Конечно, лучше быть богатым и здоровым, но, увы, у нас дубинка в руках бьет и в собственный лоб, и потому (даже у литераторов!) стало ныне принято считать, что слова “бедный” и “плохой” фактически синонимы… Матрос Лонгрен в “Мести Хина Меннерса” оценивается так: “Лонгрен, доживя до седин, будучи не в состоянии даже заработать себе на жизнь, казнит Меннерса, казнит и судит собственным правым судом, – за то, что Меннерс не поступился принципами, а именно: не дал в долг человеку, с которого и спросить-то в качестве заклада нечего… Если бы Меннерс всегда подавал в таких случаях, то не нажил бы никакого состояния, с того самого дня, когда к нему в ледник пришел какой-то голодный мальчик и попросил рыбки – просто так, рыбки и все!”

Разумеется, под этим углом глядя (а точки зрения Хина Меннерса и автора текста о нем то отдаляются, то почти полностью сливаются), мы получим полное искажение всех романтических героев “Алых парусов”: Лонгрен (в каком-то смысле одна из теней самого Грина), который любил и отомстил за свою любовь, станет в “Мести Хина Меннерса” просто асоциалом и преступником, Грэй предстанет всего лишь искателем приключений, который выбросит в конце концов ненужную Ассоль, и в пьяницу и бездельника превратится сказочник и собиратель легенд Эгль, описавший деревню Хина Меннерса так: “…и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом…”

Современные издатели тоже видят в эглях бездельников и потому с практической выгодой меннерсов заменяют их “издательскими проектами”, из которых постепенно исчезает, а точнее, просто выбрасывается живая литература, отмеченная той же тайной вдохновения, что и душа Ассоль, “живое стихотворение со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое”.

Однако, самого Хина Меннерса автор неожиданно возвышает до у г а д ы в а н и я им законов судьбы, точно созданной по чьему-то замыслу, (этот к т о–т о, разумеется зол, поскольку сразу утопил старого Меннерса, и здесь возникает подозрение – не есть ли такая трактовка не просто постмодернистская игра, созданная на основе новобюргерских ценностей, но и следствие какой-то личной проекции…) А образ Грэя автор снижает до уровня богатого искателя приключений, совершенно исключая из своего прочтения “Алых парусов” тот эпизод, когда мальчик Артур Грэй закрашивает гвозди на картине, изображающей мучения Христа:

“– Это работа знаменитого художника.

– Мне все равно, – сказал Грэй. – Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу”.

И понятно, по какой причине эпизоды из детства Грэя автором игнорируются: закрашенные гвозди, в сочетании с ненужной автору “Хина Меннерса” Бетси, логически исключают тот конец, который автор (ставший полностью на позицию Хина Меннерса) приготовил героям: “Что же стало с Ассолью? Об этом нетрудно было догадаться, учитывая, что вернулся Лонгрен. Хин Меннерс, закуривая трубку по вечерам, обращал свой длинный мысленный взор в одну из сторон света, почему-то вполне уверенный, что Ассоль жива.

На базаре в Стамбуле, в пекинском борделе, в краковском гетто, в трущобах советского Петрограда – она, несомненно, где-то была. Внимательно следя за светской хроникой, он узнал, что через год после представления у Каперны Артур Грэй женился на графине Жедюбуа, свадьба состоялась в Риме…”

В общем, вся эта трактовка, эта дуэль с автором “Алых парусов”, эта постмодернистская игра с текстами, была бы, наверное, всего лишь модной, поскольку современность многопланова, а мода (в литературе тоже) лишена множественности смыслов, и служила бы еще одним вложением в нынешний концепт реальности, где “Алые паруса” – это супермаркет, а “Ассоль” – какое-нибудь средство для мытья посуды, если бы Сергей Саканский дуэль с Грином выиграл.

Но он – проиграл. И я подозреваю в его проигрыше сознательность замысла, и с п о р т и в ш е г о правильного толкового лавочника неправильной любовью к совершенно неподходящей ему “корабельной Ассоль”, поскольку в Каперне любовь выглядела так: “Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре”.

А у Хина Меннерса произошло, точно некое смещение “точки сборки”: “Теперь, когда он уже не просто жил, а любил, Хин все свое бытие поверял некой ассольностью…” Представьте, это и точно сказано о Хине Меннерсе.

Но самое талантливое в проигрыше Сергея Саканского – вот эти строки: “Дожидаясь, пока заскворчит яичница, Хин водил пальцем по стеклу окна, рассеянно наблюдая море – один из любимых жестов Ассоли, подсмотренный издали и присвоенный себе, что часто делают влюбленные безнадежно…”