Второе число. Январь. Салаты с тортами закончились. В холодильнике майонез и банка от оливок. Жрать хочется. Вышел.

Может, я как Рип Ван Винкль проснулся где-то совсем не тогда и не там, где засыпал?

Кислая какая-то картина, удручающая.

Или Новый Год где-то не здесь справляли, не в этом вот микрорайоне, не в этом городе и даже не эти вот граждане?

Или те, которые его справляли, так до сих пор и лежат там где справляли в салате и алкогольной коме?

Кругом мрачные угрюмые лица ровно с тем же озабоченным выражением, что и все остальные 364 дня.

Не то что на улице или в магазинах, а даже в подъезде так и не услышал ни одного поздравления хотя бы шепотом, хотя бы скороговоркой.

Пять человек ждут лифта, стоят молча глядя в пол, потолок и куда-то в пространство. Отсутствующие независимые лица, подразумевающие абсолютно автономное функционирование.

На мое "С наступившим!" отвечают быстро, тихо, не разжимая губ и глядя в сторону, как будто разглашают государственную тайну.

Даже в винных отделах, обычно оживленных и разговорчивых стоят так, будто боятся, что сейчас кто-то попросит три рубля взаймы.

Ты ему "С праздником!", а он от тебя шарахается как от участкового прикрываясь портфелем и стараясь запомнить лицо.

В универсамах кассиры вообще ни на что прямо с покупкой не связанное не реагируют, молча и злорадно отсчитывая пятьдесят рублей сдачи гривенниками.

Только в маленьких частных магазинчиках, где тебя знают и в лицо и по имени, реагируют от души и даже норовят сунуть презент за счет заведения.

Автомобилисты поголовно стали близорукими дальтониками засыпающими за рулем.

Помятая группка ментов вывалилась из машины у ларька и все в радиусе пятидесяти метров мгновенно очистилось от прохожих и, кажется, даже собаки куда-то попрятались.

Тут же, рядом, брателлы громко и горячо перетирающие что-то свое возле ресторанчика такой реакции не вызывают. Да и вообще никакой не вызывают.

В отличие от милиции они не с прохожих питаются.

Словом, где-то, у кого-то наверняка Новый Год справляли, и даже наверное весело, с шутками, песнями и веселыми розыгрышами. Может быть, даже выходили на улицы в смешных костюмах и плясали с бенгальскими огнями в руках, смеялись, пили шампанское и поздравляли друг друга и просто всех проходящих мимо.

Мы в это где-то не попали. Почему-то.

И поздравил нас только один человек без огней, шампанского и улыбки в глазах.

Может, оттого все?

С наступившим!

И вот чтобы я еще когда-нибудь, хоть с чем-нибудь обратился к хоть каким-нибудь русским! Да никогда, блин, блин и блин!

Вот молдаване у меня ремонт делали - быстро, аккуратно, качественно, дешево.

И что я, дурак, не подождал пока они из отпуска вернутся!

Нанял каких-то русских маляров с яркими признаками генетического вырождения на одутловатых плоских лицах. Эти идиоты, эти дегенераты, эти олигофрены должны были всего-навсего отшкурить, зашпаклевать и покрасить окна. Работа примитивная, не требующая ума-палаты, обычная работа, для которой нужны всего лишь элементарная аккуратность и примитивное умение держать кисть в руках.

Начали эти великие труженики с того, что в первый день не пришли вовсе не дав себе труда хотя бы позвонить и объясниться. Во второй день опоздали на полтора часа, что-то там наплели про занятость и мельком оглядев окна ушли. На третий день, после того, как они опоздали уже на два часа я разъяренный сперва хотел их вовсе выкинуть, но наорав все же впустил. Это было моей ошибкой.

Я их еще в первый приход предупредил, чтобы ни в коем случае не трогали только что с большим трудом и за немалые деньги поставленный какой-то супер-пупер уплотнитель и выдал толстенную пачку плакатов, чтобы если чего вдруг случайно капнет, то хоть не на пол.

В итоге эти кретины, имбецилы, эти недоразвитые человекообразные с интеллектом инфузории туфельки, эти представители великого народа великой страны с охуительных размеров духовностью вяло торчащей изо всех дыр их засаленной одежды, эти питекантропы с козлиными представлениями обо всем на свете включая элементарную ответственность и аккуратность не только умудрились измазать и закапать краской все стекла, но старательно покрыли толстым слоем эмали все уплотнители и налили жирные лужи краски на пол, ковры, всю близлежащую мебель, залапали масляными руками кружки, ручки дверей, краны в ванной и все, до чего только могли дотянуться и затоптали грязными подошвами все, что оставалось не залитым и закапанным.

