительное шампанское.

Я всё приготовила к предстоящему празднику: что оденем, что возьмем, что будем пить и есть. Можно было со спокойной совестью лечь и немного поспать. Но как тут спать, если даже в гостинице ощущался гул предвкушения, ожидания праздника, если на улице уже кричали поздравления, а у соседей хлопали пробки из-под шампанского, и играла музыка?

Наконец мы начали собираться. В десять часов я завязывала ботинки, а муж пошел в туалет и задумчиво произнес:

– Наши сейчас Новый год встречают.

* * *

Люди в метро были уже новогодними, у женщин из-под пальто выглядывали вечерние туалеты, мужчины везли шампанское. Лица выглядели по-хорошему отсутствующими; они были уже там, куда ехали. Только молодежь резвилась громче обычного. Сгущалась атмосфера праздника.

Мы вышли на Лубянской площади. Здесь уже вовсю шел концерт, в этот момент пели, кажется “Стрелки” (я все время путаю их с “Блестящими”). Народ веселился, а мы пошли на Красную площадь.

По дороге сфотографировались возле монитора с обратным отсчетом. До 2000 года оставался час с минутами.

Красная площадь оказалась открытой. Людей было уже много и с каждой минутой их количество увеличивалось. На противоположной Кремлю стене расположили два огромнейших экрана, транслирующих телевизионные каналы. Если в “Электронном мире” телевизоры были в половину нашей комнаты, то эти экраны были не меньше самой большой стены нашей квартиры. В разных точках площади были установлены камеры, одна из них то и дело ездила над толпой на длинной железяке.

Мы заняли самую удобную для нас позицию – встали на самую середину Красной площади, недалеко от Мавзолея; отсюда было все видно и слышно, центр событий. А посмотреть было на что.

То и дело раздавался грохот, заглушающий радостные крики и хлопки шампанского, и взлетали ракеты. От салюта над площадью было светло как днем. И все огни разные – одни рассыпались искрами, другие закручивались в спираль, третьи расцветали фантастическими бутонами. Я не знала куда смотреть – на небо или на людей. У всех были радостные лица, взгляды сталкивались и желали счастья. Некоторые, от избытка чувств, просто изо всей силы кричали, устремляя свою радость в окружающее пространство:

– С Но-вым Го-дом!!!

Наверное, если бы они таким образом не выпускали из себя свои чувства, то могли бы взорваться от переполненности.

Многие украсили себя мишурой, взяли с собой воздушные шарики. Мне особенно понравился парень с антеннами на голове, которые пружинили при каждом его шаге. Некоторые были в масках. А две маленькие девочки привели меня просто в восторг! Возможно, им было уже лет по четырнадцать, но обе невысокие, с невыразительными серьезными личиками, в сереньких пальто и черных вязаных шапочках. Из макушки, из верха этих шапочек тянулись ниточки, к которым были привязаны огромные воздушные шары. Казалось, что если поднимется ветер, он унесет этих девочек вместе с шариками. Девочки не обращали внимания на шарики, можно было подумать, что они не подозревают о них, и это придавало им особенно комичный вид.

Неподалеку от нас громко веселились немцы. Мне очень хотелось подойти и поздравить их (в школе я учила немецкий, переписывалась с немкой, люблю немецкие группы и вообще неплохо отношусь к этой нации), но пока не хватало смелости. Хотя многие уже сейчас подходили к незнакомым группам, поздравляли их и шли дальше. К нам тоже подскакивал один такой, то ли цыган, то ли грузин, то ли араб. Коверкая язык, он очень душевно поздравил нас с праздником.

Мимо нас прохаживались индусы. Они были в чалмах и длинных бежевых пальто. Они скромно улыбались и, хотя держались в сторонке, чувствовалось, что им очень хочется поактивнее включиться в праздник. Один из них, самый здоровый (он был с хвостиком), в конце концов не выдержал и, послушав, как кричат другие, со всей силой своей мощной глотки заорал сам:

– А-А-А-А-А!!!

Выоравшись, он во весь рот заулыбался.

