Сейчас можно без труда купить «всего Высоцкого» на DVD, что говорит о том, что спрос на него не падает. Почему более чем 25 лет спустя после того, как человек исчез с планеты Земля, его голос, смех, драйв, его – не убоимся мистики – дух постоянно присутствует с нами?

Помню, как подростками мы слушали в старом подвале при помощи магнитофона, собранного из деталей утильсырья, его знаменитый «французский концерт». Кроме гитары, слух радовали аранжировки… Но главное осталось главным: яркий текст, исполнительский надрыв – или, как стали говорить позднее, драйв…

Владимир Высоцкий в серую эпоху 1970-х умудрился вернуть людям первоначальное, исконное понятие о народном певце – аэде, рапсоде, барде, кобзаре, гусляре, лирнике… О человеке, который под аккомпанемент струн рассказывает о главном, зовет на битву или осмеянием уничтожает гнусности. Высоцкий умел развеселить или довести до «мурашек по коже», говоря не о пустяках, а о самом серьезном и граждански важном: о тоталитаризме, об огромных жертвах Великой отечественной, об «архипелаге ГуЛаг» и неэффективной системе власти в СССР. Любой, кто его слушал, осознанно или нет понимал: Высоцкий поет именно об этом, а не «о том, что разлагается картофель на полях».

«МеньшОго потеряли брата – всенародного Володю», – написал о нем в стихотворном некрологе Андрей Вознесенский. При всем уважении к певцу НТР Андрею Андреевичу, уже тогда было понятно, кто из них «меньший», а кто «больший». Да, при жизни напечатали всего одно стихотворение В.Высоцкого в альманахе "День поэзии". Посему официальные и полуоппозиционные письменники нередко пытались оценивать Высоцкого свысока, похлопывая по плечу. Потом это утратило смысл: Высоцкого знали – видели, слышали, оценили еще при жизни! – все в стране, «до самых до окраин». Ведь «опубликовано» – это значит прежде всего: исполнено, воспринято публикой. Да, не было у него книг, никаких печатных рецензий и вообще публичных отзывов на песни, стихи и прозу. Но даже многосоттотысячные тиражи Вознесенского кажутся скромными по сравнению с любовью многомиллионной аудитории, которая охотно сама публиковала, издавала и размножала Высоцкого самыми хитроумными способами. Его голос хрипел с хрящей рентгеноснимков (их использовали кустари вместо винила – как аудионоситель для радиол), с огромных бобинных магнитофонов и только-только тогда появившихся кассетников…

Советские культурные механизмы, мягко говоря, зажимали Высоцкого в своих шестернях. Как актер театра – и особенно кино! – он еще мог самовыражаться. А вот как поэт и певец – зачастую только в режиме полусамиздата или подпольных концертных выступлений. Удивительным подарком судьбы казалось, когда его стихи все же просачивались в разрешенное пространство культуры. Каким-то чудом поступали в продажу пластинки-миньоны с его «невинными» песнями. «Вздох глубокий, руки шире», – шуточная зарисовка об утренней гимнастике казалась критикой на существующий строй, на вождя, застоявшегося во время «бега на месте». Шахтерская баллада о «черном надежном золоте» воспринималась как гимн не только добытчикам недр, но вообще людскому мужеству и стоицизму. А песни к детской сказке «Алиса в стране чудес»! В них Высоцкий неожиданно представал футуристом и сюрреалистом, и становилось ясно, насколько широк его поэтический инструментарий. «Бандитско-блатная романтика», в которую его пытались записать и «опустить» коммунистические культорги и цензоры? Ну, нет. Он успел развернуть широкую палитру жанров – создать скетчи и бытовые зарисовки, пронзительную лирику и едкую сатиру, сентиментальный шансон и мужественные песни войны и труда.

Высоцкий хотел, чтобы в его текстах было «больше поэтического образа, метафоры, чем грубого намерения и тенденции». Он смог новаторски объединить несколько значимых художественных традиций: футуристический социально-плакатный «язык улиц», акмеистскую филигранность и даже усложненность образов, при этом – демократизм городского романса.

