 |
ИЗ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПОСЛАНИЯ
К АНГЕЛАМ.
Мой ангел, я тебя любила -
И потому не родила.
Слащаво тает пастила
В слюнявой полости дебила.
Он походя плюет мне в душу,
Потом уходит на носках,
Чтоб ангел, сизый от удушья,
Зашелся на моих руках.
2
Но бывает еще больней:
Жмут жгуты до сизых полосок -
Это зверем взревел во мне
Недоскребаный недоносок.
Он породой не вышел в знать.
Смою с рыльца пушок пыльцы,
Раз его не желали знать
Все родные его отцы.
И не выросло ничего
На бифштекса кровящей ране.
Это я кромсаю его
В разухабистом ресторане,
Где ухой от заморских тун
Шатко выстелен пол пологий.
Околеет совесть-шатун
Вдалеке от пустой берлоги.
3
Мой ангел сизый, голубь сизый,
почтовый… скорый… электричка,
ведь у тебя была сестричка:
горячий ком кровавой слизи…
4
Мой голубь сизый, почтовый, скорый
Глядит на землю небесным взором,
Перелетая державу ту,
Где Волга впадает в кому и нищету,
А в Каспийское (о чем не писал Расин)
Закачивают керосин.
5
Смотрит сизокрылый мой
Из-за облака домой.
Сквозь протекший потолок
Видит клок семейных склок
Видит маму, видит папу,
Видит: кошка лижет лапу -
Это значит: будут гости
Веселей, чем на погосте.
Это - пойло, это - жрачка,
Это - “винт”, а тут заначка.
Это вовсе не “гестапо”
Убивает маму с папой.
P.S.
Я кружусь в танце,
в большом хороводе
со своими нерожденными детьми…
***
Писчая жизни, измаранная напрасно,
По электронной почте играет в ящик
С адресами друзей хороших и разных
В полном отсутствии настоящих.
Это итоги моих сорока с лишним:
Волею Божьей, переселенцы мы
Знаем: хандрить на Востоке Ближнем
Лучше, чем небо коптить в Освенциме.
Ни кола, ни двора, за душой ни копейки.
Зеркало выглядит средоточьем
Сточного возраста. За меня допей-ка
Чашу дерьма, наш Небесный Отчим.
Дай мне силы жить тяжело и грешно,
Груз моих забот умножая втрое,
Дай увидеть мир твой кромешный, внешний -
Он, как внутренний, мой, для руин построен.
Жизнь заклинена вновь перелетным клином.
Я перо уроню не в своей отчизне.
Творческий путь показался длинным:
Дольше успеха в творческой жизни.
А что до жизни личной - то оказалась лишней.
Мама! Вроди-ка меня обратно.
В ту же дыру пусть идет Всевышний
Ныне и присно. И безвозвратно.
РЕКВИЕМ ПО ПИАНИСТУ
1
Кто выдумал тебя, дурная весть,
Порвавшая струну арфистки-стервы?
Употребляя ржавые консервы,
Мы угрожали дирижера съесть.
Скрипичный ключ скрипел, корежа нервы,
И струнные настроились на месть,
И только ты, вальяжный, как рояль,
Предпочитая на рожон не лезть,
Топтал в сердцах рояльную педаль
И неуемно пил, зачем невесть.
Stokatto опрокидывал стакан,
На время обезвреживая рану,
И нотный стан бежал во вражий стан,
И пальцы беглые взлетали рьяно.
От горьких возлияний затяжных
На нет сходило нежное piano,
И уводили пьяного буяна
Под белы руки двое пристяжных.
2
В гастрольном, безалаберном раю
Шуршали по обоям тараканы.
Ни их, ни нас не приглашали в Канны.
Ты говорил: “Кантату раскрою,
Сошью не фрак, а тройку из пике
Фортовей, чем с помойки налегке”.
Но дирижер был в черном сюртуке,
И он махнул на нас из горних сфер,
Своей волшебной палочкой взмахнул,
Чтобы душевной музыки баул
Скатился в скверный маргинальный сквер,
Где ты блевал и задыхался, силясь
Подняться, до скамейки доползти.
А у рояля ноги подкосились
И сделалось с тобой не по пути.
3
Морозный миг финального аккорда,
Тромбон - небритая с похмелья морда -
Свое лекарство разливал по флягам.
