Мы крысы хитрей, мы вертлявей ужа -
Кентавры ночей, пустоты сторожа...
И быт наш суров - обживаем углы,
В подвалах домов разжигаем котлы.
Дежурим посменно и маемся сутки
В воде по колено пускаем форсунки.

Мы прячем ключи, на жратве экономим,
И смотрим в ночи
на дрожащий манометр.
А с нами коты и приблудные псы
В пространстве ночей коротают часы.

Насосы вращаются, нрав их неистов...
"Козел" да фонарь,
допотопный транзистор.
А вместо кроватей - корявые доски,
На коих набросаны чьи-то обноски.

Старинные кресла, матрац и диван,
Замызганный столик и мутный стакан.
И вот уже полночь. Двенадцать часов.
Мы дверь открываем, и вновь на засов.

Из темени ночи в шершавые руки
Впадают подруги - дешёвые суки:
Бомжихи, шалавы, блядушки с Привоза.
Стакан "бормотухи" - законная доза.

Их валим на тряпки, целуем взасос.
И хаваем триппер и хламидиоз.
И, смену закончив в дурном полусне,
На двор мы выходим и жмёмся к стене.

В моче и окурках желтеют сугробы.
И сводит нам скулы от страха и злобы.
Не смейся, прохожий, и шляпу сними,
Мы пьяные рожи, но были людьми.

Но вырвало скрепы и дамбу прорвало,
И мы опустились во склепы подвалов.
Когда, накачавшись, мы дремлем на стульях,
Нам снятся конторы и рейссовский кульман.

Медали и грамоты ВДНХа,
Журнал "Огонёк" да отрывок стиха,
Шесть соток на даче, на озере клёв.
И пенсия в сто тридцать восемь рублёв...

Мы пленники ночи, мы зябнем в клоаке,
Но пламя форсунок пылает, как факел,
В грязи и пылище, гори - не сгорай...
Мы рыщем, мы ищем Потерянный Рай...

1997-1999
Одесса-Кармиэль

И верно - за что же тебя я любил
Всей сущностью твари дрожащей?
И верил, и ждал, как последний дебил,
Свободы твоей настоящей.

За что? Да хотя б за рассвет и закат,
За холод, бегущий за ворот,
За запах мазута, за тихий накат
Твоих сортировочных горок.

За жалкий уют обветшалых общаг,
Безумную брань коммуналок.
За зал ожиданья в бессонных ночах
На вечно неспящих вокзалах.

За дикую жуть бесконечных степей,
Вонищу вагонов плацкартных,
За то, что пришлось пережить и стерпеть
В клетушках хрущовок стандартных.

За то, что я не был в едином строю
И век обречен был скитаться...
За вечную очередь и толчею
На сотнях твоих автостанций.

За стаи твоих одичавших собак,
Бредущих во мраке, как тени...
И если я выжил - считай - не слабак,
Я хищников друг, не растений.

Я крыса в пустом лабиринте миров,
Философ подвалов котельных...
Спасибо, отчизна, за хлеб и за кров
На тысячах станций Раздельных.

За поздний закат и за ранний рассвет -
По небу сплошной полосою,
За аэропорт и за грязный буфет,
И за бутерброд с колбасою.

Не спрашивай, колокол звонит по ком,
Почем еще сыр в мышеловке?
Я вскормлен безумным ее молоком
И кашей синюшной перловки.

И я залезал на ее чердаки,
Бродил по развалкам дворовым,
И прочными были мои башмаки,
И вечно латались обновы.

Я пил "бормотуху" и одеколон,
Хлестал "синеглазку" под пиво,
Я жлёкал "стрелецкую" и самогон,
И водку любого разлива.

И карточек сотни, и тысячи книг,
Прочитанных в библиотеке.
И пыль каталогов. И песня. И стих.
Впечатаны в память навеки.

Я топал по жизни прямою тропой.
Но как-то в безжалостном мире,
Однажды очнулся, больной и слепой.
В дурной коммунальной квартире.

И понял - исчерпан терпенья запас,
И верить, и ждать бесполезно...
И текст уплывает куда-то из глаз,
У ног разверзается бездна.

И надо покинуть родную страну,
Что мачехой злобною стала.
Я воздух свободы последний хлебну!
Не плачь, человек из металла!

Ведь если утрачена цель бытия -
Нет веры ни черту, ни Богу,
То город не мой, и страна не моя -
Пора собираться в дорогу.

Прощай, нелюбимая! Матерь скорбей.
Иль мало по тюрьмам сгноила?
Ты вечно пускала в расход сыновей,
Чтоб после рыдать на могилах.

И если мне стоя дано умирать,
Как дереву старому в скрипах -
Ты подлая мачеха нам, но не мать,
Взрастившая комплекс Эдипов.

Уходим навеки. Ты нас не зови.
Мне даже язык ненавистен.
Я корчусь от этой слепой нелюбви,
Под грудой низвергнутых истин.

Низвергнуты статуи медных богов.
Империя рухнула сразу.
И я ухожу от родных берегов,
Обрывом окончивши фразу.

Забыть обо всем. Поворотом ключа
Отрезать дорогу обратно.
В подсвечнике пусть догорает свеча
В огромном окне предзакатном.

1998 - 2202
Кармиэль