Аркадий Хаенко

КОМНАТА СМЕХА

роман

Он еще раз плеснул в лицо пригоршню холодной воды и по привычке принялся искать на стене барабан с бумагой. И когда не обнаружил такового, замычал, вспомнив, что находится не в Израиле, а среди подмосковных снегов, на презентации омерзительного вибратора.

Гриша промокнул лицо носовым платком и принялся причесываться, припоминая подробности своей светской жизни в течение последних полутора часов. Минут двадцать он толкался среди возбужденного нарядного люда, прихватывая со стола выпивку с бутербродами и выискивая в толпе лица, знакомые по телеэкрану и фотоиллюстрациям. Их, кстати, оказалось довольно много. Проплывал, колыхая жирным брюхом, популярнейший лет двадцать назад обезьяноподобный конферансье под ручку со скандальной журналисткой, прославившейся описаниями своих соитий с рядом главных политических фигур державы. С боярской важностью лобызались два кинорежиссера, один из которых был всемирно знаменит, талантлив и обворожительно нагл, а второй - весь изъеден творческой импотенцией, помноженной на невероятное тщеславие 55-летнего неудачника.

Привалившись бедром к столу, стоял легендарный актер легендарного театра, в 60-е годы сводивший с ума всех старшеклассниц от Буга до Амура, в 70-е варивший на сцене чугун, а ныне озабоченный лишь чесом в русскоязычных заграницах. Легенда моргала злыми пьяными газами и сосредоточенно мастерила чудовищный сендвич из икры красной, черной, копченого говяжьего языка, майонеза, грибочков и свежего огурца.

Слева от Гриши с истеричным повизгиванием хохотал некогда любимый им певец, которого лет десять не допускали на ТВ и большие сцены по причине активно афишируемого пристрастия к педерастии. Борец за сексуальные свободы в годину признания основательно раздобрел и своим чрезмерным макияжем и нарочито китчевым одеянием напоминал уже не гимназистку, нарядившуюся пажом, а перезрелую служанку в барском камзоле.

Очень живописно смотрелись два сиволапых думца, окруженные толпой горластых и багроволицых писателей-сатириков. Это была ожившая иллюстрация из кошмарного юдофобского сна. Верткие вульгарные семиты с бегающими и подмигивающими глазками прямо-таки оплетали собой парочку гордых, но обалдевших внуков славян. Думцы одновременно моргали голубыми пуговичными буркалами, робко улыбались и, видимо, испытывали сильное неосознанное желание перекреститься.

Гриша вообще был потрясен колличеством еврейских физиономий на этом сборище. Скалили зубы и вздымали, опрокидывая рюмки, монументальные носы "новые русские" в лакейских красных пиджаках. Ведущий самой популярной телепрограммы оказался на полголовы ниже ростом, чем можно было вообразить. Он поминутно показывал сквозь мокрые от коньяка усищи желтые крысиные резцы и чрезвычайно напоминал того торговца рыбой с тель-авивского рынка "Кармель", который однажды в Гришином присутствии притушил окурок о глаз живого карпа. Сновали неописуемые девицы, состоящие, кажется, из одних лакированных синтетикой ног, беспрерывно курили богемного вида юнцы, пробитые серебряными серьгами в самых неожиданных местах, важно кивал направо и налево православный батюшка с массивным крестом на женском бюсте. Поп даже благословил кого-то на ходу, вместо того чтобы предать геенне огненной все бесовское сборище вместе с пакостным зеленым предметом, гордо парящим в глубах табачного дыма...

Гриша около часа барражировал от одной группы к другой, слушал фантастические сплетни про Ельцина, Пугачеву и Жириновского, легкомысленно мешал коньяк с шампанским и, само собой, не упускал из виду то, что творилось на подиуме. Хотя, честно говоря, ничего экстраординарного там не происходило. Сначала выступил сам виновник торжества - дизайнер, изваявший пресловутый "Гринпис". Он оказался наголо обритым детиной с длинной козлиной бородкой старика Хоттабыча. Творец с хриплой проникновенностью спел гимн женскому оргазму, являющемуся, по его словам, "источником метагалактической энергетики и залогом паритетного баланса между антагонистическими полами". Нервно пощипывая кончик бородки, художник выразил надежду на то, что с помощью его изобретения миллионы женщин осознают прелесть и многокрасочность окружающего мира.

- Они поймут преимущества демократического строя перед тоталитарным не только холодным разумом, - говорящий запрокинул бугристую лысую голову и мечтательно закатил глаза, - но и всем жаром своих...

- Влажных гениталий! - громко ляпнул из зала некий едва стоящий на ногах фрачник, на которого тут же весело зашикали.

- Своих, - невозмутимо продолжил триумфатор, - романтических, вечно юных сердец!

Потом начался показ авангардной коллекции нижней одежды, отдельные образцы которой Гриша никак не мог различить по причине их микроскопичности. Например, он долго лупил глаза на совершенно голую брюнетку, демонстрировавшую, по словам ведущего, ночную рубашку "Сон стрекозы". И только подобравшись с бокалом непосредственно к подиуму, ему удалось разглядеть, что на гладкой спине девицы, между пляшущими лопатками, приклеены крохотные прозрачные крылышки.

Манекенщиц сменил мужской кордебалет, появление коего бурно приветствовал певчий борец за права сексуальных меньшинств.

- Зайчики! Вы поглядите, какие зайчики! - кричал он своим знаменитым мальчишеским альтом и пытался повторить хореографические па вместе с двумя прилипшими к нему девицами.

Дальше еще кто-то пел, показывал фокусы, читал юморески... Но помнил этот отрезок времени смутно. Дело в том, что к нему тяжело подкатился до того без устали сновавший с видеокамерой по залу "Максимилиан Волошин" и молвил, вытирая с лба трудовую испарину: "Ну, теперь можно и расслабиться!"

И они на пару так славно расслабились, что следующее Гришино воспоминание относилось уже к туалетной кабинке, где он долго и мучительно производил очистку отравленного алкоголем желудка.

В последний раз оглядев в зеркале свою позеленевшую физиономию, Гриша поправил мокрые волосы и, стараясь держаться с гвардейской прямизной, выбрался в коридор. Хотя взрывы музыки доносились и в туалетные глубины, его все-таки покусывала трусливая мыслишка о том, что, пока он пугал унитаз, народ разъехался, оставив его в пустом здании одинокого и несчастного.

Как бы не так! Судя по всему, веселие в загородном пансионате только-только разгоралось. Видимо, "официальная программа" мероприятия давно уже осталась позади, и народ продолжал развлекаться как ему заблагорассудится. Зал погрузился во тьму, пробиваемую во всех направлениях разноцветными лучами прожекторов, от прикосновений которых вспыхивали бокалы, женские украшения и неистребимые золотые коронки в хохочущих ртах. Большинство продолжали вкушать "а-ля фуршет", несколько пар танцевали, большая группа женщин выстраивала фотокомпозицию со спущенным с небес зеленым фаллосом. Возведением "пирамиды" командовал Андрей.

- Льните, льните к нему! - кричал он начальственным голосом. - Вы потрясены! Вы в экстазе! Он подавляет вас своей мощью!..

- Старик, мне было одиноко без тебя, - сказал Гриша, когда тот, произведя несколько вспышек, подошел и прицелился объективом.

- Прости, друг, не мог составить тебе компанию. У меня было четкое редакционное задание: сделать репортаж из раздевалки манекенщиц. Нервная динамика, полунеглиже, неожиданные ракурсы, растрепанная грация, эффект подглядывания в замочную скважину...

- Было интересно?

- Как художнику - да! Но как мужчине - отратительно...

- Через почему?

- Потом от них несет, Гришка, - заговорщически прошептал Андрюша, примеривась к закуске на столе. - Страшное дело: потом и духами. Но потом го-раз-до активней!

- Пардон! Но они же после представления в зал повыползали, - с сомнением проговорил Гриша, косясь на двух моделей, которые неподалеку щебетали с кавалерами.

- Будь спок, старичок! - рассмеялся Андрюша, прикусывая лимончик после коньяка. - Гражданки уже после душа...

- Спасибо, успокоил! А как насчет моего дела? Я, как сам понимаешь, приехал за тысячи километров не для любования на местных мокрощелок...

- Гриша, я все помню! Пока ты с Бородой накачивался ядом, я поймал одного знакомого депутатика из их поганой фракции и между делом поинтересовался насчет твоего друга.

- Ну и что?

- Нет его в Москве.

- Зараза! - Гриша в сердцах бросил на стол зажигалку и очень метко отколол ножку у рюмки. - Где же его черти носят? Неужели за границей?

- Нет, он в России. Но чуть ли не в Чечне. Этот пьяный скот все подмигивал и намекал на особое поручение президента, касающееся ситуации на Кавказе. Не удивлюсь, если именно твоему землячку доверили тайные шашни с Дудаевым...

- Почему такая честь?

- А ты подумай сам. Если с мятежником вступает в контакт кто-либо из правящей команды - это скандал с непредсказуемыми последствиями и нарушение той величественной позы, в которой пребывает отец нации. А когда переговоры (естественно, по собственной инициативе!) ведет один из функционеров оппозиции, это уже дело почти что частное... Не жохай, завтра утром я все выясню наверняка. А пока не бери в голову и отдыхай по полной программе. Кстати, Макарона тобой усиленно интересовалась!

- Какая еще Макарона? - нехотя спросил Гриша, внезапно почувствовавший, что смертельно устал после перелета и больше всего прочего хотел бы элементарно уткнуться носом в подушку и отключиться часов на восемь.

- А та, что с нами сюда ехала. Помнишь, говорила, что хочет в Израиль? Вон она, верхом на вибраторе... Позвать?

- Черт его знает, - неуверенно ответил утомленный путешественник, без энтузиазма глядя на пышноволосую красавицу, под аплодисменты присутствующих оседлавшую установленный на паркете "источник межгалактической энергии".

- Не дрейфь! Классная баба, - Андрей приподнял камеру и полыхнул вспышкой.

Девушка повернула к нему голову и погрозила кулачком.

- Макаронка, иди сюда! - позвал Андрей. - Есть разговор.

Манекенщица грациозно поднялась со своего безобразного насеста и плавно, как на подиуме, начала приближаться к ним. Только тут Гриша разглядел, какая это абсолютная и победительная красавица. Громадные прозрачные глаза, точеный носик, великолепная кожа колышущихся при ходьбе маленьких грудей... Что же касается двух нижних конечностей, в буквальном смысле этого слова льющихся из-под короткой кожаной юбчонки и заканчивающихся изящными туфельками на немыслимых каблучках, то для адекватного их описания понадобилось бы воскресить маэстро Набокова. Или, на худой конец, Бунина.

- Наташка, - Андрей по-свойски приобнял девушку за узкое бедро. - Наш заморский гость скучает. Ты не могла бы скрасить ему этот вечер?

Она ничего не ответила. Лишь склонила головку на плечо фотографа и окатила Гришу отработанной загадочной полуулыбкой.

"Длинная пауза, очень длинная, - подумал он. - Умеет, сучка, мужиков обрабатывать. Но мы тоже кой-чему обучены..."

- Вам, наверное, здесь скучно после Израиля? - наконец проронила она, демонстрируя удручающе ровные зубы. - Представляю, какая там кипит жизнь. Море, солнцы, пальмы...

"Да, видела бы ты меня год назад на бензоколонке", - внутренне ухмыльнулся он. Усталость все сильней свинцом разливалась по телу, но ударять в грязь лицом перед этой ладной длинноногой поблядушкой он не собирался.

- Пальмы там что надо, Наташенька. И солнца хватает. Даже слишком. А вот таких девочек, как ты, не густо.

- Да ладно! - теперь улыбка у нее вышла гораздо вульгарней, с каким-то неуловимым деревенским оттенком.

- Я вас уверяю! В Тель-Авиве на вас бы оглядывалась вся улица...

- Ладно, ребятишки, я вижу, у вас есть тема для разговора, - Андрей вытащил связку ключей и покопался в них. - Я пойду еще пощелкаю. А если что, Гриша, мы с тобой живем в 56-м номере...

Он отошел и тут же вступил в разговор с лощеным старцем в седых кудрях, похожим на грузинского князя.

- Так мы здесь ночуем? - с удивлением произнес Гриша. - Я как-то даже на это не рассчитывал...

- Ночуем, еще как ночуем! - протянула она и, прищурившись, взвесила его на каких-то невидимых, но точных весах. - Кстати, не подышать ли нам свежим воздухом?

- Хотите прогуляться по снежку?

- Зачем! В моем номере есть отличный балкон...

- О, - усмехнулся Гриша, - я большой специалист по сценам на балконе!

Нельзя сказать, чтобы ему было очень страшно. Так, самую малость. Но вот чувство кошмарного конфуза он испытывал, еще доселе неведомое. Дурацкие кожаные плавки резали в паху, запястья и щиколотки зверски болели, зажатые металлическими наручниками, ременный намордник плющил нос и по-китайски растягивал глаза. А самое главное - страшно не хотелось поднимать веки и видеть то, что предстояло лицезреть.

Он скрипнул зубами и осторожно выглянул из-под ресниц. Мизансцена оставалась все той же. Он, голый и распятый, лежал на растерзанной кровати, а у стенки в очаровательном кожаном купальнике со стальными заклепками стояла проклятущая Макарона и с ангельской улыбкой поигрывала хвостастой плетью.

- Ну что, - спросила она, поблескивая зубками, - обморок от потери девственности прошел?

- Детка, хватит дурака валять, - чужим голосом проговорил он. - У всяких шуток есть свои границы!

- Миленький, ты до сих пор не понял, что я совсем не расположена шутить? - проникновенно прошептала она и, мягко ступая босиком по ковру, приблизилась к тахте. - Сейчас ты убедишься в этом в полной мере.

