Здесь не Ницца и не Канны. –
Где вы, радужные сны?
Тут гуляют тараканы
от стены и до стены.

Не цветут весною маки,
не приносит сказок гном,
тут соседские собаки
гадят ночью под окном.

И гнетёт тоска-рутина,
и господствует бедлам,
и таится паутина
тихой тенью по углам.

Блекнет блеск под слоем пыли,
и, за стенкою слышна,
монотонно пилит, пилит
разлюбезная жена.

Реет месяц над карнизом,
высь порою сеет дождь,
и воинственным капризом
добивает папу дочь.

Вот:
пишу я без помарок –
всё напрасно, всё зазря.

…Сам я тоже не подарок,
откровенно говоря:

весь в хандре или в нирване,
затуманен взор тоской,
я валяюсь на диване
день-деньской.

В зоопарке нашем ламы
вечно заняты делами,
очень преданы делам
папа лам и мама лам.

Мама лам и папа лам
делят дело пополам.

А у лам есть также детки,
эти детки малолетки.
Равнодушные к делам
почему-то дети лам.

Как прискорбно, что к делам, увы,
не стремятся дети ламовы.
А подумать:
разве воз вести
можно в этом юном возрасте?

Уходят годы, память, волосы,
потенция и стать, и спесь,
но не пою с чужого голоса,
пою своим, какой уж есть.

Пою в сортире, в спальне, в душе ли,
дочурке – баюшки-баю,
и мне неважно, чтобы слушали,
а важно, что ещё пою.

Давно привычны мне лишения,
не ищет бурь моя ладья.
А вот пою всё совершеннее,
поскольку сам себе судья.

Уходят годы, память, волосы,
потенция и стать, и спесь,
но не пою с чужого голоса,
пою своим, какой уж есть.