* * *

К двенадцати народу стало так много, что приходилось стоять чуть ли не впритык, а если учесть размеры площади, то можно себе представить, сколько там было народа. На брусчатке появились брошенные пустые бутылки, пластиковые стаканчики (все, не сговариваясь, принесли именно этот вид посуды) и прочий мусор. Раздавался звон разбитого стекла. Кое-кого уже выносили. Но и этот пьяный был удивительно мирный. Создавалось ощущение, что из окружающей атмосферы куда-то пропала вся агрессия.

За Валериной спиной стоял вьетнамец, ростом примерно по пояс моему мужу. Прямо перед вьетнамцем кто-то бросил петарду. В ужасе закрывшись руками, он отпрянул назад. Валера обернулся чтобы посмотреть, что это там в него врезалось. Увидев, кого толкнул, вьетнамец с таким же ужасом и так же прикрываясь руками, отпрянул на этот раз от Валеры.

Недалеко от нас появилась очень робкая пара, держащаяся за руки. Оба совсем молоденькие, невысокие, с испуганными глазами. Он негр, она русская. Они несмело улыбались и словно боялись отпустить друг друга.

* * *

На экранах показался Ельцин. От криков и взрывов я ничего не расслышала из его речи, кроме слова “Извините”. Я подумала, что он оговорился и только через несколько дней узнала, что он действительно просил прощения.

Чем ближе ползли стрелки часов к полуночи, тем сильнее нарастал ажиотаж. Когда наступила последняя минута, мне показалось, что я оглохла и ослепла. В хорошем смысле слова. Взрывы, крики, вспышки, дым. От салютов горело небо. И от всего этого – дикая радость. Все кричат, на душе волнение, ощущение причастности к чему-то значительному. Я не слышала собственного голоса, хотя тоже, кажется, что-то кричала. Мы еле-еле расслышали куранты (а ведь пошли на Красную площадь еще и из-за них – хотели услышать в полночь собственными ушами. Честное слово, по телевизору звук гораздо лучше). Но в тот момент это было не важно.

От шампанского и счастья у меня слегка кружилась голова. Всю меня заполняла музыка и сумасшедшая радость, хотелось петь и кружиться. Я не умею танцевать вальс, но в тот момент смогла бы. Люди вокруг, казалось, чувствовали то же самое. Сияли улыбки, глаза, все подходили, поздравляли друг друга, и мы поздравляли кого-то, делились своим счастьем и получали его в ответ. Создавалось ощущение, что люди наконец-то поняли, что им нечего делить, что все мы – родные души, что на самом деле мы все любим друг друга, что ни в ком не осталось ни капли злости.

Мне еще никогда в жизни не было так хорошо. Я была пьяна не от вина. Я чувствовала, что это – лучший Новый год в моей жизни. Валера знал, что делал, когда вез меня сюда. Он сделал мне такой подарок, который всю жизнь будет греть мое сердце.

Играла музыка. Я обняла мужа, и мы закружились в танце. Падал легкий новогодний снег, я задрала голову и смотрела, как откуда-то сверху, из небытия, появляются снежинки и мягко опускаются к нам. Это было чудом, сказкой, новогодней фантазией и я была так счастлива, что моего счастья в тот момент хватило бы на целый мир.

* * *

Мы все еще танцевали, когда я вдруг увидела, что в нашу сторону направлена фотоаппарат. Я подумала, что кто-то фотографирует своих знакомых, стоящих за нами и сделала движение, чтобы дать место для съемки. Но фотокамера (надо сказать, довольно навороченная и дорогая на вид, скорее всего, профессиональная) передвинулась вслед за нами. Держал ее немолодой японец. Только тут я заметила, что мы танцуем в кругу. Люди расступились, и мы оказались в свободном пространстве.

Мы смутились, но продолжали танцевать, и японец все-таки сделал несколько снимков. Я с гордостью подумала, что теперь может быть где-нибудь в Токио или Нью-Йорке выйдет газета или журнал с нашей фотографией и надписью: “Так встречают Новый год в Москве”.

* * *

Площадь стала понемногу пустеть. Люди сделали здесь всё, что хотели и теперь устремлялись в другие места. Мы тоже засобирались. К нам подошла странная женщина и с потерянным видом забормотала:

– Евреи, евреи, кругом одни евреи.

В ее тоне не было ненависти, она словно напевала песенку. Мы чокнулись с ней пластиковыми стаканчиками, пожелали всего хорошего, она еще несколько раз пропела свою присказку, и мы расстались. Не знаю, поняла ли она, что настал 2000 год?

