|
|
| . . . Иногда я думаю: возможно всё случилось иначе и ныне происходящее лишь клочья посттравматического бреда брызги разорвавшейся памяти холостой ход остановленного разума Быть может той весной лежа с автоматом в мерзлой и мерзкой грязи усыпанной гильзами быть может тогда - спустя три часа - когда выстрелы утихли и все побрели к развороченной как кулек с новогодними подарками колонне я не встал и остался лежать уже леденея и на брезенте меня втащили в кузов и чтобы вырвать из рук автомат уперлись ногой в твердый живот а мне было всё равно Или быть может в той зимней аварии я не стал равнодушно разглядывать замысловатые узоры лобовика (музыка в салоне волшебным образом всё ещё играла - это был "Beautiful loser" Марка Алмонда я сделал чуть потише и закурил) быть может тогда я остался сидеть с въехавшим в грудную клетку рулевым тупо открыв рот и вытаращив глаза Но скорее всего в деревне где я родился и не был так давно - если попасть туда незаметно неизвестно как очутиться там соглядатаем притаившимся за деревьями у желтого нелепого дома - в той деревне я увижу белобрысого мальчика с тонкими руками разглядывающего цыплят который конечно же не я не я и мной быть не может |
||
|
|
||
| . . . По верховьям деревьев бьет крыльями влага, наклоняет лицо задышавшая зелень, соловеет слегка чернота мокрых ягод, - их дожди укачали в своей колыбели. В отраженье меж век, распросоньем расколотых, был туман; и земля, и сырая смородина, и трава под ногами в мурашках от холода приласкались ко мне, притворяясь, что - Родина. . . . Воет, в кровь содрав ногти вся дремучая рать. Мясорубка до ночи или бойня с утра. Тяжкий сумрак как нелюдь жадно смотрит в глаза. И пустыня не внемлет. Да и что ей сказать. Ошалевшие други цедят трепетный мёд. Из красавиц в округе только смерть берет в рот. Ни найти ни барана, ни новых ворот. Отступать еще рано. Неохота вперед. Здесь сидим. Чешем ребра. Рты кривим. Ждем приказ. Золотое отребье! Ребя! Бог помнит нас! Вот наш ангел на небе. Только он косоглаз. Солнце светит так ярко... как дурак без порток. Добежим или вряд ли? Ну-ка, кинь пятачок. Из заоблачной сини машет белый платок. ...Знаешь как её имя как бродили босыми обнаженными плыли разнесло на быстрине Я всё знаю, браток. . . . Лечиться хотел - поздно Пропали и кашель и насморк Щенка назову Бисмарк Шампанским залью астры К безумию путь близок В январский сухой полдень. На елках снега созрели Пойдем их сбивать ночью? Так неизъяснимо мило Смотреть на твои ножки Что если смотреть мимо Теряется смысл зренья. Должно быть ты стала лучше Такой я тебя не помню Не знать бы совсем да поздно А если прижать ладони К глазам и убрав на звезды Взглянуть - то они как люстры. Все строки смешал - толку С таким же успехом можно Шнурки на ботинках спутать Нет сна. В закоулках мозга Всё ты и считая минуты Сбиваюсь к утру только... СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ РУССКАЯ ПЕСЕНКА Мутят утро раннее Вороны-паны В черных одеяниях Иноки как сны Светлыми глазами Дышит тайный жар На ступенях каменных Нищие лежат Милостыню просят ли Там у райских врат К вечеру по осени Черный листопад Пьяный нищий с голода Землю ест как хлеб Видел нищий господа Да узрев - ослеп На душе монашеской Предгреховный смрад И в листве кружащейся Отблески лампад Над рекою алою Вьется серый дым Церковь обветшалая Черный Серафим . . . Ты шла стороной. Я прошел через. О чувствах шепча, повредил челюсть. Стрелялся порой (вот и рифма: не целясь). Ты шла посреди. Я свернул за угол. Все чувства просты: карандаш или уголь. Порой простота - это гордость пугал. Но толку об этом плести речи! Когда б твои руки касались реже За осень шеи моей нежели Мой шарф, то откуда взялась надежда, Что заледенеют зимою реки? Все чувства просты. Сложны только позы. Вот осень до белых заплат и дожили. И пахнут морозы - будто морозы. И цвет у дождей был до жути дождливый. НАБРОСОК Минул год. И январь не радует взгляд ни сияньем, ни стужей. Если сделать подсчет удач и утрат год был вовсе не нужен. Приглядеться - он просто не стоит строки, ибо был неприметен. Под четыреста дней беспричинной тоски, тряски, тупости, сплетен. Это - мёртвопись, вырванный заживо зуб, муть. Дурею и стыну. И ленивая рыба, чуя грозу, Опускается в тину. . . . Мальчики направо - ну их