Она плавно нагнула голову к его правой ноге и томительно медленно провела кончиком языка чуть выше колена.

- Освободи меня, - четко, как маленького ребенка, попросил он. - И ты получишь любое удовольствие, которое сумеешь придумать...

- Которое сумею придумать? - она вела влажный след все выше по ноге. - Правильно, я его сейчас получу. Но для этого совсем не нужно тебя отвязывать.

Она глубоко втянула воздух ноздрями и вдруг резко и больно впилась ему зубами в ногу.

- Ссука! - зарычал он, с трудом сдерживаясь от крика. - Ты же, тварь, мне до мяса прокусила!

- Больно, миленький? - заботливо спросила она, влажно целуя рану окровавленными губами. - Ничего! Сначала больно, а потом приятно. Так всегда бывает...

У Гриши сдали нервы, и он принялся извиваться на простыне, как полураздавленный червяк. От этой бессильной истерии он только разодрал в кровь кожу под наручниками и еще больше сплющил нос ремнем.

- Ну, ну! - тихонько хохотнула она. - Пошуми, покричи. Может быть, кто-нибудь придет и полюбуется на известного израильского журналиста...

- Я тебя убью! - задыхась, прошипел Гриша. - Найду на дне морском и задушу!

- Это ты зря, - ласково прошептала она и обвела языком вокруг его правого соска. - Завтра ты будешь искать меня по всей Москве и на коленях умолять проделать то, от чего сегодня воешь!

Извращенка говорила все тише, вылизывая напряженный помимо его воли сосок, присасывая его и грея дыханием.

- Сейчас, сейчас нам обоим будет очень хорошо...

Она нырнула рукой ему в плавки и одновременно вгрызлась в его тело.

Гриша взвизгнул и на мгновение потерял сознание от болевого шока. А когда тут же вынырнул из темноты, ему показалось, что из груди его торчит раскаленный гвоздь.

Никакого гвоздя, конечно, не было, ужасно болели искусанные сосок и нога, а поганая Макарона стояла над ним, расставив свои потрясающие, похожие на две макаронины (вот, бля, откуда кличка!) ноги, и медленно стягивала с себя узенькие трусики из черной тонкой кожи.

- Сначала ты у меня, а потом я у тебя, - промурлыкала мерзавка. - Надеюсь, язык ты себе не откусил?

Глава 17. Отечественный дым

"А не повеситься ли в этом сортире? - размышлял Гриша, сидючи на унитазе в самой жалкой позе. - Вон и крючочек некий на потолке наблюдается. Забраться на унитаз, приспособить пояс от брюк и... конец всем проблемам. Навсегда!"

У него болело все: голова, в которой бродили последствия замеса коньяка с шампанским, израненные запястья, разодранные лодыжки, искусанные грудь и колени. Ныло даже то место, которое вчера было избавлено от терзаний и подвергалось исключительно ласкам.

Гриша оторвал взгляд от пакостного крючка и помял обеими руками заросшую щетиной физиономии. Мать честная! Тут тоже не было живого места. Невозможно дотронуться до распухшего носа, губы, как оладьи, язык горит огнем... Все мерзкое, липкое и, по всей видимости, вонючее.

- Да, адон Рывкин, - промолвил он вслух, - так тебя еще не трахали! Теперь ты знаешь, как чувствуют себя изнасилованные с особым цинизмом...

Он с жалобным поскуливанием поднялся, спустил воду и, пошатываясь, направился в ванную.

О божественная благодать горячей воды, омывающей униженное тело десятками тугих струй! Как благотворна и целительна она ранним утром для того, кому, казалось бы, уже не поможет никакое снадобье на свете.

Не менее получаса Гриша тщательно намыливал костистые покусанные телеса и стонал от наслаждения под дармовым обжигающим водопадом. Мало-помалу воздействие горячей терапии начало сказываться на помраченном сознании. Просветлело в глазах, рассосались занозы, засевшие в висках, ослабла тупая боль в шее и позвоночнике.

Гриша перекрыл воду, осторожно переступил через край ванны и, до красноты растершись казенным полотенцем, еще сохранявшим запах дезодоранта его мучительницы, протер запотевшее круглое зеркало.

- Да, экстерьер еще тот! - пробормотал он, гадливо рассматривая свою перекошенную харю с распухшей переносицей, двухдневной пиратской щетиной и блудливыми покрасневшими глазками.

В его походной сумке валялась электробритва, но он еще в самолете решил в поездке не бриться, чтобы меньше походить на себя самого дорепатриационных времен. Расчет был на то, что небритая морда и темные очки вкупе с полуседыми космами до плеч должны сделать его неузнаваемым для людей, шапочно знакомых.

Гриша многократно, с особым пристрастием, вычистил зубы при помощи указательного пальца, звучно прополоскал горло и только после этого покинул ванную. Беглый осмотр номера показал, что никаких следов его хозяйки на поверхности не наблюдалось. Видимо, Макарона скрылась задолго до его пробуждения, забрав все вещи, напоминавшие о ее присутствии.

Гриша медленно одевался, припоминая постыдные подробности своего конфузного любовного приключения. Он ведь поплелся тогда за длинноногой манекенщицей, можно сказать, из чистого принципа. Не мог же он,"известный израильский журналист", малодушно проигнорировать недвусмысленное предложение столь знойной красотки уединиться с ней в гостиничном номере? Как бы выглядело при таком раскладе альтернативное предложение мирно потанцевать или выпить кофейку в баре? Нет, такой потери лица Гриша, конечно, допустить ни в коем случае не мог...

Помнится, окаянная Макарона не стала делать никаких преамбул.

- Как у вас там, на Ближнем Востоке, по части сексуальных извращений? - спросила она, полулежа на тахте с коричневой сигареткой в длинных пальцах с кровавыми коготками.

Сказано это было буквально через пять минут после их прихода в номер и коротенькой словесной разминки на самые общие темы.

- Мне кажется, что по этой части на Ближнем Востоке - полный порядок, - ответил Гриша, щурясь на ее круглую коленку в черном чулке. - Хотя я не совсем понимаю, что именно в конце двадцатого века можно назвать извращением. Минет жирафу разве что...

- Минет жирафу? - она расхохоталась и откинулась на подушки. - А что, это, наверное, было бы любопытно! Нет, я о другом. Как у вас насчет садо-мазохистских вариантов?

И вот здесь Гриша совершил гибельный промах. Ему бы отшутиться, подать себя этаким консервативным сперматозавром и склонить раскрашенную сучку к самому обыкновенному одноразовому пистону... Но подвела подлая художественная натура. "Почему бы, - мелькнуло в пьяном мозгу, - на сороковом году существования на свете не попробовать еще один способ наслаждения? В конце концов, я же писатель! И, стало быть, должен изучать жизнь во всем ее многообразии..."

Короче говоря, не прошло и десяти минут, как Макарона облачила себя и партнера в специальную кожаную спецодежду, хранившуюся, как выяснилось, в особом саквояжике, и разложила на журнальном столике несколько устрашающих орудий заплечных дел мастерства.

Поначалу все эти приготовления и собственный вид в кожаных плавочках и наморднике вызвал у Гриши приступ гомерического хохота. Но когда, нежно его целуя, девушка приковала наручниками запястья и щиколотки к спинкам кровати, по спине у глупого инженера человеческих душ прошел первый озноб приближающихся неприятностей. Но он еще пытался иронизировать, хохмить, держать хвост пистолетом, надеясь на простое баловство с обычным потным финалом. Увы, все закончилось гораздо плачевней...

Когда стонущая гладкая белокожая гадина с конвульсивными содроганиями удовлетворила свою похоть в третий раз, она, наконец, сползла с лица полузадушенной жертвы и принялась грубо стягивать с бессильных Гришиных чресел тугие позорные плавочки.

- Сейчас я тебя отблагодарю, - шептала она и вспухшими губами пыталась реанимировать его скисшую плоть. - Ай-яй-яй! Что я вижу. Дорогой, ты меня совсем не любишь...

В конце концов ее старания завершились относительным успехом, и из Гришиных расквашенных губ вырвался мучительный спазматический хрип, сопровождаемый судорогами измученного тела.

- Вот и ладненько, - услышал он, уже впадая в душное забытье. - Сладенький ты мой...

От пакостных воспоминаний его опять замутило. Гриша поспешно распахнул балконную дверь, шагнул за порог и, втягивая ноздрями морозный воздух, стал нашаривать сигарету в сплющенной пачке.

Балкончик был по-российски мал и отделен от соседнего тонкой перегородкой из выкрашенной в белый цвет древесноопилочной плиты. С трудом прикуривая на ветру, Гриша услышал, как на соседнем балконе кто-то надсадно закашлял, а затем смачно сплюнул. Потом скрипнула дверь, и, судя по всему, любителей свежего утреннего воздуха стало двое.

- Значит, номер не прорезал? - проговорил густой бас после длинного зевка. - Послал-таки его Джохарка на хер!

- И не удивительно, - ответил надтреснутый баритончик. - Сейчас, когда о нем кричит весь мир, когда, наконец, в Пентагоне научились выговаривать слово "Чечня", было бы глупо пойти на попятную! Джохарке нахаркать и растереть, что под бомбами лягут сто тысяч черкесов с черкесятами. Главное - устоять и удержать контроль над нефтью...

- Но тогда, выходит, наш пан-атаман крупно обосрался?

- Ни хрена подобного! Подумаешь, завалил миссию президента. Личный-то контакт с Дудаевым он наладил. На будущее...

Секунд на десять на соседнем балконе установилась тишина, прерываемая кашлем и плевками. Гриша прирос к полу, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Он уже догадывался, о ком идет речь, но боялся поверить в столь неправдоподобное совпадение.

- Стало быть, сегодня он уже будет в Москве? - снова послышался бас.

- Нет, я в шесть утра звонил в администрацию области и меня проинформировали, что "господин Андрющенко пробудет на родине еще двое суток".

Гриша захлебнулся морозным воздухом и обеими руками зажал рот, чтобы не закашляться. "Это он, это он!" - гонгом звенело в мозгу.

- Погудеть, видно, решил с родней! - хохотнул бас.

- Некогда ему "гудеть"! Бабий бунт там какой-то назревает. Антивоенный. Вот наш пан-атаман и хочет на нем отметиться.

- Молодец! Все делает с прицелом на 1996-й. Не то что некоторые... Ну что, по сто граммов - и в дорогу?

Снова послышались скрип дверей, тяжелое топтание и повторный скрип.

Пятьдесят шестой номер оказался запертым. Гриша отыскал Андрея только после потной скачки по всем этажам и переходам этого пропахшего табачным дымом, алгоголем и женскими духами здания. Фотограф обнаружился в одном из холлов - он смотрел теленовости с тем самым седым кавказцем, который уже попадался Грише на глаза прошедшей ночью. На столике перед ними стояли баночки с пивом, они прихлебывали его, наблюдая за происходящим на экране.

- Опять на полвека заваруха, - сумрачно произнес седой, поглаживая усики и глядя, как закутанные до глаз женщины и оборванные мальчишки колотят палками по завязшему в их толпе БТРу с перепуганными солдатиками.

- Вы так полагаете? - тихо отозвался Андрей.

- Все это уже было сто пятьдесят лет назад. Начали при Екатерине и еле-еле закончили при Николае Первом. Чеченцы! Их даже соседи боятся, как чумы...

- Прошу прощения, - пробормотал, Гриша, приближаясь к столу. - Андрей, можно тебя на два слова? Дело чрезвычайной важности.

Отведя своего благодетеля в сторону, он, не вдаваясь в подробности, сообщил, что ему срочно нужно вылететь в родной город.

- Старик, я понимаю, что веду себя нагло и напрягаю тебя. Но,если есть такая возможность, закинь меня во "Внуково". Если нет, подбрось хотя бы до Москвы.

- Ноу проблем, - ответил фотограф, с интересом рассматривая изменения. которые претерпела за ночь физиономия беспокойного гостя. - Один черт мне нужно в редакцию. Сейчас поговорю с водителем. Думаю, он будет не против.

- Я заплачу!

- Само собой. Сунешь ему долларов десять. Не больше. Он мой должник... С Макаронкой славно погуляли?

- Не то слово, - нехотя ответил Гриша. - Как-нибудь расскажу, если будет настроение.

- Круто исполняет?

- Круче только в КПЗ... Андрюша, дружище, если можно, давай поедем прямо сейчас!

К половине первого вишневая "тойота" доставила путешественника во Внуковский аэропорт, а через десять минут он уже ловил ртом душный воздух в угрюмом толковище перед кассами южного направления. Только здесь он окончательно почувствовал себя на родине. Что такое "Шереметьево-2"? Всего лишь пародия на средней паршивости европейский аэропорт. А вот здесь Россия-матушка раскрывалась во всей своей сдобной красе. Зверски толкались шарообразные бабы в пальто с воротниками из синтетического зверя, наступали на ноги бородатые инвалиды на скрипучих протезах, выли грудные дети, визжали цыгане, сверкали глазами небритые каказцы в барашковых кепках и сванских шапочках. Иной раз среди людского водоворота мелькали такие морды, каких не придумали бы и нанюхавшиеся кокаина голливудские гримеры. И над всем этим скопищем шапок, платков, шляп, разнообразных шевелюр и сияющих лысин стоял почти осязаемый дух немытой и пропотевшей человечины. И гудел гомон, смачно сдобренный отечественным матерком.

В первый момент Гриша просто растерялся. Надо всеми окошками, обслуживающими рейсы в родной город, висели зловещие записки об отсутствии билетов на ближайшие сутки, а подступиться непосредственно к кассам не было ни малейшей возможности. Гриша полез в карман и нашарил бумажку с Андрюшиной инструкцией. "Елизавета Семеновна, - прочел он. - Сказать, что от Ахвердова, и показать визитку".