Венки проплыли под пиратским флагом -
Вчерашние концертные цветы,
И наконец, с небес увидел ты,
Что, как невеста, белый и нарядный,
Взбежал рояль по клавишам парадной,
Ампирные перила теребя,
Туда, откуда вынесли тебя…
ИМПРОВИЗАЦИЯ
Лысина ударника высвечивается из-за
гремящих коробок,
Она смугла, сиятельна и бугриста.
Контрабас колыбельно колышется, как детский
гробик
Ворсистой ручищей контрабасиста,
А пианист колотит свой инструмент
По черным и белым его зубам,
И рокот вспотевших, усталых гамм
Не остановится в нужный момент.
А солист сосет мед золотого сосуда
Медных мелодий холодные росы.
И саксофон уныло повис вопросом
Вниз головой под вопросом носа -
Пасть разверз от натуги глух.
Вынести вечный блюз не хватает сил:
Ведь у меня абсолютный слух,
И я не знаю, кто его распустил.
ПАМЯТИ ДЕДА
Одесский дворик делался все скотней,
Полста зеленых пахли черной сотней,
И Бенин крик: “Отказ, опять отказ!”
В сугробе за оградами увяз.
Там рыли яму Сарре и Абраму,
А их анекдотическую маму
В гробу переворачивали матом
Старатели, подобные приматам.
Мой дед от погребального обряда
Отгородился ледяной оградой,
Стандартным плоским памятником стал,
И памяти мутнеющий кристалл,
Его лицо вогнав заподлицо
В мир мрамора - овальное кольцо -
Стал острием резца в костистой кисти
На звездном кладбище шестиконечных истин.
МОЙ ФРЕЙД
1
Мой Фрейд в коротеньких штанишках
Крадется темным коридором,
Взбирается по грязным шторам
В клоповник пожелтевшей книжки,
Но он вампир иного типа -
Питается родильной кровью.
Любовью мать его Эдипа
Не занимайся со свекровью,
Чтоб не разрушить крупный комплекс
Пустых окаменелых страхов.
Грызи сухой науки “корнфлекс”,
Себя учением затрахав.
2
Дитя, не корчи из себя осла,
Не огорчай родителей, дитя,
Докушай кашу манную, кряхтя,
Из общего котла природы зла.
Природа зла, но общество гуманно,
Пока на дне небес густеет манна,
Которая один народ спасла
В одной из глав бессмертного романа.
3
Женщина женьшеневого свойства
Коренится на квадратной кухне
В степени немого беспокойства -
Но под приступом сердечным рухнет.
И отваром, горевым укором
Захлебнутся чада-домочадцы,
Зарывая в отчей мертвый корень,
Чтобы в чужедальние умчаться.
4
Мир сузился и точностью зрачка
Отфокусировался в болевую точку.
Привет от волчьей ягоды цветочку
С могилы безымянного сверчка.
5
И я глотала чачу нищеты,
Пока в полупустынных Палестинах
Лепила идолов из пластилина,
Строгала им сосновые кресты.
А ты глотал очередной язык,
И полиглотом - о насущном хлебе -
Переводил на варварский молебен
Мелодии божественных музык.
Но не форси затверженным фарси,
Подстрочный перевод не очень точен.
По-русски это значит - “Аве-отчим!
Чачу эту мимо пронеси!”
***
Застыв, как на случайном снимке,
В обнимку у окна стоим.
Я - с выраженьем пилигримки,
Ты - с неприкаяньем своим.
Нам мягко стелит Палестина
Дорогу, по которой встарь
Бастарда обмотав холстиной,
Брела усталая Агарь.
Горят огни в прибрежном Яффо,
Полуночный прибой похож
На бой Давида с Голиафом.
Мечеть вонзает ржавый нож
В баранью тучу на закланье
По вычурную рукоять.
И клики чудятся бакланьи,
Бакланий голод утолять
Вприглядку будем лунной питой.
Ущербный бок ее разверст
На скатерти небес, покрытой
Просыпавшейся солью звезд.
Пусть эта соль глаза мне выест
В геометрическом краю,
Который вряд ли воспою,
Куда не за горами выезд.
***
Мы не сидели в одном окопе
И не лежали в одной постели,
Просто на дьявольском автостопе
Божьими искрами пролетели
Мы пролетели над Тель-Авивом,
Над средиземной соленой лужей,
Над геометрией неуклюжей
Улочек в гомоне хлопотливом.
