Пойдем со мной к реке. Прохладной тенью
покрой мои незримые следы.
Обряд святого воссоединенья
души усталой и речной воды
я покажу. Ни звуком и ни жестом
не беспокой лазурной пустоты.
Волшебный миг великого блаженства
не хочет слов, не терпит суеты.
Коснись реки тихонечко рукою,
доверься ей, расслабившись, войди
в речную воду, душу успокоив
и позабыв, что за и впереди.
Закрой глаза. Какие ароматы!
Божественно! Вдыхай, вдыхай сильней.
Дыши водой, речной травой и мятой.
Ты – дух реки, дух ветра и полей.
Закрой глаза и слушай, слушай…
Журчанье, лёгкий всплеск, сверчок…
Ты – высший слух. Забудь про уши.
Вот-вот коснётся струн смычок.

Еще мгновенье и...
проникновенно,
пронзая неба облачную вату,
струится зычно музыка Вселенной.
Для нас звучит Молчания Соната.

Как хорошо… живую воду
пролить случайно на столе…
Зажгите свет, – воды природа
видна так лучше. В серебре
зеркальных бликов отражаясь,
мы много чище и свежей.
Вода, всё больше растекаясь
неудержимостью своей,
уже до краешка доходит
и, повисая каплей вниз,
о том, что с нею происходит
не знает…
Глупая, очнись.

* * *

Как скоро ты пристанище нашёл,
кленовый лист, несущийся с потоком
речушки горной. Долго ли ещё
пробудешь здесь, уткнувшись влажным боком

в уютную расщелину камней,
живительной водой омытый,
понять пытаясь, что в тебе сильней -
желанье плыть или обресть обитель.

Круговорот светящейся Вселенной.
Хвосты несущихся комет и звёзд.
И среди них кружит самозабвенно
любви планета синяя и слёз.
Вращеньем медленным беззвучным,
дождём и светом омовенна,
планета-жизнь, планета-случай
вершит свой путь обыкновенный.
И вместе с ней, не нарушая
порядок в космосе и вне,
вращается река большая,
и травы стелются к земле.
Верба плаксивая склонилась
к воде и, шелестя листвой,
картине странной удивилась,
свидетельницей став живой.

В надломленном примятом цвете
и многозвучьи луговом
лежат, обнявшись, словно дети,
сроднившись двое в одного.
Она, как оленёнок хрупкий,
прижавшись в поисках тепла
к родному телу, грустно руки
сложив под щеку, прилегла.
С обожествленьем защищая
свой дар бесценный от всего,
он обнял близкое созданье,
он не подпустит никого.

Одни, одни на целом свете,
среди деревьев, птиц и трав.
Поёт река, ласкает ветер
их волосы и их тела.
Одни на ласковой планете,
в шелках цветов, в тени ветвей,
обнявшись, спят земные дети,
вращаясь с матерью своей.
Открыты звёздам и вселенной,
кружат два узника Земли
так сиротно и так блаженно
на гобелене их любви.

Девчушка тонкая – звонок –
стрекозкой лёгкою вспорхнула.
Кружит по комнате. Прыжок.
Прогнувшись, руки распахнула.
И вновь на цыпочках кружит,
сгибаясь плавно и невинно,
со всей наивностью души
себя считая балериной.

В своём неповторимом танце
пушинкою летит сквозь жизнь,
и сотни рук от скуки тянутся
поймать и в ларчик положить.
Она кружит, не уставая,
касаясь мягкостью своею
руки чужой, чужого края,
лаская и душой болея.

"Я точно счастлива, и только.
Касаясь ваших рук едва,
я не боюсь летать нисколько
и не кружится голова".
Неумолимо быстротечны
за годом год – за вздохом вздох –
круженье в ожиданьи вечном
того, кто с ней кружить бы смог...

Отчаявшись, с угасшей верой,
она уже почти не ждёт
в своём воздушном платье белом,
что тот – единственный – придёт.
Она почти уже не смотрит
на лица, руки и глаза…

"Вы так прекрасны!", – тихо кто-то
в толпе, осмелившись, сказал.

Блуждая взглядом изумлённым,
вся недоверия полна,
при встрече глаз заворожённых
слегка попятилась она.
Он был как будто иностранец,
он был уже не молодым.
Он приглашал её на танец
и не боялся быть смешным.