Он повертел в руках кусочек сиреневой плотной вощеной бумаги, который Андрей взял у своего седовласого знакомца, и еще раз недоверчиво пробежался глазами по тексту на русском и английском языках: "Азамат Ахвердов. Шеф-президент ассоциации "Мзымта". Тел... Факс...".

Он тяжело вздохнул, покрепче вцепился в ручки своей спортивной сумки и, выдавливая из себя остатки сопливой иностранщины, грубо ввинтился в пахучую толпу.

Женщина за двойной плексигласовой броней, по всей видимости, во внеслужебное время выглядела молодой и красивой. Но сейчас, отражая наскоки осатаневших кандидатов в авиапассажиры, она напоминала прожженную содержательницу салуна из классического вестерна. Ту, которая держит сигару в уголке накрашенного рта и лупит по голове всякого неплательщика пустой бутылкой от мексиканского виски.

Когда растерзанный интурист оказался перед окошком, она разговаривала по телефону и, судя по энергичной мимике, утверждала кому-то смертную казнь на электрическом стуле.

- Девушка, миленькая! Два слова!

Гриша постучал пальцем по опущенной прозрачной перегородке и сделал умоляющее лицо.

Женщина скользнула по нему глазами, как по унылому ланшафту, и продолжала разговор. Гриша постучал настойчивей и провел ладонью по горлу, сигнализируя о неотложности дела.

Женщина говорила в трубку, глядя сквозь просителя серыми холодными глазами прокурора.

Он полез в карман, достал визитку и приложил ее лицевой стороной к пластмассе. Реакция хозяйки салуна была быстрой и столь решительной, что Гриша даже перетрусил.

- Куда билет? - спросила она, мгновенно бросив трубку и отодвинув прозрачный заслон. - Город, время, количество мест?

"Ни черта себе оперативность! - размышлял Гриша, выбираясь через пятнадцать минут из кассового омута и счастливо прижимая к груди билет на ближайший рейс. - Золотые у Андрюши знакомые. Просто 96-й пробы..."

А в родном городе никакой зимы не было и в помине. В раскрытое окошко такси врывался теплый сырой ветерок, по обочинам зеленела аппетитная молодая травка, а в серые колючие верхушки тополиной лесополосы садилось красное весеннее солнце. Пахло вспаханной землей, утренним дождем и набухшими почками.

- Какой запах! - шептал Гриша, прикрывая глаза и по-звериному втягивая ноздрями сладкий пьянящий воздух. - Три года не дышалось так легко.

- В гости приехал?

Таксист говорил со знакомой южнорусской хрипотцой, выдавая мощное фрикативное "г".

- Да, - счастливо улыбнулся пассажир. - Приехал погостить на родину.

- Дело хорошее. Говоришь, в центр тебя?

- Угол Микояна и Южной.

- Где торговый центр?

- Точно, земляк.

Город не изменился совершенно. Если физиономию столицы за прошедшие годы слегка перекосило на западный лад, то здесь все милейшим образом сохранилось в первобытном состоянии. Те же невысокие дома (гораздо менее ободранные, чем в Москве!), те же простоватые лица прохожих, те же "жигули" и "москвичи" на дорогах, те же красно-серые скрипучие трамваи, те же безродные упитанные псы без ошейников, сосредоточенно бегущие по своим делам...

Он высадился неподалеку от нового крытого рынка, который начали строить еще года за три до его отъезда, и, расплатившись с водителем какими-то малопонятными тысячами, быстро зашагал в направлении Тамаркиной квартиры.

Солнце уже село, и в синеватых ранних сумерках посвежевший воздух еще сильнее отдавал приближающейся весной. С невольной глуповато-радостной улыбкой на лице Гриша миновал мемориальную стену старого кладбища, Дом быта, универсам и, перейдя центральный бульвар, свернул налево в знакомую арку. Три крайних окна на третьем этаже ярко светились, и потому он прибавил шаг, пересекая покрытое потрескавшимся асфальтом пространство двора.

Под фонарем, возле самого подъезда, фырчал черный японский "сузуки", сработанный под "харлей девидсон" со всеми полагающимися никелированными примочками. В седле расслабленно восседал добрый молодец из разряда тех, от кого Гришу тошнило уже лет пятнадцать. Фальшивые плечи, кожаная куртка в заклепках, серьга в ухе, незажженная сигарета на мокрой губе и рыжий "ирокез" на выбритой квадратной голове.

- Огонь есть? - повернув бычью шею, спросило чудище.

Гриша, не отвечая, остановился и щелкнул зажигалкой под носом у кожаного наездника.

- Спасибо, чувак, - выдохнул тот, выпуская дым из ноздрей.

- Бэвакаша, мотек, - автоматически бросил Гриша и, дивясь сам себе, скользнул в подъезд.

Вошел и тут же напоролся на спускающееся по лестнице экстравагантнейшее создание. Навстречу ему летела кардинально лысая девица лет шестнадцати в почти несуществующей кожаной юбчонке, полосатых гетрах выше колен, тяжелых солдатских бутсах и шуршащей курточке из серебристого синтетического материала, похожего на фольгу. В розовой ноздре у этого милого существа сверкало крупное колечко. Такое же, но только поменьше, обхватывало нижнюю губу, а на левом ухе блестел целый ряд металлических скрепок.

Гриша от неожиданности застыл и сделал робкое движение, чтобы уступить дорогу.

- Папка! - внезапно заорало лысое диво. - Ты чего, не узнал меня, черт старый?

У Гриши разом куда-то опустились желудок, пищевод и прочий ливер. Во-первых, он был контужен тем, что его уже, оказывается, можно назвать "старым чертом". А во-вторых, от жуткого узнавания знакомых черт собственной дочери в этой лысой окольцованной ехидне.

- Ниночка! - прошептал он, чувствуя слабость в ногах. - Это ты, доченька?

- Конечно, я! - завопила Нинка и повисла у него на шее. - Ты откуда взялся? Из Африки своей сбежал?

- Израиль не в Африке. Он на Ближнем Востоке расположен, - отвечал Гриша, с оторопью ощущая, как касаются его щеки дурацкие железки на лице дочери.

- А, какая разница! Все равно тундра...

- Нинуха, я тебе подарки привез, - засуетился Гриша, прыгающими пальцами расстегивая молнию на сумке.

- Потом, потом, папка! - она явно торопилась и от нетерпения постукивала по кафелю своими дикими башмаками. - Иди домой, оставь этому придурку Костику, а я потом, утром, посмотрю. Ну, пока. Звони!

Дочка еще раз чмокнула его в щеку и вихрем вылетела из подъезда. Гриша сделал два рефлекторных шага вслед за ней и увидел, как его Ниночка, которой он стирал пеленки и ставил клизмочки, подбежала к кожано-клепаному дебилу, запечатлела быстрый поцелуй на его мерзких вывернутых губах, а потом, резво вскочив на седло, унеслась со двора в грохоте и клубах бензинового дыма.

Он стоял столбом в пустом, беспощадно освещенном подъезде, сжимая в руках черно-белого китайского медведя-панду и пакет с зеленой джинсовой курточкой, купленной в бен-гурионовском "дьюти фри". Ноздри еще ощущали запах выхлопных газов, а в голове бурлило какое-то мутное густое варево.

"Дым отечества, - подумал он. - Вот как, оказывается, пахнет дым отечества..."

Путешественник медленно и тупо поднялся на третий этаж и притормозил перед обитой коричневым дерматином дверью.

Вступать в контакт со стокилограммовым половым исполином Костиком ему категорически не улыбалось. Помедлив, Гриша опустил подарки на коврик под дверью, надавил на кнопку звонка и поспешно устремился вниз по лестнице.

- Старина, это абсолютно исключено! - печально проговорил Пан, когда Гриша после первых десяти минут, состоящих из возгласов, объятий и поцелуев, вытащил из сумки похожую на стеклянную балалайку бутылку "Кеглевича".

- Да-да! - поспешно подхватила Милочка. - Саша больше не пьет.

- Это еще почему? - недоверчиво протянул гость, откручивая по инерции бутылочную пробку.

- Сердце, - грустно ответил Пан, поглаживая левую часть груди. - Мотор у меня сдал, дружище.

- У Сашки ведь обширный инфаркт был, - шепнула Милочка, гладя мужа по лохматой голове, в которой, как только теперь заметил Гриша, заметно прибавилось седых волос. - Чуть в ящик наш Панов не сыграл в октябре 93-го...

- Вот так номер! Как же тебя, старче, угораздило? - присвистнул Гриша. - Казалось, сносу орлу не будет...

- И на старуху бывает проруха, - вздохнул Пан. - Переволновался во время тогдашней московской заварушки. Все пялился в телевизор, матерился и...

- Водку хлестал, - закончила Милочка. - Вот сердчишко и не выдержало. Ты не представляешь, Гришка, что я пережила. Прихожу домой - он валяется трупом на ковре. Вызвала "скорую", а они пощупали пульс и говорят: "Готов старичок. Отмучался..."

- Ах, суки! - прошипел Гриша. - Что, даже не пытались реанимировать?

- Какое там! Пощупали и пошли курить на кухню. Но я их привела в чувство. Сорвала со стены двустволку и кричу: "Оживляйте его, твари, не то вас раньше него похоронят!"

- Подействовало?

- Еще как! Колоть начали, током бить. Потом, когда он задышал, спецмашину вызвали... Вытащили!

- Значит, ты, Пан, уже побывал там? - невесело улыбнулся Гриша, тихонько хлопая по плечу постаревшего буяна.

- Побывал, - хмыкнул тот. - Но впечатлениями об экскурсии с тобой делиться не буду. Расскажи лучше о своей загранице. Как жизнь? Как Светка? Какой черт тебя сюда принес?

И Гриша рассказал. Почти обо всем.

Глава 18. Небритый ангелочек

На площади между похожим на бетонную тарелку зданием цирка и сплошной стеной ларьков, магазинчиков и закусочных, за которыми начинался стариный Сенной рынок, гудела черная толпа тысячи на три голов. В эпицентре сборища располагался хлипкий деревянный теремок, который еще на Гришиной памяти воздвигли для очередной колхозной продуктовой ярмарки, но разобрать позабыли. В обычные дни внутрь этого сооружения проникали лишь мальчишки, бомжи да граждане, желающие экстренно справить малую нужду. Но сейчас на одной из бревенчатых стен теремка виднелся черно-белый плакат "Убийц наших детей - к ответу!", а на маленькой верхней площадке чернели две усилительные колонки и шевелилось несколько фигурок у микрофонов.

- Ты видишь, что творят, паскуды? - Пан дернул Гришу за рукав и указал пальцем на площадь. - Слабо собрать на митинг большую кодлу, так они установили свои матюгальники прямо в центре барахолки!

Друзья стояли на возвышении, опоясывавшем цирковое здание, и отлично видели все происходящее внизу.

- Подожди, так ты хочешь сказать, что большинство этих людей - продавцы и покупатели? - засомневался Гриша.

- Да ты что, сам не видишь? Вон, у половины из них шмотки в руках. Другие прицениваются, щупают... Обыкновенный вещевой толчок.

- Ловкачи! - Гриша сунул сигарету в рот и с трудом прикурил на ветру. - Значит, воткнули микрофоны посреди уже имеющейся толпы, привели сотню ряженых, навесили плакатик- и вот вам, пожалуйста. Многотысячное волеизъявление народного гнева!

- И заметь, среди какой публики митингуют! Домохозяйки ошалевшие,челноки, жулики, бродяги, старики, вынужденные приторговывать для прокорма бренного тела. Тут только брось спичку...

Между тем события внизу принимали все более организованный характер. Подошли еще десятка два казаков в полном песенно-танцевальном облачении и большая группа решительных женщин с красными флагами и еще не развернутыми транспарантами. Вновь прибывшие присоединились к группе, стоящей непосредственно возле терема, и оттуда стало доноситься нарастающее скандирование.

- Что они кричат? - спросил Гриша, стараясь уловить повторяющееся слово. - Калачей, что ли, требуют? Прямо античность какая-то. "Хлеба и зрелищ"...

- "Античность", - передразнил Пан. - Тут тебе не Средиземноморье. Слово "палачи" они кричат. Палачи, мол, кремлевские. Пошто губите наших детушек в Чечне?

- Но ведь натурально, губят!

- А кто говорит, что нет? - зло бросил Пан, массируя грудь под курткой. - Только не для того эти ребята сабантуй устроили, чтобы бойню прекратить. Нет, народ завести нужно! Давай подойдем поближе. Наш клиент, наверно, уже прибыл.

"Клиент" действительно оказался на месте. Когда приятели, с трудом протолкавшись через лабиринт продавцов и покупателей, оказались в двадцати метрах от радиофицированного теремка, на шатком его балкончике произошло некоторое замешательство. Находившиеся там несколько человек резко подались в сторону, и перед микрофонами появился человек в сером двубортном пальто и мохнатой енотовой шапке. Он скользнул темными стеклами очков по шевелящемуся муравейнику человеческих фигурок и резко повернул голову к стоящему рядом, видимо, отдавая распоряжение.

- Явился, - глухо выдавил из себя Гриша, чувствуя, как кровь отливает от лица. - Вот тебя-то мне и нужно...

- Граждане соотечественники! - поплыл над толпой театрально рыдающий женский голос. - Кровью невинно-убиенных детей наших переполнилась земля русская. Преступной волею кучки пособников западного империализма и международного сионизма сотни тысяч наших сыновей отправлены в чужие страшные горы под пули и ножи извергов-иноверцев! Гибнут русские солдаты с офицерами, горят православные церкви, утекают в карманы носатых жуликов миллиарды трудовых рублей. Наших с вами рублей, братья и сестры! Позвольте, с вашего разрешения, митинг солдатских матерей, посвященный протесту против кровавой чеченской авантюры коррумпированного правительства, считать...

