....Сегодня в нашем издательстве вышла в свет очередная книга Ольги Ивановой — “P.S.”, тесно связанная по содержанию с двумя предыдущими, отсюда, как объясняет нам автор в аннотации, — и название. Объяснение для непосвященных: все обложки книг Ольги Ивановой выглядят одинаково — это такой как бы конверт, только разных цветов — на этот раз он зелёный.

Книга “Р.S,” — совсем маленькая, всего 28 страниц.

Однако она вызывает немало радости и у автора, и у тех, кому автор ее дарит... Собственно, так и должен жить настоящий поэт — писать стихи и издавать книжки (хотя бы и маленькие)...

В буфете ЦДЛ книгу Ольги Ивановой обмывали: Лев Болдов, Александр Фишман, Николай Устьянцев, Татьяна Милова, Григорий Кружков, немножко — Наталья Богатова, Иван Голубничий (который не пьет, но принес бутылку водки), и я сама...

В скором времени см. развернутую публикацию Ивановой в “Баемисте”, пока же помещаем несколько ее стихотворений из новой книги прямо здесь, в колонке редактора. Дело в том, что Иванова — личность весьма известная, она даже побеждала на каких-то интернет-конкурсах (если не ошибаюсь, в “Тенете”). А помещать известных личностей, дело, сами понимаете, весьма нужное...

Александр Смогул (известный поэт, бард, говорят, что он вообще писал тексты для Талькова...) написал заметку об Иване Голубничем — заместителе главного

редактора известной газеты “Московский литератор”. Однако поместить ее в своей газете Иван стесняется... — всё же он там должностное лицо. Вот мы и решили помочь и Смогулу, и Голубничему. Помещаем эту заметку у себя. А в ближайшее время вы сможете прочесть на сайте и стихи Голубничего (дабы убедиться в правоте Смогула уже воочию...)

А. Смогул, преподаватель истории современной русской поэзии факультета славистики, г. Гамбург

Казалось, в современной русской поэзии не отыщешь такой космической силы, как Юрий Кузнецов. Все лучшее, написанное им — сумрачный надмирный холод горних ледников в глубине которых гулко бьется сердце, живое вопреки всему. Казалось. Но вот поэт такой появился.

Вот оно! Наконец-то возник поэт, не испугавшийся запредельной правды предопределившей тысячелетнюю трагедию России. То, что у Кузнецов еще мучительный поиск и смутные подозрения, пугающие его самого, то у вновь возникшего поэта обретает жесткую ясность. Поэт — не открывает, он лишь называет вещи своими именами.

“Не поднимется рука” — не потому ли, что русская душа всё еще ищет своего Бога? Все наши беды не от проклятья, а от неспособности четко обозначить позицию Духа. Мы и другим-то врём оттого, что врем себе и стараемся в эту ложь верить. Боимся лишиться хоть шаткой, но опоры. Мало кто не страшится коснуться этой темы. Слишком жутко. Слишком кощунственно с общей точки зрения. Лишенные украшательств, написанные в строгой русской форме, стихи поэта ставят его в ряд литераторов и мыслителей глубоко страдающих и думающих о проблеме выбора Русского пути. Не за то ли платим, что, подчинившись однажды, преступили и предали нечто главное в себе? Вот он — вопрос вопросов, тяготящий Русскую душу. Надо иметь немалое мужество, чтобы об этом сказать. Разговор этот выходит за рамки газетной заметки, но я счастлив, что хоть в малой степени могу выразить благодарность молодому поэту. Не будем касаться его лирического дара, особенностей видения и мироощущения. Это всё впереди. Главное — этот поэт пришел и дай ему судьба силы. Имя этого поэта — Иван Голубничий.

12 февраля, в субботу, мы по приглашению известной в подмосковном городе Королёве поэтессы Маргариты Крыловой посетили Подлипки и выступили там в Краеведческом музее. Были: Анатолий Богатых, Лев Болдов (недавно выпустивший в нашем издательстве книгу “Рубикон”), я и решивший проветриться-проехаться-прогуляться Александр Еременко. Мы его решили вовлечь в жизнь, а то он проводит время не так...

Закончилось это печально. Верней, едва не закончилось печально. На обратном пути Еременко упал в ту самую черную дыру, которая между электричкой и платформой, — правда, Богатых вовремя успел его подхватить и чудесным образом вытащить...

