Помню, отец ещё долго возмущался, приводя всевозможные весомые с его точки зрения аргументы: далеко добираться до работы, бензин, километраж – время и деньги, да и скучно жить в таком захолустье. А мама настаивала:

– Это – мой город. Я хочу здесь жить.

По своей натуре, мама у нас упрямая. Сам я точно тогда не знал, упряма ли мама на самом деле, но отец часто любил повторять:

– Приходиться констатировать факт, – мама так упряма, что меня следует наградить медалью «За многотерпение».

Мама отшучивалась:

– У тебя и так уже места, свободного от медалей, на груди не осталось, – и добавляла, – но если мы переедем в Алмонте, я награжу тебя ещё одной, «За многопонимание».

И мы переехали.

Довольно скоро отец и мы с братом привыкли к тамошней жизни. Привыкли к столетним домам, к причудливым старомодным вывескам у входа в магазины, к крутым, покрытым сплошь яблоневыми садами, берегам реки. Привыкли и постепенно перестали замечать. Мама тоже по-своему привыкла. Она любила бродить по узким улочкам города или сидеть подолгу у реки, глядя в никуда. А по вечерам мы пили чай и играли в лото. Я очень любил играть в лото, особенно, как и все дети, выигрывать. Отец время от времени поглядывал на телевизор, нервно подёргивая ногой под столом. Ещё бы, – в это время шёл футбол или хоккей. Мама почти всегда проигрывала и говорила, что всё в жизни уже выиграла, поэтому ей больше не положено.

Так мы и жили. Летом по воскресеньям рано утром мама ездила на местный рынок за овощами и фруктами. Мы с нетерпением её поджидали в сладком предвкушении отведать свежей клубники или земляники со сметаной.

В один из таких воскресных дней мама, по своему обыкновению, отправилась на рынок. Её почему-то долго не было в тот день, и мы уже начали волноваться. Отец волновался молча. Он всегда волновался молча. Только часто смотрел на часы и сдвигал брови так, будто у него болела голова. Но вот хлопнула входная дверь, послышалась знакомая возня в прихожей, и мы поспешили навстречу. Мама казалась немного взволнованной. Она суетливо раскладывала покупки по полкам холодильника и кухонных стеллажей, снова и снова ныряя руками в корзинки и пакеты. В ней чувствовалось напряжённое ожидание вопроса.

– Ну что наконец?, – не выдержал отец, – Ты чего так долго? Мы волновались. Санька плакал.

Санька – это мой младший брат. Тогда он был совсем крохой и всегда плакал, если родители где-нибудь задерживались.

Осчастливленная долгожданным вопросом, мама бросилась отцу на шею, – он немного даже оторопел от неожиданности.

– Сейчас мы поедем! Я покажу! Это секрет!, – тарахтела она быстро и бессвязно.

– Куда? Зачем? Лично я никуда не поеду. Я пылесосить собирался…

– А я поеду! И я! И я! Поехали, мама!, – наперебой кричали мы с Санькой.

Под напором нашего несного верещания и маминых уговоров отец быстро сдался, и мы, погрузившись в машину, которую отец любовно называл «невестушкой» за её белый цвет, тронулись в путь. Путь наш оказался совсем недлинным. На одной из уже знакомых нам улочек города мы припарковались и дальше двинулись пешком. Мама с важным видом знатока шла впереди, указывая нам дорогу. Мы с братом в припрыжку бежали за ней, а отец лениво плёлся следом.

– Мы пришли! – торжественно объявила мама, остановившись на углу заброшенного деревянного дома.

– Ну и что? Куда пришли? – оглядывался вокруг отец.

– Протри глаза. Читай.

У дороги стоял указатель с короткой надписью «ул. Надежд». В первый момент ни отец, ни мы с Санькой не поняли, – при чём здесь эта надпись. Потом отец сказал:

– Хм, странно. Улица Надежд. Первый раз встречаю такое название улицы.

Тогда, еще ребёнком, я не раз замечал, что взрослые всегда говорят «странно», если им что-то непонятно. Вот и маму отец называл странной. Он просто не знал, что она – волшебница. А я это знал. Санька, наверное, тоже знал. Но тогда, совершенно не понимая, зачем мы остановились, он сделал серьёзное лицо, сморщил лобик, подражая отцу, и картаво повторил:

– Хм, стлянно.

Впрочем, ему и так было хорошо, – папа и мама рядом, и все мы куда-то целенаправленно идём. А я стал приставать к родителям с расспросами, – что эта надпись означает, и зачем мы здесь.

– Сейчас мы пойдём по этой улице, – разъясняла мама, – и когда дойдём до конца, произойдёт чудо.

– Какое чудо? – не отставал я.

– Увидишь.

Улочка была длинной и извилистой. От нетерпения увидеть обещанное чудо я всё время забегал вперёд, а потом останавливался и ждал всех остальных. Поглощённый стремлением как можно скорее добраться до того самого места, где должно произойти чудо, и потому не питая большого интереса ко всему остальному, располагавшемуся на пути к моему главному пункту, я только бессознательно выхватывал детским любопытным и жадным взглядом то какое-нибудь особенно широкое и ветвистое дерево, на которое было бы здорово взобраться и ощутить себя сильным и смелым, то большой черный с блестяшками мотоцикл, то роскошную гроздь ранних черешен, казалось, так и просившуюся , чтобы её кто-то сорвал… Знак «Проезда нет»… Что это? Как выяснилось, улица вела в тупик. В конце показался высокий дом из крупного камня с большим количеством окон и широким балконом на подпорках. Помню, что моё внимание привлёк навесной замок на огромной тяжелой двери дома. Я тогда ещё подумал, что теперь таких дверей и замков уже не бывает. А ещё о том, что ключ от такого большого замка, наверное, очень неудобно носить, и в карман он не поместился бы.

– Ну что, всё? Погуляли, и домой?, – засуетился, обрадованный концу путешествия, отец, – Да и ветер подымается. Прохладно что-то.

Отец был прав. Нежное безоблачное утро незаметно перешло в пасмурный полдень. Подымался, всё больше усиливаясь, порывистый ветер.

– Смотрите! Смотрите!, – почти зaтерялся в оглушительном порыве ветра мамин голос.

Всё произошло так быстро, что трудно было разобрать, – отчего вдруг распахнулись окна и балконные двери дома. Оттуда вылетело множество голубых мотыльков. Среди них – большие (казалось это именно они делают ветер воздушными и, как-будто, слегка замедленными, взмахами своих крылышек) и совсем маленькие. Сказочное нежно-голубое мотыльковое облако всё больше приближалось к нам и вот уже парило над нашими головами, теряя свои очертания и делаясь полупрозрачным.

– Что это, мама?, – с замиранием духа прошептал я.

– Это наши надежды. Они вселяются в наши души и делают нас сильными.

Облако становилось всё более прозрачным и наконец совсем растворилось.

– Теперь я сильный? Скажи, мама, – я сильный?

– Ты сильный, сынок. Теперь никакие беды и невзгоды тебе не страшны. Ты – сильный.

– И Санька сильный? И папа? И ты?

– Да, сына. И Санька, и папа, и я.