|
|
| В лесу о бабах, с бабами
о лесе.
Когда встречаются политтехнологи, разговор исключительно – о работе. Тему встречи изменить нельзя. Ни-ни. Не мы выбираем тему, она выбирает нас. Гадная такая. Нас легко ангажировать навеки. Ведь мы придурки. Это и диагноз, и судьба, и предмет особой гордости. Это – навеки, потому как – хроническое. Собственно, мы – представители паразитической экстремальной профессии, а придурками стали лишь сейчас, когда мне предложили писать мультсериал, я и вкинула тему: двадцать шесть серий по тринадцать минут – что за это время можно успеть? – аккурат выборная кампания. Притом не крупная, не губернаторская, а так, по вершкам – областная дума, мэрская. Главные герои – все-все-все – придурки. Как оно обыкновенно и бывает, в кампании-то. Вот и получается: придурки-хроники. Или – хроники про придурков. – Ань, – это Вадик пришёл, – тебе ещё история. Лёша сейчас меня вёз, целый час крутился. Я ему говорю: нам надо по тому же адресу, что и вчера. А он: я два раза в одно место никогда не попадаю. Гогочем, как гуси. Огромный ленивый Лёша по прозвищу Балу – редкостная находка. Он и в самом деле либо колесит по городу кругами, с маниакальным упорством возвращаясь в место выезда, либо не находит нужного адреса напрочь. На все вопросы, например, где здесь такая-этакая улица или остановка автобуса, он отвечает: а я откуда знаю? И в самом деле – откуда? Зато из пробок выруливает лихо – по встречной или вслед за трамваями. У нас странная кампания. Впрочем, они всегда странные. Но сейчас, так как это сейчас, особенно приветливая. Мы работаем в большом городе. Наш кандидат Бобров хочет стать депутатом Законодательного местного собрания. Бобров, пришла пора ловить бобров. Очень хочет. «Берегите себя», – советует ему Костя. Денежки ему дают из Москвы. Там-то нас и наняли. Но дают денежки как-то совсем неохотно, через губу. Вроде и офис сняли, и технику поставили, и по квартирам расселили. А на поле никак не раскошелятся. Начальники, да. Начальники сидят в соседней комнате. У нас с ними взаимоотношения. Всяко разные. Сначала нас – без начальников – было пятеро. Потом мы немного подросли, и осталось четверо: Ленка, я, Вадик и Костя. Пятым был Сашка, но его начальники (их двое, двое из ларца) выдавили на историческую родину. И Ленка – она у нас менеджер и аналитик, и технолог – не смогла его отстоять. Не получилось ни по жизни, ни по правде. Сашка сам виноват – в женщинах запутался. В жёнах. Хотя их всего-то ничего, как и начальников – две. Старая и новая. Новая к нему сразу приехала, а старая всё собиралась, так он и приуныл, пытался к Вадику с Костей (их в одну квартиру поселили) новую на время пристроить, но ребята взбунтовались. У них самих, мало того, что командировочный синдром в рёбра стучит, так ещё на праздники свои жёны собирались подвалить, а как им объяснить присутствие в квартире непонятной чужой жены? Жёны это ведь вам не пушки заряжёны, мы ж политтехнологи, а не артиллеристы. В общем, Сашке было не до кампании, его креатив по контрпропаганде, на которую он был поставлен высшими силами, свёлся в общем и целом к одному мощному предложению: украсить округ граффити «Бобров – жид». Юмора не понял никто. Так он и отчалил, медленно и печально, с чемоданом и жёнами. Уехал восвояси. Ему вослед округ мигал позитивными граффити: «БОБРОВ!» Просто и крупно, видно издалека, сердце избирателя завоёвывает напрочь. Навзрыд, навылет. Сегодня сдаём газету «ВПЕРЁД И ВВЕРХ». Наш Бобров в юности увлекался скалолазаньем. Ещё подводным плаванием, но «Вперёд и вниз» как-то не так звучит, поэтому из двух хобби выбрали более избирабельное. Всех заставляю вычитывать вёрстку. – Блеск, – восхищается Ленка, выискивая лишние запятые и поглаживая одновременно перл выпуска – фотографию Боброва с Пеле. Великий футболист улыбается и сжимает плечо улыбающегося же Боброва: «ЛУЧШАЯ ЗАЩИТА – НАПАДЕНИЕ!». Как сказано-то, как! Из комнаты начальников (Андрон и Ираклий Геннадиевич) слышатся радостные возгласы, похожие на крики скальпируемого. Это Андрон читает «Вперёд