"А мы там, в своих газетенках, еще глумимся над израильскими глупостями, - думал Гриша, с искренним страхом наблюдая за происходящим. - Пейсатые нам не по сердцу, восточные мелодии раздражают, "эфиопские льготы" спокойно спать не дают! Вот куда нужно зажравшихся репатриантов притащить. Сюда, на эту площадь..."

Между тем, события на митинге продолжали быстро развиваться. После профессиональной плакальщицы, в которой Гриша с изумлением опознал знакомую актрису из драмтеатра, выступали депутат местной думы, работяга с маслозавода, какой-то (как он сам себя отрекомендовал) "рыцарь фольклористики" из института культуры, несколько "солдатских матерей", визгливо причитавших с кликушескими интонациями... Все клеймили правительство и лично президента и требовали их отставки с последующей отдачей под суд.

- А твой-то молчит! - сказал Пан, сопя в бороду. - Не хочет пасть разевать на рынке. Не тот уровень...

- Ошибаешься, - ответил Гриша, не сводя глаз с неприятеля. - Он действует, руководит всем этим паскудством! Гляди, опять отдал местным мудакам какое-то распоряжение. Сейчас что-нибудь произойдет...

Пророчество его оправдалось. После того, как режиссер в сером пальто и мохнатой шапке подал подмеченную Гришей команду соседу по трибуне, перед микрофоном появилась новая ораторша.

Можно было подумать, что эта женщина только что выскочила из горящего здания, где пыталась безуспешно спасти грудного ребенка. Прическа ее была всклокочена, пальто распахнуто и перепачкано чем-то ядовито-желтым, глаза пылали диким огнем.

- Люди! - крикнула она, судорожно хватая себя за волосы. - Люди добрые! В Грозном они наших мальчиков режут, а здесь нас на рынке трудовой копейки лишают. Сейчас вот, пяти минут не прошло.. Обсчитал меня черкесец проклятый. Обобрал! Последние деньги вдовьи захапал! А у меня трое деток некормленных. А отец ихний второй месяц, как от рака в могиле...

Толпа шевельнулась и зарычала. Вопли последней ораторши стали тем самым мелким камешком, который иной раз рождает губительные лавины, способные сокрушить целые города.

В одно мгновение посетители вещевого рынка и митингующие превратились в единое свирепо урчащее стадо. Еще пару минут назад торгующимся людям было глубочайшим образом наплевать на кучку сумасшедших, сипящих в микрофоны о политике. Но вот достиг их ушей громкий и понятный еще с пещерных времен крик: "Наших бьют!", и сотни искаженных гримасой лиц повернулись к балкончику с беснующейся на нем провокаторшей.

- Паскуды усатые! - выплеснулось слева из толпы.

- Житья от них нет, - донеслось справа. - Никак крови нашей не насососутся!

- Бей черножопых! - резюмировал хрипатый бычий бас в центре, и это предложение было встречено одобрительным многоголосым ревом.

- Что творят, мерзавцы! - прошептал Пан, сжимая кулаки. - Ведь среди торгующих полно кавказцев. Сейчас на них натравят толпу, а вокруг ни единого мента!..

Гриша обвел глазами площадь и с изумлением убедился, что на всем огромном пространстве, заполненном людьми, не видно серых милицейских шинелей. Это было тем более странно, что на явно санкционированном (и, следовательно, благословленном местным начальством) мероприятии присутствовал знатный московский гость. Что за черт!? Митинг на самую взрывоопасную тему. Проводится в месте большого скопления люмпенов. По идее, площадь должна быть оцеплена не только милицией, но и подразделением ОМОНа...

- Похоже, что это спланированная провокация, - мрачно проговорил он. - И я догадываюсь, кто ее инициатор...

А события продолжали развиваться самым мерзопакостным образом. В рядах торгующих образовалось уже несколько воронок вокруг продавцов с характерной внешностью, и там возникли очаги визгливого бабьего лая. Кого-то уже хватали за грудки, кто-то орал с припадочными придыханиями, чья-то плешивая голова уже моталась среди пуховых платков, словно чертополох среди стелющейся в поле травы.

Несколько "солдатских матерей" с помощью четверки казаков тащили к терему растрепанного бородатого брюнета в рыжей породистой дубленке. Пойманный бешено упирался, но "матери" весьма профессионально его конвоировали, заламывая руки, а расступившиеся зрители норовили подтолкнуть в спину или отвесить "лещей" под зад.

Вся группа с трудом протиснулась в декоративные тесаные воротца, и через минуту человека в дубленке втащили на балкон.

- Говори, сукин кот, - кричала в микрофон баба с помидорными щеками, ухватившая пленника за правую руку, - какого лешего ты тут у нас делаешь? Сидел бы в своих горах! Пас бы, сволочь, баранов! Нет, ты здесь в дубленочке по рынку рыщешь...

- Послушайте, - начал перепуганный насмерть брюнет, но его тут же перебила вторая конвоирша.

- Нет, это ты, зараза, русскую женщину послушай! - взвизгнула она, пихнув бородатого локтем в бок. - Ишь какой сытый да гладкий. Приехал, небось, сберкассу ограбить, пару наших девок испортить - и обратно к Дудаеву?

- Послу-шай-те! - оглушительно завопил пленник, дернувшись к микрофону. - Какой Дудаев? Что за абсурд? Я армянин по национальности! Завлаб проектного института. И родился я здесь, вырос... Жена у меня русская!

- Вот падла! Женщину нашу стратил, - заорал снизу еле стоявший на ногах небритый дядька и запустил в армянина сырым яйцом.

Толпа взорвалась злорадным хохотом, видя, как желток растекается по темному цигейковому воротнику дубленки.

- А твой-то слинял! - сказал Пан, дергая Гришу за рукав. - Вон он, в лимузин загружается.

Гриша посмотрел в указанном направлении и действительно обнаружил Андрющенко, стоящего позади теремка возле черного сияющего "мерседеса". Он, видимо, спустился вниз в тот момент, когда несчастного завлаба волокли на позорище.

- Мне нужно к нему подойти! - дернулся было Гриша, но Пан мгновенно перехватил его железной рукой.

- Куда, псих? Взгляни, какие ребята его пасут!

Гриша бросил взгляд на черную машину и только сейчас разглядел группу из пяти-шести устрашающих мордоворотов, оттирающих прохожих от господина в сером пальто, энергично разговаривающего по пелефону. Вот он закончил давать указания невидимому собеседнику, сунул черный аппаратик в карман и скользнул на заднее сидение. В то же мгновение в "мерседесе" скрылись четверо его сопровождающих, а один поспешно побежал к зеленой "ниве", стоящей чуть поодаль.

- Не подступиться! - скрипнул зубами Гриша. - Весь в "гориллах".

- Голый номер, - согласился Пан. - Пошли-ка лучше отсюда.

- А что с этим парнем будет? - спросил Гриша, кивая на армянина, по дубленке которого растекалось уже третье яйцо. - Забьют же, зверье.

- Ничего не будет, - буркнул Пан. - Покричат, покуражатся и отпустят. Ну, вломят в худшем случае пару раз по рогам... Ты же знаешь наших храбрецов! Да и Андрющенко наверняка уже распорядился по этому поводу. Пошли, не хрен на это глазеть. Для сердечно-сосудистой системы вредно...

Они медленно шли по затопленной весенним солнцем, малолюдной в этот час центральной улице города. Гриша двигался, словно во сне, рассеянно отвечая на реплики приятеля. Ничего не изменилось в этом покинутом им мире! Те же витрины, те же трещины на стенах, те же длинногие девчонки, жующие мороженое... Несколько раз встречались хорошо знакомые люди, но они раскланивались с Пановым, равнодушно скользя взглядом по его небритой харе и темным очкам. Прогулка начинала походить на путешествие в загробный мир и рождала пугающий холод в груди и дрожь в кончиках пальцев.

- Ты Иоганычу звонить будешь? - спросил Пан, когда они проходили мимо кукольного театра, в двух шагах от которого располагалась киностудия.

- Нет, - тихо ответил Гриша.

- А Воробью?

- Тоже нет.

- И к дочери больше не зайдешь?

Гриша не ответил. Он пристально смотрел на пожилую, опрятного вида женщину, торгующую горячими беляшами у входа в гостиницу "Юг". Старушка суетливо заворачивала очередную порцию в полоску бумаги в школьную клетку и протягивала покупателю.

- Ты чего, - хмыкнул Пан, - родиной подавился?

- Это моя класная руководительница, - с трудом выдавил из себя Гриша. - Она нам Пастернака читала в десятом классе. Вместо Демьяна Бедного...

Они немного помолчали.

- Скажи честно, ты не жалеешь, что уехал? - спросил Пан.

- Нет, - ответил Гриша, не задумываясь. - Теперь нет.

- А ты представь себе, что это не микрофон, а...

- Тысячу раз уже пыталась. Не стоят они у меня на него, и все!

Альбина в очередной раз выставила кассету в нужном месте и застыла с микрофоном в руке перед гигантским зеркалом, занимающим половину стены полупустой комнаты.

Ее поджарые стройные ноги обтягивали ярко-красные блестящие лосины, заправленные в грубые шерстяные носки ручной самоедской вязки, а верхнюю часть туловища столь же плотно облегала почти невидимая сиреневая маечка с глубоким вырезом. Вороные волосы, туго стянутые позади в толстую "гулю", делали ее головку змеино-миниатюрной и подчеркивали хищную прямизну длинной шеи.

Альбина с профессиональной сноровкой попала в ритм оркестровой фонограммы, доносящейся из колонок, и, медленно опустившись на левое колено, пропела:

"Уж если ты возник,
Противиться не смею.
Возьми меня, возми.
Я трепещу и млею!.."

Это была концовка ее нового хита "Возьми меня, возьми!", который в качестве видеоклипа уже месяц не сходил с телеэкранов. Особой популярностью у зрителя пользовался ударный план указанного шедевра. А именно: операторский "наезд" на просвечивающие сквозь прозрачное одеяние груди певицы. В клипе Альбина томительно медленно поводила набалдашником микрофона по отчетливо различимым соскам, и они напряженно вздымались прямо на глазах у телезрителей...

Эпизод вышел эпатажным донельзя, пенсионеры исходили гневными письмами, но успех клипа у молодых либеральных зрителей превзошел все мыслимые ожидания.

Однако теперь перед Альбиной стояла нелегкая задача - повторить тот же трюк "живьем" на сольном концерте в зале "Россия".

- "Возьми меня, возьми. Я трепещу и млею!" - раз за разом страстным речитативом повторяла Альбина, стоя на коленях перед зеркалом, и, откинув голову назад, водила микрофоном по своим упруго подрагивающим прелестям.

- Ну? - с надеждой спросила она после того, как на шестом повторе речитатива завершила номер, эффектно распластавшись на ковре. - Получилось?

- Полный ноль! - констатировал Гриша, отводя от лица бинокль. - Не наблюдается ни малейшей эрекции сисек.

Он полулежал в породистом кресле тонкой коричневой кожи у противоположной стены и сочетал контроль за поведением альбининых грудей с поеданием подсолнухов.

- Я убью этого мудака-постановщика! - вскричала взбешенная звезда и с ожесточением пнула ногой разноцветный пуфик. - Зачем мне эффектные придумки, если их нельзя потом повторить?

- Ерунда, - молвил Гриша, щелкая подсолнухи и наслаждаясь тем, что они не пересолены, как в Израиле. - На сцене, один черт, ничего не будет видно...

- Дурак! Операторы же с ТВ непременно "наедут". И потом, зрители специально приползут на концерт с биноклями, чтобы рассмотреть этот скандальный трюк!

- Подожди, но во время съемок у тебя же получилось...

- И это говорит бывший киношник! Ты что, позабыл, как делается клип?

- Верно, - сконфузился Гриша. - Извини, мать. Одичал в Азии!

- На съемках мне эти сиськи Галка-ассистентка нализывала.

- Чья, извиняюсь, ассистентка?

- Режиссера, естественно...

- Скажите пожалуйста! Ну и как девушка Галя справлялась с ответственным поручением?

- Не хуже других, - без улыбки ответила Альбина и усталой походкой вышла из комнаты.

К Альбине он поехал сразу из аэропорта, убедившись предварительно с помощью телефона, что та пребывает на дому и непрочь предоставить аудиенцию старому товарищу. Через полтора часа он приехал по уже знакомому адресу на общественном транспорте, был впущен в шикарные пятикомнатные апартаменты (богато меблированные, но, похоже, очень редко подвергающиеся влажной уборке), накормлен обедом, доставленным из ресторана, и усажен с биноклем в кресло, дабы вести неустанное наблюдение за фазами возбуждения популярного бюста. Альбина проделала с ним все перечисленные манипуляции столь оперативно, что ему так и не удалось заикнуться об истинной причине визита.

Со вздохом отодвинув от себя блюдо с семечками и покинув удобное кресло, Гриша подошел к окну. От морозной кустодиевской зимней Москвы не осталось и следа. Под низким серым небом чернела вспухшая от дождя земля, ветер гнул голые мокрые ветки старой липы, а на одном из балконов соседнего дома неподвижно, словно уродливый манекен, стояла закутанная в шубейку и платки старушка.

Гриша минуты три наблюдал за ней, стараясь уловить хоть какое-нибудь движение, но темная фигурка оставалась неподвижной. "Уж не окочурилась ли бабка? - подумал он. - А что, разве не могла одинокая пенсионерка выйти подышать неделю назад и помереть ненароком? Вот постоит еще с полмесяца - и найдут ее тимуровцы. По запаху..."