Да еще при ближайшем рассмотрении выяснилось, что работали они именно так, как это и принято в россии – по-потемкински. То есть выкрашено было только то, что на виду. Ко всему остальному они даже не прикасались.

И ведь так они и живут. Для них существует только то, что находится в прямой видимости, что можно ухватить лапами в пределах досягаемости, а все прочее для них просто не существует как явление. Потому они так и работают - не видят, не понимают смысла того, что делают. Тупо, механически выполняют некий процесс, который и является для них целью. А что, для чего, зачем - им не важно, не интересно и не нужно. Что-то вроде дрессированных животных делающих стойку за кусок мяса. Приматы.

И эти мозгоубогие интеллектуальные лишенцы богоизбранного народа еще угрюмо и недовольно бурчали что-то на любимую ими тему о зажравшихся буржуях и вшивой интеллигенции после того, как я подробно и в деталях рассказал им все, что я думаю о них самих, их родственниках и умственных способностях всего их олигофренного рода.

Полы, ковры и мебель отмыл на следующий день растворителем, которым жутко разит до сих пор, и хрен его знает, сколько еще будет. Теперь надо будет аккуратно, терпеливо и нудно оттирать эмаль с уплотнителя, покрывать его слоем жидкого парафина и уповать на то, что он не прилипнет намертво к раме и не высохнет от растворителя.

Так что даю торжественное обещание всем и самому себе в первую очередь, что никогда, ни при каких обстоятельствах не стану прибегать к услугам русских даже если понадобиться просто узнать время на улице. Уж лучше я научусь сам определять его по звездам, мху на деревьях или астролябии, чем спрошу какого-нибудь русского, который час.

Вот же угораздило меня родиться в такой компании. И ведь даже в паспорте национальность не поменяешь, нет там теперь такой графы. А то написал бы просто – славянин, и все тут.

И ведь есть же нормальные, разумные, приличные люди и среди русских. Вот я, например.

Когда в рекламном ролике на фоне суетящихся клерков мужественный голос произносит фразу: "Кто мог знать, как быстро все изменится", меня озноб пробирает. Вот уж, блин, да – знал бы прикуп...

Заканчивается ролик пафосным заявлением о том, что "мы свободные люди великой страны". На фоне совершенно нероссийского хромированного антуража и явно взятых где-то на прокат глянцевых студентов от этого всего несет бесстыжей советской пропагандой.

Какие свободные люди? В чем величие этой, Богом забытой страны? В ее ебанатический размерах, которыми никто никогда не мог распорядиться, и которые просто тупо гниют и тухнут, как огромная разлагающаяся туша?

А какие-нибудь мелкотравчатые Швеция, Австрия, Финляндия, Швеция, Дания и иже с ними не великие только потому, что вместе взятые чуть больше московской области?

Да облегчиться я хотел на такое величие и на таких свободных людей, которые снова, размазывая пьяные слюни по небритым мордам рвутся в хлев, в стойло с пастухами и овчарками.

Кто-то из наших классиков писал, что Россию надо любить издалека. Уж не помню точно кто, – может, А.Толстой, может быть, Горький.

Да, наверное, хорошо было тов. пролетарскому писателю Пешкову любить голую и нищую страну, сидя где-нибудь на Капри, на партийной вилле, покусывая лениво крылышко пулярки, запивая его ароматным вином и небрежно бросая в рот спелые виноградины.

А тут еще где-то прислуга суетится, порядок наводит, кухарка к ужину что-то легкое готовит, чтобы у товарища пролетарского писателя сон хороший был.

Когда вернувшись из своего дома в деревне в Москву, и сидя в уютном теплом кресле с трубкой в зубах и чашкой горячего шоколада в руке я начинаю с умилением вспоминать, что там, в деревне, зимой, зайдя в сортир надо вынуть осторожно жопу из ватника и аккуратно пристроиться на обледенелом очке так, чтобы не ухнуть вниз. Где даже летом, чтобы помыться надо идти на озеро, а чтобы постирать – на речку. Что такие вещи, как ванная, душ и унитаз отсутствуют как понятия. Что вечером топишь печку и засыпаешь в духоте, а с утра не можешь вылезти из спальника в промерзшую за ночь комнату и лежишь, дышишь паром и проклинаешь все на свете и страшно хочешь вернуться быстрее в Москву, к белой ванной с душем, к теплому туалету, кухне с плитой и прочими радостями, которых почти не замечаешь, когда живешь в этой Москве.