и вверх». Иду на крик. – Что такое, – спрашиваю. У нас с Андроном затяжная виртуальная битва. Он меня сразу не полюбил за независимость. За, гм, уверенность в себе. За, наконец, вздорность как способ выражения вышеупомянутых качеств. А мы, Весы, очень чутко реагируем на нелюбовь. Более того, Костя по большому секрету рассказал мне, что меня тоже хотели выслать вслед за Сашкой, но он сказал Андрону, что тогда и он уедет. – Почему, – спросил Андрон. – Потому что Аня дело делает, – кратко ответил Костя. И меня оставили, хотя я была готова к вылету в любой момент – не люблю кампании, которые хотят сделать по максимуму, но минимальными людскими (да, это именно так, не по-человечьи называется) и финансовыми ресурсами. Зато с тех самых пор отношения мои с Андроном перевалили нулевой рубеж и замерли на отметке «тепло и ехидно». Он всячески (но уже душевно, без ледяных корочек) придирается к моим текстам, а я его травлю незнакомыми словами. – Ань, этот материал мне не нравится, – задумчиво вертит Андрон в руке листовочку для распространения в аптеках. – Ты хочешь, чтобы текст был более лапидарным? – невинно спрашиваю я. Он делает вид, что не слышит, разглядывая монитор сбоку. Повторяю, уточняя: – Ты хочешь, чтобы текст был более лапидарным, ну, более кратким, ёмким? – Именно, – кивает. Так что же его так развеселило? Он вообще-то собирается ехать на какую-то конференцию, рассказывать всяким умникам о кампаниях, в которых блистал, может, конференцию отменили? Но нет, это смех местного розлива, наша общая маленькая радость. – Ой, не могу, – умирает Андрон, от счастья у него даже усы слиплись. – Член Союза писателей слово транспАрант через «о» пишет! Да, будет о чем рассказать на конференции! – А надо как? – удивляюсь. – ТранспАрант, транспАрант, – веселится Андрон. – Интересно, – говорю, недоверчиво отбирая вёрстку, – а почему тогда мне компьютер ошибку не подчеркнул? Разглядываю. А, понятно. Злополучное слово – в заголовке. «ГУБЕРНАТОР ИСПУГАЛСЯ ТРАНСПОРАНТА», поэтому машина и проигнорировала ошибку. – Все ясно, – объясняю Андрону, – он мне слово не подчеркнул, потому что оно набрано заглавными буквами. Вот компьютер и решил, что «ТРАНСПОРАНТ» – это аббревиатура. – Чего? – переспрашивает Андрон. Ираклий Геннадиевич загибается от смеха (он, похоже, послеживает за нашими милыми пикировками) и объясняет ещё раз: – Ну что ж тут непонятного, Андрон! Компьютер принял транспарант за аббревиатуру! В коридоре наталкиваюсь на Костю – значит, где-то рядом и Бобров. Это такая примета. Народная. – Костя, – спрашиваю, – как пишется транспарант? Через «О» или через «А»? Транспарант, кстати, которого «испугался» по версии нашей газеты губернатор, повесил Костя. Огромную такую вывеску на местном Доме культуры о встрече Боброва с избирателями. Размером объявление больше, чем вывеска о гастролях Пугачёвой. Мощная наружка (наружная то есть реклама) – Костя ею страшно гордится. А Бобров и вовсе – каждый день с утра, пока жена варит кофе, ездит к Дому культуры, любуется своим именем. – Транс-пО-рант, – диктует Костя. И объясняет. – Проверочное слово – «транспорт». Обедаем. Маленькое кафе «Островок», всего четыре столика. Ленка ест грибной суп, ребята солянку, я жду фаршированные перцы и треплюсь о сериале. Ну, о придурках, в конечном счёте. Это мне мой друг Нур заказал сценарий, он придумал новый стиль анимации и теперь ему надо вложить в форму содержание. – Их три брата, – рассказываю я о Нуре, – и все Нуры. Нурула, Нурали и Нурахмед. Мой друг – Нурахмед. Он изобретатель, всякие штуки компьютерные делает. Например, он изобрёл шар. – Шар? – переспрашивает Вадик. – Шар, – подтверждаю. – А я-то думал, кто изобрёл шар? – бурчит Костя, вылавливая маслину. – Не простой шар, а большой, – уточняю. – Это разница, – защищает меня Ленка. – Ясен пень. Маленький шар – маленькая разница, большой – большая, – Вадик тоже вылавливает маслину. Почему они не любят их, ведь вкусненькие? – Это такой шар, – не поддаюсь я, – в который входишь, а на спине – рюкзачок, на глазах очки, а в руках