На мероприятии же мы вели себя хорошо. Все выступили, даже Еременко стихи почитал.

Еще был Виктор Попов (известный певец, тут даже слово “бард” неуместно, — настолько он талантлив) — который, между прочим, живет в Болшево, но в родном городе он, по его собственным словам, выступал всего полтора раза)... Виктор Попов так замечательно поет, что у меня всегда катятся слезы, поэтому в этот раз я его слушать не стала, а вышла в коридор и там беседовала с еще трезвым Еременко о перспективах приобретения ризографа в случае получения им или же мною самой премии “имени Антибукера”...

Между прочим, эта идея Еременке пришла в голову независимо от меня. Он говорит, что про него какое-то екатеринбургское издательство составило книгу на 500 страниц (там и фотографии есть, и статьи, и стихи). Составило, сделало макет, а вот денег-то больше и нету. Надо искать Спонсора. Так что скоро мы поместим у себя рекламу этой замечательной книги с фотографиями и отрывками из нее. Может, Спонсор-то и найдется...

На мероприятии — из светских львов — присутствовал Александр Москаленко (это который делает интернет-газету “Кипарисовыё ларец”). Дело в том, что он там, в Королёве, живет и пишет стихи о листе Мёбиуса и пузырьке Клейна. Оказывается, что пузырёк Клейна — это лист Мёбиуса, но в четырех измерениях. Напуганная такой образованностью Москаленко ( хотя сама обожаю Лобачевского и его геометрию), я тоже решила блеснуть: спросила, кто из присутствующих читал произведение Решетникова “Подлиповцы”? Оказалось, что подлиповцы этого произведения не читали. А жаль — хорошая книга, 19 век, натуральная школа... Из присутствующих его читал, кроме меня, Анатолий Богатых, который, ясное дело, учился в Литинституте... А Еременко его, хоть и учился, не читал. Не до того, наверно, было. А вы, уважаемые друзья, читали?...

Я сказала Москаленко: давайте делать в Интернете друг на друга взаимные ссылки. Но он сказал, что пока это невозможно... А почему — я не поняла. Я пробовала найти “Кипарисовый ларец” в Интернете, но мне не удалось. Однако Москаленко сказал, что в скором будущем у “Ларца” появится, наконец-то настоящий адрес и газету можно будет легко найти и прочесть в Интернете.

Еще я поняла следующее: Москаленко, оказывается, читал мою книгу, но она ему не нравится. Поэтому печатать в своей “Интернет-антологии” он меня не будет. Да и не надо, меня всё равно ни одна антология еще не напечатала (кроме “Московской музы”, да и то я с ней поругалась). Вероятно, я плохой поэт (см. в ближайшем будущем мои стихи в достаточном объеме в “Баемисте” пока же их там мало, но скоро будет больше. И напишите мне, пожалуйста, когда прочтете, какой же я поэт на самом деле — плохой или хороший, а то я совсем запуталась)...

Вообще же Москаленко очень любезный, культурный и интеллигентный человек, и вообще он энтузиаст русской поэзии, а таких людей, я вам серьезно говорю, очень сейчас мало. Никто не хочет работать на благо русской поэзии бесплатно. Даже я уже не хочу — устала очень....

Александру Москаленко очень понравился Лева Болдов. Он попросил меня выслать ему болдовские стихи. Я, конечно, вышлю, но сначала мы поместим Болдова у себя (см. в ближайшее время информацию о его книге и отрывке из нее в “Баемисте”).

Светское мероприятие завершилось застольем для избранных в кабинете директора музея — Максима Петровича Гусева. Были поэты Игорь Келли, А. Москаленко, Лора Полак, молодая талантливая Инна Павлова (не та, которая Кабыш, а совсем другая, подруга Маргариты Крыловой), бывшая жена прозаика Шварца Александра Шварц и некоторые другие. Расстались мы хорошо и сердечно.

“Кидд, а ты сам-то в Христа веришь?” — вдруг спросил Бумба.
С.Саканский, "Желтый жук"

Чтобы раз и навсегда покончить с темой писателя и издателя, надо вспомнить Марину Шапиро. Была такая женщина — очень красивая, к тому же стихи писала и владела каким-то коммерческим издательством, которое выпускало книги как построить дом.... А происходило всё это в 90 и 91 годах.