В это время покойница поправила двумя руками платок и, медленно развернувшись, исчезла в глубине квартиры.

- Хочешь куда-нибудь поехать? - услышал он за спиной голос Альбины.

Гриша обернулся и обнаружил свою благодетельницу стоящей у зеркала в коротеньком халатике и протирающей полотенцем рассыпанную по плечам черную мокрую гриву.

- Ты ресторан имеешь в виду?

- Ну, ресторан, ночной клуб, кегельбан...

- Ты знаешь, - поморщился Гриша, - мне ваша светская жизнь как-то не пошла. Пока ты Сибирь покоряла, я тут на одной презентации побывал...

- Ну и как?

- Еле ноги унес!

- Значит, прожигать жизнь не желаешь?

- Спасибо, Альбиночка. Мне бы отлежаться после посещения родных мест...

- Понятно. Круто, наверное, гуляли?

- Представь себе, нет. Посидели с Паном, попили чайку, поговорили о старых временах... Он ведь с водочкой уже завязал.

- Я в курсе. Когда его шарахнуло, мне Милка в Москву позвонила, и я через Андрющенко ему отдельную палату в спецбольнице пробила.

Услышав фамилию сановного подлеца, Гриша внутренне съежился и нервно потянулся за сигаретой. Альбина сама упомянула своего благодетеля, и сейчас было самое время завести разговор о цели его появления в этой квартире.

- Знаешь, Гришка, меня тоже сегодня никуда не тянет, - приближая лицо к зеркалу и рассматривая какой-то микроскопический объект на кончике носа, протянула певица. - Давай посидим сегодня вдвоем, раздавим бутылочку "камю", в кроватке порезвимся... Кстати, ты же еще не видел мою спальню! Это нечто обалденное. Настоящий скандинавский сексодром. Пошли покажу.

Альбина подхватила вялого гостя и потащила его через всю свою обширную жилплощадь, словно муравей дохлую муху. По ходу экскурсии ему были предъявлены: немецкая велюровая гостиная, французская столовая, английский кабинет с непонятно зачем потребными мисс Валиевой громадным письменным столом и прекраснейшими книжными стеллажами во всю стену. Под конец он был доставлен в пресловутую шведскую спальню с дивным черного дуба трельяжем, замысловатым креслицем и необъятной дубовой же кроватью на черных львиных лапах.

- Ну как? - гордо спросила Альбина с победоносной улыбкой кухарки, вышедшей замуж за барина.

- Нет слов, - ответил Гриша и поднял руки вверх. - Я смят и опрокинут.

- Еще нет, - хохотнула звезда российской эстрады и вдруг резким толчком повалила его на необозримое скандинавское ложе и ловко запрыгнула сверху. - Вот теперь ты, парнишка, на лопатках!

Гриша лежал на спине, не открывая глаз и чувствуя приятную подвижную тяжесть ее гибкого тела. Но когда он поднял веки, то его немедленно одолел нервный хохот. Оказывается, у шведского "сексодрома" имелся сплошной зеркальный потолок.

- Ты чего заливаешься, скотина? - нахмурила брови Альбина. - Или, может быть, ты теперь трахаешься только с еврейками?

- Извини, Альбинка, - сказал он, притягивая ее к себе и ласково целуя в шею. - Просто мне этот потолок кое-что напомнил.

- Что он тебе напомнил, рифмоплет? - прошептала певица, нащупывая молнию на брюках гостя. - Признавайся!

- Это связано с твоим высоким покровителем из Думы.

Хватка Альбины моментально ослабла. Она с недовольной гримаской отодвинулась от Гриши и села на кровати по-турецки.

- Раньше ты таким не был, - сказала она, поправляя волосы.

- В каком смысле?

- Ну, например, не болтал в постели о разных неприятных вещах.

Он понял, что нужно ковать железо, пока оно не остыло.

- Альбина, еще раз извини, если эта тема вводит тебя в минор, - начал Гриша, осторожно поглаживая ее по колену, - но я должен признаться, что напросился к тебе и вообще приехал в Россию, чтобы встретиться с этим человеком.

Альбина молчала. Она оставила в покое свою прическу, сложила крестом руки на груди и смотрела на Гришу своими удлиненными черными глазищами с каким-то совершенно не свойственным ей раньше тревожным вниманием.

- Если тебе неприятен этот разговор, скажи, и я заткнусь навеки. Я вообще могу сейчас собраться и уйти!

Альбина молчала, легонько покусывая нижнюю губу. Можно было подумать, что она видит Гришу в первый раз и весьма удивлена подобным экземпляром мужской особи.

- В общем, у меня к тебе единственная, но очень серьезная просьба.

- Какая?

- Устрой мне свидание с Андрющенко.

- Для чего?

- Хочу сделать ему одно заманчивое предложение.

- А хочешь, я тебе сделаю заманчивое предложение? - спросила Альбина, прищуривая глаза.

- Я весь внимание!

- Не подходи к этому человеку ближе, чем на километр.

- Почему?

- Чтобы возвратиться в свою банановую республику в целости и сохранности.

- Спасибо за заботу о моем здоровье, - усмехнулся Гриша. - Но все же я хотел бы потолковать с ним наедине. Ты мне поможешь?

- Ладно, черт с тобой! - устало молвила она и прилегла рядом, уткнувшись носом в его четырехдневную пегую щетину. - Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь?

- Кого?

- Ангелочка.

- Хорош серафим! Морда колючая, в костях ломота...

- Все равно похож. Такой состарившийся, небритый ангелочек. Поцелуй меня, скотина!

- Может, сначала по коньячку?

Но до коньячка в тот вечер дело так и не дошло.

Глава 19. Пан-атаман

К половине шестого страх заполнил его до краев и даже начал просачиваться через поры. Обрывая дрожащими пальцами пуговицы, он содрал пропотевшую рубашку с липкого тела и облачился в свежую. Но через пять минут лунатических блужданий по пустой квартире и она позорно отсырела на спине и подмышками.

Несколько раз Гриша усаживался в одно из барских кресел немецкого гостиного гарнитура, брал в руки пульт и, косясь на громадный южнокорейский телекомбайн, пытался отрепетировать первую сокрушительную фразу. Но всякий раз пересохшая глотка издавала лишь робкое шипение, а влажные пальцы норовили нажать не ту кнопку.

После каждой такой попытки он больно кусал себя за внутреннюю поверхность щеки, бежал на гнущихся ногах на кухню, открывал салатного цвета циклопический холодильник и выпивал рюмку благородного коньяка из пузатой раз и навсегда запотевшей бутыли. Но спиртное в этот вечер почему-то не оказывало обычного успокаивающего воздействия, и страх с каждой минутой парализовывал его все сильней.

А накануне утром Гриша был еще, как огурчик. За завтраком он тормошил вялую со сна Альбину, рассказывал израильские анекдоты и старался поколебать ее очевидное раскаянье за легкомысленную вчерашнюю готовность содействовать встрече с Андрющенко.

Хмурая взлохмаченная хозяйка почти не притрагивалась к еде, лишь молча отхлебывала кофе из большой синей чашки и курила сигарету за сигаретой.

- Ладно, хватит ля-ля! - сказала она, когда увлекшийся Гриша начал изображать в лицах, как пьяный Гном читал свои стихи насмерть перепуганному козлобородому и пейсатому ортодоксу, который попался ему ночью на автобусной остановке в глухом районе Южного Тель-Авива. - Растрещался, блин, как кенарь...

Альбина взяла с подоконника белую трубку беспроволочного "Панасоника" и, прикурив очередную сигарету, вопросительно посмотрела на гостя.

- Звонить, что ли?

- Альбина, - мягко начал он, - я вчера уже говорил, что если ты чего-то опасаешься, я немедленно покину это помещение и ничего, кроме благодарности, в дальнейшем к тебе испытывать не буду...

- Ой, затошнил, заныл! Интеллигентишка паршивый... Говори: звонить или нет?!

- Позвони, - тихо сказал Гриша и взял ее за узкое смуглое запястье. - Позвони, пожалуйста. Для меня это чрезвычайно важно...

Альбина скорчила гримасу, сбросила его руку и быстро вышла с телефоном из кухни, разметывая при ходьбе длинные полы великолепного атласного халата цвета морской волны.

Появилась она минут через десять - еще более сердитая, с порозовевшим от волнения лицом.

- Радуйся, сионюга! Клиент прибудет ровно в шесть вечера с букетом роз и предварительно расстегнутой ширинкой.

- В шесть?

- У тебя что, со слухом проблемы?

Она опустилась на изящный белый стульчик, закинула ногу за ногу и отвернулась к окну, покрытому оспинами дождевых капель. В кухне зависла тревожная, зыбкая тишина, нарушаемая лишь кошачьим урчаньем холодильника.

- Ну, и что теперь будет? - не поворачивая головы, спросила она.

- В шестом часу ты уйдешь, а я останусь здесь...

- А как я потом объясню всю эту клоунаду?

- Никак. Скажешь, что в половине шестого тебе позвонил одна хорошая знакомая и попросила о встрече где-то неподалеку. Ты вышла и заболталась. А как здесь появился я, тебе абсолютно неведомо...

Альбина фыркнула и быстро поменяла ноги местами - совсем как Шарон Стоун в знаменитом скандальном эпизоде "Основного инстинкта".

- Он не сумасшедший и никогда не поверит в такие детсадовские уловки!

- Предоставь эту проблему мне. Я подробно объясню твоему "папику", как мне удалось обдурить доверчивую девушку и обманным путем проникнуть на ее территорию. И потом, можешь быть уверена, что после нашего разговора ему будет не до тебя...

Альбина тяжело вздохнула и оторвала взгляд от окна. Она молчала и хмуро путешествовала своими черными глазищами по Гришиному лицу, отчего у того моментально зачесались переносица и мочки ушей. Он впервые видел эту бесшабашную сумасбродку в столь подавленном состоянии. Никого на свете не боящаяся Альбина сейчас явно трусила и была на грани нервного срыва.

- Между прочим, он теперь всюду ездит с охраной, - медленно выговорила певица, поигрывая серебряной чайной ложечкой. - А там такие мальчики, с которыми я бы и врагу не посоветовала иметь дело...

- Не понял! Эти замечательные парни присутствуют в квартире во время ваших невинных забав?

- Нет, - Альбина невесело усмехнулась. - Они ожидают внизу, в машине. Когда что-нибудь нужно, пан-атаман звонит им по пелефону...

- "Пан-атаман"? Я уже не в первый раз слышу, что его так называют.

- Да это ему в московской политической тусовке такую кликуху дали. Потом журналисты в статьях подхватили, депутаты начали за глаза так называть...

- Черт с ним! Пусть хоть фюрером величают. Лишь бы он заявился сюда один и посекретничал со мной в течение получаса.

- Если тебя волнует только это обстоятельство, то можешь быть спокоен. Он приедет сюда ровно в шесть, поднимется на лифте один и откроет дверь своим ключом. А о дальнейшем изволь позаботиться сам.

- Позабочусь, дорогая. Ох, позабочусь!

- Ну, ну. Посмотрим, - иронически хмыкнула Альбина, поднимаясь со стула. - А сейчас уматывай до вечера. Через час примчится вся моя команда: режиссер, балетмейстер, композитор, стилисты... Будем доводить номер, делать примерки. Так что пойди проветрись перед свиданьицем.

Светящийся телевизионный таймер показывал уже 17:45, и нервная трясучка одолевала его все сильней. За окнами в сумеречной мгле шумел московский ливень, а блестящий жирным лаком дубовый паркет казался холоднее каменных полов выстуженной рамат-ганской меблирашки.

"Что там поделывает Светка? - с тоской подумал он, массируя побелевшие кисти рук. - Перенестись бы сейчас туда, залезть вдвоем на диван, накрыться пледом и смотреть в обнимку ЬЕМ, прихлебывая по очереди из горлышка двадцатишекелевый бренди..."

Гриша уже второй день трезвонил от Альбины в Рамат-Ган, но к телефону в их конуре никто не подходил. Последний раз он попытался связаться со Светой в два часа дня, когда, наконец-таки застал Андрея в его фотомансарде на Верхней Масловке. Там он пробыл буквально несколько минут, во время которых безуспешно накручивал израильский номер и напросился на ночлег. Он бы с удовольствием посидел подольше, но в мастерской было полно фотографов, художников и горластых журналисток, которые в авральном ритме готовили к завтрашней сдаче макет павильона книжной ярмарки.

- Как поездка? - спросил Андрей, на пару секунд выныривая из полоумной суматохи с сигаретой в зубах. - Удачно?

- Вечером расскажу, - пообещал Гриша, видя, что приятелю сейчас не до него. - Встречусь сегодня с нашим общим знакомым - и сразу к тебе.

Андрюша с улыбкой кивнул, но по его глазам было видно, что в данный момент ему не до чужих проблем.

- Не туда! - кричал он через несколько секунд двум лохматым художникам, выклеивающим на щите круглую эмблему выставки. - Боря, Гарик, у вас что, глаза на заднице ?

Он дружески похлопал гостя по спине и понесся показывать, куда именно следует прилепить кусок ярко-синей клейкой ленты. А Гриша, еще раз окинув взглядом картину шумного творческого бардака, завистливо вздохнул и нехотя поплелся к выходу, предвкушая новую порцию холодного зимнего дождя.

Когда на прямоугольном черном экранчике вспыхнуло зелененьким 17:55, искатель приключений почувствовал приближение неодолимой "медвежьей болезни".

- Этого еще не хватало! - прошипел Гриша сквозь зубы и скачками понесся к царским туалетным палатам, отделанным с такой роскошью, что хотелось, стянув ботинки, пасть на колени и совершить намаз в сторону сияющего пурпурной краской унитаза.