пистолет. Ты ходишь по шару, как по компьютерной игре и отстреливаешь врагов. – Хочу пистолет, – кивает Костя. Костя у нас при кандидате. Устраивает встречи и ездит с ним, как няня. Учитывая указания московского начальства, что кампанию мы строим исключительно на встречах, у него самый объёмный кусок работы. Кандидат к нему прикипел, даже по ночам звонит. Если кандидата условно можно назвать сотовым телефоном, то Костя – подзарядка, без которой телефон не функционирует. Поэтому иногда Костя деревенеет и замогильным голосом выдает гладкие гневные фразы: «Семьдесят процентов подвалов в нашем районе затоплены водой и фекалиями. У нас что, нет средств на осушение? Есть! Только они идут в карманы чиновников!» – Когда Андрон едет? – спрашивает Леночка. – Завтра. Или послезавтра. Что-то все дни слиплись, – отвечает Вадик. – Так где конференция-то? Мальчики вчера с начальством пиво пили, может, Андрон раскололся? Дурацкие партизанские манеры! Будто мы не придурки, а гэбэшники. Меня, как женщину, то есть особь с умом пытливым и нетерпеливым, эти таинственности смешат. Честное слово, смешат! Ха.Ха.Ха. – Да кто его знает? – Вадик жмёт плечами, – где-то за границей, кажется. – Наверное, на Украине, – предполагает Леночка. Мне принесли перцы. Дымятся, горячие. Время остывать, а не поедать. – А теперь вот мультики. Я ему написала про придурков, а он ответил, что, может, это грубо. Может лучше, пеньки? – А что – пеньки – мне нравится, – говорит Вадик. – Как тебе, Костя пеньки? – Угу, – кивает Костя и заказывает всем по пятьдесят коньяка. Мы с Ленкой вяло сопротивляемся. Очень вяло. – Ну, за пеньков, – провозглашает Костя. И добавляет не своим голосом. – Я сделаю так, чтобы каждый бюджетный рубль был истрачен по назначению. Ленка – неправильная. Это её Иннокентий так называет. Он сейчас не с нами, он в Москве, но звонит каждый день исправно. Чтобы напоминать Ленке, какая и почему она неправильная. Я с Иннокентием солидарна. Главная неправильность Ленусика – чрезмерный энтузиазм в работе. Она готова коптеть за семерых. Круглосуточно. Даже тогда, когда. За то и ругаема, ибо всё остальное – от этого энтузиазма. Я объясняю: – Ты забыла лучшие русские пословицы: солдат спит – служба идёт, раз, поспешай не торопясь, два, инициатива наказуема, три… Она перебивает: – Это не пословица. – Но по сути-то верно! И то, что ты споришь – это тоже неправильно! Это мы разминаемся после обеда. В разминку включается телефон. Ленка хихикает долго и жарко, затем цитирует Иннокентия, который, кажется, в свою очередь кого-то цитирует. Не жизнь – цитата. Сплошная цитата и аллюзия. Читает по листочку, без записи любая информация в кампании исчезает в никуда. Иначе нельзя – персональный хард-диск (то есть мозги) полетит. – Так, значит: если вы думаете, что я бездействую, то вы ошибаетесь, на клеточном уровне я очень даже активен. – Прекрасная мысль, – я раскладываю пасьянс, – как раз про меня сейчас. На самом-то деле у меня низкий старт. Жду звонка, чтобы тотчас сорваться с места и мчаться на свидание с рекламным агентством – они нам делают билл-борд, ну, рекламный щит. – На клеточном уровне… – наконец, пришёл долгожданный тузец, – удивительно точно. – И ещё, – Ленка всматривается в бумажку, – никому никогда не поставить нас на колени. Она делает паузу, я киваю, мол, ни-ко-гда, она гордо зачитывает концовку: – Лежали и будем лежать! Трясёмся. Надо ребятам будет рассказать, они сейчас в поле и слышали только предыдущий иннокентьев перл. Это когда Ленусик с горящими глазами жаловалась ему на начальников, что те денег не хотят давать ни на телевизор, ни на поле (Ленка-то хотела агитаторов чтоб человек четыреста! Шестьсот! Семьсот пятьдесят!), а Бобров по рейтингам на третьем всего месте, он её утешил: – Ничего, не догоните, так хоть согреетесь. Это стало нашим внутренним слоганом. В кампании всегда есть свой внутренний слоган, в переводе на русский – девиз. Например, в президентской кампании одного бизнесмена открытый слоган был «СИЛЬНЫМ РАБОТУ, СЛАБЫМ ЗАБОТУ», а внутренний звучал несколько