ПРОГУЛКИ С АНГЕЛОМ
Я странствую с пернатым ангелом
По бездорожью Киммерии.
Я угощаю его “Данхеллом”,
А он читает мне Вергилия.
И так мы странствуем без времени
Через эпохи и пространства.
И только полное безвременье
Имеет признак постоянства.
Он то возносит меня к эллинам,
То опускает в Атлантиду.
То сам гомеровской Еленой
Щекочет спящую Изиду.
Он то плывет по небу облаком,
То прорастает кипарисом.
То вдруг в его античном облике
Я вижу гордого Улисса.
Мы жарим с ним морские мидии
И пьем в подвалах чьи-то вина.
А он то притворится Лидией,
То мучает меня - Мариной.
Мой ангел - буйный и красивенький,
Всегда острит и пьян немножко.
И только ночью он, как миленький,
Свернувшись, спит в моей ладошке.
2000
ПОРТ ВИНО
Я в детстве слышал слово “Протвино”.
Но странное красивое названье
Сознаньем искажалось в “Порт Вино”,
Нисколько не теряя обаянья.
Напротив - в нем большие корабли,
Пришедшие из Африки, гудели,
И в кабачках, как в кратерах земли,
Матросы захмелевшие галдели.
В нем было море моря и вина,
Бутылки запыленного портвейна,
И женщина красивая одна,
И много женщин - без определенья.
В нем черные от солнца рыбаки
На лодках уходили утром в море.
И чайки, белоснежны и легки,
Кричали о каком-то птичьем горе.
Там старый убеленный капитан
Будил с утра похмельную команду.
И ветер чужеземных дальних стран
Раскачивал рыбацкую шаланду…
Там по плетням струился виноград,
И улочки, как девушки, сбегались
На пристань, принимавшую парад
Разноязыких варваров и галлов.
Там море в стены билось по ночам
И от остервенения рычало,
И на берег швыряло сгоряча
Старинные монеты Ганнибалов.
Там тужился вечнозеленый тис,
И маленькие сосенки кружились.
И если б довелось мне рядом жить,
То я бы спать и вовсе не ложился…
Но мучило сомнение одно:
“Неужто море рядом оказалось?”
А город назывался - Протвино.
Протва - речушка рядом называлась.
2000
ЗИМА В ВЕНЕЦИИ
Дмитрию Савицкому
Зима - сезон снегов и облаков...
Венецианских дожей вереница
В своих ладьях из всех своих веков
Плывет, и ей одна лишь вечность снится.
Зима - сезон безумия котов,
Сезон следов пугающих застолий,
Сезон почти что русских холодов,
Сезон уже не греющих бемолей.
Зима - сезон молчащих площадей,
Застывших кадров, застекленных жестов,
Забытых спичек, умерших людей
И - нелюбви в кровоточащих чреслах.
Зима - сезон хронических глотков,
Ненужных слов, теряющих рассудок,
Всегдашних лиц с японских островов
И бьющейся от древности посуды.
Зима - сезон обшарпанных дворцов,
Каналов, проглотивших приступ рвоты,
Дыханья узколобых сквозняков
И старческой простуженной зевоты...
1999
ЗИМНИЙ СОН О КОКТЕБЕЛЕ
А у нас в Коктебеле - снег.
Карадаг уплывает в море.
И, уставшие больше всех,
Даже рыбы со мною в ссоре.
Уплывает печаль, причал,
Юнге, домик Максимильяна,
Уплывает куда-то вдаль
И герой твоего романа.
Уплывают на юг кафе,
Уплывают осколки речи,
И плывет на своей софе
Коктебелец, расправив плечи.
...Коктебельский тревожный сон
На пороге иного века:
Две жены да стихов мильон -
Что осталось от человека?
В Коктебеле моем - зима.
Море кажется белым полем.
И как скалы стоят дома,
Где сидим мы вдвоем с де Голлем.
Карадага осипший рык
Отрывает нас от раздумий -
Странный дед к роднику приник
И трясет туда пепел мумий.
Пирамиды, которых нет,
Возникают и исчезают,
И вопрос - он и есть ответ,
И напрасно его читают.
Шарль нальет мне вина в бокал,
И глоток этот будет вечен.
А разгадывать ваш оскал -
Только портить прекрасный вечер.
В Коктебеле у нас - зима.
Снега выпало - словно летом...
Коктебель - это лишь тюрьма,
Здесь опасно не быть поэтом.
