- Здравствуйте, это Роман Лившиц. Вы меня не помните? Мы уехали из Москвы в семьдесят первом. Вы приходили к нам на Проспект Мира, рядом с метро Щербаковская.

- Здравствуйте, Роман. Вы ничего не путаете?

- Нет. Я хорошо помню. Вы с братом на кухне выпивали, слушали песни и беседовали. Я совсем пацаном тогда был, шустрил, слушал, старался не мешать. Вы мне еще шариковую ручку подарили трехцветную. Вспомнили?

Конец шестидесятых. Пили дешевый армянский коньяк, крутили Галича, Визбора, Акуджаву. Высоцкого, кажется, позже. И непременно на кухне. Самиздат, хроника и отчаянный горячечный треп. Я мучительно старался вспомнить. Щербаковская…

- Все-же Вы меня с кем-то спутали, Рома. А как зовут Вашего брата? - Слышимость была отличная, и я долго слушал его дыхание, не решаясь положить трубку.

- Звали, - чужим голосом сказал мой собеседник и опять надолго замолчал. Молчал и я.

- Он, как и вы, стал физиком. Преподавал тут. Вспоминал вас иногда. Позвонить собирался. Не успел… Знаете что, давайте я вам завтра позвоню. Брата Володей звали. Володя Лившиц.

На следующий день я никуда не пошел и уже с утра ждал звонка. Рома позвонил ближе к обеду.

- Ну вы вспомнили?

- Конечно, - соврал я. И Рома рассказал мне банальную для его страны историю. В субботу они всей семьей поехали в соседний кибуц со странным названием "Имени варшавского гетто" за провизией. Можно было купить на городском рынке, но рынок в кибуце дешевле и фрукты там прямо с деревьев. Площадь. Люди. Шутят, смеются, торгуются. Рома увидел ее почти сразу, а когда посмотрел ей в глаза, все понял. И она, наверное, поняла, что выдала себя. Рома успел прыгнуть и толкнуть маму в плечо. Они упали одновременно со взрывом.

- Мне чем-то раздробило кисть, но я не чувствовал боли и не терял сознания. Я все время смотрел на нее. У девчонки вырвало живот и я запомнил изумление на ее лице. Быстро приехали машины с врачами. Но что они могли? Кровавые клочья на деревьях. Кто мог - кричал. Пять дней назад хоронили Володю. Мама пока в больнице. Если выживет, не сможет говорить. Ей железки попали в голову и лицо и перебили нерв управляющий речью. Про Володю ей не говорят, да она наверное и не поймет. Она не очень…Мне ампутировали кисть и сказали, что здорово повезло. Когда рука подживет, сделают протез. Может смогу работать. Будут платить пенсию. Инвалид ведь…- Он помолчал, а потом, как бы оправдываясь добавил: - Журналисты много об этих девчонках с поясами пишут, но вы напишете совсем по другому. Я читал ваш рассказ "Враги". Ну и Володю вы знали… Как бы в память о нем.

Девочки с поясами. Кровоточащая гноящаяся язва на теле страны. Или планеты? Она метастазирует в мир. В человечество. В Москве, в Тушино девочки унесли с собой пятнадцать жизней. Милицейские генералы горды тем, что не позволили унести больше.

Рома позвонил через пять дней.

- Ну Вы пишете?

- Начал, - опять соврал я, и спросил, - Рома, а ты видел ненависть или злобу в ее глазах?

- Ненависть? - удивился он. Помолчал, вспоминая, - нет. Я бы заметил. Удивление было, когда ее пополам…

- Ясно, - перебил я его. Не хотел снова слушать о разорванной девичьей плоти.

Что же это? Как это понять? Что за напасть, страшней чумы и рака пала на исстрадавшуюся планету? Где, в какой мрачной глубине таятся ее хищные корни? В религиозном фанатизме? В гитлеровской "Майн Кампф"? В нефтяных полях эмиров?

В генах?

В генном коде человека - его индивидуальная старость и смерть. А это социальная, общественная хворь. Костры инквизиции, смертные лагеря нацистов и, теперь, джахад. Война "воинов Аллаха" с людьми. Война издревле требует от солдата жизнь. Камикадзе пили ритуальную чашечку теплой сакэ и взлетев, сбрасывали шасси для облегчения маневра.

