 |
***
В обьятья первого хамсина
От страсти стонущей Далилой
Упала стерва-Палестина,
А я - в твои объятья, милый.
Для ночи догола раздета
Луна - бесплатная блудница -
На бледный пенис минарета
От вожделения садится.
Дрожат у пальмы в пыльных лапах
Соски созвездия Змеи,
И всех моих соперниц запах
Впитали волосы твои.
И я не понимаю снова -
До коих пор, с которой стати
Я все тебе простить готова
Под неуемный скрип кровати…
***
Я знаю, что такое счастье:
В обнимку пребывать в нирване
На развалившемся на части
Давно продавленном диване.
Весенняя суббота, утро,
Пейзаж в окне весьма убогий -
И наблюдает камасутру
Пологий купол синагоги.
А интерьер еще вмещает
Уже ненужное богатым,
И джаз дивана не смущает
Ушей соседки глуховатой.
И вечности ползет кривая
В ленивый полдень - по старинке
Не одеваясь, допиваем
Вино вчерашней вечеринки.
И дым дешевых сигарет
Вбирая легкими до спазма,
Несем веселый легкий бред,
Как послесловие к оргазму.
***
Мы отправляемся в круиз
От нелюбви до нелюбви.
Оставь на берегу цинизм,
Бери билеты - и плыви,
Чтоб полюбить меня некстати,
Раскачиваясь волнам в такт.
Желанный, кто тебе заплатит
За этот половой теракт.
Вон впереди по курсу справа,
Касаясь тощей мачтой тучи,
Под рваным парусом кровавым
Голландец затонул Летучий.
Я от крушенья в шлюпке хрупкой
Спасусь и доплыву домой.
Душа у женщины - под юбкой.
Не лезь туда, желанный мой.
***
Мы обнаружим не роман, не повесть,
А лишь сюжет для крошечной новеллы,
Когда на простынь, чистую, как совесть,
Меня уложишь ложью неумелой.
Мы обнаружим не ума палату
И даже не палату психбольницы,
Когда проснемся утром поздновато,
Чтобы на яркость солнца разозлиться.
Мы обнаружим Ялту или Сочи
Вчерашней жизни, прожитой немудро.
Чего от нас еще Всевышний хочет? -
Ведь вечер был уже - и было утро.
***
Отпусти мой грех погулять,
Отпусти до сытых времен,
С ярлыком “последняя блядь”
Для орды забытых имен.
Отпусти мой грех - он уйдет,
Чтобы не сбежать по трубе.
Не такой же ты идиот,
Чтоб его держать при себе.
***
Дорога скатертью ушедшим от меня.
Счастливого и доброго пути,
Который извивается, маня,
И по которому легко уйти
За аппетитом у других столов,
За наслаждением в других постелях.
Да будет путь ваш розами усеян,
И чтобы розы были без шипов.
По ним ступайте радостней, небрежней,
Чем по моей заснеженной стерне.
Пусть ангелы с моей улыбкой прежней
К вам иногда являются во сне.
***
Мне все по загорелому плечу,
Поскольку пляж всего в семи минутах,
Полуступаю и полулечу
Вдоль плоскости иноязычных шуток.
И мне по загорелое колено
И море мусора на юге Тель-Авива,
И взгляды наркоманов, пену
Сдувающих с дурного пива.
Мне стали по отсутствующий фаллос
Их мутные, глухие пересуды:
Докурят то, что со вчера осталось,
И пьют из одноразовой посуды.
Но я могу поклясться перед Богом,
Что даже здесь умею быть счастливой -
На скудном фоне, бедном и убогом,
На самом дне Большого Тель-Авива.
***
Тому, кто с вами спит в эпоху СПИДа,
Написанное на роду доверьте.
Моя любовь как форма суицида
По формуле движенья к смерти.
Пределен риск и коитус смертелен,
В твоих объятьях забываю, милый,
Вчерашний сон про блядские постели,
Похожие на братские могилы.
Над входом лозунг “каждому - свое”,
И ангел в белом пропускает в ад,
И выдает больничное белье,
И называет номера палат.
