Накипь – на котле, на душе – истома.
Слуг из кельи вон самодержец выслал.
Жаловаться стал, очи в очи. Молвил
Слово кипучее:

“Вот, се, Вассиан, яз терплю от них же,
В тронном ореоле детей Иуды.
Гибели моей, кадыки вздымая,
Алчут, проклятые.

Тлится лжою царство, что ржой. В холопех
Ни Христос, ни царь не помянут. Тянут
За корысть. Во всем умаленье стало
Дел за делишками.

Знаешь, старче, сам, что по трех остался
Лет я по отце и восьми по смерти
Матери. О мне небрегли родные
О молодешеньком.

Сильные мои обо мне, бояре,
Не радели все. Самовластны были.
Я же, мнили, глух, слов в устах не имый
Гневных, беспомощный.

Коршуны и враны. Казну расхитив,
Жалованье-де то служилым людям,
На себя ковали сосуды златы.
Златы да сребряны.

Царство по дворам растащить потщились.
На мздоимных блюдах поначертали
Предков имена. Полюбуйся, людье,
Се, мол, наследие.

Видя, что неправд не исправить в царстве
Прежде моего совершеннолетья,
Все-таки на месть покушаться стал я
Ране врагам моим.

Ибо в пустоте небреженья вырос.
Сызмальства навык злобе. Уподобясь
Недругам своим, христиан в потеху
Мучил насилием.

Позже страх поял с умиленьем в сердце.
С трепетом костей и смиренным духом
К богу я прибег. И господь услышал
Исповедание.

Бысть собор. Аз вины бояр исчислил.
Все меж них молил, сребролюбцев, тяжбы
Господу отдать, наибольших кроме.
Так начал царствовать.

Бог привел нам к руце Казань. Но взял ми
Огненный недуг за грехи искупом.
Ангелов я зрел. И дремотно слушал
Ругань подручников.

О, худые псы! О, кривые слуги!
Дьявольская кровь, сиречь гной крамольный!
Дал мне боже страждать от них, от бесов
Аки отшельники.

Крик у нас больных в головах подняли.
Ропотно толклись у креста присяги,
Чая смерти мне и не чая вовсе
Выздоровления.

А ведь я им зла ничего не сделал.
Излиял прощенье, любовь и милость.
А коли начну со грозою править –
Что тогда вымыслят?

Бог переиначил, из крючьев смерти
Выпростал нас бог. Яз восстал из ямы,
Вырыли которую мне холопы,
Крестопреступники.

Сонмище злобесное, в царствах мняще
Зрети, что восхочет, венцом играя!” –
Так-то вот рек царь двадцатитрехлетний.
Старец ответствовал:

“Сведал ты сердец черноту боярских.
Знаешь место челяди. Это псарня.
Только хуже псов человеки. Помни
Денно и нощно се.

Дед твой и отец в неусыпных бденьях
Государство зиждали кроха к крохе.
О казне радетель, твой дед за дщерью
Не дал приданого.
К отчине любезной Москве престольной,
Дабы красовалась в веках, обои
Тщились все землишки уметь примыслить
В русском лоскутии.

Для того ли, чтоб пановать шляхетству?
Пагубе – гроза. Государство – мера
Совестных судов. Корень зла – в боярском
Праве советовать”.

Царь измолвил: “Старец, родной отец бы
Лучшего совета, пожалуй, не дал”.
И продолжил путь он к брегам пустынным
Белого озера.

Следуя обету, Иван Васильич
Отслужил святому молебн Кириллу.
К стругу шел, обратно царь поднимался,
В красну Москву. Аой!

Минуло семь лет. Зрело семя распри.
Грех се ради наших царя юница
Занедомогла. Бысть же ангел в людех,
Анастасиюшка.

Долгая осталась печаль и память
О царя можайском с царицей хворой
В царствующий град прехожденье путном
Немилорадостном.

Царь благочестивый молился богу.
С ним жена, царевичи, братец Юрий.
Вдруг слегла царица. Вдобавок вести
Были тревожные.

Ехати хотел из Можайска вскоре,
Да не мог Иван, ни в санех, ни верхом.
Долга учинилась тогда беспута
Кроме обычая.

Прибыв же в столицу, сказал вельможам:
“Вы сулили – где же покорность крымца?
Дорожили дружбой с магистром хитрым –
Где перемирие?

Так-то в государствах рядите наших.
Будто аз дитя или слабоумен.
В ропоте немолчном на нас встаете
Всею синклитией.