Маэстро, музыка! Рукою
руки касаясь еле-еле,
вступают в танец робко двое,
слегка стесняясь и краснея.
То отдаляясь, то сближаясь,
они кружатся всё смелее
и, в дымке голубой теряясь,
плывут, закрыв глаза и млея.

Смотрите. Сколько нежной грусти
во взгляде каждом и движеньи.
Он – с ней. Её он не отпустит
из своего воображенья.
Сквозь дни и ночи, сквозь столетья
несётся пара в танце страстном.
Вы можете их разглядеть.
Они – по-прежнему прекрасны.

Две серёжки – две слезинки,
две настенные картинки, –
всё, что в память мне осталось
от тебя, мой добрый друг.
И почти что позабыла
я, как жирные чернила
на бумаге расплывались
под нажимом нервных рук;

как вода у ног плескалась,
и как капелька стекала
на виске, оставив стежку
белой соли в жаркий день;
как сквозь ивовые ветви
солнце золотистым светом,
рассекало на мережку
не спасительную тень.

Вот уж грустною капелью
дождик шелестит за дверью,
еле слышен из прихожей, –
осень песенку поёт.
И под зонтиком седая,
друг о дружку согреваясь,
пара старичков в калошах
медленно сквозь дождь бредёт.

"Всё проходит. Всё проходит, -
осень лейтмотив выводит. –
Ваша жизнь – такая малость,
как сезонов мерный круг".
Две серёжки – две слезинки,
две настенные картинки, –
всё, что в память мне осталось
от тебя, мой добрый друг.

Давайте я напишу про закат.
Можно,
я напишу, как умею?

Однажды
закат был опасный
кроваво-красный.
А сегодня
я от него хмелею.
Посмотрите,
он розово-манящий.
Закат пишут
только акварелью.
Нет-нет,
пишут, как хотят.
Но правильно –
только акварелью.
Не отступайте
от этого правила.
Количество воды
определяет настроение.
И когда закат – маслом,
огненно-кипящий,
не верьте, –
всё равно акварелью.

Возьмите урок ментального образования.
Резкие переходы грубят и
царапают жёсткой железной кистью
по хрупкому стеклу тонкого восприятия.

Кто же там наверху так талантлив?
Бог ли дьявол?
Или ещё какой-то великий художник?
Здания, машины и люди
остаются невидимы.
на его огромном полотне
Да и сама Земля почти незаметна.
Но вот для заката он постарался.
Закату он уделил внимание.

Сколько долгих дней и ночей
снова и снова
он подходил к своему детищу.
Смотрел на него пристальным взором,
под разными углами:
"Нет! Всё не то! Не дышит, не зовёт!
Где же этот цвет? Из чего он состоит?
Где разгадка
этой непостижимой тайны?"
И снова бессонные ночи.
И снова чадит его небесная трубка.

"Вода! Я понял, —
меня спасёт только вода.
Дрожат руки от волнения.
Сейчас я выжму вон то причудливое облако.
Оно похоже на серебряный чан
с холодной живой водой в пустыне.
Крупные неровные капли
вливаются в мой закат так естественно.
Жёлтый кадмий
теперь уже не жёлтый.
И малиновый
не имеет названия.
А эту удивительную смесь
прусской лазури с прозрачностью воды
хочется пить большими глотками,
жадно,
омыть ею лицо и тело,
очищая душу
и освобождая её для полёта".

Посмотрите,
сегодня закат малиново-томный.
Это цвет моей души.
Я растворюсь в нём.
И никто не догадается о том,
что далёкое небесное слияние
краски, воды и света,
напоминающее парящую птицу, –
моя душа.

Она пьёт закат.
Он не потускнеет
и не рассыплется
сухой пастелью,
и не обожжёт
гуашью ядовитой.
Закат пишут
только акварелью.

Садится солнце. На закате
мерцает желтоватый свет.
Когда огонь в своей лампаде
погасит день, ему во след

маяк луны осветит небо.
Неровной формою блина
висит пятнистая планета.
обледенела и грустна.

Пусть не звонит телефон. Надоела
горе-вибрация – горе-гортань.
Серое в кнопках и циферках тело
не потревожит лазурную рань.
Пусть никакие другие прогресса
дети из пластика не зазвучат,
не потревожат меня, – поэтесса
хочет туда, где деревья молчат.
Там, где деревьям в ответ молчаливым
ветер по-своему тих, и река
рыбным шлепком замолкает игриво,
в ней отражаясь, молчат облака...