Над многоточьем торговых точек,
По траектории “жизнь кривая”
Мы пролетели, не выбривая
Крыш плоскодонных с рядами бочек
Мы пролетели, и стало ясно,
Что не ходили с эпохой в ногу,
А исходили строкой напрасной.
Нас не заметили, слава Богу.
***
Н.Д.
Фашистка нежная, душистая Психея!
Дыханием Дахау из баллона
Вторгаетесь в безвинную трахею
Без реверанса, книксена, поклона,
Без приглашенья… Офигели, фея?
Увеча вечный свой овечий имидж,
Шизофренией, паранойей вея,
Чтоб от возмездья прикрываться ими ж.
Графиня, мне приснились Ваши зубы -
Клыки, - и ногти в хищности когтей.
Вы, став на четвереньки грубо
Кромсали чувства собственных детей
И их отцов. С джокондовой улыбкой
Классической пейзанки от Пуссена
В парах шекспирово-вампирной сцены
Туда ползете анакондой гибкой,
Где в письменно-лесбийском менуэте
Нас ненависть приблизила вплотную.
Я к Вам свои анапесты ревную.
Мне с Вами тесно на одной планете.
***
Мы повстречаемся по долгу служб
В роскошном Вашем кабинете:
Финал альянса будет незаметен
Коллегам, и немного неуклюж.
Там, где не жаль ни денег, ни сирот,
А зеркала ведут себя по-свински,
Мой перемазанный помадой рот
Привет Вам шлет от Моники Левински.
КАВАЛЕРГАРД
Его усы нежнее фетра,
Он не зациклен ни на ком,
Ему под кедром запах ветра
В таежных дебрях не знаком.
Пока кавалергарду снится
Альбома свежая страница
И наглый африканец Пушкин,
И что в казаческой станице
Определили на постой
К смешливой вдовушке-толстушке…
Но сны беременны подушкой
И разродятся пустотой.
ПОМИНАЛЬНОЕ РОНДО
Ирине Юрьевой
…И ничего не изменилось в мире:
Все тот же пыльный пальмовый пейзаж…
Куда б душа не совершала хадж,
Молчанием ее покой уважь,
Оставив запоздалый панегирик.
Она была живой, тянулась к лире,
Была стаффажем книжных распродаж.
Но книжной жизни опустел стеллаж -
И ничего не изменилось в Ире.
В чужом углу, а не в прямом эфире,
Отматывая неурядиц стаж
И отжимая перегара гири,
Куражилась, когда входила в раж -
Но растворилась тише, чем мираж.
И ничего не изменилось в мире…
***
В начале июня возле Ган ха-ира,
Где на марьяжных куклах кружева,
Я встретила знакомых. “Как там Ира?” -
Спросили. Я ответила: “Жива”.
Что солгала, узнала через месяц:
Сквозь зуммер и помех колокола
Мне голосом чужим прокаркал меседж,
Что месяц, как Ирина умерла.
А в память лезет лишнее, пустое,
Осколки скользких, колющих обид,
Порочных дружб непрочные устои,
Страстей самоубийственный кульбит.
Кольцо из несерьезного металла,
Немодные курьезные очки
И ритм стихов, которые читала…
Сейчас уже не помню ни строки.
***
Последний сон, ты не из ада ль?
В гроб оцинкована кровать.
Слетелись ангелы на падаль
Зрачков осколки поклевать.
Они поужинают зреньем -
Прозрев к утру.
Подавятся стихотвореньем,
Когда умру.
***
Северяне рисуют лед,
А южане рисуют пот.
Потом кисти коснусь воды,
Акварели растают льды.
Обложите мне душу льдом.
Загоняет меня в дурдом
Этот июнь, а быть может, июль.
Ни микстур тебе, ни пилюль,
Ни покрышки тебе, ни дна.
Лишь жирует жара одна.
***
Крамольные поэмы
Окончены до срока.
Они глухи и немы,
А мужество пророка
Оборвалось на слове…
И, как в печальной сказке,
Все дружбы и любови,
Мечтая о развязке,
Сыграли non finita.
Их дальше не прожить
В кольце из эбонита
По беличьи кружить -
Крушить, колесоваться,
В пророки не соваться.