иначе. А именно «Сильных в рабы, слабых в гробы». – О, Ленусик, я придумала! – Что придумала, Анечка? – удивляется Ленка, вроде как время придумок пришло, на всё уже напридуманное и так денег не дают, листовку-буклет Ленка вчера ночью доделала (я по ночам принципиально не работаю, к тому ж тексты – а это моя прямая обязанность – по ночам не размножаются), свою газету мы сдали уже в типографию, места в газете городской Андрон не прикупил, хотя статейка уже написана и (о чудо!) Андроном одобрена со словами «Я даже и сам не ожидал, но материал мне понравился» и ответом строптивой райтерши «Мастерство-то не пропьешь! Меня даже в «Новом мире» не правят!» (враньё, конечно, в тот единственный раз, когда публиковала там статейку, правили, но не сильно). – Придумала, – упрямо повторяю я, и ехидно улыбаюсь. – Что, что ты придумала, – Ленусик вертится на стуле. Точнее вместе со стулом, крутящийся он потому что. – Я буду писать на тебя список. – Список? – Список твоих неправильностей! А потом отправлю его Кеше! – И он меня наругает? – Обязательно! Быстренько, на клочке набрасываю основные пункты обвинения. 1. До двух часов ночи (!) верстала с макетировщиком буклет. (Это вчерашняя, переходящяя в сегодняшнюю неправильность). 2. Приносила свой личный компьютер в офис. (Я свой-то ноутбук дома держу, а Ленка туда-сюда таскает, хотя здесь есть стационарные компы). 3. СТАЖЁР! (Этот пункт я выделяю. Дело в том, что наш московский наниматель – не путать с московским начальством, мы здесь от подрядчика, именно он нам платит, именно ему отчитываемся – так вот, наш московский наниматель постоянно присылает нам в помощь различной степени бестолковости стажёров, которые селятся почему-то у Ленки. Стажёры молодые и безобидные, но при их появлении она лишается личного пространства, столь необходимого в кампании). 4. На свои деньги покупает интернет-карточки. (Почему Ленусик упорно отказывается требовать за них деньги у Ираклия Геннадиевича, я, наверное, никогда не пойму). Зачитываю список Ленусику. Она посмеивается, на каждое обвинение пытается что-то возразить, но я не слушаю: – Чего-то не хватает, – вслух думаю я, – для полноты и ясности. Чего? Тут раздается звонок – это билл-борды. Пеле с Бобровым: «МЫ УМЕЕМ ПОБЕЖДАТЬ!». Йес. А мы пахали. Надо ехать. Сквозь пробки – к звёздам. Хоть согреемся. Уже из машины звоню в штаб, Ленусику: – А последний пункт, знаешь, какой будет? – Какой? – Ленкин голос вибрирует в мобильнике. – На все пункты обвинения пытается искать оправдания. И – морщит нос!!! Картина завершена. Закольцована. А кольцо, оно и в кампании кольцо. Мы в оцепенении. Даже Андрон с Ираклием Геннадиевичем стали меньше курить. Избирком завернул нашу газету, не зарегистрировал – десять тысяч тиража лежат в штабе, около туалета. Оказывается, по новым правилам-законам необходимо, чтобы от каждого человека, используемого в кампании – на фотографии ли, высказыванием в листовке, газете и т.п. – было письменное подтверждение, что человек этот согласен с подобным использованием его мощного авторитета. Мы, естественно, о законе этом знаем и все добрые слова о Боброве у нас должным образом задокументированы. Но – Пеле! Великий бразильский футболист, сырник! Он не давал письменного согласия на использование давнего снимка. Более того, думаю, Пеле и не помнит, как во время поездки по России он снимался с блестящим от счастья Бобровым. – Кто едет в Бразилию? – спрашиваю я пространство. Мысли о том, что тираж надо резать, у меня не возникает. С другой стороны, если пускать материал без регистрации, это означает верное снятие Боброва с дистанции. Так, пожалуй, и согреться не успеем. – Я еду в Бразилию, – говорит Андрон. Я думала, он любит пиво, а он, оказывается, предпочитает пошутить. – Я подал протест, – говорит наш юрист Иван. – Когда вопрос будет решён? – начальник, Андрон. – Думаю, завтра вечером, – отвечает слегка удручённый Иван. – Скажи, а если фотография будет с человеком, который уже умер, тоже нужно разрешение? – спрашивает Ленка. – И в самом деле, хороший вопрос, – в глазах