Игорь Шварц

НА БРЕВНЕ

Глава 1

 

Третья жена, Лариса, у меня хорошая. Я, когда ушел от нее, поначалу очень ее жалел, а через год позвонил. До сих пор в ушах стоит, как она закричала оттуда, из Москвы: - Зачем, зачем тебе было Чулково? Ну что я мог ей ответить? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно все рассказать. Когда думаю о жизни, а мне за 50, в душе происходит столпотворение фактов биографии. Они скапливаются здесь вот, в горле, мешая разобраться во всем подробно. Все-все сбилось в тугой комок - и жены, и родители, и сын, и друг сына, и староверы, и вкладчики, и то, как бываю груб, и паспорт, в котором штампа некуда ставить, и сводный брат Ваня, и радикулит, и пьянство, и обыкновение, несмотря на все это думать, что скоро жизнь изменится к лучшему. Что за вопрос, зачем мне Чулково? Во-первых, алименты, которые выплачивал жене; самому оставалось на жизнь девяносто рублей в месяц, а сидеть на эти деньги мне, мужчине под два метра ростом, не то что невозможно - просто стыдно. Во-вторых, приехал в отпуск сводный брат Ваня, мы с ним выпили и решили, что нужно непременно ехать в Сибирь. - Устроишься у меня на теплоходе (он там капитаном на этом теплоходе), поправишь дела, да и погуляешь, - сказал Ваня. Но все это не настоящие причины, почему сижу здесь, в Чулково. Чтобы стало понятно, начну сначала. Я родился в Москве, в Красноворотском переулке, от матери-ведьмы и от отца, которого в глаза никогда не видел. Материна фамилия до того, как она вышла замуж за отчима, была Кусовкина, и поскольку никому, в том числе мне, об отце не рассказывала и слышать о нем не хотела, и отношения их ни до ни после моего рождения оформлены не были, то и моя фамилия Кусовкин. Павел Вениаминович. Но откуда отчество? Откуда я знаю. Сидя в Чулково, на бревне, на берегу Енисея, где на семьсот километров кругом никакой цивилизации, я думаю. Здесь хорошо думается. В Москве думать некогда, все мешает, здесь же ничего не мешает, разве что комары. Постепенно привык к комарам, к тайге, к староверам, среди которых живу, и привык даже думать, что вместо меня в той жизни, откуда вывернулся, зияет дырка. Не теряю надежды вставиться в собственную дырку. Нужно, впрочем, хорошо подумать: стоит ли? Если возвращаться, то к стопроцентной жизни. А в той жизни, где теперь моя дырка, я часто напивался еще до обеда. Нет, конечно, никакого оправдания за то, что пил, но с другой стороны, как было не пить? Первые две - Лидия и Марина - жили чем-то чуждым, сказать точнее, вовсе обо мне не думали. Правда, сейчас я того мнения, что обе они были просто надежно защищены от меня. Лариса, третья жена, оказалась беззащитна. И ей, конечно, было хуже, чем первым двум, хуже даже, чем мне. Я это предчувствовал. "Забери назад цветы! - сказал (первым делом притащила гортензию в горшочке, и это показалось невыносимым). - У меня терпения не хватит их поливать!" - "Но нельзя же без цветов!" - "Убирайся!" - "Я люблю тебя!" И повторяла это до тех пор, пока не закрыл ей рот ладонью. Когда стоял так, зажав ей рот и всматриваясь в глаза, выражающие готовность любить, несмотря на все, что я ей сделал и, вероятно, еще сделаю, во мне нечто произошло. Короче говоря, вскоре она перебралась ко мне в коммуналку вместе с гортензиями, и я пристрастился их поливать.