Когда он вернулся в гостиную, часы показывали уже 18:06. В сознание тут же проникла подленькая мыслишка о том, что у облеченного властью народного депутата могли возникнуть какие-то неотложные дела государственной важности и он не сможет нанести визит любовнице...

Гриша покачал головой, дивясь колоссальному потенциалу собственной трусости, и решительно уселся в кресло. Еще несколько минут потного ожидания, еще взмах пульта в сторону экрана, еще один повтор уже ставшей ненавистной эффектной фразы, еще одна рюмочка из туманной бутылки...

Звук поворота ключа в замке застал его во время путешествия из кухни в гостиную. Гриша почуял, как холодная когтистая лапа схватила его за сердце и попыталась выдернуть трепещущий клубочек мышц через вспухшую глотку. Он с трудом проглотил сердце вместе с лапой и на цыпочках перебежал на свое место перед телевизором.

В прихожей зажегся свет и послышались звуки, которые издает неторопливо раздевающийся массивный человек. Гриша с необыкновенной отчетливостью вообразил, что сейчас происходит за двустворчатой дверью с цветными витражными стеклами, которая отделяла прихожую от гостиной. Вот Андрющенко вешает пальто в стенной шкаф, вот причесывает густые посеребренные сединой волосы, вот поправляет галстук, чуть приподняв кверху тяжелый гладко выбритый подбородок, вот чем-то зашелестел (чем, интересно?), вот сделал два шага и прикоснулся к дверной рукоятке...

Створки двери медленно разошлись в стороны, и на пороге возник человек, который уже третий год являлся Грише в страшных похмельных снах. Пришелец был облачен в коричневый буклированный пиджак с тяжелыми вислыми плечами, светло-кофейные брюки, ослепительно белую рубашку и галстук цвета свежевымытой пожарной машины. В дымчатых его очках отражались две ослепительные люстры, а в левой руке пламенел букет дивных темно-бордовых роз.

- А вот и я! - пропел негодяй, делая букетом пируэт в воздухе.

- Очень приятно! - насмешливо откликнулся Гриша. - Заходите и чувствуйте себя, как дома...

Глава 20. Пан-атаман (продолжение)

Час назад эта сцена рисовалась в Гришином воображении совсем по-иному. Казалось, что с Андрющенко произойдет нечто детективно-кинематографическое. Содрогнется, побледнеет, сделает шаг назад, схватится за сердце или за револьвер, спрятанный подмышкой...

Действительность оказалась гораздо прозаичней. Вальяжный господин на несколько мгновений застыл в полной неподвижности, вглядываясь в неведомого наглеца, развалившегося в кресле, а затем, по-прежнему сохраняя молчание, обвел взглядом гостиную, сделал два неспешных шага влево и аккуратно положил букет на полку светло-коричневой мебельной стенки. Совершив указанные эволюции, он столь же безмолвно приблизился ко второму креслу, расположенному напротив Гришиного, и мягко погрузился в него, не забыв при этом вздернуть идеально выглаженные брюки.

Молчание становилось все более тягостным, и Гриша почувствовал, что у него заныли мышцы лица, которые уже с немалым трудом фиксировали натужную ироническую ухмылку. А второй участник необычной мизансцены оставался невозмутимо спокойным. Он лениво полез в карман пиджака, вытащил пачку "Филипп-Морриса", небрежно прикурил от бензиновой зажигалки "Зиппо" и только после этого соизволил разомкнуть уста.

- Ну, и как понимать ваше присутствие здесь? - молвил он с неистребимой южной хрипотцой. - Кто же вы, таинственный незнакомец? Грабитель? Репортер? Не думаю. Вероятнее всего - психически неуравновешенный поклонник госпожи Валиевой...

- Нет, скорее ваш.

Андрющенко коротко рассмеялся и, что называется, снял с Гриши мерку, исследовав его взглядом с головы до ног.

- Лукавите, молодой человек. На пассивного педераста вы совсем не похожи. Впрочем, это не имеет ни малейшего значения. Я, знаете ли, гетеросексуален до уныния. Форменный лесбиян. Исповедую женщин и только женщин!

- Вы так уверены в собственной консервативности? - хмыкнул постепенно приходящий в себя Гриша. - Мне почему-то кажется, что вы большой любитель сексуальных импровизаций!

Собеседник чуть заметно сдвинул брови, но тут же расслабился и вновь растянул губы в снисходительной улыбке.

- Я люблю импровизировать в определенных рамках, и личности вашего типа располагаются далеко за их пределами. Будь вы, предположим, двенадцатилетним отроком с нежным пушком на розовых пухлых ягодицах, тогда, глядишь, могли бы на что-то надеяться...

Человек в темных очках явно освоился с обстановкой, и тон его становился все более развязным. Он, как видно, действительно принимал Гришу за одного из полоумных фанатов эстрадной дивы, толпами дежурящих у служебных выходов концертных площадок и готовых выложить полжизни за возможность заполучить рваные колготки своей богини.

Нужно было побыстрей сбить с подлеца самодовольную спесь.

- Следует отдать вам должное. Задницу нежного отрока вы описали весьма аппетитно! Но не станете же вы отрицать, что девочка в том же трепетном возрасте - существо куда более соблазнительное...

Попадание оказалось стопроцентным. Нагло-улыбчивая маска разом слетела с лица народного избранника. Щеки его побагровели, обозначилась резкая граница челюстей, а чувственный рот сладострастника превратился в кособокую щель.

- А вам не кажется, молодой человек, - медленно выдавил из себя он, - что вы впутались в очень опасную игру?

Рука Андрющенко исчезла во внутреннем кармане пиджака и вынырнула с пелефоном.

- Я ведь могу нажать несколько кнопок, и через три минуты от вас останется куча всхлипывающего дерьма!

Гришу снова бросило в пот, но на сей раз это была не трусливая слабость, а прекрасная всепоглощающая ярость приближающейся потасовки.

- Прежде чем мы будем обсуждать перспективы моего всхлипывания, - процедил сквозь оскаленные зубы он, - я сам нажму пару кнопочек!

Гриша быстро взмахнул пультом, и на тотчас же вспыхнувшем телеэкране возникло изображение массивной потной мужской спины. Затем камера резко отъехала, пропуская в кадр ярко освещенную комнату с зеркальными стенами и громадной лежанкой, на которой испуганный голый мужчина пытался делать искусственное дыхание неподвижной девочке с посиневшим личиком и жутко вылезающими из орбит глазами.

С Андрющенко, казалось, вот-вот приключится удар. Он выпрямился, впился побелевшими пальцами в подлокотники кресла и покраснел так, что даже седина на висках начала отсвечивать розовым.

- Выключи! - прошипел он, силясь приподняться с кресла. - Выруби запись, сучара!

Слова эти прозвучали так зловеще, что Гришина рука сама собой нажала на кнопку. Правда, не на ту, которую следовало. Изображение на экране, вместо того, чтобы пропасть, застыло в виде стоп-кадра, на котором заледенел крупный план мужчины, пытающегося вдуть воздух в легкие своей жертве через широко раскрытый в смертной муке рот.

- Кадр называется "Поцелуй смерти", - прокомментировал Гриша. - Хоть плакат делай для фильма ужасов...

- Я тебе сказал - выключи, паскуда! - заревел теряющий над собой контроль Андрющенко.

Он вскочил на ноги, оскалил зубы и сорвал с лица очки. При виде глаз неприятеля Гришу буквально вдавило в кресло. "Да, такие буркалы нужно непременно прятать за дымчатыми стеклами!" - в смятении подумал он, прожигаемый бешеным взглядом прозрачных, как рюмочное стекло, совершенно белых глаз, окантованных тяжелыми морщинистыми веками сверху и набрякшими мешками снизу.

Без очков Андрющенко вглядел лет на десять старше. Но самое главное - тонированные стекла скрывали от окружающих ледяной взор образцово-показательного киноманьяка.

Гришина рука в очередной раз произвела самостоятельное деяние и, не дожидаясь сигнала из мозга, отключила видеомагнитофон. В комнате стало тихо, как в кладбищенском склепе. И продолжалась эта зловещая пауза вплоть до того момента, когда вышедший из столбняка Андрющенко вернул очки на место и тяжело рухнул в кресло.

- Сам снимал? - спросил он, нервно прикуривая.

- Да.

- С балкона?

- Откуда же еще.

- Кто привел на дачу? Валька?

- Если вашу покойную супругу звали Валентиной, то привела меня на вашу дачу действительно она. Думаю, что ее-то вы прикончили, не марая собственных рук...

Эта реплика, как ни странно, особого впечатления на собеседника не произвела. Видимо, он либо полностью исчерпал запас своих эмоций, либо намертво взял себя в руки.

- Вы правы, - ответил Андрющенко. - Этой старой идиоткой занимались гораздо более профессиональные люди. Надеюсь, кассеты, запечатлевшей их труды, у вас не имеется?

- А вдруг! - осклабился Гриша. - Вот нажму сейчас кнопочку и покажу, как ваши горилы ее нежно поглаживают. Утюжком!

- Блефуешь, сопляк! - зарычал, снова заливаясь краской, мерзавец. - Такой записи у тебя быть не может. Ни под каким видом!

- Шучу, дяденька, шучу, - с издевательской нежностью откликнулся Гриша. - Только давайте без амикошонства. Мне с вами свиней пасти не доводилось!

Господина депутата заметно покоробило, но он сдержался.

- Значит, это вы пытались шантажировать меня три года назад?

- Было дело. Но с тех пор я слегка поумнел и учел событие, произошедшее в телефонной будке с одним невезучим молодым человеком...

- Это мелочь! Вы меня застали врасплох, и я должен был защищаться любыми средствами. К тому же сам Бог велел оторвать башку такому наглому дилетанту, как вы. Какой идиот дважды перезванивает, желая шантажировать влиятельного человека! Любой паршивый пожиратель детективов знает, что при современной технике ничего не стоит засечь и выследить абонента... Жаль, что вы исчезли. Я ведь такие силы потом подключил. Стоило вам сделать еще один звоночек...

- Извините, что нарушил ваши планы! - развел руками Гриша. - Виноват...

- Три года таился, - продолжал Андрющенко, как бы размышляя вслух, - а теперь решил взять меня за горло. Деньги, конечно, понадобились! Дело, небось, открыть задумал или за кордон сдернуть...

- Надо же, какой психолог! - Гриша ощутил, что волна свинцовой ненависти заполняет его до краев. - А вдруг мне бабки по барабану? Может, я о баксах для отвода глаз говорил, а сам тебя, падлу фашистскую, раздавить хочу?

- Не п...и, сучонок! Будь ты идейным мудаком, давно бы сплавил кассету столичным дерьмократам. Деньги тебе нужны! Очень большие деньги. Ими и Альбину подманил...

Гриша будто с разбегу налетел на стену. Он на секунду смежил глаза, расслабился и перевел дыхание.

- Альбина здесь ни при чем, - максимально спокойным тоном произнес он. - Она понятия не имеет о моих делах.

- Конечно! - зловеще блеснул зубами Андрющенко. - Она невинна, как голубочек... Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Я деловой человек и умею проигрывать. Сейчас вы ведете по очкам. Излагайте ваши требования, и я их рассмотрю.

- Требования очень простые, - проговорил Гриша, испытывая отвращение к собственному голосу. - С вас, господин депутат, пятьсот тысяч долларов наличными.

- Что? - Андрющенко дурашливо скривился и по-стариковски приставил ладонь рупором к уху. - Вы что, обалдели, приятель? Откуда у меня такие суммы?!

- Ничего не знаю, дяденька! Я когда-то скромно попросил у вас пятьдесят тысяч, но вы предпочли открыть пальбу по телефонным будкам... Теперь несите пятьсот. Пока я добрый. И не нужно прибедняться! Денег у вас, надо полагать, чертова куча. Небось наследство, что от коммуняк осталось, уже раз сто через коммерческие структуры прокрутили? Теперь с чеченцами снюхались. Сколько Джохарушка Дудаев за оружие выкладывает в долларах: миллионы, миллиарды? Вы ему пушечку, а он из нее в русских мальчиков...

У Андрющенко судорогой перекосило половину физиономии.

- Ё-мое, - простонал он. - Ну почему они не грохнули тебя в девяносто втором? Жаль...

- Жаль, что деньги мне позарез нужны! - в тон ему процедил Гриша. - А то сдал бы я вас сегодня же журналистам. Пусть бы народ узнал, каких тварей в парламент навыбирал...

Как ни странно, Гришина патетика лишь рассмешила Андрющенко.

- Какие пламенные речи! - всплеснул руками тот. - Узнаю интеллигенцию, цвет нашей нации. Ну как же, "гнусные красно-коричневые ублюдки, манипулирующие сознанием люмпенизированных масс..." Только и слышишь: Сталин - недоучившийся семинарист, Гитлер - бездарный живописец, испепеляемый комплексом неполноценности!.. А сопливые гуманисты - все, как на подбор, чистенькие? Непонятно только, отчего Чайковский в задницу трахался? А Микеланджело, помимо того, что был пидором, еще и людишек распинал, чтобы правильно Иисусовы корчи изображать!..

Андрющенко весь преобразился, выкрикивая этот монолог. Он пришел в такое ораторское исступление, что, казалось, вот-вот рухнет и забьется в эпилептической пене.

- А вы, оказывается, философ, - Гриша подошел к телекомбайну и вытащил из видеоотсека кассету. - Любопытней всего, что вы почти дословно воспроизвели сейчас одну знаменитую цитату из "Моцарта и Сальери". Вот ведь какой молодец Александр Сергеевич. На двести лет вперед смотрел...

- Погоди, морда жидовская, - словно в трансе, шептал Андрющенко, зачарованно глядя, как заветная кассета исчезает в спортивной сумке. - Я еще заставлю тебя жрать собственные яйца!