к черту Девочки налево - там, где сердце На разрыв аорты воет рота Матушка попить выносит в сенцы - Что, соколики, приехала подмога? вам от мертвых никуда не деться Мальчики направо - в путь дорогу Девочки налево - там, где сердце Клюнул жареный петух туда, где детство заиграло, да забил крылами Нам от мертвых никуда не деться Кто здесь в рай последний - я за вами Эх, какая мы веселая орава: Хаки, рюкзаки, береты, берцы Мальчики направо - переправа Девочки налево - там, где сердце В небе морось, в мыслях ересь, через день ли, два отслужат здесь обедню, сохранит твою глазницу или челюсть, ил речной, отец родной, приют последний. С каждым взмахом петушиного крыла раскрывается нехоженая мгла Матушка попить выносить нам ковшик бьет как в лихорадке по зубам . . . тот час, - послевчера, - дозавтра, - мне было жарко; трепетно и жалко терять минуты на попытки выжить, хватая ртом не воздух - (воздух выжег вселенский зной) - отсутствие его и в злобе, в муках всё-таки дышать, когда не спазмы в кадыке, а шар земной застыл в моём иссохшем горле вчера, однажды, некогда, когда-то мне было нежно, ветреный, поддатый я щурился и щерился на солнце, из всех ласкательных имен моей персоне шло только "чудо в перьях" и едва ли такие пустяки меня томили, из знаний мной почерпнутых о мире я сделал вывод: "человеки твари" и к счастью я не худшая из них: жил не во зле; пытал в стихах язык, жил в дури - в том особый шик, в то время предо мною и возник, (а лучше если б не возник) твой облик; в любом безумье был я осторожен, циничен... вместо нужного "о, боже!" в мозгах вертелось с тем же смыслом: "во, бля..." но не перелилось из мысли в речь несдержанность могла бы остеречь от пустоты от злобы от истерик от всех потерь и вида на потери который суть самих потерь страшней; и после было трепетно и жарко кадык как шар земной и этот шар как корка хлебная прожеванная ей . . . О невозможность стать хоть в чем-то самым первым. И не мозгов не поменять, ни тела. Я этим летом мог не тратить нервы, остаться целым мог бы. Но хотелось хоть злостью оправдать своё бессилье, к тому же целостность мне не к лицу, как цифре в пример попавшей: здесь ошибка или пример простой. Или я игрек. Сентябрь теплом торгует уцененным. Колеса поездов дурманят словно колеса демидрола, только в оном суть вкус, а не движенье. Но вагоны не тронутся. Как мёртвые стоят. На шпалах жадно расцветает зелень. Вид расстеленного постельного белья напоминает мне о том, что день потерян. . . . как ногти вырастают после смерти вот так же чувство мое к вам со всею подноготной грязью по истеченье срока жизни движенья своего не остановит не бойтесь - если осень будет долгой, она не будет вечной всё же; впрочем, вот этого и нужно вам бояться декабрь с обезображенным лицом и я с заледеневшими руками и Вы, замешанная с запахом сирени и с волосами цвета мокрых вишен и с прочей дурью прочей дрянью прочей ложью . . . От сада тянет женской мокротой у меня никого нет окна отвернулись от меня окна выходят в сад от сада тянет женской мокротой... из угла в угол маятником в зеркале отражаются (мельком) баки как рыбьи хвосты щетина пожженной травой... как я скучаю по сентябрю, - кто бы знал! мы с ним не виделись почти полгода, - по сентябрю иссушающему и нудному как похмельное утро... у меня никого нет и сердце пусто как капюшон снег падает не медленно а, скорее, грустно грустно падает снег... на каком глазу ресница? Нет, не здесь. И не здесь. Ни на каком нет. Просто хотел обратить твоё внимание На свою персону. Вот обратил. . . . уродливая слепая старуха красивая слепая девушка смотрят друг на друга как в зеркало ПЕСЕНКА СОЛДАТА Ни знамен на рейхстаге Ни отваги - лишь зло Приспускай, страна, флаги Время порки пришло Воскрешенья ли, казни Ждать нам парень с тобой Коль над каждою каской Свой святой, да слепой Сиплый голос безумья Ставит разум в вину Обезумевший зуммер Бьет наотмашь жену Не стучись ко мне, сердце, Я тебя не зову Когда злобные берцы Мнут небес синеву Перепутья земные Как дышалось там - всласть Расступитесь, святые, Парню нужно упасть . . . и на невольничьем рынке Древнего Рима где пахнет так что порой тошнит на шумном и диком рынке сын патриция взбалмошный и самолюбивый брожу с мальчиком-слугой и ты там в толпе рабынь на продажу грязная и злая