Профессия солдата - уметь убивать. Кого? Тех кто тоже может убить. Солдат. Но Володя не был солдатом. И те пятнадцать в Тушино. Теперь их уже шестнадцать. Передали. Еще одна умерла в диких муках в ожеговом центре. Мальчишки и девчонки. Две тоже девчонки разнесли их и себя в клочья. Зачем? Кому помешали их еще не состоявшиеся жизни? Нужно неистово ненавидеть или страстно любить, чтобы нажать взрыватель.

Ненависти не было в ее глазах. И скрыть ее в миг смерти нельзя. Где-то слышал: - наркотики, гипноз, психическая обработка… Не было наркотиков в их крови. Искали. Кровь-то осталась. Какой, к дьяволу, гипноз и обработка? Девчонки одни в толпе. Суетятся, беседуют, ищут билеты на концерт. Якобы. Что может быть в толпе людей? Маятник, световые удары, потусторонний речитатив?

Чушь! Цель джахада - страх. Испугать город, страну, планету. Запугать Человечество. До паники, до истерии, до беспомощности. Страх - оружие воинов и амазонок Аллаха.

Их много. Им тесно в социальной нише. Им, как и многим до них, необходимо пресловутое "жизненное пространство". Их цель - закрасить глобус зеленой краской Ислама. И они убеждены, эта цель оправдает любое средство ее достижения. Почему они выросли из своей ниши? Ислам - самая молодая религия Мира. Ее догмы, каноны, заповеди целеустремленно направлены на увеличение численности "правоверных". Многоженство, гаремы, обилие потомков угодно Аллаху. Отсюда и жертвенность, и культ героя. В экстремальных ситуациях герой не просто социально рентабелен, но подчас и жизненно необходим людям.

Вообразим, к примеру, охоту наших древних предков на мамонта. Представим заросшую цепким, колючим кустарником безлесную долину эпохи мамонтов, летучих ящеров и древних людей.

Острые молодые клыки синих гор, закусившие небо на горизонте. Снег. Жгучий северный ветерок. Волосатый, величиной с дом, гигант на ногах-колоннах. Яма-котлован, замаскированная ветками. Окровавленные двухметровые бивни.

Отмахиваясь хоботом от назойливых вопящих существ с острыми палками и горящими от голода глазами, зверь топчется на краю ямы. Не сумевшие увернуться и выхваченные страшной волосатой змеей хрипло визжат в смертельных объятиях. Редеет племя-стая. А отступать нельзя, погибнет племя. Вымрет от голода. Солнце уходит от них. Все реже топит оно снег, греет тощие, изодранные в суровых схватках спины. Зима, похрустывая замерзающими ручьями, тихо заползает через горы в долину. Много месяцев копали они эту ямину-ловушку. Потом долго искали изгнанного из стада престарелого одноглазого самца инвалида. Преследовали его, не давали ему есть и спать, гнали сюда. И вот здесь, теперь, в этой смертной битве решается их судьба. Быть им или не быть. А битва тяжела. Проигрывают ее люди. Их палки-копья не могут принести вреда толстокожему ветерану. Мудрый зверь отлично видит плохо замаскированную ловушку. Не по силам он охотникам. Ярость пламенеет в его единственном крохотном глазу. Много дней и ночей он не ел и не спал, копил злобу к этим вертлявым обезьянам с палками. Хлесткий удар хобота-бича, и самый крупный и крикливый из них падает, захлебываясь кровью. Их уже много, очень много лежит тут, корчась в агонии у него под ногами, ждут, когда он превратит их в грязное месиво. Земля у края этой подлой ямы уже дымится их кровью. Он убьет всех, а потом уйдет из этой мертвой долины. Еще есть путь через горы. Он успеет.

