Никакая рука – только сердце удержит поводья,
Если хлынул апрель по дорогам и мимо дорог.
Что гадать на любовь по капризной весенней погоде –
Ты всегда одинок.

Словно сходит не снег – материк растворяется в прошлом
И в угрюмое небо неспешно уходит река,
И лощёная челядь твоим подстилает подошвам
Облака, облака...

Небо платит за всё: невесомых апрельских дождинок
Ты уже получил, выходя из дубовых дверей
В этот город сырой, в ослепительный свой поединок
С горькой властью своей.

Потому что она обрекает тебя на сиротство,
Ибо только сиротство тебе во спасенье дано.
Остаётся – любить, потому что всегда остается
Только это одно.

*  *  *

Пади, вечерняя роса,
Роса вечерняя!
Прости за всё, за что нельзя
Просить прощения!

Пади, как падают в поклон
Пред виноватыми,
Сырой подол беря в полон
Лесными мятами!

Не зёрнышком среди хлебов,
Не рыбкой в неводе –
Пади, как падает любовь
Под ноги нелюби,

Пади на травы и цветы
Горючей влагою –
И он опомнится: «Да ты
Сегодня – плакала?..»

*  *  *

Печаль становится блаженством,
Почти спасением, когда
Грядущее небрежным жестом
Бросает свет на провода.
Он мчится над сырым проспектом,
Собою подводя черту:
Была печаль – и стала светом,
И свет уходит в темноту.

И, осыпаясь лёгким звоном,
Зима летит издалека –
Младенцам, старцам и влюблённым
Стелить перины-облака...
И тише, тише тайный шёпот
О том, кто сгинет, что грядёт,
Какая ложь холодным шёлком
К ногам под вечер ниспадёт...
Но объясните ж, Бога ради,
Зачем, вступая в свой черёд,
Оценщик в городском ломбарде
Весь этот блеск на вес берёт?

*  *  *

В деревне царь – пожар: нахлынут ветры с гор –
Узорчатым шатром взвивается костёр!

А дерево черно – серебряную чернь
В предчувствии огня не удержать ничем.

Морщинистым рукам забытых миром вдов
У грозного царя не вымолить свой кров.

С покорных на Руси всегда берут втройне –
В миру и на войне, в воде или в огне.

Старухи голосят, и колокол, гудя,
Взывает к небесам о воинстве дождя,

Но тучи за хребтом, и небу тяжело
Тащить по гребням скал свинцовое крыло.

Битком набив мешки, оставив белый прах,
Пожар уходит вдаль на взмыленных ветрах.

И колокольный звон баюкает враспев
Тяжёлый бабий вой, бессильный древний гнев,

И падает река с уступа на уступ,
Облизывая соль с горячих горьких губ.

*  *  *

Что было – то прошло,
Привычно повторять.
И не приходит в сны,
И наяву не снится.
Но так прожгло перо
Заветную тетрадь,
Что вписано одно
На все её страницы:
Не минет горьких губ
Волшебное вино,
И если спит душа –
Ей суждено проснуться.
Но Господи, зачем
Мне было не дано
Молчаньем пробудить,
Дыханьем прикоснуться?..

*  *  *

Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,
Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля, –
Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьёт прямо в сердце, как река
О парапеты.
Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: никогда! –
На все «однажды...»
И сердце плещется не в такт –
Ладони ранит,
И всё обманчиво, да так,
Что не обманет.

*  *  *

Теченье донных трав, подобное дыханью,
Не отпускает взор; так ветер льстится тканью
Легчайшего плаща: коснется – и отпрянет,
Весь в лепестках цветов и ароматах пряных.

Теченье донных трав, подобно заклинанью,
Не отпускает слух; так шелестом за тканью
Наивно поспешать: она скользит без звука,
Прохладой голубой обманывая руку...

Теченье донных трав, подобно ожиданью,
Не отпускает прочь – но обещает тайну.
Они текут, текут: отныне и доныне...
Опомнишься – зима. Оглянешься – пустыня.

Чернее реки не бывает, чем эта река.
В ней тонут огни, а всплывает со дна только тина.
Но разве река в этой горечи смертной повинна?
Душа её где-то блуждает, по-детски легка.
Господь упаси прикоснуться к безумной воде:
Невидимый яд потечёт по испуганным жилам,
И кровь, замирая, осядет отравленным илом,
И сердце заплачет, как плачет дитя в темноте.
Я видела странника. Тяжкую ношу неся,
Он шёл издалёка. Одежда казалась седою.
Спустившись к реке, он умылся свинцовой водою,
И что он увидел – нам даже представить нельзя.
Река молчалива. В сырую весеннюю смуть
Она не бурлит, напоённая светом и снегом.
То солнце, то месяц её выбирают ночлегом,
А город всё чаще и чаще не может заснуть.