отворачиваешься и закрываешь глаза но я же видел тебя спустя две тысячи лет - я узнал тебя сразу и купленная мной ты единственная кто имеет право входить ко мне по утрам когда я еще сплю ты приносишь мне ягоды и соки а из всех мыслимых на земле огорчений меня мучает только одно - когда вишневая косточка попадает на передние зубы . . . флиртую с птицами на вершине холма говорю "Ах!" пожимаю плечом подкупаю неискренностью своего чувства . . . Я всё ещё надеюсь: как ребёнок, разбивший вазу, в ужасе притихший, желает чтоб она сама собою срослась и примостилась на серванте. Читая книги, всё ещё мечтаю, и всё ещё уверен, в том, что жизнь и смерть между собою разрешаться, и я - один - останусь не при чём. Я всё ещё надеюсь. И надежда не ластит, а скорее чуть горчит. . . . Если в электричке сидя друг напротив друга мы прижмемся к обмороженному стеклу щеками и постараемся соединить губы то на стекле останется бабочка а на наших щеках рисунок пальцев всех желавших узнать куда едем . . . Я не ведаю что творю Я тебе о любви говорю В светофорах мигающий красный Этой ночью дурною заразной Континенты идут ко дну Разве я при этом усну В светофорах мигающий свет Пропускаю помеху справа Пропускаю целые главы А конца в этой книге нет Как в бреду улетаю в кювет Ах мигающий красный... алый... темно-розовый... огневой... Словно сердце движенье встало Бледный месяц как часовой Опаленная тень краснотала Дать понять им что я живой Я не ведаю что творю Я тебе о любви говорю Ты родная ты рядом одна Ты мне тысячу лет как жена . . . Прикрывающей колени Как врата перед нищим Безупречность движений Отпущена свыше И до изнеможенья Смотрю на нее точно Оконченное предложенье Смотрит на точку . . . Срываясь в кашле, изнывая от желанья хоть рассказать о смеси бреда с жутью о поездах не признающих расписанья и уходящих в краткий промежуток, когда глаза обращены в ладони меж коих я затеплил спичку, чтоб прикурить, и ворон на перроне во мне уже увидел пищу: не вынесшего онемевший зуммер, пропавшего без горечи, без толку, явившего во всем своём безумье Часть мира вне тебя. И только. . . . Жена последнего солдата Пред ней блаженствует природа Пролитая гуашь заката Парное молоко восхода Глаза его на мёртвом месте А в них печаль, что не излечат Вросла цветами в занебесье И гаснет вечность . . . звук колокольчика запах цветов ты в одиночестве танцующая вальс на холме твои ножки так соблазнительны самый светлый сон мне приснился в трясущемся грузовике где я затерялся среди трупов людей расстрелянных вместе со мною РЕЧЕВКА Я знаю нас на вкус Мы священное зло Любому Заратустре Сломаем ебло По окаянным кровлям Спецавтогигант И рыжей спелой кровью Исполнится Ганг Под солнечное масло Ржаного неба край Измученная масса Зачистки урожай Во впадинах поганых Вдруг вырастут глаза Но выйдя к океану Что сможешь ты сказать? Соль - здесь! Пируйте, россы! Ввысь, знамя. Счастье, рей! Проснись, партайгеноссе Рязанских пустырей... . . . ошалевшие на усталых конях в запахах тревожного июльского солнца сырого сукна и пота въезжаем в селенье испуганные крестьяне выносят хлеб-соль заранее зная что висеть нынче их барину (оравшему вчера: "На конюшню!" а сегодня: "Я ль вам отцом не был!") висеть ему за ребро подвешенному на воротах и неразумные крестьяне крестятся и прячут девок на сеновалах не зная что волю подаренную им не купишь хлебом-солью и не догадываются что к вечеру выбегут девки в ужасе из подожженных нами сеновалов и остужать мы их будем обливая из ведер колодезной водой и будут вздрагивать от жары и визга пугливые кони и перепадет нам завтра от батьки за непотребство зато зарево будет видно даже из Астрахани . . . Стенька Разин лениво наблюдал пчелиную суету пчелы вились возле его головы с выжженными ресницами и медовым соком на коже Пчелы вились возле его головы насажанной на кол так схожей с цветком цветком на стебле . . . Помнишь, барин, босиком гуляли по воде Всё смотрели место где помельче. Помнишь истину искали на суде, Тишину на вече. Помнишь, как таинственных русалок, Отловив, таскали за хвосты, Чтоб не завлекали деток малых У воды Нынче ж, барин, раннею весною По реке с казненными плоты, А вон тот, удавленный кишкою - Это ты. ПЛЯС Снегири в одеждах алых Косари в рубахах белых Боль в натруженных суставах Жар в руках