Строй за строем, чеканя шаг,
Входит в душу людская слякоть,
И не выпотрошить никак
Эту рыбу, не портя мякоть.
Где-то в Турции и в Москве,
На Монмартре и на Арбате
Все мы братья и сестры все,
Все - товарищи по палате.
Коктебельский ХХ век,
Запорошенный белым снегом, -
Словно высохший чебурек,
Тараканьим грозит набегом...
1999
ЮЖНЫЙ ПОЕЗД
СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ
Вокзальная ремиссия сознания -
Как будто бы основа мироздания,
Начальная причина и - тупик.
Здесь поезда не ходят напрямик.
…Чем ближе Крым, тем далее Рассея.
И, русский дух по всей округе сея,
Как некто Фрунзе, красный командарм,
Мы Перешеек делим - пополам.
И лошади летят как птицы - в море.
А корабли гудят себе на горе.
И матерятся графы и купцы -
Отныне в мире царствуют скопцы.
И Кафа, не признавшая Мамая,
Возносится на бездною, сметая
И генуэзцев стройные ряды,
И малых сих, растя полынь Звезды.
…Выныривая где-то под Джанкоем,
Где степи, пропесоченные зноем,
Бросаются, как скифы, нам в лицо,
Мы гонимся за греком-подлецом,
Продавшим нам фальшивые монеты,
Где будто бы истерты все портреты,
А Януса как не было, так нет, -
Есть только наш коллекционный бред
И падкая на антику натура,
А грека себе шепчет: “дура-дура…”,
Почесывая свой античный нос
(На древности сегодня славный спрос).
…Здесь пахнет мочевиной и Катуллом.
Холмы здесь разрисовывал Лентулов,
Волошин - небо, Айвазовский - море,
Здесь гекзаметр гомеровский в фаворе.
Здесь мы с тобой из чаши Кара-Дага
Вино хлестали, радостны и наги,
Ныряли за ракушками на дно
И верили лишь в счастие одно.
2000
СЕЗОН ОХОТЫ В КРЫМУ
На этой станции окраинной,
Где пахнет морем или Римом,
С тобой мы встретились случайно
И стало вдруг необходимо
Любить купания полношные
И незатейливое ложе,
И эти простыни промокшие,
И скрип за стенкой хлипкой - тоже.
И даже тот, кто там подглядывал
В незатворенное оконце,
Потом, наверное, докладывал,
Что мы хотели приколоться,
Что мы лежали, оба голые,
На вдрызг растерзанной постели,
Что я тебя - как вишню - пробовал,
Когда мы больше не хотели...
На пыльной станции окраинной,
Где Рим уснул в объятьях Крыма,
Мы, по примеру ископаемых,
Такие черпали глубины,
Что сердце прыгало в истерике,
Виски ломило от давления,
И если б не было Америки,
Мы б открывали привидения
Материков, ушедших под воду,
И городов, ушедших в землю.
Подлодки по такому поводу,
Наверное, полезли б в петлю,
И все заставы пограничные
Трубили б полную тревогу,
И генералы их столичные,
Наверное б, молились Богу...
На нашей станции окраинной
Опять все также нелюдимо.
И для вояк осталось тайной
Все то, что там происходило -
Твои объятия запретные
И нежные ожоги кожи,
И наши па кордебалетные
На раскаленном солнцем ложе;
И наши дни уединенные -
На дальних пляжах, в синих гротах,
И словно бы пенорожденные -
Миры - за каждым поворотом.
...А в небе кружатся пропавшие
Со всех радаров самолеты
Да тень над бухтой пролетавшего,
Нас опознавшего пилота.
2000
СНЫ ГЕНУЭЗСКОЙ КРЕПОСТИ
Средь тополей и
винограда
Хороший малый, но - чудак
Стекает в море, как рулада,
Уютный солнечный Судак.
Цикада слух его щекочет,
Мускат с инжиром говорит,
Татарин что-то там бормочет,
И на платане - кот сидит.
На неизведанных дорожках
Там бродит вяленый судак,
Шашлык - почти на курьих ножках,
Вконец зажаренный - рыбак.
Там мидии на дне судачат,
И жрет их яростно рапан.
И горы птичьи гнезда прячут
От любопытных могикан.
Но, защищая побережье,
Гора в форпост обращена.
Здесь возвышается, как прежде,
Упрямой Генуи стена.
И, обнимая берег нежно,
Напротив встал, как янычар,
Один и тот же долг прилежно
Неся - обветренный Алчак.
И волны, стражам помогая,
По дну останки кораблей
Врага - болтают, набегая
И отбегая вдаль скорей.
