|
Григорий Марговский ВТОРАЯ ЭМИГРАЦИЯ Продолжение цикла |
|
| ЗИМА И ЛЕТО Хельге Ольшванг-Ландауэр Ты помнишь зимний Central Park? Он так в ту пору обезлюдел, Что привставал на лапах пудель, Вороний презирая карк, И, в пуританском парике Послом гарцуя церемонным, Беседовал с Ягайло конным На просвещенном языке. Ни Скотт, ни Бернс, ни Христофор, Присыпанные мелкой пудрой, Ни с кем хрестоматийно мудрый Не затевали разговор. Скрипач индиец под мостом Не пел в набедренной повязке, И негров бешеные пляски Не наблюдал с раскрытым ртом Малыш под ангельским перстом... Немало расцвело с тех пор Левкоев, кленов и киосков. Ораторствует для подростков Воздушный змей гипнотизер. По мановению антенны Фрегат игрушечный плывет В объятья селезня... И вот – Утята крякают, блаженны! И можно слушать легкий джаз Улыбчивого австралийца, Иль то, как шепчет: “Застрелиться!” Подвыпивший рабочий класс, Как остролицый рав – “Увы!” – Кивает рядом на скамейке: Мол, преимущества еврейки Пред нееврейкой таковы; Как роликовые коньки Шипят велосипедной шине И как трепещут на вершине Наскальной крепости флажки... Но визг ребячьей карусели И цокот призрачных подков По сути столь же бестолков, Что и натужное веселье. Тебе милее тишина, Верней сказать – зима, чем лето. Припомни: ария пропета Была в той опере одна. И ты, под белок нервный тик, Ступал медлительно по снегу – Покуда альфу и омегу Докучной жизни не постиг. И платоническая пясть Американского платана Наигрывала полупьяно Ту заключительную часть. НА ШИПСХЕДБЕЙ По субботам, с чаплинских времен, В ярмарку бывает превращен Этот храм корейский методистский: Продают ковбойки, веера, Батарейки, бронзовые бра, Пресс-папье и джазовые диски. Люд на паперти разноплемен: Пуэрториканка и мормон, Да из Бельц усатая матрона. Вот и я – потомок тайных сект – На Океанический проспект Выйду просто так, для моциона… Ежели не жарко – благодать. Препояшусь долларов за пять, Ремешок с набойками приталя. Офицерский кортик рассмотрю И рассерженному кустарю Возвращу – из неклейменой стали. А на Emmons пахнет чешуей. “Вот такой сорвался!” – “Ой-ёй-ёй!” Рыбаки в ботфортах коренасты. Лебеди драчливей холуев: Не поделят жалкий свой улов, Меркантильны шеи их и ласты. Ресторан “Эль-Греко” не по мне, Я люблю сазанов на огне С треском зарумяненных, не скрою. Эти лодки – все им нипочем: Как морские котики с мячом, Тычутся в галактику кормою. Тут бы надо что-то про века. Но плывут безмолвно облака И ничуть от этого не хуже. Вечно то, что никогда не врет: Превращений цепь – круговорот, С якорей сорвавший наши души. ЛЕГЕНДА ЧАЙНАТАУНА Ольге Гребенниковой “Я дó смерти люблю Восток!” – Шепнул он ей, втянув разок Дурман, которым был навеян – Как феин сон – и желтый рис, И флейты яшмовой каприз, И мак ресниц, и гул кофеен. Там – иероглифы вприпляс, А там – под фонарем треплясь Пионовым – обрывок ленты; Походка мертвая старух И рикша, мчащий во весь дух, – Дивятся призракам студенты. Остановились у моста, Одновременно двумяста Любуясь бликами… “Сновайте По этим улочкам шальным – Их сладкий опиумный дым Не сделает вас бесноватей!” – “Ты слышал чей-то голос, Джон? Кто это был?” – “Как видно, он – Дракон, что зажигает реки…” – “Да, я ваш факельщик Чжу-инь. Я претворяю темень в синь, Как только разверзаю веки!” – “Ах, что за глюки, я рехнусь!” – “Мужайся, Джессика, не трусь, Двум будущим китаеведам Не страшно пламя изо рта: Оно небесные врата Нам озарит чудесным бредом!..” – “Еще меня зовут Чжулун. Я покровитель солнца, лун И девяти межзвездных мраков. Пошляйтесь, рановато спать. Кто ляжет в десять, а кто в пять – Финал спектакля одинаков. Вот я – и спать-то не хочу. Чжи-Нюй небесную парчу Ткала, пока была девицей; Когда ж челнок устал сновать – Под отчий кров ее опять Услали, обязав трудиться. Несчастный волопас Ню-лан С тех пор обкурен либо пьян, И мутен взор его молящий: Седьмым числом седьмой луны Раз в год утешиться должны Влюбленные – никак не чаще”.– “Я знаю, Джонни, этот миф! Тянь-ди1, супругов разделив Тягучей млечности потоком, Установил свиданий срок И зыбкий наводить мосток Хвостатым поручил сорокам”.