К ТРОИЦКОМУ СОБОРУ
В г.МОРШАНСКЕ
К тебе станет осень свинцом.
Пройду по застывшим обломкам.
Побудь мне немного отцом,
побудь мне немного ребенком.
Приду не реветь, не вздохнуть,
не в прихоти, не для забавы.
Приду я зубами стянуть
на веках колонн твоих раны.
Весь этот неслыханный хлам,
все то, под чем жили доселе,
поделим с тобой пополам,
как нищие трапезу делят.
Пойду, раздобуду метлу,
отчасти уже свечерело.
Очисти же душу мою,
а я оботру твое тело.
***
Сакральный
четырехбуквенник.
знаменующий самое тайное
Божье Имя, совпадает с именем
праматери в звательном падеже
Самое тайное Божие имя —
самое бранное здешнее слово —
вот вам последняя самая правда.
Как зубоскалили: рубище
Евы...
Скачут нудистки — не стало предела
всей оголтелой циничной потраве
Вот отчего мы и думать не вправе...—
Голосом — шепотом даже не трогай
Четырехбуквенник над Синагогой.
Вот отчего невозможно уже
—
"Ева", но в звательном падеже —
Неизреченно...
Непроизносимо...
Каждая женщина все
износила —
Что там до дыр до последнего — нет:
Божие Имя — на голый скелет!
Дерзость? Безумье? Ответственность? Крест?
Божия тайна есть тайна невест.
Чтоб в дни осмотров и в ночи расстрелов
Зря не знобить плодоносное тело —
Смерти смертельней сжигающий стыд
Значит, напрасно боюсь я острога.
Срам — сокровеннейшим Именем Бога
От сотворения мира укрыт.
Только вот как докричусь к
тем, которым
Голым идти сквозь местечки и села,
К месту расстрела,
а стих слабоват —
слабый...
Или все это оттуда кричат
мне — бабы.
***
Он торгует в антикварной
лавке,
Он — старьевщик, он почти старик,
Мотыльком, дрожащим на булавке
Взгляд к стеклу витринному приник.
Меж пастушек с обнаженной
ножкой
И почти ослепших образов
Лысый, старый, всклоченный, продрогший
жалкий, словно праведник Иов —
Лавочник... ведь вот чем
отомстила.
Ангел мой, простишь ли мне потом,
Что подушкой впрок не удушила,
И не приложила топором.
"Что же делать если
обманула..."
"Что ж звиняйте дядьку ..."Бог Вам по...
В спазме нарастающего гула
Прошмыгнешь, провалишься в метро.
Обреченно выйдешь у
вокзала,
Где луны на рельсах бьется свет...
Я ж его еще поэтом знала —
Это был любимый мой
поэт.
***
А мама стирала мой белый
платок,
Пока я спала, простудившись в дороге.
Заставили пить обжигающий грог,
Заставили парить с горчицею ноги.
Проснувшись, увижу
старинный узор —
Платок мой — размером в оконную раму,
Сквозь зубчики виден заснеженный двор...
И слышно — сестра подошла к фортепьяно
И пела... (как жили мы
порознь и врозь?)
И музыка эта меня не будила...
Знать, не было в жизни ни грязи, ни слез.
А если и были — все мама отмыла...
* * *
Поэты - потомки Каина
Потом я скажу: брат милый,
Но руки разжав нечаянно
Увижу на дне могилы.
Сколь горько вослед не
сетуя,
Сама притулясь бок о бок,
Ты все ж не избудешь этого,
Убийцей не зваться чтобы.