***
О, Рамат-Авив
Ароматных фиф,
Где научный дуx,
Как фурункул вспух,
Где ученья свет -
Университет
К вечеру погас;
Круглолобый класс,
Презирая нас,
Впал в глухой снобизм
У чугунных призм,
Чей крутой дизайн
Оставляет след…
А профессор Зайн
Протянул минет,
Словно бутерброд,
Аспирантке Бэт
В двуязычный рот.
***
Кривая, узкая она -
Строка ворованного смысла
Веревкой порванной повисла
На верткой шее хвастуна.
Уже ли казнь отменена?
Ответ короче коромысла:
Остатки смысла мышь погрызла.
Просты повадки грызуна.
А время разметало клочья.
Бессонной суицидной ночью
Глядишь без зрения и света,
И нечего отдать в печать.
Обрывки можно завещать
Творцу Новейшего Завета.
***
Ах, птица Тройка, ишь закуковала
Внутри овоида, яичного овала,
Считать года, взлетая налегке,
И досчиталась до безликих сфер,
Где все разложено по маленьким гробам,
В которых не хватало места нам,
В безверии неточных скверных мер
Трава горчит на скомканных губах,
А в сморщенных глазах разбит фонарь.
Кастетом дури по башке ударь -
Услышишь гулкий пустотелый взмах,
Увидишь теменную темноту,
Тяжелую, больную хренотень.
Давно проигранный вчерашний день,
Куда вошли, как в комнату не ту.
***
Там, где слепнет искусственный свет,
Там, где мерзлый разбитый фонарь,
Взрослый бука кромсает букварь,
Из которого выхода нет,
У которого нет языка,
Потому что не буквы, а вой.
Словом, воющий голос удвой
Там, где памяти слепнет строка.
***
Я вижу стену и проем окна
И занавеску, и дома напротив,
И море между крышами и на
Его барашках дальний теплоходик.
Левее вижу Яффо, как макет.
И церковь, где бывал Наполеон,
Где пыль полуразрушенных колонн
Ложится на продавленный паркет.
Я вижу склона каменистый лаз
И минаретов каменную стражу,
А возле них угадываю даже
Паломников, свершающих намаз.
***
Откупори бутылку, вырви пробку,
Налей и мне дешевого вина,
И не гляди так жалобно и робко,
Мои потери - не твоя вина.
Стрелявшим влет знаком унылый прочерк,
Чтоб целиться - глаза уже не те.
Нам промахи прощальные пророчит
Печальный клин в осенней пустоте.
Так выпьем, брат, до чертиков, до дури,
И окрылено полетим домой.
Зажаренной, ощипанной культуре
Не пересилить этот путь хромой.
***
От чувства стада и стыда
Не так то просто открестится.
Мы стая, мы степные птицы,
Нас страх и страсть влекли сюда.
Сюда, где тесно на земле
И не подать рукой до неба,
Где крохи черствого не-хлеба, -
Нули и дыры от бублей.
Сомкнутых, словно наши дни,
Унылых, словно наши песни.
А к небу не взлететь, хоть тресни,
Хоть дырку в голове проткни.
***
Мы, открывавшие огонь
(Нет, не по женщинам и детям,
А нюхая гнилую вонь
В злопамятном тысячелетье.)
Там, в первобытном тесном смраде,
От искры, прыгнувшей упруго,
Взвиваясь флагом на параде
Для заколдованного круга
В животном гаме бессловесном
За саблезубыми углами,
Плясало мыслевое пламя
Шаманом, шамкающим песни.
***
Парящий над Каиром Ра -
Непреходящая жара,
“Ура” кричащая с утра
Рычащим ёбом,
Высасывая мыслей сок,
Бросает взгляды на песок.
Жуя тоску наискосок,
Верблюд рядится небоскребом.
Для жадной жажды желтый Нил
Своим теченьем изменил
Цвета папирусных чернил
Над их пирамидальным гробом.
Во рту песок скрипит все суше -
Так душно, что мечта о душе
Не души вдохновит, а туши
Вспотевших над небесным нёбом.
АКРОТРИПТИХ
1
Можешь ли ты мне ответить на легкий вопрос,
Или ответ будет легче вопроса вдвойне?
Хочешь покрыть бересту из карельских берез
Азбукой истинных слов о Синайской войне,
И по болотам в промокших лосинах ступать,
Лося спугнуть или цаплю?.. взлетает, крича…
Заяц промчался и замерла мертвая гать,
Ивы склонились холодную воду хлебать,
Вот и тебя занесло в этот лес сгоряча.