- Ну наконец-то пошла привычная лексика. А то Микеланджело, Чайковский... Короче, слушай внимательно, богатырь святорусский. Сейчас я отсюда уйду и буду тебя завтра ждать в 11 часов утра у входа в метро "Новослободская". Ты принесешь кейс с долларами, а я отдам взамен кассету. И не вздумай сейчас звонить твоим псам в машине или прикасаться к Альбине. Если со мной или с ней что-либо произойдет, завтра эту запись будут демонстрировать по первому каналу Останкино!

- Стоп, а как же я смогу завтра убедиться, что получил именно эту кассету?

- Возьмешь с собой 16-миллиметровую камеру и сделаешь контроль через видикон.

Андрющенко подскочил, как укушенный, и вытянул антенну из пелефона.

- Ты что, думаешь, с фраером имеешь дело? Я заплачу за ЭТУ кассету, а у тебя еще двадцать копий наштамповано! Пройдет год, и ты потребуешь еще миллион?

- Не потребую.

- Какие гарантии?

- Да никаких! - взорвался Гриша. - Хочешь - верь, хочешь - не верь. Но чтобы завтра были бабки!

Он перекинул сумку через плечо и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Руки его дрожали, когда он натягивал куртку и непослушными пальцами возился с замком. С одинаковым успехом можно было заполучить пулю между лопаток и нарваться на головорезов за порогом. Но выстрела не последовало, и за дверью никто его не встретил.

- Ты чего митусишься? - спросил таксист, когда Гриша в очередной раз обернулся , пытаясь разглядеть через залитое дождем заднее стекло возможную погоню. - Бежишь от кого?

- Нет, - ответил, поеживаясь, промокший пассажир. - Так просто, интересуюсь...

- Ну-ну, - хмыкнул водитель. - А то месяц назад вез я одного в Домодедово. Тоже вот так все озирался. А как приехали в аэропорт, его в трех метрах от машины и шпокнули.

- Как "шпокнули"? - холодея, спросил Гриша.

- Очень просто. Из автомата. Проехала мимо "девятка", и отуда его, голубчика, и покосили. Жизнь-то теперь веселая пошла. Как в Израиле!

- Где? - поразился Гриша.

- В Израиле. Там, говорят, даже жених с невестой в церкви венчаются с автоматами...

- "В церкви", - пробормотал себе под нос Гриша. - Это надо же...

Из Альбининого дома он выбрался согласно заранее разработанному плану. Сначала поднялся в лифте на последний, восьмой этаж, потом проник на чердак через люк на последней лестничной площадке (путь к отступлению он разведал за два часа до встречи с Андрющенко), а затем по скользкой пожарной лестнице спустился вниз с тыльной стороны здания. Далее последовало геройское форсирование невысокой чугунной ограды и ожидание такси под проливным промозглым дождем.

Через полчаса он, продрогший до костей, но очень довольный собой, выскочил из машины и шмыгнул в подъезд дома на Верхней Масловке. И, конечно же, не заметил, что все это время за ним неотлучно на расстоянии следовали двое молодых людей в черном породистом "вольво" со слепыми непрозрачными стеклами.

В этот вечер у Гриши все получалось.

После горячего душа он переоделся во все сухое, выпил предложенные Андреем 150 граммов водки, набрал номер квартиры в Рамат-Гане и буквально через секунду услышал взволнованный голос Светы.

- Все в порядке! - радостно кричала она с другого конца Вселенной. - Бросай все свои аферы и возвращайся. Пиночет выловил Толстого и отобрал наши деньги. Ты не поверишь, это была история в стиле Дюма. Они перехватили его прямо в Бен-Гурионе, впихнули в машину и отвезли куда-то в Яффо. А там посадили в подвал на цепь. Серьезно! Пиночет клялся и божился, что все происходило именно так... Короче, Глеб просидел двое суток на цепи, как протопоп Аваакум, и сдался. Выдал, где прячется жена с деньгами, и все такое. В общем, деньги у меня. Приезжай, Гришка, пока башку не оторвали!..

Света, захлебываясь, рассказала, что несколько раз звонила Панову и ничего не понимающему Иоганычу, а Гриша лишь слабо поддакивал, чувствуя тошнотворное ощущение какого-то неумолимо надвигающегося несчастья. Он сказал, что вылетает через сутки, передал благодарность Пиночету и, совершенно обессилев, повесил трубку.

- Какие-нибудь неприятности? - спросил Андрей, внимательно глядя на его побелевшее лицо.

- Нет, нет, - слабо улыбнулся Гриша. - Наоборот: удачи прут косяком...

Они сидели за столом в уютной, жарко натопленной мансарде и неторопливо приканчивали штофик водки, закусывая китайской тушенкой с вареным картофелем. И досидели таким образом до последних итоговых "Вестей" по второму каналу, в конце которых молодая дикторша с неуместной улыбочкой объявила о трагической гибели популярной исполнительницы эстрадных песен Альбины Валиевой.

- Певица, видимо, стала жертвой квартирного ограбления, - било молотком в мозг Грише. - Тело было обнаружено в квартире и носило следы варварских побоев...

Глава 21. Кольцевая линия

Телеэкран стал черно-белым. По серым небесам летели клином черные куриные окорочка, блеклый добрый молодец вгрызался острыми зубами в угольного цвета брикет "Сникерса", потерявшая последние краски с лица аптекарша, рекламирующая таблетки от головной боли, зловеще показывала редкие зубы... Но это еще не все. Мир полинял и за пределами светящегося окошка, набитого бубнящими фантомами. Когда Гриша с трудом оторвал взгляд от экрана и обвел остекленевшими глазами еще пару минут назад прикидывавшееся уютным помещение, оно показалось ему темной выгребной ямой. Полки с книгами и безделушками угрожающе нависали на головой, штативы с осветительными приборами цепенели, напружинив суставчатые ноги, пустая бутылка торчала в середине стола кукишем и даже встревоженное лицо любезного хозяина смахивало на глумливую бесовскую маску.

- Все из-за меня! - по-собачьи заскулил Гриша. - Третьего человека грохнули по моей милости!

Он обхватил ладонями закостеневшее лицо и короткими рывками раскачивался, словно религиозный еврей у Стены плача.

- Что за вздор! - высоко вскинул брови Андрей. - При чем здесь ты?

- При том, - оглушительно завопил Гриша, не в силах больше сдерживать рвущуюся наружу боль, - что три часа назад я встречался на квартире у Альбины с известным тебе парламентским гадом! Она боялась, предупреждала меня. А я все твердил: "Ему будет не до тебя. Я обо всем позабочусь..." Убить меня, мерзавца, мало. Живым в землю закопать!

- Подожди, - произнес обескураженно Андрей. - Значит, та знакомая, у которой ты ночевал прошлой ночью, это Альбина Валиева?

Гриша утвердительно кивнул.

- Ни хрена себе! Что ж ты молчал о таких связях? Трахает женщину, о которой мечтает половина российских мужиков, - и ни слова!

- Андрюша, опомнись! Эти псы ее убили, и сейчас она лежит в морге с биркой на ноге...

Гриша прокричал эти слова и судорожно передернул плечами, живо представив самим собой нарисованную картину. Только теперь до него стала доходить совершенно невозможная мысль о том, что женщина, которую он знал много лет и которую устало ласкал прошлой ночью, превратилась ныне в пятьдесят килограммов холодного, стремительно протухающего мяса.

- Извини, брат, - пробормотал Андрей смущенно. - Сболтнул, не подумав. Но что же получается? Выходит, Валиеву убили за то, что она помогала тебе...

Фотограф смолк на полуслове, словно внезапно напоролся на очевидную, но крайне неприятную мысль. Он несколько мгновений просидел неподвижно, глядя в черную заоконную ночь, а затем мягко соскользнул со стула и, неслышно ступая, быстро вышел в прихожую. Гриша видел, как он осторожно приблизился к входной двери и приблизил к ней ухо. Андрей разом сделался похожим на встревоженного, но очень опасного зверя. Плавным движением правой руки он повернул колесико английского замка, а левой резко дернул дверь на себя.

У Гриши, наблюдающего за манипуляциями приятеля, в этот момент в груди образовался душный плотный клубок, который он с трудом проглотил, как только Андрей, внимательно оглядев лестничную площадку, тихо защелкнул дверь.

- Ты чего?

- Померещилось, - ответил Андрюша, возвращаясь за стол. - Дело в том, что если все произошло, как ты предполагаешь, певицу не просто забили насмерть. Из нее выбивали сведения о тебе! И, следовательно, есть очень большая вероятность, что эту жилплощадь уже пасут...

- Этого не может быть, - сказал Гриша, морщась, как от зубной боли.

- Брось! Я понимаю твои чувства по отношению к покойной , но под пыткой выкладывают все. Это говорит тебе человек, два года резавший людей в Афгане...

- Этого не может быть, потому что Альбина не знала твоего адреса. Я сказал ей, что, пока она была на гастролях, останавливался у приятеля. И все. Не называл ни имени, ни адреса. Да она, собственно, и не интересовалась.

- Может, ляпнул, что я работаю в такой-то газете? Вспомни, это очень важно!

- Нет, - Гриша отрицательно покачал головой. - На эту тему мы вообще с ней не говорили.

Андрюша поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате, попыхивая сигаретой.

- Это ничего не значит, - проговорил он через некоторое время. - Тебе запросто могли сесть на хвост возле ее дома. Ты на чем сюда добирался?

- На такси.

- Тем более! Элементарно ехали следом...

- Погони не было! Я все время смотрел в заднее стекло.

- "Смотрел в заднее стекло"! - Андрюша насмешливо фыркнул. - Как ты, извини, полный лох в этом деле, можешь утверждать, что за тобой не было хвоста? У него же работают профессионалы высшего класа. Бывшая "гэбуха"! Они в свое время цэрэушников пасли, а уж тебя...

Андрей снова замолчал и продолжил свою нервную прогулку по студии. Длинная косица подрагивала за плечами, и вся его ладная, поджарая фигура в просторных вельветовых джинсах и вислом, грубой вязки свитере выражала предельную сосредоточенность.

- У тебя в самом деле есть на завтра билет в Израиль? - спросил он, пристально глядя Грише в глаза.

- Как ни странно, да. Почему-то мне втемяшилось, что я успею все провернуть до первого марта. Идиота кусок...

- Это хорошо, что у тебя есть билет. Значит, главное для тебя завтра - благополучно выйти из дома и освободиться от хвоста. Нужно во что бы то ни стало прорваться в Шереметьево и не покидать здания ни на секунду. Там перехватить иностранца на людях практически невозможно.

Андрей продолжал говорить, жестикулировать, рисовать что-то в воздухе огоньком сигареты, но Гриша уже не слушал его. Он внезапно почувствовал, что тело его ослабло и сморщилось, как воздушный шарик с плохо завязанной пуповиной. "Альбину мучали из-за меня, - вяло думал он, тараща глаза в экран телевизора, - жену Андрющенко тоже. И обеих пристукнули или задушили. Парня того несчастного застрелили. Скорей всего, и мне не дадут уйти. Мы все будем гнить в земле, а эта тварь со временем войдет в правительство, украдет еще несколько миллионов, совратит десяток-другой пятиклассниц..."

От немого самоедства ему стало до такой степени тошно, что совершенно неожиданно для самого себя он оскалился и с жутким треском влепил кулаком по грязной тарелке. И сразу в комнате стало тихо. Лишь мерно шаманил невыключенный телевизор.

- Ну, началось! - Андрюша подошел и крепко взял гостя за

плечи. - Кончай. Истерикой уже никого не воскресишь. Теперь главное - самому унести ноги и...

- Ты его знаешь? - перебил приятеля Гриша, кивая на экран. - Вот этого, в бабочке!

В ночном эфире шла возбужденная говорильня относительно административных перестановок на ЦТ. Кого-то поздравляли с новым назначением, кого-то целовали накрашенными губами, кого-то за глаза костерили последними словами. Гриша спрашивал про некогда популярного ведущего развлекательных программ, которого очередные перемены вынесли на административный телевизионный Олимп. Счастливец блистал белозубой улыбкой и хитренько пощипывал двумя пальцами известную всей стране флибустьерскую эспаньолку.

- Знаешь его? - повторил Гриша.

- Кленова? Конечно, еще с андроповских времен. Помню, вместе рейд от ЦК ВЛКСМ делали по кинотеатрам в дневные часы. Выявляли, сколько людей смотрит кино в рабочее время! Я снимал, а он текстовки писал. Вот времена были: полный атас...

- Ты можешь меня завтра с ним свести?

Андрюша внимательно посмотрел на экран и несколько раз качнулся с пяток на носки.

- Пожалуй, можно. Сейчас, конечно, к нему на кобыле не подъедешь... Но я попробую.

- Скажешь ему, - возбужденно говорил Гриша, почему-то сбиваясь на свистящий шепот, - что есть человек, готовый безвозмездно передать ему сверхсенсационный, уничтожающий видеоматериал об одном из лидеров коричневой оппозиции!

- У тебя действительно, - Андрей присел на краешек стола и заглянул Грише в глаза, - имеется ТАКОЙ материал?

- Это бомба! Это полный п...ц для него!!!

- Хорошо, - фотограф подошел к телефону и снял трубку. - Тогда я ему позвоню прямо сейчас.

Гришу изводила нервная трясучка. За завтраком он с отвращением впихнул в себя небольшой бутерброд с ветчиной и запил его чашкой мерзкого растворимого кофе. Андрей же, напротив, был спокоен, словоохотлив и поглощал пищу с огромный аппетитом.

- Кончай жрать! - торопил Гриша, прикуривая сигарету от сигареты. - Как в тебя лезет в такой ситуации?