Вот спрашивают иногда: “Веришь ли ты в Бога?” Дурацкий вопрос, правда? А я их на это спрашиваю: “Насчет Бога — это вопрос тонкий, а вот веришь ли ты в Спонсора?”

Я, например, не верю. Не верю и всё. Хотя, между прочим, спонсор в моей жизни был. Вернее — была. Это была Марина Шапиро.

Может быть, вы и помните такую серию маленьких книжечек —называется “Имя на завтра”. Все тогда над ней издевались, говорили — “Вымя на завтрак”... И прочее. Так вот, эту серию как раз и издала Шапиро. На свои, между прочим, деньги. Но кто ж из нас тогда это ценил?!

(Теперь-то мы стали умнее. Теперь мы в спонсора не верим, потому чо и спонсоры стали умнее — они нам денег не дают...)

Чтобы не обременять читательское внимание, я сразу перейду к концу этой истории. Я с Мариной Шапиро поссорилась. А теперь жалею. А дело было так: сначала она предложила авторам издать книжки, а потом, когда книги уже печатались, стала денег требовать — половину себестоимости. Стоит ли говорить, что себестоимость была неимоверная, а книжки (мои, во всяком случае) так обрезаны, словно печатники вообще ни разу в своей жизни не бывали трезвыми...

И вот авторы на нее обиделись. Они деньги платить отказались. И я отказалась. Правда, я предложила Марине получить деньги безналом, но тут отказалась она. Да и не думал никто за меня ничего безналом платить — пообещали только и обманули, конечно...

Однако ситуация моя была безвыходная — таких денег, как требовала Шапиро, мне бы не заработать за целый год, а ведь надо еще и кушать... И тогда я встала в позу: надо было извиниться и сказать, что денег нет, а я пошла в атаку. Я сказала Марине, что она плохой поэт, к тому же в моей книжке (в части экземпляров) с 27-й страницы и почти до конца вдруг очутились стихи самой Шапиро, а мои — пропали неизвестно куда... И вы, мол, Марина, гордо заявила я, своими стихами меня опозорили — вдруг такие экземпляры кому-то на глаза попадутся?

...Глупые мы были тогда, молодые. И Шапиро была глупая — зачем было целых 7 поэтов финансировать? А уж если поэта финансировали, он сразу задирает нос — раз меня кто-то финансирует, значит это кому-нибудь нужно?!

А на самом деле — не нужно. Во всяком случае, никакого толку — ни денег, ни рекламы, ни престижа не получила Марина Шапиро от своего мероприятия. Одни плевки.

А поэтому спустя 10 лет хочу я сказать ей большое-большое спасибо. Спасибо, Вам, Марина, за то, что вы меня финансировали. У меня осталось уже очень мало книжек, к тому же часть из них куда-то пропали при переезде. Бумага уже успела совсем пожелтеть (плохая была, видимо, — не финская)... И тем не менее — “Дожить до тридцати” — это моя лучшая книга... Особенно по дизайну. Он, говорят, очень такой советский, прямо памятник уходившей тогда эпохи. И фотограф Ваш был хороший — гениальную фотографию сделал — одни меня на ней сравнивают с алкоголичкой, а другие — с ангелом... Надо же было так сфотографировать!

Один раз я встретила свою издательницу — Марину Шапиро — на улице и не узнала. Я думала, что эта Лена Рахенштейн, наша соседка по даче. И Марина обиделась.

А еще в издательстве Марины Шапиро работали замечательные поэты — Ира Ермакова и Сергей Гловюк. Они и помогли мне украсть весь мой тираж из типографии. Вернее, не знаю, как Гловюк (может, он наводчиком был?), но Ермакова поехала со мной в типографию и по квитанции весь мой тираж получила, а потом мы поймали такси и увезли его ко мне домой. Книг было много — целых 2000 экз. Теперь уже их нет. А жаль...

Жаль и то, что не могла я никогда и нигде как следует свою книгу за деньги продавать — она же была ворованная. И мне было стыдно.

Я давно хотела увидеть Инну Кабыш, потому что не видела ее никогда. Вернее, я ее видела примерно 20 лет назад. Может быть, как раз ровно 20.

Тогда мы были очень молодые — нам было по 20 лет. Вернее, мне было примерно 21 (да, точно, я сейчас припоминаю, что это было в 81 году), а Кабыш было примерно так же (не знаю точно, ну, например, плюс-минус два).