2
Может, это светлый ангел,
Или демон колченогий?
Хоть живет почти в Раю,
Ада вовсе не боится,
И в пивную ни ногой.
Лишь взбирается в бомжатник,
Запирает все засовы
И стихи про Яффо пишет…
Вот и сказочке конец.
3
Меланхолик, сноб своеобразный,
Идеал хмельного оптимизма,
Хоть и редко, но вздыхает праздный
Аромат, где мать его харизма,
И напрасное предназначенье -
Лишь причина, а точнее повод,
Завязать на шее медный провод
И придумать свежее значенье
Виршу своего разоблаченья.
ТАНКИ
***
На кораблике из газеты
Я плыву от ладоней отца
К своему некрологу.
***
Слепой лепил из глины слона.
Слон был похож на слона,
Вылепленного из глины слепым.
***
Слепой нарисовал море.
Оно было похоже на море,
Нарисованное слепым.
***
Нам было по двадцать.
Ты носил меня на руках,
Но не удержал.
***
Под пальмой столько же тени,
Сколько в тебе страсти.
Не спастись от жары и одиночества.
***
В замочной скважине глаз,
Видящий сначала тебя голым,
Потом твой глаз вблизи.
***
Ребенок упал и заплакал.
Старец упал
И замолчал навсегда.
***
Дверь была открыта.
Дом посетила смерть
И завесила зеркала.
***
Шпили чужого бога
Проткнули сизое небо.
Нас осенило осенью.
***
Верблюд песочного цвета
На фоне пирамид из песка.
Здесь мы просыпаем свои жизни.
***
Взгляни, это не страшно:
Я написала море
Красной гуашью.
***
Родители ушли.
Дочь играет в прятки
С собственным страхом.
***
Ты на мне,
Как на вершине снег.
Холодно.
***
Слова перевернулись.
Они растут корнями вверх -
Скоро засохнут.
***
На грязном песке
Лето тлеет окурком:
Закат над морем.
***
Ливень, падая вверх,
Превратился в тучи,
Подобные цветущим садам.
***
Карточный домик.
Дама изменяет королю
С тузом или валетом.
***
Большие уши алчной тишины
И страха темно-алые глазища
Уже давным-давно меня не ищут,
Отсюда не видны и не слышны.
Большие уши жадной тишины
Давно задраены на все засовы.
Глазами черных кошек смотрят совы,
Их действия давно предрешены.
Они шуршат листвой, едва слышны,
Потом парят над черепичной крышей.
Летят над крышей сонные слоны,
Ушами машут. Но не слышат мыши.
***
Безукоризненна крейза,
А жизнь убийственнее смерти.
Ее кривой оскал измерьте
И унесите образа.
Но образ жизни не спасет,
Он искажен, как на иконе,
В его ущербном лексиконе
Тщета кладбищенских красот.
Вы кубарем или вприпрыжку
До точки докатились той,
Где жизнь смертельную отрыжку
Прикроет мраморной плитой.
***
Не люби меня больше, пила,
Слишком много частей и опилок.
Я зубцам твоим острым мила,
Как бесформенный грубый обмылок.
Это все, что осталось другим,
От астрального теплого тела.
Ты меня разлюбить захотела
И скрипучий исполнила гимн.
***
За треп затрепанной тетрадки
Ответишь, глупости творя.
Скрести словесные остатки
Не по сусекам словаря
Торопится беспечный гений,
Пьянчуга, баловень простуд,
Марихуановых видений,
Пивных и водочных посуд.
Запас словарный разбазарен.
Прозаик - заяц во хмелю.
Я шум славянского базара
И шука ха-Кармель люблю,
Где все смешалось понарошку -
Цитаты, цитрусы, глаза.
Меня бодают текста рожки
И жалит перевод гюрза.
***
А слава, Петя, доброй не бывает.
Она не просто зла, она жестока.
Она не ока требует за око,
А мертвой головы из-под трамвая.
Она скандальней шумной старой шлюхи.
Поскольку я ее не покупаю,
Она клевещет, под меня копая,
И распускает руки… вонь и слухи
О том, что я ее не заслужила.
Я с ней живу, как во враждебном стане:
Она мне портит кровь и тянет жилы,
А успокоится, когда посмертной станет.
***
Как безбожник на оторопь в дантовом чане,
Как Сизифов всегда ускользающий камень,
Так слова растерялись. Разводишь руками:
От приставок до суффиксов - лишь окончанья.