* * *

По ногами скрипело битое стекло, шуршали пакеты и рваная бумага. Мы продвигались чуть ли не по колено в мусоре. Брусчатки из-под него было не видно.

– Да, Красная площадь еще не видела такого кошмара, – сожалел мой супруг. Сам он на землю ничего не бросал, пустую бутылку и прочий мусор аккуратно донес до ближайшей урны.

Мы шли в потоке людей, которые как и мы решили отправиться на Лубянскую площадь. Навстречу нам двигался такой же поток в обратном направлении. Меня переполняла радость, и хотелось ею делиться. Я стала кричать:

– С Новым годом!

Все, кто нам встречался, радовались не меньше меня и кричали в ответ:

– С новым счастьем!

Это было похоже на пароль и отзыв. Некоторые отвечали просто:

– Вас также! – и звучало это не менее душевно.

Только один задумчивый немолодой мужчина ответил:

– Спасибо.

Он напомнил мне этим старый анекдот про Брежнева на Пасху: “Христос воскрес! – Спасибо, мне уже доложили”.

Многие кричали раньше нас, и тогда уже нам приходилось откликаться. Эти поздравления слышались и впереди и позади нас, стерлись границы и предрассудки. Богачи поздравляли нищих, милиционеры кавказцев, старики подростков.

Вообще, милиции было очень много. Но я не заметила, чтобы стражи порядка хоть как-то вмешивались в праздник. Просто стояли поодаль с грустными лицами. Надо сказать, у них и поводов-то не было вмешиваться – ни одной драки, ни одной ссоры, даже ни одного грубого слова я не услышала. При таком огромном скоплении людей это казалось просто чудом. Умеем ведь, когда хотим!

* * *

На Лубянской площади продолжался концерт звезд нашей эстрады. Было очень весело, много молодежи, кое-кто танцевал. Мы не стали протискиваться в толпу к сцене, а расположились на углу, рядом с витриной магазина. Тут был очень удобный, широкий и большой подоконник, на котором мы и разложили свою выпивку и закуску. Надо сказать, что нашей основной закуской были бутерброды с красной икрой – моя любимая, но не частая в нашем доме еда.

Своим приходом мы слегка потеснили компанию, пирующую на этом же подоконнике с другого края. Высокий парень в очках обернулся и шутливо осведомился, указывая на бутерброды:

– Это ваше или наше?

– Наше, – успокоила я его.

– А я уж думал, может, это нам Дедушка Мороз принес.

Постепенно мы разговорились и познакомились. Юра и Юля с самого начала встречали здесь Новый год и очень удивились, узнав, что мы пришли с Красной площади – они думали, что там будет закрыто. Юля работала на сотовой станции, а Юра – зубным врачом. Они были не женаты. Мы угостили друг друга выпивкой и закуской и продолжили встречать праздник уже совместными усилиями.

* * *

Через некоторое время наши мальчики захотели ненадолго отлучиться и временно оставили нас одних. У Юли в руках был сотовый телефон (вообще, в эту ночь очень многие были с сотовыми и давали звонить всем подряд, наверное, звонки были бесплатными).

– Хочешь куда-нибудь позвонить? – предложила мне Юля.

– Вообще-то нет, – с сомнением взглянув на аппаратик, ответила я. Куда мне по нему звонить? В Челябинск, что ли?

– А вы откуда? – спросила я в свою очередь у Юли.

– Из Орехово-Зуева.

Мои географические познания весьма ограниченны, поэтому я переспросила:

– Это где-то под Москвой?

– Это вообще-то уже сама Москва. Юра тоже москвич. А вы откуда?

– А мы – с Урала!

Юля выпучила глаза:

– С Урала?! А я, дурочка, тебе еще позвонить предлагаю. Я думала, вы тоже из Москвы.

К нам подкатил какой-то фраер, высокий молодой брюнет в длинном черном плаще без головного убора. Он был так смазлив и с такой безукоризненной прической, как будто работал в модельном агентстве или снимался в Голливуде. Сверкая белоснежными зубами, он сразу предложил нам выпить за праздник (разумеется, кроме стаканчика, у него с собой ничего не было).

– Мы не одни, наша охрана сейчас вернется, – честно предупредила я.

– Но ведь они еще не вернулись, – улыбнулась мне Юля, наливая этому манекену.