И такая ностальгия и умиление пробирает, и начинаешь с сентиментальной слезой в бороде вспоминать обледенелые сортиры, головную боль, тошноту и слабость от не вовремя закрытой печной заслонки и ночи в угарном газе, от ливерной колбасы похожей на большую собачью какашку, от адреналиновых ночных походов в телеграфный пункт для звонка домой, по улицам, на которых фонари последний раз горели в 1916 году, от валяющихся в моче и грязи на крыльце этого пункта бездыханных добрых молодцев с разбитыми в фарш мордами, от раздающихся где-то неподалеку удалых выкриков их в хлам пьяных подельников, которые сперва набив им морды, теперь забыли где это было и ищут своих пропавших друганов, заодно выглядывая, кому бы это еще заторцевать. И чуть ли не любить начинаешь и этих выродившихся алкоголиков без искры разума в белых глазах, и иней на одеяле, и желтый лед на деревянном очке, и оледенелые ведра с водой у колонки, и бесконечные дрова покрытые снегом медленно тающим у печки, которую ты уже сорок минут пытаешься разжечь деревянными от холода пальцами, расхристанных ментов с помятыми рожами пытающихся снять с "зажравшихся москвичей" червонец на опохмелку....

Так что прав был Горький, Гоголь или кто там еще. Чтобы полюбить говно, надо, во-первых, пожить в нем, чтобы хорошо себе представлять, что это такое, а, во-вторых, выбраться из него в чистое, сухое и солнечное место. И вот там уже любить.

На безопасном расстоянии.

Где вонь уже не достает и брызги не долетают.

Выхожу из дома, иду по делам. Грязь по колено, сучья какие-то валяются, строительная арматура, из сугробов мусор вытаивает, словом, все как обычно.

На подходе к нужному мне дому вижу толстого плешивого мужика, который стоит на остатках газона и не спеша, небрежно мочится в сторону стены. Отряхнувшись, на ходу застегивая штаны мужик неторопливо подошел к машине и кряхтя влез за руль. Ну, картина обычная. Забываю и иду дальше.

Через четверть часа по той же дороге возвращаюсь обратно. Плешивый стоит уже у столба и также неспешно, обстоятельно и обильно мочится. Поссав, снова влез в машину.

Я уже в легком недоумении.

Прохожу еще метров двадцать. У следующего дома, рядом с гаражами стоят двое гопников стремного вида с побитыми мордами и вовсю поливают пространство перед собой.

Ну, думаю, господа-граждане, еще одна такая картина и это уже будет слишком даже для моей великой родины. Пока я так думаю, заворачиваю за угол и чуть не натыкаюсь на классического вида бича с авоськой в одной руке. В другой руке у него уже не авоська, и струя тоже изрядная.

Нет, ребята, думаю, надо домой. Что-то это все мне настроения не поднимает. Вот в магазин за хлебушком только заскочу, и домой.

У входа в магазин стоит компания, от которой метров за двадцать разит перегаром, застарелой мочой и свежим пивом, которым они тут же и пробавляются. Ну ладно, думаю, эти хоть здесь ссать не станут. Они между "ракушек" облегчаются. Место там у них для этого отведено. Хрена лысого! От компании отделяется вялая фигура, делает два шага в сторону и повернувшись ширинкой к публике начинает копаться в ней пьяными пальцами.

Тут я окончательно решил, что с меня на сегодня хватит, цапнул быстро батон и глядя исключительно под ноги скоро-скоро пошел к дому. К некоторому, даже, удивлению ни в подъезде, ни в лифте никто не ссал, не мочился, и не облегчался каким-либо другим способом.

Уже дома я вспомнил и профессора Преображенского и Остапа Бендера с его "великой сермяжной правдой" и нынешние затяжные и натужные поиски русской национальной идеи.

А чего ее искать-то? Вот она, простая, доходчивая и очень наша: "Да нассать на все".

От детства воспоминания у меня исключительно теплые, светлые и радостные.

