Это – очень страшное литовское ругательство. Его нельзя перевести иначе, как матом. Поэтому я и не буду его переводить.

Однажды мы с Серегой ехали бухом из Гурзуфа в Вильнюс. С нами был Альгис, вильнюсянин. Именно к нему домой мы и ехали. В Вильнюс ехали, бухать.

У Сереги была ченчина в Кишиневе, молдаванка, и он предложил к ней заехать. И тогда мы решили поехать через Кишинев, потому что нам, в принципе, было совершенно все равно, как в Вильнюс ехать – через Москву и Минск, или через Украину и Молдавию. Это даже хорошо, что мы не через Москву поехали, а то бы домой захотелось зайти, а там и зависнуть недолго. И вот, под Мелитополем, мы с московской трассы сошли и двинулись на Херсон и Одессу.

В Херсоне мы купили арбуз, бутылку водки, а также нашли каких-то наркоманов, дали им украинской пихвы и отобрали у них шприц. Сделали арбузу укол водкой и дальше с этим арбузом пошли. В Одессе мы ворвались в Гамбринус и там весь день просидели с креветками, арбуз под столом держали, изредка похлопывая его по щеке, поощряя, как Генри, моего мальчика.

Арбуз на жаре стал таким уже тугим, таким сытым, щекастым. Но мы его все равно не ели: ждали, когда он до полной кондиции дойдет. На самом деле, арбуз в этом процессе был не первичен: сначала появились наркоманы, потом пихва, и потом шприц. И только когда у нас образовался шприц, мы стали думать, что же с ним дальше делать? Так и возник арбуз.

В Кишиневе, куда мы вошли ровно в полночь, Серегиной ченчины не оказалось дома. Потом выяснилось, что она как раз в эти самые дни в Москве была. Серегу искала.

И вот, вырвались мы на трассу и попали в Жмеринку. И там нас, наконец, свинтили менты. А свинтили они нас потому только, что мы на станцию Жмеринка вошли. Они, как только нас увидели – сразу поняли, что это – мы. И даже арбуз в руках у Сереги не выдал нас за цивильных людей.

Ввели нас в ментовку, обыскали, но никакого буха не нашли.

Мент спрашивает:
– А что же это тогда от вас запах такой?

Он думал, что это от нас так пахнет, и у нас бух есть, и можно у нас этот бух законно отнять и выжрать. Но это арбуз так пах. Но только менты, своими ментовскими мозгами, конечно, не могли допереть, в чем нашего арбуза суть. А Серега сидит на лавочке, арбуз поглаживает, по щеке его похлопывает и все приговаривает, как Гитлер:
– Генри, мой мальчик! Я справлялся о тебе.

И вот, один из ментов оказывается литовцем. Он в этой Жмеринке в армии служил, женился и как-то завис. И он сразу с Альгисом стал по-литовски говорить. И мы тоже с Серегой обрадовались литовцу, хоть он и мент был. Стали ему ладошками со своей скамейки махать, улыбаться, и всякие литовские слова говорить. А Серега ему еще арбуз показывает, приподнимая его, поглаживая и даже целуя иногда.

Тогда подошел этот мент-литовец к Сереге и спросил:
– Ты что – тоже литовец?

А Серега сказал:
– Нет, я из Москвы.

Мент сказал:
– А почему же ты тогда по-литовски говоришь?

А Серега сказал:
– Не знаю.

Тогда мент меня спросил:
– А ты почему по-литовски говоришь? Литовец, что ли?

Я сказал:
– Я не литовец – я Яша. Но литовский язык – знаю.

Он сказал:
– Ты что же – весь литовский язык знаешь?

Я сказал:
– Нет. Я только одну фразу знаю. Вернее, одно предложение. А именно: Кад таво капас бибяйс апаухту.

Он сказал:
– Что? А как оно переводится, это предложение, ты знаешь?

Я сказал:
– Не знаю.

Тогда мент на Альгиса посмотрел и сказал:
– Это ты его научил?

Альгис сказал:
– Было дело.

Мент повернулся ко мне и сказал:
– Ты больше никогда эти слова не говори. Особенно литовцам. Потому что литовцам очень не нравится это предложение.

Я-то, конечно, знал, как оно переводится: это ж надо быть идиотом, чтобы думать, что я и вправду знаю какое-то предложение, но не знаю, как оно переводится.

А переводится оно так, это Кад таво капас бибяйс апаухту:
– Чтоб твоя могила хуями обросла.

И вот, мент, литовец из Жмеринки, несмотря на то, что я ему высказал это предложение или даже, можно назвать – пожелание, все равно нас пожалел, поскольку Альгис был литовцем. Из Вильнюса. А мы были как бы при нем. И он, мент, отвел нас в столовую и накормил гарниром. Он сказал какой-то ченчине на раздаче:
– Накорми их гарниром.

Потом отвел нас на станцию и посадил в поезд. Сказал проводнице:
– Довези их до Киева.

И вот, стоим мы с арбузом, который к тому времени уже вполне созрел, машем этому менту ладошками – счастливые такие, добрые, потому что арбуз-то уже созрел.

Хотя, конечно, мы могли этот арбуз еще и в Херсоне съесть. Более того: мы могли вообще не шприцевать этот арбуз, и даже не покупать его. И шприц у наркоманов не брать. И пихвы им не давать. А просто ту водку взять да и выпить. Без всякого арбуза. Без наркоманов. Без пихвы.

Но ведь нашу судьбу мы сами своими руками творим. И всю нашу жизнь мы рассматриваем, как Яшины рассказы. Чтобы было нам, что в этих рассказах рассказывать. Поэтому и творим ее – как самые настоящие Яшины рассказы.

И вот, стоим мы, счастливые, в тамбуре поезда на Жмеринке. Или на Вапнярке – теперь мне уже кажется, что не Жмеринка это была, а Вапнярка. И уже как бы в Киеве мы, ибо поезд трогается.

И машем мы, машем ладошками литовскому менту из Вапнярки. И солнце светит. И такие чувства меня распирают солнечные. И так хочется этому менту что-то приятное сказать. Что-то такое по-литовски. Чтобы ему хорошо стало.

И вот, взял я ему и сказал:
– Кад таво капас бибяйс апаухту!

А поезд уже скорость набирает, и Вапнярка-Жмеринка уходит от нас навсегда. И лицо у этого доброго литовского украинского мента вытягивается, становится пасмурным, несмотря на то, что солнце сияет вовсю.

И вот, представить только. Кладбище. Знойный день. Среди могил – могила. Капас, по-литовски. И растут на ней хуи. Большие, маленькие, средние. Растут, залупляются – эти хуи, бибяйсы, то есть. А там, глубоко внизу лежит мент. И рычит от злобы и бессилия. Ибо капас его как раз в этот самый момент бибяйсами обрастает.

Ужас это. Мрачный, тяжелый ужас.

Ну, а с арбузом что стало? Известно что. До Киева мы не доехали: нас на какой-то станции скинули, потому что сильно разбухались мы. Но арбуз берегли свято. И вот, стоим мы на этой станции, туда смотрим, сюда смотрим и видим, у базарного прилавка лошадь стоит, запряженная в телегу. И сено жует.

И тогда Серега крупными шагами подошел к этой лошади и как даст ей арбузом по голове. И на мелкие кусочки разлетелся арбуз.