Он еще успел пробормотать, что мы похожи на снегурочек, но в этот момент появились наши мальчики, и брюнет благоразумно исчез.

* * *

Как потом выяснилось, наши мальчики долго не могли найти подходящего места. Наконец зашли за грузовую машину и расположились по обе стороны от каких-то дверей. Сделав свое дело, они решили полюбопытствовать, что это за заведение. Это оказался банк “Кристалл”.

Мы ели, пили, веселились, для нас пели Маршалл, Салтыков и еще целая плеяда звезд и звездочек, но последней каплей для меня (в самом лучшем смысле этого слова) был выход на сцену Николая Носкова. Мы любим этого певца и его песни, и сейчас не выдержав, пошли танцевать. Носков пел про снег, а я обнимала мужа и смотрела вверх, на летящие к нам из темного неба снежинки. Казалось, что вся земля кружится в танце.

* * *

Через некоторое время я заметила, что на меня пристально глядит какой-то парень. Когда наши взгляды встречались, он улыбался. Симпатичный, высокий, длинные волосы зацеплены в небольшой хвостик. С каждым танцем он танцевал все ближе к нам и, наконец, оказался в нашем кругу.

Валера его тоже приметил:

– У тебя, кажется, появился поклонник.

Я сразу вообразила себе, как после праздника, через некоторое время в одной из местных газет появится примерно такое объявление: “В новогоднюю ночь ты танцевала на углу Лубянской площади, была одета в черную кожаную куртку с капюшоном, я танцевал рядом и смотрел на тебя. Откликнись, незнакомка!” Романтично!

В принципе, мой поклонник вел себя очень культурно и скромно, не наглел. Максимум, что он себе позволил, это во время песни Носкова “Я тебя люблю” подпевал во время припева, глядя на меня и прижимая руки к сердцу. Это не было похоже на шутку, и смотреть на это было очень приятно. Даже Валере. Муж и сам на меня смотрел влюбленными глазами. Я ощущала себя самой счастливой, самой прекрасной и желанной, самой любящей и любимой на свете. Это было очень приятное чувство.

* * *

Мы танцевали до упада, мне стало жарко, и я скинула куртку. Она валялась на наших пакетах под витриной и абсолютно никого не интересовала. Я почему-то не волновалась, почему-то была уверена, что ее никто не украдет. Мы окончательно раздухарились и даже попытались (на пару с Юлей) изобразить канкан. Если учесть, что на нас были длинные и очень узкие юбки, можно представить себе, что получилось. Во время танца мы почему-то все время немного пятились и допятились в итоге до того, что запнулись и свалились на какую-то иномарку, стоявшую в стороне. Заорала сигнализация, мы барахтались в снегу и от хохота не могли подняться. Наши кавалеры вместо того, чтобы нам помочь, схватили фотоаппараты и принялись запечатлевать сей момент для истории.

Неподалеку стояла наша доблестная милиция в количестве трех человек. Они сделали вид, что не слышат воя иномарки и никак на него не отреагировали. Мы же обнаглели окончательно и, отряхнувшись от снега, пошли с ними фотографироваться. Парни в форме позволили нам это сделать и вообще вели себя так, как будто только для этого здесь и стояли. Позднее, когда мы всей толпой отправились на поиски укромного уголка и нашли его в конце концов в двух шагах от Красной площади, уже другие милиционеры внимательно следили как народ стройным маршем идет во дворик (причем очень аккуратно – девочки в одну сторону, мальчики в другую) и опять же не сказали ни слова. Грех жаловаться. Поведение милиции в новогоднюю ночь было безупречным.

* * *

Юля и Юра перед отъездом решили прогуляться до Красной площади, и мы присоединились к ним. И опять по дороге получали и раздавали поздравления.

– С новым годом!

– С новым счастьем!

* * *

На Красной площади, к нашему глубокому изумлению, было уже чисто. По краям еще ездили машины, убиравшие остатки мусора, но в целом площадь сияла чистотой. О недавней помойке напоминали только зеленые осколки стекла, впечатавшиеся в снежные щели между булыжниками. Вот это порядок! Не прошло и трех часов, а уже хоть снова начинай! Здорово!