Уж много лет они без дела,
Свидетели иных времен -
Когда здесь гулко сталь гудела
И эхо обращалось в стон.
Лишь ночью - муторной и тёмной -
Им кажется, что где-то там
Враг неизвестный и огромный
Спешит на приступ по волнам.
Тогда вздымается пучина,
Готовясь встать на парапет.
И в башнях крепости старинной
Блуждает ночью тусклый свет.
И хочется им - до печенок
Свой город защитить от бед…
…А утром смуглый татарчонок
На берег вытащит - рассвет.
2001
РАССВЕТ В ЯЛТЕ
Падает в обморок город - с горы.
Падает в море, пытаясь напиться.
Но, нарушая порядок игры,
Вдруг превращается в серую птицу.
Чайка ли, ласточка машет крылом
Всем кораблям, уплывающим в море…
Кружит и плачет над птичьим гнездом,
Будто бы чуя не птичее горе.
На берегу зажигается свет -
Словно гирляндой украсили берег.
Дальний маяк предвещает рассвет -
Тихий, как женщина после истерик.
И разбегаются в утренний час
Улочки-дурочки по переулкам.
И открывает рассветный баркас
Город - ключом своим, словно шкатулку.
2001
КОРАБЛИК
Где России, стремящейся вдаль,
Колокольный возносится голос,
Забывается мой календарь,
И рассказ превращается в повесть.
…А кораблик плывет по реке,
И в одной поднебесной каюте
Мне русалка протянет в руке
Мое сердце и скажет: “Забудьте”.
И сломается мой механизм,
И в безумном порыве протеста
Позабытый давно атавизм
Оживет и вернется на место.
И лететь будут в ночь поезда,
Самолеты сворачивать с курса,
Чтобы вновь возвратиться туда,
Но уже безо всяких экскурсий -
И, под лавочку крылья сложив,
Поселиться в бревенчатом доме,
Где любовь разливают в розлив,
Где русалочье сердце утонет.
И пока нам разлив будет петь
Эту песню, с весною не споря,
Наш кораблик не будет ржаветь,
И романом окажется повесть.
2001
ПАМЯТИ ВИКТОРА КРИВУЛИНА
Воспоминание о
фестивале
“Мифология провинции”-2000
Я никогда не видел Кострому
И потому поехать согласился.
А он, видать, приехал потому,
Что он журил - и этим тяготился.
Мне было абсолютно все равно,
Чем все это закончится в итоге -
Я пил осенний город, как вино,
И не спеша раздумывал о Боге.
А осень разводила корабли
И строчками, как трубами, гудела.
И мы никак напиться не могли,
Чтобы дойти до нужного предела.
Он трудно из машины выходил,
И я его немножечко боялся.
А он, казалось, из последних сил
На костылях своих едва держался.
И взгляд его затравленных зрачков
Просил о снисхождении кого-то.
Но, как поэт, он был всегда готов
Идти на казнь и рушить эшафоты.
Я так и не сказал ему тогда
Ни слова… За столом сидели рядом.
И жизнь нас развела по городам
И небесам. И слов уже не надо.
2001
РОССИЯ КУЛИКОВА
Замечательному историку
Александру Сергеевичу Орлову
Куликовская битва всегда
начинается в сердце врага.
Сердце старым шаманом
стучится в разбитые ребра.
То ль мне клык обнажить, то ль венец,
то ль сплести золотой бубенец,
Чтобы в крике раскрылось
запретное третее небо…
То не пуля была, а звезда,
что раскрыла немые уста,
Чтоб залить их похмельною сладкою
сабельной кровью.
То не кулик рыдал, а купец,
а ему по-любому - конец:
Злато-серебро сердце звериное
греет любовью.
Налетай сюда, темная рать,
княже будет на гуслях играть,
Будешь черепом княжим черпать
подневольные воды.
Полоняные девки красны -
так чего ж дожидаться весны?
Принимай же, сударушка,
злые татарские роды!
Сердца стук вам любить до утра -
то не кони летят, а ветра.
Позади остается голодное
дикое поле.
Выводи же девиц, лошадей -
ты, придурошный царь Берендей.
Отгулялась твоя самозваная
русская воля!..
По залысинам стынущих рек
стоголовый ползет имярек.
Не видали такого от века
трехглавого змия…
И в Козельском засадном бреду
задыхается вражая дурь.
И встает из-под вод,
да не Китеж встает, а -
Россия!
1999, 2000 |