***
Эпизодический герой,
Случайный в многотомной жизни,
Ты вел себя смелей, капризней,
Наглей, чем главные порой.
Любовник первый и второй
Тебя в упор не замечали.
Но сколько между строк печали
Навеяно твоей игрой.
НЕКРОФИЛИЯ
Созвездье Девы гневно и глумливо
Осколки звезд швыряет в укоризне
Сюда, в твою могилу под оливой,
Такую непригодную для жизни.
Страсть - эта неразборчивая стервь,
Ведет к ограде со скрипучей дверцей,
Где мой соперник - водосточный червь -
Тоннели точит в нестучащем сердце.
Я к трупным пятнам припаду губами
И губы мертвые сожму живыми,
Летучей мышью закружит над нами
Бездомный ангел, потерявший имя.
За привкус тлена или запах гнили,
Сверчка молитву, мотыльков порханье -
Хвала, хвала тебе, некрофилия,
За эти стоны страсти с придыханьем.
Их совье эхо ухает рефреном,
Мой лоб уже покрыт холодным потом.
Безлюдно здесь, на кладбище смиренном
Бывает, милый, только по субботам.
БРЕНЕР, 14
Своя компания опять навеселе:
Дым, теснота, гитара, много водки,
Бальзаковского возраста красотки,
Останки изобилья на столе -
И в стельку пьян вчерашний именинник,
Которому всего полтинник.
Своя компания: имеешь право
Неверность не вменять в измену,
Мечтая о груди соседки справа -
Соседку слева гладишь по колену,
И слушать споры о верлибрах Рильке,
Или о ценах на жилье в Сдероте,
Вколов воображаемые вилки
В глаза длинноволосому напротив.
Своя компания. Сложенье судеб,
Возведенных в квадрат тоски,
Где каждый треугольник неподсуден,
И узок круг - и страшно далеки...
Виски колотит ритуальный бубен,
Очередной “Кеглевич” уничтожен.
О, Господи, как мы друг друга любим -
Мы друг без друга дня прожить не можем.
***
C. Примерову
Кто мостил эти улицы кремнем кровавых эпох,
Кто мостил это небо гремящим свинцовым покровом,
Что за город скрежещет войной и войной изнемог -
И руины уродливо мокнут под ливнем громовым?
Почему я парю над опухшей от смерти страной -
Не рукой, а крылом укрываясь от ветра и града? -
И слезятся глазницы воронок и рвов подо мной,
И парад пораженья грохочет грозы канонадой.
Парадокс - но порядка прядется упрямая нить:
Воронье полетит, закружит, закричит оголтело,
Когда мертвые станут своих мертвецов хоронить -
Не большого ума и не ангельских рук это дело...
***
Возвращаешься поздно, сославшись на срочное
дело,
Под обстрелом моих ядовитых укоров.
Никогда не смирюсь, даже если б серьезно хотела
Укротить свой ревнивый придирчивый норов.
Новой версией больно под дых садани,
Прежде чем, вознесет нас, лишая одежды, цунами
Плотоядных желаний, которые в лучшие дни
За гомеровским облаком - Эрос делил между нами.
И древнейшей игры произвольно меняя условья,
Острой солью злословья приправив варенье-вранье,
Изливайся горчащей, горячей своей нелюбовью,
Словно мутной слезой в нежеланное лоно мое.
***
Я когда-то упала с небес
В лоно матери, в руки седой акушерки,
В первозданно-недевственный лес
Новой жизни, где прежние мерки
Сразу стали тесны, и удар
Был о землю не болен - и дар
Принят был без большого спасибо.
Я когда-нибудь так же красиво
От удара о рыхлую почву,
Без раскаянья, грешно, порочно
Из унылого лона могилы
В мир надлунный и ангелокрылый
До истоков Конца и Начала
В небеса, из которых упала,
Унося пережитую грусть,
Вознесусь, вознесусь, вознесусь.
***
Ты прошел сквозь меня, как Орфей сквозь
зеркальную гладь,
В преисподнюю безлюбья, к покойным своим
Эвридикам.
Мне осталось осколками скользкий твой путь
устилать,
Отражая лишь миф о тебе в искажении диком.