Она была в зимних сапогах и вечернем платье с открытой спиной. И волосы у нее были длинные и рыжие. А я была в длинной черной и рваной, конечно же, юбке (но рваности было со стороны не заметно).

Звали ее тогда по-другому — Инна Павлова. Но это была точно она.

Тогда было принято так: если кто-то приносил стихи в журнал, их не печатали. И вот, видимо, получилось так, что я, как дура, принесла свои стихи в журнал “Юность”, и примерно в этом же временном отрезке принесла туда стихи и Инна Павлова. А там, в “Юности” этой, работал Юрий Ряшенцев, который вдруг решил сделать доброе дело: он стал предлагать всем молодым людям и девушкам, кто приносил стихи, собраться в некую литстудию, которую поручили Виктору Коркия (может быть, он вам и не известен, а когда-то пользовался авторитетом, потому что работал в “Юности”, помогал Злотникову. А сам он закончил МАИ, поэтому о литературе, наверное, имел мало понятия...) Еще там работал А. Самарцев, но я об этом узнала только недавно.

Вот мы и собрались в литстудию. Я сейчас стараюсь вспомнить, кто там был, кроме тех, кого я помню. Но не могу вспомнить, потому что это были тени. Так ведь всегда бывает: кое-кто пишет стихи, а кое-кто как бы тоже пишет, но на самом деле их нет, они просто тени, фон. Хотя нехорошо так говорить. Возможно, у меня просто плохая память...

Там были Володя Сидоров (какого-то Сидорова с таким именем я видела потом на каком-то фото рядом с Мишами Поповым и Гаврюшиным, но не знаю, тот ли...), Нина Лукьянова (ее я потом встретила в Литинституте), Лена Полевая (она потом вышла замуж за какого-то Сережу, который там тоже был). Юра Корс (он потом всё же встретился мне через много лет и подарил несколько своих книжек), Ира Иващенко (она была каким-то местным депутатом. А в 94 году я ее встретила в Госдуме, уж не знаю, кто она там...). И всё, не помню больше никого. А вот Инну Павлову и ее мужа Мишу помню прекрасно. Конечно, теперь у нее давным-давно другой муж, но тогда был вот такой: весь такой интеллигентный, волосатый, с длинными руками. Я его потом тоже встречала, он нам какой-то сомнительный бизнес предлагал. А вообще-то он был симпатичный.

И вот когда мы собрались в этой сомнительной литстудии, все стали читать стихи. И когда вышел Миша Павлов читать, я сразу поняла, что он пишет чушь, хотя всё это было так умно, так интеллигентно... А когда Инна Павлова вышла читать, я сразу поняла, что вот так бы я хотела писать — потому что она была живая, и строчки у нее как-то шевелились и вибрировали, и голос у нее был такой удивительный, как будто он был старше ее самой, но в то же время очень звонкий и чистый. И шла от ее стихов энергия. Правда, я ничего не помню. Помню только, что там шла речь о магазине “Российские вина”, которого теперь, по-моему, давно уже не существует... А может, и есть. Не знаю.

А всем, наоборот, по-моему, больше нравился Миша. Потому что они сами были не очень-то умны...

А мне там вообще никто не нравился, кроме Инны Павловой.

А Коркия, которого все теперь давно забыли, был такой важный... И вот тут я вдруг встала и сказала: “Вы в вашем журнале вообще х....ню печатаете, вам чем мертвее, тем лучше, а живое вас пугает, или вам кто-то не дает печатать живое. Вот вы бы и признались, что вам просто не дают печатать хорошие стихи, чем напускать на себя важность...”

Это было непозволительной смелостью. Все остолбенели. Тогда Коркия говорит: “А что же Вы предлагаете?”

Я говорю: “Я ничего не предлагаю, просто я постараюсь поступить в Литинститут, чтобы понимать что-то в литературе, а потом закончу его и буду работать редактором. И буду печатать живое”.

Это у присутствующих вызвало саркастический смех. Потому что тогда считалось, что в Литинститут можно поступить только по блату, а печатать живое — и вообще нельзя...

Ну вот. А потом я закончила Литинститут. Но тут у меня родился третий ребенок, и, конечно, меня на работу редактором никто брать не хотел. Потому что Горбачев тогда выпустил указ — матерей с тремя детьми нельзя увольнять. А раз нельзя увольнять, то и брать опасно.