обыкновенно равнодушного Ивана зажигается огонёк – профессиональный интерес. – А Пеле не умер? – с надеждой предполагаю я. – Нет, он министр культуры и спорта Бразилии, – серьёзно говорит Андрон. – Кстати, он сейчас, возможно, не в Бразилии. Я читал, что он болен и лечится в Америке, – вспоминает Ираклий Геннадиевич. – Значит, надо ехать в Америку, – заключаю я. – Надо же, самый лучший материал гнобят! – Вот и включился административный ресурс, – печально кивает Ленка. – Ждём до завтра, – принимает решение Андрон, – если не разрешают, Аня пишет статью-фельетон, даём через федеральные СМИ, а я пока информацию через интернетские пресс-агентства запущу. Анна, готовь пресс-релиз. Я седлаю компьютер. Пресс-релиз про губернатора-расиста оттукиваю за десять минут. Люблю, когда борьба. Когда разоблачить кого-никого. Адреналинчик закипает. Не кипит пока – заваривается. Сижу в бутербродной. У нас штаб состоит из четырёх основных помещёний: комната для водителей с телевизором, бутербродная с чайником, комната консультантов с компьютерами, комната начальства с Андроном и Ираклием Геннадиевичем. Итак. Сижу в бутербродной. У меня зреет мысль. Не вполне законная. Но. Мысль. Бутерброды на исходе, когда это, исход то есть, произойдет, комната станет простой чайной. А пока с Костей и Серёжей-водителем разминаемся колбаской и трёпом. Сплетничаем о Балу, ну, о Лёше-водителе, который все проезжающие машины ругает корытами и матом, если рядом нет женщин. Серёжа по образованию юрист, он недавно приехал с юга и пока подрабатывает на машине, у него весёлый взгляд и мягкий южный говор, который хочется потрогать. Костю на время отпустил Бобров и он, вырвавшись из бархатных объятий, шумно пьёт чай. Спешит, боится, счастье кончится. – Да, – говорю, – не хотела бы я оказаться с Лёшей в темном лесу. – А что, изнасилует? – заинтересованно, Костя. – Нет, – качает головой Сергей, – съест. – Думаешь? – Точно съест. И не по злобе. А просто потому, что кушать будет хотеть. – Балу, он такой, – кивает Костя, – хотя мне кажется, сначала изнасилует. Ань, ты береги себя. Нашу изысканную беседу прерывает Ленка, зовёт смотреть окончательный макет буклета, ей наш макетировщик переслал. Ей и сразу в типографию. Процесс пошёл. Эх, такую бы активность да с начала бы кампании! Хотя всё равно не догнали бы – соперник-то уже четыре года старушек продовольствием заваливает, да и сейчас постоянно в телевизоре вещает, да плюс административный ресурс. Нет, не догнали бы, но всё же, всё же. Смотрим буклет в распечатке, Ленка даже склеила книжечкой, чтобы смотрелся как натуральный. Красота необыкновенная. Детективы от Боброва (он у нас немного силовик), семейные легенды от Боброва, фотографии из архива. Это наша с тобою страна, это наша с тобой биография. Барабаны, молчите! Страшная, страшная сила. Фото Боброва с женой. Подпись «С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ». Три человека в будёновках. Подпись «ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ». Фото Боброва, сжимающего решётку ограды. Подпись «Послание нерадивым чиновникам: Считаю до одного. Кто не спрятался, я не виноват». И вдруг – крик Кости: – Лена! Это ЧТО? – Что? – мы с Ленкой, хором. – ЭТО? Смотрим. Фото Боброва с дочерьми. Подпись «МЫ ВЕРИМ В Т ЕБЯ». Именно так – буква «т» отдельно. – Вы что, девчонки, с ума сошли? Это уже запущено? – Уже в типографии. – Остановить можно? – Боюсь, что нельзя, – Ленка, остолбенело. – Так же нельзя пускать, это же скандал, это же всё против нас сыграет, – Костя нервничает, не иначе, как Бобров на подходе, Костя приближение кандидата шкурой чувствует. И точно – звонок в дверь офиса. – Боброву не показывать, – предупреждаю, Ленка уже жмёт кнопки, дозванивается до макетировщика. Дозвонилась, сияет. Ложная тревога – это принтер неправильно распечатал, на макете всё как надо. Сидим, сдулись. Адреналин закипел, но сил уже не осталось. Ленка распечатывает макет ещё раз. Смотрим: опять то же самое: верим в т ебя. Ну, не сырник ли? – Ленка, – говорю, – мы сколько уже дома не были? – Два