Но Андрюша только хмыкал и отправлял в рот очередной обжаренный на сковороде покупной пельмень.

Собирался он тоже без суеты. Сначала тщательно экипировался, надев старые застиранные джинсы, черный свитер, замшевые полуботинки на толстой подошве и защитного цвета куртку с капюшоном. Потом вытащил из кладовой полуметровой длины толстую бамбуковую палку и тщательно забинтовал ее сперва резиновым жгутом, а потом медицинским лейкопластырем.

- Ты что, издеваешься! - негодовал Гриша, пошедший пятнами от возбуждения. - Нам же торопиться нужно. Вдруг они действительно установили слежку...

- Скорей всего, так оно и есть, - невозмутимо отвечал Андрей, любуясь своей работой. - Но если это так, никакая спешка тебе не поможет.

- А что? Что поможет?

- Поможет полное спокойствие и строгое следование моим инструкциям. Значит, так. Повторяю: Кленов подъедет ровно в назначенный момент. Не раньше, не позже. Следовательно, оставшееся до свидания время ты должен провести там, где у них будет меньше всего шансов перехватить тебя и засунуть в машину. Ты должен быть на людях. Постоянно на людях! Самый лучший вариант в этом смысле - метро.

- Что же мне, двенадцать часов болтаться под землей, прыгая с поезда на поезд? - хмуро спросил Гриша.

- Ни в коем случае не пересаживаться! Ты должен постоянно находиться в одном вагоне.

- Не понял!

- Не понял, потому что ты интурист! Вернее, дремучий провинциал. Тебе ведомо, что в московском метро имеется кольцевая линия?

- Предположим.

- А чем она отличается от всех прочих? Да тем, что ее поезда не имеют конечных станций. Человек, засевший в вагоне кольцевой линии, теоретически может крутиться с раннего утра до ночи, не покидая своего места! Дошло?

- Более-менее. Значит, ты предлагаешь нырнуть в метро, сесть на кольцевую и мотаться до момента встречи с Кленовым?

- Именно! Поверь, что даже если Андрющенко мобилизует две сотни костоломов, они будут искать тебя где угодно, но не в несущемся по кругу подземном поезде...

- А потом?

- Потом встречаешься с Кленовым, передаешь кассету и полным ходом летишь на тачке в Шереметьево. А там, как я уже тебе объяснял, ни шагу из зала регистрации. Впрочем, если в метро все пройдет нормально, значит, они тебя безнадежно потеряли.

- А если они все же наблюдают за твоим подъездом?

- Ну, этот вопрос мы проясним уже минуты через три, - усмехнулся Андрей и хлопнул приятеля по плечу. - В общем, так - первым из лифта выхожу я. Дальше, что бы ни случилось, не вмешиваться! Твое дело - выбраться из подъезда и рысью нестись к метро. Понял?

- Понял, - поеживаясь, ответил Гриша.

- Тогда - полный вперед!

Старый вонючий лифт натужно сползал вниз на тросах, скрипя и пощелкивая, словно ржавый велосипед. Перед тем, как дверцы на первом этаже медленно расползлись в стороны, Андрей молча сжал Грише запястье и с улыбкой подмигнул. Не дрейфь, мол, прорвемся!

На площадке перед лифтом никого не оказалось, и приятели, пройдя несколько шагов по узкому коридорчику, повернули вправо на последний лестничный пролет, упирающийся в подъездные двери.

А вот тут их уже с нетерпением ожидали. С обеих сторон тяжелые старинные двери подпирала пара двухметровых атлантов в кожаных куртках и одинаковых черных вязаных шапочках, похожих на головки желудей.

Завидев колоритную парочку, сразу встрепенувшуюся при их появлении, Андрюша резко ускорил шаг и легко спустился по ступенькам, постукивая по ним своей забинтованной палочкой.

- Мужики, сообразим на троих, - сказал он, останавливаясь в полутора метрах от амбалов. - Трубы, блин, горят. Нету спасу!

- Вали отсюда! - сказал тот, который справа. - Выкатывайся за дверь, и чтоб тобой здесь больше не воняло...

- Чего вы, парни! - развел руками Андрей. - Я ж к вам, как к людям, а вы сразу лаяться. Я серьезно. Пошли квакнем!

- Алик, - процедил правый, отваливаясь от стены и глядя на Гришу, застывшего на верхней ступеньке лестничного пролета, - убери этого пидора, а я займусь делом!

- А вот это ты напрасно, - ласковым тоном произнес Андрей и, легко подпрыгнув, вломил правому ногой в челюсть. - Это тебе за "пидора"!

Дальше все произошло, будто в американском видеофильме. Гриша не успел вздрогнуть, как Андрей, развернувшись на месте, нанес левому бугаю страшный удар коленом в пах, а когда тот со стоном согнулся пополам, ахнул сверху, куда-то между плечом и шеей, своим бамбуковым орудием.

В это время первый бандит заворочался на полу, норовя сунуть руку в карман. Но Андрюша, завершая свое нескончаемое движение, врезал ему палкой по голове, после чего тот, коротко ухнув, уткнулся лицом в заплеванный кафельный пол.

- Ходу! - крикнул Андрей, врезаясь плечом в подъездную дверь. - Дуй, как договаривались!

Он первый вылетел из подъезда, а за ним, перепрыгнув через поверженных гигантов, спотыкаясь, выкатился Гриша.

Уже седьмой час он несся в грохочущем подземном вагоне, время от времени вылетая на залитые электрическим светом мраморные островки станций. Пассажиры входили и выходили, читали газеты, жевали пирожки, смеялись, ссорились, дремали, отвалившись на потертые сидения, а он упорно сидел в левом крайнем углу, то устало обводя глазами окружающих, то снова утыкаясь в томик Кортасара, который заботливый Андрюша сунул ему перед выходом.

За все эти часы он лишь единожды отважился покинуть вагон по совершенно крайней естественной надобности. Честно говоря, он даже не знал, существуют ли в метро туалеты, и потому несколько минут ошалело метался по станции, изыскивая выход из поганой ситуации. Наконец, когда понял, что вот-вот произойдет позорный конфуз, переборол себя и подошел к сердитой тетке в форменной тужурке.

- Извините, - молвил он, сгорая от смущения и незаметно для самого себя слегка подтанцовывая на месте. - Не подскажете, где здесь туалет?

- Что, силов нет? - спросила тетка садистским тоном. - Ну как же, налакался пива - и в метро! Нет чтоб предварительно посцать, как полагается...

- Помогите, - заскулил Гриша, теряя последнее терпение. - Не могу больше!

- Ладно, - махнула рукой та. - Пошли, чего там!

И отвела страдальца в служебные закоулки, расположенные в том месте, где кончается парадная мраморная облицовка и начинаются убогие, крашеные маслом сырые лабиринты. И там, в крошечном, малостерильном сортире, Гриша наконец познал, каким бывает кусочек счастья...

Следующие шесть часов он провел в шумном и душном полузабытьи. Его уже не привлекало ничто: ни лица, ни разговоры, ни сполохи повторяющихся станций. Интерес к жизни у него воскресал лишь дважды. Сначала - когда он с оторопью наткнулся на абсурдистский рассказ Кортасара, повествующий о неких малопонятных заговорщиках против человечества, поселившихся навсегда в метрополитене(!). А второй раз, на исходе своего одиннадцатого часа езды, - от открытия, что он не единственный бессменный путешественник под землей. Проснувшись от очередного приступа сонливости, Гриша обнаружил, что на противоположном сиденье, свесив кудлатую голову на грудь, спит рыжий, небритый детина в распахнутой синтетической куртке и перепачканных брюках, неаккуратно заправленных в дорогие сапоги. Человек этот был явно и беспробудно пьян, о чем свидетельствовали оглушительный храп и длинная полоска слюны, неаппетитно свисающая с мокрых губ. Гриша наблюдал за пьяным около часа, и за это время тот лишь пару раз встряхивал рыжей башкой и, обведя окружающих мутным взором, снова проваливался в сон.

В другое время Гриша, может быть, и разбудил бы его, но сейчас ему было не до абстрактного гуманизма. Часы показывали 18.50, и, следовательно, срок его подземного заключения истекал. Ровно через десять минут он с трудом распрямил затекшие ноги и вместе с прочими пассажирами двинулся к эскалатору, даже не обернувшись, чтобы посмотреть на убегающий вагон, где провел столько нудных часов. И напрасно. Потому что в этом случае он смог бы подивиться на чудесное превращение, произошедшее с его пьяным спутником. Тот, оказывается, уже протрезвел и пружинистой походкой шел позади него, метрах в десяти, не спуская глаз с Гришиной спины.На эскалатор бывший алкаш ступил, соблюдая ту же дистанцию, причем вытащил из кармана радиотелефон и обстоятельно о чем-то переговорил, прикрывая ладонью трубку.

Ровно в половине восьмого Гриша подошел к назначенному месту на набережной Москвы-реки и остановился, привалившись к парапету. Дул сырой пронизывающий ветер, голова гудела от голода и усталости, ныла спина после долгого сидения в вагоне. "Хорошо хоть дождя нет, - подумал он, с трудом прикуривая на ветру. - Дай Бог, чтобы Кленов приехал вовремя..."

В это время скрипнули тормоза, и рядом с ним плавно остановился серый "БМВ".

- Вы Григорий? - спросил из окошка знакомый по телепередачам голос. - Давайте кассету. Я очень тороплюсь.

Гриша нагнулся и разглядел в свете фонаря знаменитую бородку и дорогие импортные очки.

- Добрый вечер, - сказал он, улыбаясь. - Просмотрите запись сегодня же. Это материал, который может повлиять на внутреннюю политику страны!

- Тем более давайте побыстрей! - без улыбки произнес Кленов. - Сейчас не время для разговоров. Я отсмотрю ее дома через полчаса.

Не теряя больше времени, Гриша расстегнул сумку и извлек из-под тряпья прямоугольный целлофановый пакетик.

- Будьте осторожны, - шепнул он телевизионщику, передавая пакет. - Нас с Андреем сегодня...

Но договорить он не успел, потому что из проезжавшей мимо машины прогремела автоматная очередь, и Гриша рухнул на асфальт от страшного удара по черепу. Он не слышал, как бешено взвизгнули колеса "БМВ" и машина Кленова, быстро набирая скорость, понеслась прочь.

Очнулся Гриша от прикосновения чьих-то рук и саднящей боли над ухом. Он лежал, привалившись плечом к парапету набережной, а вокруг стояли несколько перепуганных граждан.

- Я жив? - спросил Гриша у склонившегося к нему старичка.

- Живехонек! - ответил тот с удовольствием. - Так, слегка кумпол поцарапало...

- А где те, что стреляли?

- Уехали давно! Пальнули в тебя - и вперед. Они ведь люди занятые...

Дальше валяться не имело никакого смысла. Гриша с трудом поднялся и, держась рукой за мокрые от крови волосы, нетвердо заковылял к перекрестку.

- Может, "скорую"? - крикнул вслед сердобольный старичок.

- Не надо. Все в порядке. Спасибо вам, - не оборачиваясь, ответил Гриша и ускорил шаг.

Дальше были зеленый огонек такси и долгий путь в аэропорт, во время которого он остановил носовым платком лениво сочащуюся кровь и слегка привел мысли в порядок.

Было ясно, что Андрющенко проиграл по всем статьям. Сейчас Гришу уже не занимало, каким образом его выследили после двенадцати часов подземной езды. Самое главное заключалось в том, что разоблачительная кассета попала на ЦТ и карьера Андрющенко рушилась бесповоротно.

"Что, взял, падла? - шептал Гриша, в изнеможении откинувшись на сидение. - Теперь все! Пойдешь на нары. А то и вышку припаяют..."

- Тебе чего, - спросил водитель, глядя в зеркальце, - хреново?

- Нет, - ответил Гриша, счастливо улыбаясь. - Мне очень даже не хреново!

Четко выполняя наставления Андрея, он все оставшееся до вылета время просидел в зале регистрации билетов. Мимо сновали всклокоченные будущие израильтяне, суетливо перекатывая тележки с кладью и пугливо присматривая за сонными детишками.

Гриша усмехнулся, вспоминая свой отлет из Приморска и тогдашнее свое состояние. Теперь - не то. Нынче он возвращался домой. Сделал то, что нужно, и возвращался. Возвращался, сделав то, что нужно...

- Софа! Софа, слушай, что творится в этой стране! - внезапно вскрикнул седой еврей, сидящий рядом с Гришей, обращаясь к задремавшей супруге.

Он все это время тихонько сидел, прижимая к уху маленький транзистор, настроенный на "Маяк".

- Ну чего ты расшумелся? - недовольно откликнулась разбуженная старушка. - Что там: Сталин воскрес? Объявили коммунизм?

- Кленова убили!

- Боже мой! - всплеснула она морщинистыми ручками. - Такой мальчик славный. Как же это его?

- Очень просто! Встретили в подъезде своего дома и застрелили...

- Вот бандитская страна, - вздохнула старушка. - Хорошо, Изя, что мы отсюда уезжаем. Хоть умрем спокойно рядом с детьми...

У Гриши перед глазами плыл розовый туман. Почти ничего не видя, он поднялся с кресла и медленно подошел к гигантскому окну, за которым зияла жуткая тьма, редко-редко прерываемая далекими огоньками. Глаза набухли внезапно навернувшимися бессильными слезами. Сквозь них он смутно различал собственное отражение в черном провале стекла. Двойник двоился, троился, изгибался...

- Как в комнате смеха, - прошептал он вслух. - Здесь все вокруг, как в комнате смеха!

Но времени для сопливых причитаний уже не оставалось. На двух языках объявили регистрацию и посадку рейса "Шереметьево - Бен-Гурион".

БАЕМИСТ-2

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