Потом пошла отчаянная перестройка. Всем стало всё равно — сколько у кого детей, лишь бы человек работал... Однажды Алла Николаевна Латынина увидела меня на углу Суворовского бульвара и Калининского проспекта. Я там продавала книги на улице. Она ужаснулась и решила мне помочь — предложила устроить меня в Литературку или же в Независимую. Я сейчас точно не помню, но по-моему, даже зав. каким-то отделом в Независимой. Вы знаете, я такого не забываю. Я ей хочу сказать здесь и везде огромное спасибо, хотя работать там, конечно, не смогла бы — уже шла инфляция, и деньги были нужны каждый день. Я не могла так рисковать. Я думала, что Литературка и независимая вообще перестанут платить зарплату сотрудникам, а потом закроются.

Мои стихи стали везде печатать. Наверное, Инну Павлову — тоже. Она давно была уже Кабыш, но я, хотя никогда ее с тех пор не видела и даже не читала ее стихов, почему-то сразу почувствовала, что это именно она и есть.

Мне очень хотелось увидеть и послушать Кабыш. Но в то же время я боялась этого.

А сегодня я пришла на ее вечер. И когда я зашла в зал, то почему-то читал стихи Дима Быков, а потом почему-то Кабыш стала читать прозу. А потом опять Дима Быков стал читать стихи. А потом мне стало душно, потому что я сидела сзади, ведь впереди не было мест... И мне пришлось выйти в фойе. Там стоял Саша Самарцев. Я хотела немного с ним поговорить, а потом всё же послушать Кабыш, но разговор оказался длинным.

Мы сначала обсудили метод Бродского, а потом добрались до роли Нины Искренко и А. Еременко в развитии и становлении “поцмодернизма”. Я сказала, что, наверное, с Еременко поступили несправедливо — забыли его, ни одной литературной премии не дали, хотя в свое время многие им воспользовались... как бы... Понимаете, сказала я Самарцеву, ведь если человек талантлив, то ведь всегда к нему липнут всякие. А потом как-то так выходит, что они всё получают, а этот (к которому липли) — нет. Пожалуйста — Бунимович в Думе, Пригов без конца какие-то премии получает и вообще... А Искренко, наоборот, в могиле. Хотя я ее никогда не любила, а вот когда она умерла — сильно плакала. Ну, кто еще? Ну, Жданову правильно дали премию. Он внёс большой вклад ... ( я вообще иногда люблю выражаться казенным языком)

Тут Самарцев вдруг говорит: “А вот я к ним не примазывался никогда!”. А я этого и не говорила, между прочим. Самарцев — хороший и добрый человек. Еще он сказал, что Быков пишет повествовательно. Не знаю, не слышала.

А потом я попробовала купить книгу Кабыш, но мне не досталось. И посмотреть на нее как следует тоже не удалось — у меня очень плохое зрение.

И вы знаете, я даже этому рада.

Только не подумайте, что я имею в виду что-то плохое. Просто рада — и всё.

А потом ко мне подошел поэт Фишман и сказал, что я пишу гораздо лучше Кабыш. И еще какой-то мужчина подошел и сказал то же самое, но я не знаю, как его зовут. Не понимаю — при чём здесь я? Я хотела сказать Фишману, что он дурак, но это было бы несправедливо. Я сказала: нет, мол, Фишман, просто я пишу по-другому, потому что она женщина, а я — нет... (это у меня обычно такая дежурная фраза, потому что я ведь так и не узнала, как же на самом деле пишет Кабыш...).

Ну и хорошо. Пусть будет Инна Павлова.

А еще я познакомилась в фойе с мужем Кабыш. Его зовут вовсе не Саша Кабыш, как мне кто-то до этого пытался объяснить, а Николай Сахаров. Он играет и поет на гитаре. Он мне подарил журнал со своими стихами.

Там есть такие стихи:

Всё есть в тебе, и я нарёк
тебя коммерческий ларёк.

Или:

А я родился в Кзыл-Орде,
И это видно по морде.

Или:

Полюбил я дуру,
Буду дуре гуру.

Или:

Хоть у тебя одна нога,
ты всё равно мне дорога...

Я эти стихи цитирую по памяти.

Надеюсь, что они не про Инну.