месяца. – Так это – подсознание. Вон ведь как – вылезло! – Девушки, берегите себя, – говорит Костя и добавляет публичным голосом Боброва. – Не забывайте, что в этом городе на каждого дворника приходится восемь чиновников, на каждого сантехника – шесть чиновников! Какое беречь – мысль созрела и рухнула: бум-м-м! Неправильность заразна. Точно. Все заразились от Ленки. Даже начальство в виде Андрона. Сидим полночи. Из Интернета выудили нечто, смахивающее на бланк бразильского посольства. Вадик нашел переводчицу с испанского – португальского здесь никто не знает. А есть ли он вообще, португальский язык? Под бланком посольства разместились следующие слова (на чисто испанском, школьном, наша «испанка» работает в школе): «Я, Эдсон Арантис ду Насименту (Пеле) не возражаю против использования моего имени и моей фотографии в избирательной кампании Боброва». Испанка не очень уверена в выражении «избирательная кампания», но мы решаем, что это не принципиально. Принципиально другое – подпись Пеле. – О! – говорит Костя и исчезает. Мы в три компьютера насилуем Интернет. Подписи нет как нет. – Может, он писать не умеет? Поставим крестик, – предлагаю я, понимая, что это мимо. Вадик тренируется, расчеркиваясь на чисто испанском: Пеле, Пеле, Пеле. Костя приносит кофе. – Нас всех тошнит, – цитирует Ленка и уточняет, – от кофе. – Смотри! – радуется Костя. Смотрим. Победа! Мы победили! Кофе «Пеле». Под обращением к российскому покупателю – росчерк. Это подпись великого футболиста. Кофе высыпаем в цветочный горшок, другую тару искать некогда. Жестяную банку режем, разгибаем, запихиваем в сканер. Есть! Документ из бразильского посольства посылаем сами себе по факсу. Андрон доволен. – Сделайте мне копию без подписи, – просит он, – а факс завтра с утра – Ивану. Пусть несет в избирком. Пеле, люби нас так, как любим мы тебя! Опять едим. Опять в «Островке». Опять фаршированные перцы. У Ленки и у меня. Костя заказал рыбу. Еда – один из важных элементов жизни. И, соответственно, кампании. – Знаете, как они меня называют? – спрашивает Костя. «Они» – это Андрон с Ираклием Геннадиевичем. – Как? – перцы горячие, прямо из печки. – Представляете, звоню Андрону, трубку снимает Геннадиевич и зовёт: Андрон, иди, тебе «Берегите себя» звонит, – радуется Костя. – А он разве не уехал на свою конференцию? – удивляется Ленка. – Поговорил со мной и тогда только уехал, – важничает Костя. Появляется Вадик. От него пар, как от перцев – на улице под тридцать. – Был на встрече с экстрасенсом, – докладывает Вадим. У него на свитере много белых ворсинок от пуховика. – Ты что, спал с собакой? – спрашиваю. – Каков диагноз? – спрашивает Ленка. – Значит, так. По порядку. Сила поля нашего округа одна целая и восемь десятых. – Чего? – спрашивает Костя. – Неважно. Важно другое. Сила поля Рыгалова – ноль целых семь десятых. Рыгалов – наш основной соперник, креатура губернатора. – А сила поля нашего кандидата – два с половиной. – Чего? – пытается добиться Костя. Вадик спокоен, он всегда спокоен: – Чего-то. Так вот, получается, что Рыгалов слишком слабый для округа, а наш – слишком сильный. – Ему бы в Госдуму, – соглашается Костя, в мечтах он уже стал помощником депутата Госдумы и ездит в метро бесплатно, плюс другие привилегии. Костя бывший военный, поэтому у него некоторые проблемы с самоидентификацией, а если по-русски, то просто нужна постоянная стационарная работа. И чтоб платили побольше. А лучше – еще больше. – Так что же делать? – Ленка как всегда подходит к проблеме практически. – Эта экстрасенс предлагает два варианта. Первый – снизить поле нашего кандидата. Для этого его надо запрограммировать. Меня, кстати, уже запрограммировали. – И что ты теперь будешь делать? – судьба Вадима мне интереснее, чем поле кандидата. – Пока не знаю, программа начнёт действовать через неделю. Так вот, а путь второй – это повысить силу поля округа. Для этого нужно, чтобы за три дня до выборов двенадцать экстрасенсов начали из разных точек города преобразовывать силовое поле, – Вадик, между прочим, по образованию