Мне осталась косая от флюса луна в небесах,
Пустозвездых густых небесах мусульманского юга,
И тактильная память о длинных и гладких твоих
волосах,
По сосцам у меня проползавших упругой змеюгой.
Мне остался - врачи называют - “летальный
исход”:
Летним вечером к Лете забвенья претензий не
много.
Эта Лета на улице Алленби пересекается вброд,
По фекалиям аргусов, лающих под синагогой.
Боль и память умерив, умелым дантистом Харон
Дани ищет в немых гнилозубых провалах.
Я открыта для жизни и смерти с обеих сторон,
Из которых по острым обломкам себя доставала.
Не достанься Харону! Храни тебя местный
Аллах
Под перстом минарета - для дактилей, ямбов,
хореев,
Для сквозных силуэтов в изломанных злых
зеркалах.
Не твоей ли кровищей расщелины их багровеют?
***
Я изгоняю стаю из себя -
И тает тайный айсберг подсознанья,
Взлетают кремнеклювые созданья,
Изданье Фрейда крыльями дробя.
И клювы клацают, заклещивая зёрна
Желаний - от желанья воздержись,
Чтоб не участвовать отныне в порно-
Спектакле под названьем “жизнь”,
В истории распоротой подушки,
Вобравшей крик кровавого погрома,
У крематория, глотающего тушки
Читавших Юнга, Адлера и Фромма.
Но лап когтистых не врастают корни
В чужую землю, как в свою добычу,
И, хищно ухая, а не курлыча:
“Ни пуха, ни пера”, - проворней
Густая стая пустоту пластает,
Горластая, усталая семья...
Я изгоняю стаю из себя,
Не зная, что меня изгнала стая.
***
День упал вниз лицом
С циферблата часов -
Он нечесан, угрюм и небрит.
Он своих близнецов
Запирал на засов
В трюм, который сегодня сгорит.
Он дышал перегаром и куревом, он
Надо мной на локтях нависал
Раскачавшийся маятник прежних времен
Безвременья прилежный вассал.
Я наложница ложного голого дня,
Я глотаю иглу отвращенья,
От вращенья, в которое ввергли меня
Эти ласки телячьи и щеньи.
Не из пленного племени календарей
Лист календулы сорван и смят.
Не суди - отведи от меня поскорей
Строгий, светлый, полуденный взгляд.
ВДОХНОВЕНИЕ
Оно берется ниоткуда
И отбирает у меня
Мои привычные причуды
Первопричиной бытия.
И, пробираясь в подсознанье,
Старается прибрать к рукам
В уборах знаков препинанья
Кривого почерка канкан.
Но собираясь восвояси,
Вобрав в себя словесный сор,
Свои иные ипостаси
Перебирает с давних пор.
***
Там, где снег на ветках месяцами
В безлунном гипнотическом мерцаньи,
Где волки - воем, а собаки - лаем,
“Заре” или “отбою” подпевали,
Где вспоминали имена и отчества
Для протокола, -
Меня учили одиночеству
Семья и школа.
***
На поезде в тоннелевой трубе
Из пункта “А” умчусь до пункта “Б”
Земли, в которой априорны знанья
Про неизбежность наказанья.
Там от состава преступленья
Вагон агонии - последний -
Отцеплен, и в тупик проник
Из перечтенных в детстве книг,
В них стрелочник, виною пьяный,
Вдоль шпал хрестоматийных строк
Находит то, что было Анной,
И продолжается урок -
Урод - до перемены рабства
На мыло оперных страстей.
Как выдавить по капле бабство
Из мозга собственных костей?
***
Воспевший Мойку или Терек -
Семи смертям не прекословь.
Впадает в ереси истерик
Неразделенная любовь.
Не помнит, где исток, где пойма,
Воспивший Темзы или Вислы.
Мы оба из одной обоймы
Телами на баграх повисли.
Не знаю, Сеной или Волгой,
Но не простится этот грех...
И возноситься очень долго
К мостам из рек.
***
Не излечить от ностальгии
Того, кто ею не болеет.
Я возвращаюсь на круги и
Квадраты Верхней Галилеи.