На прощанье мы обменялись адресами, пообещали не забывать и на том расстались с нашими московскими друзьями. Сами мы уезжать пока не собирались, хотелось продлить праздник на сколько хватит сил. Мы прошлись по Красной площади, потом пошли дальше, мимо Спасской башни, вдоль дороги. Хотелось просто погулять по Москве. У меня была идея поймать какого-нибудь немца и накормить его бутербродами с красной икрой. Но немцы, как назло, не попадались. Мы просто шли, впитывая в себя окружающее, любуясь праздничной ночной столицей.

* * *

Мой обычно молчаливый муж вдруг разразился целой речью:

– Я люблю Москву. Я хочу здесь жить. Я хочу здесь работать. Хоть дворником, хоть кем. Мне здесь хорошо. Мне здесь свободно. Легко дышится. Мне кажется, что я здесь все смогу. Я здесь не хуже других. Я здесь никого не боюсь, и никто здесь на меня криво не смотрит. Я люблю Москву. Это самый лучший город на свете.

В этот момент я вдруг почувствовала, что… тоже люблю Москву! Я не могла понять, когда это произошло, я ведь с таким недоверием относилась к этому городу, я не знала какой пакости от него ждать, а вдруг оказалось, что я уже люблю эту махину, это огромное шикарное существо по имени Москва!

Действительно, в этом городе легко дышится, и я имею в виду не дым от заводов в родном Челябинске. В этом городе легче взлететь, он словно чуть поддувает снизу под крылья, дает разбег и простор. Я не стала меньше любить Челябинск, но и Москва запала мне в душу. В столице появляется ощущение всевозможности, всемогущества. Это чувство похоже на первое подключение к интернету: “И я теперь белый человек”. Пропадает ощущение замкнутости собственного мирка. В Москве шире горизонт.

Уже под утро, еле живые от усталости и избытка впечатлений, мы доковыляли, наконец, до метро. Поезда еще не ходили. Масса народа сидела и стояла в проходах, кто-то пел, кто-то спал, большая часть просто ждала, переваривая прошедший праздник. Через полчаса ожидания по радио объявили, что эта станция работать не будет и надо перейти на другую. Вся толпа повалила на выход. Другая станция была закрыта совсем, и мы все долго толкались у входа. Стало довольно прохладно, и я протиснулась поближе к двери. Примерно через полчаса терпение у народа лопнуло.

– Почему не пускают? Ломайте двери! – ревела толпа.

Кое-где зазвенело стекло. Все-таки в Москве более свободный народ, провинция законопослушней, там бы стояли сутками. В этом смысле столичные мне симпатичней.

Какой-то вороватого вида пацаненок сказал:

– Я знаю, как открывать.

Его тут же как специалиста пропустили вперед, к дверям. Но он не успел проявить свои навыки; прибежал очень сердитый милиционер и рявкая на всех, назвал нам еще одну станцию, на которую следовало перейти. Якобы там поезда уже ходят.

Сердитый милиционер нас не обманул; поезда там действительно ходили. Мы без приключений доехали до гостиницы и тут же завалились спать. Спали мы весь день, вставая только чтобы подкрепиться. Как хорошо, что мы купили обратные билеты не на первое, а на второе января! Не представляю, как бы мы первого смогли дотащиться до поезда.

* * *

На следующий день, выписавшись из гостиницы, мы отвезли вещи в камеру хранения и поехали прощаться с Москвой. Поезд уходил вечером, в этот раз у нас было купе, но даже это нас не очень радовало. Все когда-нибудь кончается и наш праздник тоже кончился. Мы многого не успели – не сходили на Останкинскую башню, не были в зоопарке, в театрах, Третьяковку хотелось бы потолковее посмотреть, да мало ли у нас еще дел в Москве осталось не сделанных!..

Особенно сильно печалился Валера. Когда мы шли от гостиницы к метро, я заметила, что у него подозрительно покраснели глаза.

– Я боюсь, что мы больше никогда не приедем в Москву. Я боюсь, что больше никогда всего этого не увижу.

– Мы обязательно вернемся. Я обещаю тебе.

* * *

Вечером только я радовалась посадке в поезд. Дело в том, что за время наших московских марафонов с утра до вечера (примерно по двенадцать часов, с девяти до девяти) я до крови стерла ноги и теперь предвкушала отдых.