– “Ты умница, я это знал! Теперь припомни и финал: Они сливались над рекою. Так вот – настал тот самый день! Разденься и его раздень. Не бойся, я глаза прикрою”. И снова воцарилась тьма: Как будто это страсть сама Свечу драконью погасила… Сплестись на Бруклинском мосту – Вверяя небу наготу – Влекла их дьявольская сила. Когда же поезд просвистел И вспугнутых прекрасных тел Узрел паденье Чайнатаун – Сорочий разлетелся пух, Сошлись Ткачиха и Пастух: Остался с нею навсегда он! 1Тянь-ди – верховное божество Древнего Китая. * * * Имя твое произносится “Оушен” На бронхиальном наречии древнем. Кончено, ты ничего мне не должен! Ставь свою подпись торчащим форштевнем. В том-то и прелесть кораблекрушений, Что размывает волной закладные. И не избавится разве лишь гений От философского камня на вые. Да, безусловно, Америка – самый Необитаемый остров на свете! Пятница носит бородку Осамы, Коврики стелит в прибрежной мечети. Из судового журнала страница: Время сквиталось с “Летучим Голландцем”… Только ль на суше участок столбится? Только ль цитата свыкается с глянцем? Даже тебе, Перси Биши, нелишним Было б расчислить дно Леты заране… Жаль одного: диалог со Вс-вышним Вряд ли войдет в основное собранье. НИАГАРА Над горами курился туман. Он густел над обрывом, Освежая макушки полян И виски недобрив им. И сочилось по лику скалы: “Не цирюльник, а изверг!” – Но лишь цыкнул в ответ: “Не скули!” Металлический высверк. Старый форт на Онтарио стлал Чингачгукову сагу, И поверхность Великих зеркал Отражала бодягу. Наш лысеющий экскурсовод, По-одесски гутаря, Мылил щеки часы напролет Благодушной отаре. Ирокезами кто не бывал – Это враз, перелезь вы На автобусе чрез перевал Под разрядами лезвий! Не в пример миролюбию Альп, Исторической метой Стал безжалостно содранный скальп В парикмахерской этой… Но поездку венчал водопад: Он смотрелся добрее – Оглушая, белея до пят И дразня брадобрея. * * * Каламбурить я с детства привык. Но о странах Лишь по атласу знал. А сегодня-то, глядь: Сын – в Голландии, мать и отец – на Голанах… Ну а сам-то ты где? Остается гадать. Но гадать надо тоже не с бухты-барахты, Не на гуще кофейной – по книге “И-Цзин”. Не тревожься: инкогнито в этих морях ты! Ты – из Минской династии. Съешь мандарин. Погоди, не сдирай кожуру без разбора: Старый Свет сковырнешь ненароком, а там – Колыбель нашей Торы, да их Тора-Бора, Да фахверковый, вечно сырой Амстердам!.. Еще в Минске ты родину Наполеона – Городишко Аяччо – прочел как вопрос: “А я чό? Я ничό…” Очень скромное лоно для кумира, не правда ли, великоросс? Впрочем, ты россиянин все с той же натяжкой, Что и израильтянин. Вернее всего – Апатрид одинокий в депрессии тяжкой Из эпохи изгнанничества осевой. В Бонапарты не вышел. Когда-нибудь урну С твоим прахом подпишет такой же игрун: “Бурундук бурундийский, бурчавший сумбурно И в Бургундии пересидевший бурун”. ПИСЬМО ГАНДЕЛЬСМАНУ Как живете, поэт Гандельсман из Бронкса? Я слыхал, что у вас по дешевке бронза; Ну так вот – не пора ль отлить?.. Впрочем, ерничать тошно. Смешенье штилей Оседлав, уже тысячу раз шутили, – Ты свой собственный троп увидь! Так и хочется сызнова брякнуть хохму: То ли троп, то ли гроб… Каламбурить ох мы И горазды! А толку – чуть. Но над этим глумиться грешно, и я ведь Не обязан как проклятый всех пиявить, Воздержусь уже как-нибудь. Но вернемся к тому, с чего опус начат. Как живете, собрат? На кого ишачат Ваши руки, и ноги, и (Не хотелось бы все разглашать секреты, Но отнюдь не чайком ведь они согреты) Поэтические мозги? Натаскался и я в Тель-Авиве книжек. В голове раздавался то “Чижик-пыжик”, То Шопена восьмой ноктюрн… Что ж до выпивки – это, кажись, простилось, Хоть не раз я обмакивал бренный стилос В черноту погребальных урн. За любовь свою к ближнему (не Востоку) Заплатил я сполна. И куда там Споку Столько раз заводить семью! А тем паче, я в топь ее, как Сусанин, Заводил… И кому я такой желанен? Обломался – и слезы лью. Воротился бы я, да куда не знаю: Поклониться Кинерету и Синаю Али Сретенке и Трубе? Только я не столичный – золоторотца Закуют в кандалы, ночевать придется В изоляторе ФСБ. То ли дело у Вас – по соседству с Невским Родовой особняк! Ну а мне там не с кем Даже студию разделить. Разве с носом асессора Ковалева – Так ведь я же и так с ним остался, Вова: Не боярин я и не гридь. Как живете, певец? Я живу отменно. Конура нелегальная пятистенна: Триста баксов – и я твоя. У одесского филателиста Гены Пятый угол снимаю – родные гены И того же числа, что я. Кроме марок, он любит таскать с помойки Пылесосы, сервизы, иконы, койки И не ведает, что воспет За природную щедрость (привык делиться, Что ни спросишь – все есть: дырокол, горчица, Даже горный велосипед!) Только с бронзой проблема у нас, Володя. Ты бы выслал контейнер, а то я вроде Ощущаю апофеоз; Нет, не полный, конечно, а так – отчасти. Коли в ящик сыграю, ты знай – от счастья: Ароматом задушен роз. Вот и форму оплаты придумал сходу: Ты мне – бронзу, а я тебе – роз подводу. Чем не бартер, едрена мать! По рукам? Вот и ладненько. Жду ответа. Мы теперь бизнесмены с тобой – а это Не поэзию рифмовать. |
||
|
Другие
публикации
|