Слово стало в конце тем же, что и вначале.
Только чахлое, вялое, тяжко больное.
Им беззвучно шепчу то, что прежде кричали
Те, над кем парусами парит паранойя.
Чудо-башня достроена. Богу известно,
Как разрушить под корень словес зиккураты.
Мы уже обрели птичий голос небесный
И рассыпали кормом пустые караты.
Так расклюйте, расклюйте по зернам, по буквам
Непонятную, темную, смутную ересь
И, возможно, из воздуха молча придут к вам
Ощущения их бессловесных материй.
***
Пока в глухой провинции у моря
Карманы рвутся от наличных,
Забвение проблем столичных
В объятьях нежится двуличных.
А после, вдалеке от моря
Придется заливать “Столичной”
Ожоги лишней жизни личной -
Вполне безликой и приличной.
***
Кто лес валил меж Тигром и Евфратом,
Сплавлял его по вавилонским рекам,
Кто возводил леса для зиккуратов,
Кто не был римляном, и не был греком,
Кто изучал законы Хамураппи
Лишь для того, чтоб им не подчиняться,
Тот изчезал из книг на конском храпе.
История - плохая ученица.
***
Воспоминание, как светлячок из мрака:
У нас была своя "Бродячая собака",
И мы в ней сами - суками и псами
На декаданс не сдавшими экзамен.
Где вы теперь, Паллады, Соламеи,
Не от добра искавшие добра?
Но веку не хватило серебра,
А потому, и сравнивать не смею…
У нас была своя бродячая собака -
Теперь ее руно у мусорного бака
Для черновых, напрасных вариантов.
И это наш приют комедиантов.
***
Безветренно и безнадежно, Постум.
Ла-Меса спит. Она не стоит мессы.
Досталась пролетевшим девяностым
Керамика словесного замеса.
Ее осколки на гончарном круге
Былого братства - как занозы остры,
Не вспоминают о далеком друге
Астральные твои подруги-сестры.
Не приезжай. В унылый дом гетеры
На воронной кобыле не добраться:
Не то что из Хадеры до Гедеры -
Сюда перебинтованному братцу.
А тот привал, которым привалило
Друг к другу нас среди узлов венозных,
И Тель-Авив, который я любила,
Остались в середине девяностых…
***
Мне снова хочется обнять тебя -
Но не со страстью потной и угарной,
А спутанные космы теребя,
Твоей башки похмельной, хлопэць гарный.
Ведь ты же, окаянный, по субботам
Обычным зычным пьянством обуян.
Плесни мне тоже через океан
Хмельного и горчащего чего-то.
Залью глаза, чтоб долларовый рай
Стал призрачней и от меня подальше.
На флорентинской крыше проиграй
Забытую мелодию без фальши.
Ну? Проиграл? И я не победила…
На страшный суд разомкнутого круга,
Тогда, когда укажут нам светила,
В свидетели мы призовем друг друга
Тому, что знали счастья божью милость…
Могу поклясться общей группой крови
На книге, что еще не сочинилась,
Что только правду - и не слова кроме!
***
Когда не мачеха, а бога-душу-мать
По-русски перестала понимать,
И всласть осуществляет власть
Над злобной Золушкой,чья сказка не сбылась,
Когда вокруг на сотни миль чужье,
Ружье не выстрелит - фанерное ружье -
И за кулисы не уводят двери…
По-станиславски говорю: "Не верю!"
***
Я больше не могла себе помочь.
Автопилоту верный путь известен,
Я улетела, догоняя ночь,
Среди оптимистических созвездий.
Я не любила про драки и мелодрамы,
И про соседку Раю.
Но было за полночь, за тридцать, за океаном…
За что? Не знаю.
***
Не ностальгирую: какая разница
С каких балконов на какие празднества,
Опустошая "Хайнекена" треть,
Без всякого участия смотреть.
Не комплексую: раз харизма есть,
Друзей-предателей я наживу и здесь.
Не все ли мне равно в какой глуши -
И на кого - работать за гроши.
Покуда светлой памяти досуг
Кромсают челюсти фантомных сук,
Реву и чувствую себя как дура…
А под руками лишь клавиатура.
***
В столбцах окаменелых строф
Ловлю кириллицу во "VIEW" -
По строфам новых катастроф
"Аттачиваю" жизнь свою…