математик-программист. Поэтому он так свято верит в силу программирования и около. – То есть им нужны деньги на двенадцать человек, – подводит итог практичная Ленка. – Именно, – кивает Вадим. – Не дадут, – уверен Костя, – раз уж на обычное жмут. – Надо рассказать кандидату, он внушаемый, – не сдаётся Вадим. – Ему понравится, что у него такое сильное поле, – предполагаю я. – Всё равно не дадут. – Пойду расскажу, – Вадим быстро доедает, расплачивается и, схватив портфель и пачку с буклетами, бросает нас с Ленкой за кофе с пирожными, а Костю за бокалом сухого красного. Задумчиво глядя на закрывающуюся дверь кафе, Костя спрашивает: – Ань, у него обе руки заняты? Киваю. – Отлично, – отставив винцо, Костя быстро жмёт на кнопки мобильника. – Алло, Вадим? – … – У тебя обе руки заняты? –… – А чем же ты тогда телефон держишь? Газету с Пеле избирком разрешил. Ну, и билл-борды. Факс из посольства положил конец прениям. Губернатору – наш физкульт-привет! Около билл-бордов из верных людей выстраиваем мизансцены. Диалог примерно такой: – А кто это на плакате рядом с Бобровым? – Вы что, не знаете?? Это же Пеле! Агитаторов мало, газеты по ящикам распихивают все, в том числе ударная группа из родственников кандидата. Я выдерживаю полдня, далее, сославшись на абсолютно неотложный креатив, сваливаю в штаб. Там уже Вадим. Сидит, кропает контрлистовочку на Рыгалова-супостата. Напрасный труд! Контра требует денег больше, чем обычное разносилово. А если денег нет и меньше, то откуда им взяться больше? Мы с Костей уже предлагали кучку проектов. Увидев сметы, Андрон чуть с ума не сошел. Зарубил, соответственно. А что он думал? Контра – это дорого, за контру можно и по голове получить.
Мы нежные и удивительные. Потому как всего этого, конечно, не сделали. Потому как мы предлагаем, а не располагаем. Не потому, что мы придурки, это как раз не помеха, это как раз в жилу, а потому, что финансовый ресурс не в наших руках. Мы до него даже дотронуться не можем. Жалкие просители мы в этой кампании. Эх, да что уж тут! Лучше лишний раз пообедать. Водитель Серёжа буклет Рыгалова притащил. Глянцевый. И буклет, и Рыгалов. Читаем с Ленкой текст. Нет, не читаем – зачитываемся. Ведь самое сладкое – найти прокол у коллег-супостатов. Сладость эта равна по величине разве что горечи по собственному зарубленному тиражу. Из-за мелочи какой-нибудь, пустячка. (Однажды измельчили в конфетти триста тысяч четырёхполоски — и я, и все мы, и две корректорши (одна, кстати, спец по вычитыванию заголовков) пропустили маленькую, скромненькую опечатку. В заголовке вместо «ОТ ВЫЖИВАНИЯ К БЛАГОПОЛУЧИЮ» был набрано «От благополучия к выживанию». И, между прочим, набранный вариант куда как точнее отражал экономические тенденции той несчастной области, где мы тогда работали.) Так, шарик Рыгалов в военной форме. Это на сборах в институте, в армии он точно не служил. Таких туда не берут. Грамотные у него технологи, раз решили этакой бравости своему банкирчику добавить. Наверняка и про спорт что-то будет, хотя нашего Пеле им не переплюнуть, точно. Ага, вот. – Хобби: лыжи, волейбол, спортивные танцы. Имеет прыжки с парашютом, – зачитывает Леночка вслух. Такое надо повторить. – Имеет… прыжки… – давится Ленка. – А вдруг, это они… его… имеют? – умираю я. Начинаем трястись. ВМЕСТЕ. Хорошее слово, идеальное сырьё для слоганов. И Вадик доволен. Листовка удалась. Это объявление о «встрече». Текст: «45 числа г-н Рыгалов приглашает избирателей на встречу в столовой №98. СРЫГНЁМ ВМЕСТЕ!». Искусство для искусства. Приходит Иван. Он мрачнее тучи: – У нас неприятности, – говорит. Даже пальто не снял! – Аня, суши сухари, – говорит. – Почему это? – Факс от Пеле ты делала? – Ну? – Рыгалов подал в суд за подлог. Фальшивка, однако. Отдали на экспертизу. Судорожно, вспоминаю, остаются ли на бумаге отпечатки пальцев. Не помню! А на факсовой бумаге? – Так я же вообще – никто! – Уголовное дело, – качает головой Иван и решеточкой складывает пальцы. – Международный скандал. Самоотверженная Леночка обнимает меня и дует в ушко. Она готова вместе