И пусть печалятся другие,
О прежних празднествах жалея.
Оставив помыслы благие,
На Пурим с дураком хмелею.
Мы в ночь Эстер уснем нагие,
Сны станут злей и веселее.
Не умереть от ностальгии
Тому, кто ею не болеет.
ДЕМОНСТРАЦИЯ ТРУДЯЩИХСЯ
1
Я плыву на плече отца
Через площадь, гремящую маршами,
За большим портретом лица,
Генеральным впоследствии ставшего.
Над плащами, пальто из драпа -
Поплавком из шариков ярких
Проплываю, командуя папой -
Кораблем, под старую арку
Переплетенных рук атлантовых
Над плакатами, транспарантами
С плавниками из кумача
И цитатами Ильича.
Улыбаюсь улыбкой ангела
Четырех с половиной, меньше ли...
Вот толпа у трибуны замерла
И в динамиках звук уменьшили.
2
Отец мой, подними меня повыше.
Неси меня с моей усталой жизнью
Сорокалетней суетной особы,
Оставшейся в растаявшей толпе.
Неси меня со всем моим сегодня
Сквозь страны, что не сделались моими,
На площадь, где под танки не придется,
А если и придется, то не мне.
Не все ли мне равно, какие гимны,
Какие лозунги, какие флаги,
Не все ли мне равно, кто на трибуне,
И разве можно что-то изменить?
А может, опусти меня на землю,
А может, отпусти меня на волю,
А может, помани меня обратно,
Не прерывая временную нить.
ПУРИМ
Петру Межурицкому
Я наизнанку выверну лицо:
Ведь маску карнавальную украли
Враги... или друзья - в конце концов
Нет разницы для праздничной морали.
Я наизнанку выверну язык,
Мораль читая задом наперед
На языке, который так привык
Держать закрытым безъязыкий рот.
Я наизнанку выверну судьбу,
Чтоб даже близкие не узнавали
Меня в казенном цинковом гробу
И в белых тапочках на карнавале.
Отбрось сомненья, приходи сюда,
Надев кипу и обвернувшись в талес,
На совести - ни страха, ни стыда -
Лишь узелки для памяти остались.
Запеть бы, Петя, но в петле границ
Болтаемся, болтая пьем и курим,
Не различая масок из-за лиц...
Гробница патриархов. Пурим.
СТРЕКОЗА
Павлу Лукашу
Крыло прозрачнее намека,
Зрачки прозрачнее крыла,
И лжепророчество жестоко
О том, что молодость прошла.
О старости больной и нищей
Предупреждали муравьи,
Сказали - утоплю в винище
Все одиночества свои.
Со дна хрустального бокала,
За призму пристальных зеркал,
Где призрак муравья устало
И прозаически икал,
Взлетает праздничное чудо,
Пустая радостная прыть -
И я оправдывать не буду
Свое недоуменье жить,
Уменье взмыть и неуменье
Держать в уме немое слово.
Да не подвергнется сомненью
Безмерность мудрости Крылова.
***
Ольге Ильницкой
...И Одессы не бывало.
Аппетитно и красиво
Стюардесса наливала
Кофе и аперитивы,
Улыбаясь, как реклама
Для зубного кабинета.
Ты была, Одесса-мама,
Или мне приснилось это?
Словно два больших удава,
Поглощающих друг друга,
Город слева, город справа -
Круг сжимается упруго,
Укрывая колоннаду
Бархатом зеленых склонов -
И не вымолить пощады
Сыновьям Лаокоонов.
...Стюардесса наклонилась,
Сексапильная на диво.
Через час впаду в немилость
Пыльных улиц Тель-Авива.
***
Твои слова - зловонный гной
Души гангренной,
Ты прежде не была со мной
Столь откровенной,
Ты раньше не звала меня
Так рьяно
В такую рань средь бела дня
В храм ресторана.
Теперь бессмысленно глядишь
Сквозь дым нависший
На кровлю крепких красных крыш
И выше крыши,
Туда, где Богом решено
Крушить и рушить,
И лить дешевое вино
В пустые души.
Пейзаж жары дрожит и плавится
Хамсинной пыткой.