В.Высоцкий умело применял внутренние рифмы и ассонансы, делающие текст упруго свинченным, звонким, оставляющим роскошный простор для исполнения:

и т.п. Он умудрялся быть не только сверхдемократичным, но и философски-парадоксальным: «Мы не умрем мучительною жизнью – мы лучше верной смертью оживем». И при этом даже самые дерзкие его образы внятны и доходчивы (например, «деревянные костюмы»).

У Высоцкого почти всегда действуют герои с яркими характерами в узнаваемых, хотя и экстремальных, ситуациях. Не зря поэтому многие его песни стали притчами (например, «Колея»), а некоторые приобрели провидческий масштаб. Скажем, в дни спасательных работ на затонувшей субмарине «Курск» особенно трагично, словно бы с того света, зазвучала давняя его песня «Спасите наши души!»

Выступления В.Высоцкого с оглушительным успехом проходили не в саунах и на дачах (как водится теперь в судьбах популярных артистов), а в сельских и рабочих клубах, в многочисленных конструкторских бюро и даже в секретных «атомных почтовых ящиках», перед яйцеголовыми «доцентами с кандидатами». Парижанка Марина Влади удивлялась, как это он стал знаменитостью – без рекламной раскрутки, без выступлений на радио, ТВ, без воплей желтой прессы? А еще цензура, а еще в каждом цехе или конструкторским бюро – парторги… Да что реклама – даже некролог запретили напечатать.

Странно, что в советском государстве, декларировавшем протекционизм по отношению к социальному искусству, оно – по-настоящему социальное, левое, обращенное к животрепещущему в человеке! – вынуждено было считаться полузапретным, прозябать. Конформисты находили способ существования в легальном пространстве творческих союзов и издательств. Диссиденты и «протестанты» уходили в андеграунд и самиздат. Например, Иосиф Бродский в 1971 году наметил себе такой путь:

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

Высоцкий не хотел ждать «дней грядущих» или признавать себя второсортным по сравнению с кем бы то ни было в «сонной державе, что раскисла, опухла от сна». Он оказался бунтарем, у кого мощи и характера нашлось поболее, чем у официозных знаменитостей или даже у грядущего нобелевского лауреата. Он словно бы и не знал, не хотел знать о цензуре – потому, наверно, и не печатали… Потому и любили. Он выразил бунт, энергию справедливого протеста, который жил в людях эпохи «недоразвитого социализма» в 1970-е годы. Эта энергия в брежневские времена таилась, а позднее выплеснулась на митингах, баррикадах в 1990-93 годах.

* * *

…Когда Высоцкий погиб, я служил в армии. Твердо решил после дембеля съездить на могилу к человеку, чьим современником мне повезло быть. Поездка случилась лишь в 1983 году, как раз в день третьей годовщины смерти барда. Еще не был установлен причудливый памятник работы Рукавишникова – с конями и гитарой.

Первое, что меня поразило – огромная очередь, тянущаяся вдоль ограды Ваганьковского и теряющаяся где-то за углом. Тысячи людей явились в обычный, казалось бы, день отдать дань памяти Владимира Семеновича. Я дошел до конца людской змеи, занял место и решил посмотреть, что происходит поближе к входу. Второе удивление – раскидистое дерево неподалеку от центральных врат. Обычная шелковица, однако, увешанная, как заклинаниями друидов, записками. Цитатами из песен, признаниями в любви Высоцкому, воплями отчаяния по поводу его судьбы…

Под деревом несколько человек вразнобой читали стихи, исполняли песни Высоцкого. Какой-то инокообразный бард имитировал хриплость, но сквозь подражание все равно прорывалось натуральное отчаянье:

Тогда подобное несанкционированное выражение чувств было редкостью – в сторонке внимательно следили за ситуацией пара искусствоведов в штатском... Часа через три моя очередь приблизилась к могиле, утопавшей в цветах. Возле холмика сидели несколько рыдающих женщин, как будто похороны состоялись буквально только что.

Многотысячные группы на Ваганьковском собираются дважды в год и поныне. Может, чуть поредевшие – все-таки сколько лет прошло.