Ну если только не считать:
детского сада,
толстых коричневых чулок на прищепках,
манной каши с квадратным куском масла и ломтем серого хлеба,
новогодних утренников с накладными ушами,
школу,
уроков труда с выпиливанием совочков из куска жести,
коллективных экскурсий в музей революции и ткацкую фабрику,
концертов школьной самодеятельности со стихами, песнями и танцами,
футбольных олимпиад с потным беганием за мячиком,
зарниц с деревянными автоматами и метанием чугунных чушек в фанерный танк,
массовой декламации стихов о родине,
разучивания песен о картошке-тошке-тошке и ленине всегда впереди,
пионерской зорьки и новостей из телетайпного зала,
хрюши со степашей по черно-белому телевизору,
пионерских лагерей,
утренних линеек,
торжественного подъема флага с барабаном и зевотой,
тоскливых фальшивых горнов на подъем, обед, отбой,
собирания колосков и картошки в ближайшем колхозе,
круглосуточной радиостанции Маяк из громкоговорителей,
тихого часа,
утренней зарядки под крики вожатых,
латунных кранов и жестяных рукомойников в потеках зубной пасты,
грязных деревянных сортиров,
серого пюре с лужицей жира,
костлявой жареной рыбы,
холодной творожной запеканки с кефиром,
компота из разваренных сухофруктов,
дежурств по классу,
опытов с электричеством на единственном в школе исправном приборе,
обязательных вонючих химических опытов с самовозгорающимися какашками,
сбора гербариев летом и выглаживания утюгом кленовых листьев осенью,
сочинений "как я провел лето" и "кем я хочу стать",
марширования по школьному двору с лозунгами и речевками,
физкультурных раздевалок с тяжелым запахом и деревянными шкафчиками без вешалок,
чешек в мешочке,
серой школьной формы,
бесформенного портфеля с навсегда оторванной ручкой,
скрученного красного галстука в кармане,
курения в туалете на переменах,
выяснения отношений там же,
школьных раздевалок с кастеляншами вылавливающими опоздавших,
встреч с ветеранами, героями труда и знатными овощеводами,
принудительной подписки на Пионерскую правду,
соревнований по сбору металлолома и макулатуры,
субботников, воскресников и мероприятий по уборке территории,
захватывающих по своей дикости и нелепости нравоучительных наставлений военрука,
старательного затушевывания конуса, куба и шара простым карандашом 2М,
столь же старательного и столь же бессмысленного заполнения контурных карт...

Ну и так далее и тому подобное.

Сейчас написал и понял, что все хорошее и приятное, что осталось в памяти от детства связано только с друзьями, семьей, своими собственными делами и мыслями, с книгами, живописью, музыкой, снова с друзьями, снова с семьей...

А все, что было вокруг этого так и осело серой скучной пылью, которая скрипит на зубах и забивается под воротник.

У меня было исключительно светлое советское детство.

Бубны, горны, барабаны, красные галстуки, белые гольфы, октябрятские звездочки, пионерские дружины, торжественные линейки.

Драчевые напильники на уроках труда, марширование на уроках физры, старательное рисование равнобедренных треугольников, синусы, косинусы, тангенсы с котангенсами и прочая таблица умножения.

Роль партии в мировом рабочем движении, Чатский, Онегин, Горький со своей "Матерью", гордо реющий буревестник и прочие первичные и вторичные признаки счастливого советского ребенка.

Дальше репейником цепляются обязательные атрибуты идейного взросления: звериный оскал, бандитская клика, человеконенавистнический режим, грязные наветы, подонки общества, очернение социалистического образа жизни, и тому подобные клише, штампы, шаблоны, стандарты, формы, штемпели, трафареты, пуансоны и печати.

Одновременно появляются и признаки идеалогического разложения: портвейн в парадном, девочки в радиорубке, битлы на костях, глянцевые журналы с волосатыми молодчиками и электрическими гитарами.

Толстые стопки машинописных листов на папиросной бумаге наивно спрятанные под обложкой журнала Юность, брюки клеш, рубашки с огурцами, вино, книги, друзья, беломор с пластилином, книги, книги, книги.

Магнитофон Комета 209, пленка тип шесть, музыка, вино, книги, друзья, непозволительное вольнодумство, манкирование обязанностями совершеннолетнего члена социалистического социума, конфликты со всеми возможными правонарушительными органами.

Имитация трудовой деятельности за имитацию заработной платы, творчество, веселое пьянство, еще пьянство, еще творчество.

Шесть зарплат за диамант в кофре, дикий восторг и благоговение, еще четыре за набор самопальных примочек, вино, книги, друзья.

Домашние концерты, квартирные выставки, мордобитие в обезьянниках, вино, книги, музыка, друзья, перестройка, арбат, выставки, деньги, вино, книги, музыка, друзья, воздух, перспективы...

Новогоднее обращение, часы на правой руке, всевозможные вертикали, нтв, тв6, мудрые слова, добрый прищур, она утонула, книги, книги, газеты, иносми.ру, массовое нашествие ученых-шпионов, журналистов-шпионов, просто шпионов, перманентная война, которой нет, завидно оранжевое где-то там, здесь: серение, тухление, тупление, мельчание, идиотия в клинической форме...

Снова замаячили на горизонте бубны, горны, дружины, звериные оскалы, бандитские клики, предатели родины, торжественные гимнопения и всенародный одобрямс...

Впадаем в детство...