Высокий, почти не сутулый, проворный юноша, скорее мальчишка, прихрамывая, выбирается из кровавой каши и, сдерживая дыхание, осматривает поле битвы. Гортанное хриплое рычание рвется сквозь его стиснутые зубы. Клыкастый оскал страшен. Юноша отбрасывает обломок копья, поднимает с земли длинную палку и вновь кидается к зверю. Вдруг взгляд его задерживается на дереве, одиноко растущем у края ямы. Он на секунду замирает, потом прыгает, и ловко, совсем по обезьяньи, цепляясь за толстые мясистые листья, забирается на верхушку. Сжавшись в тугой комок, спрятавшись за большим листом, юноша ждет, держа наготове длинную с острым концом палку. Победно воздев хобот, зверь поворачивается, утаптывая раненых. Вот его голова оказывается совсем рядом с деревом. Прыжок. Зверь успевает заметить нападение, поворачивает бивень навстречу врагу. Поздно. Длинный стремительный полет человеческого тела, точный удар, и копье вонзается в пылающий злобой глаз. Жуткий, яростный вопль до верхушек гор заполняет долину. Беспомощно топчется, потеряв ориентацию, гора живого мяса и, не удержавшись, валится в яму. На страшном бивне зверя еще трепещет в предсмертной муке тело юноши-героя, завоевавшего для соплеменников год эволюции. Теперь на всю долгую зиму оставшиеся в живых обеспечены мороженой мамонтятиной.

Но тут решалась судьба родного племени. Быть им или погибнуть. Смерть ради жизни.

Что чувствовал юноша в миг последнего прыжка? Я еще раз представил его полет, нацеленное копье… Ненависть, страстную ненависть к зверю топтавшему его сородичей.

Ненависти не было в ее глазах. Так что или кто кидает амазонок Аллаха в смерть?

Одноглазый был красив. Год назад Лэйла смотрела на него с нежностью и восторгом. Черная с серебром борода, смуглое с чуть впавшими щеками лицо, алые, почти женские, губы, тихая речь и гордые неторопливые движения. Черная шелковая тесьма, закрывавшая его левый глаз ничуть не портила его. И имя его, Хаснур, нравилось тогда Лэйле. Он был похож на темный лик имама в соседней мечети. Год назад. Он купил ее, и она стала его седьмой женой. Она была счастлива и облизывая пересохшие губы нетерпеливо ждала ночи, как чинара в пустыне ждет дождя. И первая брачная ночь пришла. Он вошел в опочивальню с хлыстом. Разделся и раздел ее. Лэйла открыла глаза и увидела отвратительный шрам, который скрывала тесьма. Смутившись, она опустила взгляд и увидела сморщенную плоть, бессильно свисавшую между мускулистыми стройными ногами.

- Не кричи, - тихо сказал он и начал рвать бичом ее тело. Лэйла жутко кричала пока хватало сил. Она старалась руками перехватить кожаную змею, чтобы смягчить удар, но Хаснур был ловок, опытен и всегда попадал хлыстом куда хотел. Потом она заметила похоть в его живом глазу, и он смог.

- Ты родишь мне сына, - шептал он захлебывающейся в рыданиях седьмой жене.

Почти каждую ночь Хаснур приходил истязать ее. Алые шрамы сделали ее похожей на тигрицу. Нет, к боли от бича привыкнуть нельзя, но Лэйла перестала кричать. Стиснув зубы и закрыв глаза, чтобы не видеть мертвый глаз мужа, она молилась. Вздрагивая от жгущих тело ударов, она молила Аллаха даровать ей сына, чтобы он перестал истязать ее измученную плоть. Однажды, когда он ушел, она ощупала себя. Там было совершенно сухо. И тогда Лэйла зарыдала в голос и плакала оставшуюся часть ночи. После той ночи она перестала молится.

Сегодня Хаснур принес ей пояс шахида. Он долго объяснял, что она должна сделать.

- Ты не можешь родить. Нет от тебя пользы на земле. Ты умрешь и будешь ждать меня в садах Аллаха. Но не торопись выдергивать кольцо. Они придут смотреть на твои плечи и грудь и пусть их придет как можно больше. Ты поняла? - перебирая четки, он подошел к ней совсем близко и заглянул в лицо.

- Да, - прошептала Лэйла и вонзила вязальную спицу в живой глаз мужа.

Бешенный, захлебнувшийся от ярости вопль заполнил комнату. Распахнулась дверь, в комнату ворвались люди в зеленых чалмах, и тогда Лэйла легко вытянула кольцо.