В соседи нам попался молодой и энергичный попутчик, работающий не то в МЧС, не то еще в чем-то подобном; по долгу службы ему приходилось работать на завалах, когда в Москве взорвали жилые дома. Он был женат, показывал фотографию дочки, а кроме того, они с женой очень сильно увлекались горнолыжным спортом. Вообще, он был довольно удобный и милый попутчик – всё пытался нам скормить тещины пироги и спал, когда мы спали. К сожалению, он вскоре вышел и на его место зашли девчонка и мужчина. Мужчина без конца хлопал дверями, а девчонка торчала в проходе, но все это было уже не важно.

* * *

Всю дорогу по радио гоняли какие-то дикие песенки. Я понятия не имею, что это была за группа или исполнитель, но ни до, ни после я не слышала ничего подобного. Хитом была песня про слона:

Слон самый хищный из зверей

Он всех опасней и мудрей.

Он не какой-то воробей.

Ха-ха!

Блоха!

Я не ручаюсь за точность, но чушь примерно такая же. И всё это со спецэффектами: паузами, криками, душераздирающими интонациями. У меня сначала складывалось ощущение, что я схожу с ума, потому что исполнялись все эти песенки очень серьезно, без намека на юмор, и я не могла поверить, что такую белиберду можно так пафосно петь. Мне казалось, что у меня или со слухом или с мозгами что-то не то.

* * *

Челябинск встретил нас снегом и морозом. Привыкшие к московской слякоти, мы чуть не обморозились, пока дошли до остановки. Было непривычно темно и малолюдно. Точнее, всё это было нормальным раньше, но после столицы…

Троллейбуса, казалось, не было целую вечность, хотя мы ждали всего двадцать минут. После Москвы Челябинск выглядел деревней. Странно, там я так часто отмечала похожесть этих двух городов и только теперь, вернувшись, остро заметила разницу. Уже в троллейбусе, глядя на заиндевевшие окна и закутанных людей в лохматых шапках, мы наконец осознали, что это – Урал. Было дико думать, что мы вот только были в Москве, наши глаза еще помнили яркие огни, мы все еще слышали шум поездов в метро, а сейчас сидим здесь, и никто и не подозревает, где мы были. Да и если бы узнали, все равно не заинтересовались.

* * *

Дома тоже было как-то непривычно. Холодно, тускло, нежило. Вода была как всегда холодная, за стенкой ругались, а с улицы доносились пьяные песни. Я очень волновалась за Мяу, поэтому сразу, не отдохнув, решила ехать за ней.

Один из Валериных братьев, Леша, оказался дома. Мяу сидела на кресле и, словно не узнавая, смотрела на меня.

– Кисеночка моя маленькая, иди ко мне! – надрывалась я из коридора.

Мяу немного подумала, потом спрыгнула с кресла и направилась ко мне. Узнала все-таки!

– Чем вы ее кормили? – поразилась я. – Толстая-то какая!

Леша взглянул на кошку, как будто только что заметил ее объем и скромно ответил.

– Да вообще-то, немножко поправилась.

Он пошел в кухню и Мурзик, бросив меня, устремился за ним.

– Предательница! – прокричала я вслед Мурундучку.

* * *

Наконец Мяу была забрана и довезена до конечного пункта назначения. И дома первые часы ходила как по вражеской территории; на полусогнутых, ко всему принюхиваясь. Позднее мы узнали, что пока путешествовали, она терроризировала родственников; первые дни вообще не вылезала из-под дивана, сидела и урчала (рыбу, правда, там ела), потом освоилась, но гладить себя все равно не давала. Еще она по какой-то непонятной причине выбрала Вовкину сумку в качестве туалета, а он, помня Валерины указания, ничего не мог поделать. И забыть он этого, по-моему, до сих пор не смог.

Через пару дней я шла по улице в центре города. Женщина спросила у меня сколько времени. Я взглянула на часы и осознала, что время у меня до сих пор московское.

Неподалеку располагался рынок, около одного из рядов стояли двое мужчин и громко разговаривали. Сразу видно хозяев; толстые, мордатые, они плевали на окружающих с высоты своего материального уровня. Слушая их вольготный смех и мат, я наконец-то поняла, что дома.

* * *

Сказку можно сделать былью. Но это путешествие для меня навсегда останется самой лучшей, самой яркой новогодней московской сказкой.

* * *