остервенелых Косари одежды сняли На телах озноба синь Парусами обрастали Мачты сосен и осин Пью истомы сок соленый Мне не тошно не легко Прохожу хмельной и сонный По закату босиком Коли бос - идешь и пляшешь Пятки обжигает жуть Косари рубахи снявши Снегирей в закате жгут ЗАПЕВКА Светлые и нежные отроки что лебеди вроде бы и не жили вроде бы и не были Ветру крылья ладили Солнцу корни клеили Спали там где падали в кабаке ли в келье ли Сказ плели из небыли дури да латыни вытянув из неба все жилы золотые... . . . Ещё я растерял ценность своего слова так часто признаваясь в неживых выдуманных мёртворожденных чувствах - растерял за что и был наказан одиночеством в очередном ледяном январе солью пустым горизонтом снегом сиплым голосом одиночества хандры небритый леший тоски зеленый угол слова то всё какие никчёмные это ничего завтра утром девочка с ленивой улыбкой посмотрит на меня в трамвае я ей не понравлюсь но что-то её заинтересует перед выходом из трамвая она обернется ещё раз и мы встретимся глазами на улице догнав её я скажу: "В моём доме много скучных книг ещё у меня есть наручники и несколько денег на бутылку пива я поэт и к тому же умею играть на гитаре Вертинского ("Ваши пальцы пахнут ладаном") я могу сыграть тебе про пальцы." . . . У меня есть девочка белая У меня есть баба жена. И жена и девочка белая Это женщина в общем одна. Отличается только в частностях В крупных частностях и в мелочах. Эти частности очень часто я С удовольствием подмечал. Моя девочка может всякое, Всё такое умеет она. Очень злые мужчины плакали То что девочка мне жена. Её алый, святой, ребеночий - её рот, локоточки, живот Обольстительные до горечи Обжигающие как лед. Это - девочка. А другая её женская ипостась, Что двухлетнего шалопая Помещает бережно в таз. Его моет холит лелеет, И при этом песни поёт. Это девочка не умеет. Да и баба не всякая. Вот. БЕЛЫЕ СНЫ Июль был смугл, но август бел, и белы были сны. Весь мир бледнел или седел, как будто белены поел. И было нам не по себе от этой белизны. Как приведение бела, прикрывшись скатертью, ты, кошкой выгнувшись, спала, и просыпаясь, мило зла, проклятья комарам слала, смешно и матерно. Во сне кружилась голова, и что-то давнее... Дышала ты едва-едва, нещадно растрепав диван, вчерашний выветрив дурман своим дыханием. Ладонь твоя мою звала, как птица ищет корм, как жаждет дождь иссохший злак, я руку дал, хоть ты спала, свою ладонь в мою вплела и нежно, и легко. В беспепелье тобою выжжен, вживался в трепет глаз. В любви тобой - в болотной жиже, в любви твоей - в небесной выси. И в линиях судьбы и жизни стекался пот у нас. От ветра дым паникадильный проник в раскрытое окно. А птицы по столам ходили, и наше выпили вино. . . . Я жил уже не раз, Я больше жить не смею, И чувственная страсть, И всякая идея Дожить мешали мне, Дособирать все крохи, И нежил сладкий снег Еловые дороги. Прости мне, отче, что Я не имел желанья Ловить горячим ртом Последнее дыханье, Судьбы дар, как не жаль, Я не берег, не ластил, И жизни не держал За скользкие запястья. Не сетуя, ни злясь Я опадал неспелым Душа в который раз Легко прощалась с телом. От столь коротких встреч И частых расставаний, Вместить не в силах речь Времен и расстояний. Я жил так часто, что Забыл места и числа. И вспоминать о том Здесь не имеет смысла. На войнах мировых Не успевал стареть я, - Погиб на двух из них. И попаду на третью. . . . Ах какой концерт был ночью Это позабудешь разве С нарочным взлетали клочья Приглашения на праздник Шли бессчетные статисты Ораторий мировых Юны бриты неказисты Память, опечатай их Счастлив кто в суровой страсти Ставит век свой на попа Ну и нарочный был счастлив Что к финалу не попал Счастлив автомат прижатый К угловатому плечу По чьему благословению Я по небе лечу . . . Беспамятство. Не помню детства, ношу чьё имя, день, число... Моё изнеженное сердце На век меня переросло. Искал тебя, ловил все вести, Шел за тобою в глушь, и там Тобой оттянутые ветви Так сладко били по глазам. |
||
| . . . Солнца каплет рыбий жир. Палки - галочьи притоны. Тротуары как ножи В мякоти тумана тонут. Я далёкий и нездешний. Муть покоя не даёт, что листвы поток замешан с терпким запахом её. Губ презрительный изгиб, глаз туманное безумье, мне бы предвещали гибель, если б я уже не умер. |
||