Лехаим, бывшая красавица
И фаворитка.
***
В юности я любила
слепо-глухонемого дебила.
Он говорил,
что я умна и красива.
БЕЛОЧКА
Колесованье белки: колесом,
Отваром трав затравлен белый день,
Он, от укола весел, невесом,
В углу пугает собственную тень,
И безголосо песенки поет -
Крылат бесплатный латаный халат,
Ни в склад, ни в лад заладил, идиот,
Из глубины палатных анфилад.
На плоскость пола плюхнулся плевок
Расплаты - распластался по-щенячьи.
Незрячим глазом за бельмом тревог
Заплачет, различая все иначе.
Но белка больно давит на клаксон,
И бесполезно говорить “исчезни”,
Грызущий яро ядра хромосом
Под колесом истории болезни.
***
Отпусти меня, пасть саблезубая, слюни глотая;
Уплотнившийся сон воплотил плотоядную явь -
Где в гортань Минотавра вползает палата пустая;
Отпусти меня пасть - и спастись, отпуская, -
заставь.
Что заштопала нить Ариадны в нутре
Минотавра,
На изнанке извилистых, глистокишащих кишок,
Где оскаленный скальпель скользит, ударяя в
литавры?
Электрический шок?
В лабиринт - лаборантам неопытным опыт
срывая -
Хладнокровным халатам, хлопочущим в запахе
хлорки.
На носилках несется на скорости скорбь мировая
Коридорами вздорного сна, приводящего в морги.
Что я делаю, Господи, что на зубах захрустело
На балу каннибалов, блюющих от перееданья?
Обобщенное общим наркозом по общему делу,
Тело спит, не болит и уже не приходит в сознанье...
***
Отставьте карты, нарды и рулетки,
Другие ставки на себя примерьте:
Веревка, пуля, лезвие, таблетки -
И крупный выигрыш в игре со смертью.
И крупный проигрыш, поскольку блефа
Уже не будет - и не будет фарта:
Бубнит о пике, червонея, трефа,
В предчувствии смертельного азарта.
Наталии Стегний
На вербальной веревке верлибра повесилось
весело тело,
Потому что в прокрустово ложе анапеста старого
лезть не хотело.
***
Тоска взята на душу, словно грех,
И расползлась гнездовьем тараканьим
Из жизненных расщелин и прорех,
Лишая человеческих желаний.
Кто нам отпустит этот грех тоски,
Когда на пол швыряются окурки,
А с потолка осыпались куски
Сырой одутловатой штукатурки.
Кто разменяет наших будней тыщи
И в дом вернет веселые грешки?
Давай их зерна за окном отыщем
И высадим в цветочные горшки.
***
Ладье близка стезя ферзя.
Скользя по лади черно-белой,
Она серьезно заболела
И излечить ее нельзя.
С остановившейся усмешкой
Резной болванистой фигурой
Стоит до окончанья тура
Бессильной слабовольной пешкой.
Стоит, мечтая о погонах,
И вкусом пушечного мяса
Дразнит ферзей на полигонах
Патриотического кваса.
***
В тот год веселилось лето,
И я в суете счастливой
Уже не ждала ответов
На письма из Тель-Авива,
Поскольку их не писала...
Роман разгорался, даже
В июле достиг накала
Как в полдень песок на пляже.
Но курва-карма старательно
Держала в кармане фигу.
В тот год я любила писателя,
А в этом - писала книгу.
***
Я лежу на земле - да поможет ей страх -
А моя голова от меня в двадцати или больше шагах.
Я руками, оторванными от тела,
Эту землю - до боли чужую - обнять захотела.
Я лежу и лечу над безбожным контуженным
глобусом,
Вперемежку с обломками взорванных в клочья
автобусов,
Я - кровавая пыль - пусть не ждут меня дома...
Как любезны улыбки политиков на приёмах.
***
Корявый пень, замшелый, заскорузлый,
И свет давно угаснувшей звезды,
И древней речки высохшее русло,
И допотопных ящеров следы,
Старинный герб на выцветшей купюре,
Лет двести пролежавшей в тайнике -
И в будущих веках и их культуре
Поэзия на русском языке.
