Разве меня ты видел слабой,
ты, о ком думать совсем не помню,
ты, о котором правды не иму,
ты, для кого дышать отказала,
жить отказала, любить сохранила?
Что же еще мне в мире нужно,
если не все пролетели мимо
птицы, не все улетели...те ли...

Господи, скольких уже ты знаешь?
Ты одинок? А весь мир страдает.
В каждом народе живет Спаситель.
Спаситель распят, а народы плачут.
Двери, засовы, жилье сквозное,
дверь, коридоры, опять засовы.
И кто подскажет, что это значит...
Ветер - безличный глагол - все ветрит.
Русский язык для кого не награда!
Видно, как встарь, совпали пунктиры
воспоминаний о настоящем,
если один ты мне больше и больше,
и еще больше, и верно верен.

Но птицы не все пролетели мимо.
И жизни не все прорастают в травы.
И пули не все попадут в цель.

Помолчим о тех, кто был рядом.
Подождем, пока берег отступит.
Волны след сотрут, чтоб никто
не запомнил дня, не поверил
ускользнувшему просто рыбой,
соль и йод опрокинувшей с неба.
Обойдем тех, кто глянет криво,
скажет косо, услышит худо.
Станем верить, что на дороге
встретим кормчего, взглянем, признаем.
Скажем: в слово твое поверим,
укажи, куда скрылся берег,
уведи от него подальше.

Словно рыба-игла пронзила -
нас пришил к соленым просторам,
подарил безбрежность и йодом
сбрызнул сердце, чтоб рыжим стало,
чтоб не таяло горьким кристаллом,
а огнем горело, как солнце.

...Рано, рано мы с кормчим простились.
На востоке едва светало.

А однажды озябнут руки.
И тогда-то зима наступит
мягким унтом на летное поле.
В ушко дунет - все ли успела?
Все ли, все?.. А я не отвечу.
Тихо тихо она приляжет
в летной куртке пилотом старым,
командиром в изношенном шлеме.
На колени пристроюсь рядом,
помолчу. Еще больше озябну.
И уйду по белому полю.
И уйду к тому, кто согреет.

Вот и все.
Тамбур. Окна. Колеса.
Взгляд цепляется за дымки.
И звенят звонки.
И вагон трясется.
И ругаются проводники.
Все вокзалы ступенькой кончаются.
Поезда несутся, качаются,
и качаются вслед мосты.
Я увижу кусты и деревья,
и поля, и опять кусты.
Побегут поземки к деревням,
словно псы поджимая хвосты.

Вновь вызревает певческий родник.
Но спит младенец. Царственен и дик
его язык, не узнанный до срока.
Ознобным ядрышком в гортань мою проник
его глагол из светлого потока.
я помню все - и запахи, и звук,
и вздрог смущенно прячущихся рук,
и смех горячечный внезапного порока.
Я вижу крест. Нет, вижу месяц тьмы:
январь. Снега окрест как подтвержденье
моей вины. Нет, вижу как озноб
заворожил ручья прозрачный лик,
и по нему читаю песнопенья -
не верь, не верь, не покидай меня,
не береди давно зажившей раны...
О Господи, не месяц, а дикарь,
январь ярится. Вижу, как янтарь
из холода готов на свет родиться.
Проснись, малыш! Стеклянна гладь ручья.
Поведай мне глаголов состраданье.
Он отвечает: "Нежность и старанье".
Я повторяю: "Гибель и печаль".

Уже который год вся жизнь наоборот -
за январем июль и ночь после рассвета.
А там, где первым вдохом будило птицу лето,
ни травы не встают, ни рыба не плывет.