идти на Голгофу, в тюрьму, в ссылку: – Я люблю сухарики чёрные, с солью. А ты? – А я ванильные с изюмом, – отвечаю. Что за хрень? Подлог? Бобров обещает включить все свои связи. Верится с трудом. К тому же на самого Боброва тоже вешают дело (административный, сырник, ресурс!) об избиении корреспондента вражьего тиви. А он никого не избивал, просто погнался за рыгаловским засланцем, когда тот пришел срывать встречу кандидата в депутаты с инвалидами, догнал того в туалете. Паренёк не успел закрыться, и Бобров его стукнул так, что рыгаловец сел на унитаз. На Боброва и подали в суд, хотя свидетелей нету, и отпечатков тоже нету, наверное, не то что на моём факсе. Одно к одному. И придурки – йок. Позвонил Нур, который изобрёл шар, и сообщил, что ТВ-продюсеры категорически отказываются от сериала про выборы. «По меньшей мере до президентских баталий», – так сказал Нур. Демократия с русским акцентом. А мы – мы все-таки они. Почему? Да потому, что ездим по стране, бросая родимый дом на два-три месяца, по несколько раз в году, потому что вкалываем эти три месяца, как кони. Потому, что дочь фальшиво поет из «Генералов песчаных карьеров»: «… в моих мечтаньях детских золотых мать иногда являлась мне…», строя многозначительные гримасы, которых я не вижу, ведь общаюсь с деткой всё больше по телефону. Потому, что мы свободны. Так, как не свободен ни один из тех кандидатов, на которых мы работаем (хотя там, в туалете, Бобров был, наверное тоже свободен. Жаль, что поле так и не удалось отстроить!). Мы СВОБОДНЫ. Мы даже говорим громче обыкновенного. Мы – птицы. Перелётные птицы-придурки. Птиц иногда сажают в клетки. Всякие умники. Я не хочу в клетку. Я делала не фальшивку, а произведение искусства. – Где Андрон? – мчусь к Ираклию Геннадиевичу. В конце концов, они начальники. Им и сидеть. Андрону, так и быть, в камеру дам словарь иностранных слов. Пусть подучится. – Андрон в Бразилии, – отвечает Ираклий Геннадиевич. – На конференции. Андрон вернулся. Загорелый. Усы выгорели. Докладывает Иван. Про сухари. Андрон слушает, кивает головой удрученно. Глядя в измученные наши лица, расстегивает портфель. Он не спешит, молчит – да и что тут скажешь? Что воля, что неволя… Из портфеля Андрон достает знакомую бумагу, она почти не помялась. Это дубликат злополучной расписки великого далекого Пеле. – Специально для Анны, – усмехается Андрон и издалека показывает мне мерзкий листок. Я близорукая, ничего не вижу, лезу в сумку за очками. Прозреваю. Ну и? – Ну и? – спрашиваю и цепенею. На бумаге стоит ЖИВАЯ подпись. Это подпись Пеле. – Он… согласился? – Его никто и не спрашивал, – качает головой Андрон. – А… – Я просто взял автограф. У великого, так сказать. – С меня пиво, – это всё, что приходит в голову в этот момент. Момент истины? Да нет – самой высокой свободы. У свободы ведь несколько уровней. – Что ж с тебя ещё возьмешь? – скептически щурится Андрон. И действительно – что?.. Что есть у одинокого райтера? Только слова… Слова? Слова! Среди которых много редких! Стоп! Стоп, Анечка! Имей милосердие – этот человек с усами цвета недоспелой пшеницы спас тебя. От изучения российской пенитенциарной системы. На вербальном, визуальном и тактильном уровнях. – Два пива, – уточняю я. …МЫ УМЕЕМ ПОБЕЖДАТЬ. А бронза – тоже результат. Для нас, политтехнологов. С нуля мы взяли пятнадцать процентов, это не позор. Бобров безутешен и судится с Рыгаловым. Тот и впрямь спятил со своим административным ресурсом. В общежитии, где проживало без малого пятьсот человек, проголосовало семьсот пятьдесят восемь. Перебор, г-н Р., выборы это ж не прыжки с парашютом. С Бобровым, в свою очередь, судится парень из туалета. Ну да, плевать. Я ж свободна, я снова дома. Москва, ты всё-таки существуешь. …Каждое утро в шесть утра я вскакиваю и оглядываюсь. Пытаюсь понять, где я. Ведь мне срочно – опаздывать нельзя! – нужно мчаться в типографию. Выкупать тираж. ПРИДУРКИ ВСЕХ СТРАН, милые, БЕРЕГИТЕ СЕБЯ! Ну и, конечно, соединяйтесь. В Бразилии, ест-ст-но. Время встречи – шесть утра. Тему встречи изменить нельзя. |
||