Среди тайфунов, вирусов, мигреней
как хорошо, что существуешь ты –
и пусть не гений чистой красоты
и может статься, что совсем не гений
(в одной семье, известно с давних пор,
два гения – серьёзный перебор).

(А ты сидишь и сочиняешь строки
с необщим выражением лица,
сама не понимая до конца
какой ты набрала полёт высокий.
Ну, что тебе, глядящей с высоты,
до нашей повседневной суеты!)

Ты поливаешь землю,
деревья, траву, цветы.
Журчанью воды внемлю,
гляжу на тебя –
                          Ты.

Читаешь свои стихи ли,
возишься ль у плиты,
смотришь в глаза Рахили*,
гляжу на тебя –
                          Ты.

Со мной говоришь сквозь зубы,
сжигаешь навек мосты,
летят черепки посуды,
гляжу на тебя –
                         Ты.

Сменяются годы, лица,
порою то тишь, то бой.
Хочу на тебя молиться,
грешить я хочу – с тобой.

А в измеренье в четвёртом,
верша бесконечный путь,
мне ангелом будь, будь чёртом,
но только – будь.

Такое, сограждане, дело:
когда опустеет сосуд,
моё охладелое тело
друзья на погост отнесут.

Промчится во тьме астероид,
мигнёт и погаснет звезда,
и в землю могильщик зароет
останки мои навсегда.

А Время мой путь подытожит
забвеньем в дымящейся мгле.
Но что же, скажите, но что же
я делал на этой земле?

О чём я с друзьями судачил,
мечтал у подножья вершин?
Какие такие задачи
я жизнью моею решил?

И что же я, спину не горбя
ни перед одним из владык,
в сем мире страданий и скорби
за семьдесят вёсен постиг?

Какие круги обозначил?
В какую заглядывал даль?
И что я увидел иначе
и людям другим передал?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пространство беззвучных вопросов
раскинулось, скрытое тьмой.
Но каждый рождённый – философ,
а каждый ушедший – немой.

Смеёмся, грешим, кровоточим –
провидцы, слепцы, дураки.

Запомниться б – хоть многоточьем
в конце стихотворной строки…