Нос суете даже в мои молитвы.
Ко святыни обо души спасенье
И телесном здравье жены в обеты
Хором вступаетесь.

Не мила она вам, моя юница,
С родом всем Захарьиных. Так прямите
Дому моему, как-нибудь который
Все-таки царствует.

Тя, Сильвестр, духовного, как родного,
Слушался, отца, и как Златоуста.
Ты же взял привычку дурить нас всяким
Детским стращанием.

Тя мы, Алексей, от гноища взяли,
На своих бояр опалясь, отгнав их.
Ты же норовишь супостатам этим
И супротивникам.

В вечных претыканьях чего хотите?
Старую измену ли вспомнить вашу?
Брат у нас Владимир дурак, а люба
Дурость удельная”.

Меж царевым радным судом и гневом,
Тихо разметалась в стонотном лоне,
Чахла, вознеслась от земли царица
В царство небесное.

Бяше же о ней плач немал в народе.
А царя под руце едва ведяху.
И умершей убо нача царь быти
Прелюбодействен, яр.

Шел митрополит, шли бояре били
Все тогда челом, государь царь чтобы
Скорбь унял, помыслил, ему не длити
Чтобы женитвою.

Возрасте во юноством он занеже,
И для кристианские бы надежи
Ранее женился бы, а той нужи
Не наводил себе.

Сигизмунд сидел на Литве и Польше,
Ягеллон последний, зане бездетный.
Про его сестер царь подумал. Только
Дела не сделалось.

На княжне черкасской вдовец женился.
По своей возлюбленной по юнице
У себя на теле привил он львицу,
Марью Темрюковну.

“Петр-митрополит, чудотворец русский,
Древле предсказал о Москве, что взыдут
Руки она града врагам на плечи,
Как и исполнилось.

Милость бог на нас излиял, вернул нам
Город Полоцк, вотчину нашу. Ты же
От неправд поял, их могли довольно
Мы в тебе высмотреть”, –

Таковые речи повел в посланьях
Царь победоносный к короне польской.
А в Стокгольм писал он слова и вовсе
Высокомерные.

Русь торжествовала. Синклит духовный
На старинной вотчине государю
Воздавал хвалы и благодаренье
И многолетствовал.

Полоцкое взятие в ряд с казанским
Иоанн поставил, гордыню тешил,
Посрамив на деле своих докучный
Сонм несогласников.

Царь позвал на пир на неблагочинный
Сроду многочинных бояр с князьями
И велел наполнить зело им чашу
Пьяного зелия.

К князю Репнину подошел с моленьем:
“С нами веселися, играй, боярин”.
Тот же громко рек: “Таковых творити
Не достоит ти, царь”.

Гневу предаваясь, сказал державец:
“Сведал аз твою в полноте измену”.
И облек в личину он воеводу,
Вины в ком высмотрел.

Но содрал с себя машкару боярин,
Потоптал ногами. Царю измолвил:
“Не творити, мужу в чину советном,
Ми се безумие”.

Возопил истошно Иван: “Как смеешь!
Али мы тебе и не государи
И, затем что тянешь к Литве поганой,
Стали ненадобны?

Хочешь, как в языцех безбожных? Како
Вымыслят работные их, и тако
Короли владеют. А царь московский,
Чай, не посаженный”.

Вспрянул царской лютости первый всполох.
Притекли к царю на поклон бояре:
“Царь благочестивый и самодержец
Богопомазанный!

Господину нашему, крест тебе мы
С нашими детьми целовали честно,
Крест животворящий, по доброй воле,
Истинно, истинно.

Нашим государям боговенчанным,
Так и детям их, подтверждаем клятву
Не искать иных и добра хотети
Роду державному.

Лиха же ни в чем никакого вовсе
Не хотеть, не мыслить, в Литву не съехать
И до живота своего служити
Трону московскому.

Через это если пред государем
Вскроется от нас кривина какая,
Да не будет нам, как и нашим детям,
Милости божией.

Если же на нас какова обмолва,
Без суда тебе бы и без исправы
Ничего на нас не воздвигнуть токмо
По подозрению.

Ино потаковников впредь отгнал бы,
Ложная царю кои шепчут в уши.
Кроновых жрецов паче, аки воду,
Кровь льют кристьянскую.

Отложи нелюбье и гнев. Приемлем
От твоих похлебников злые смерти.
Соль и кость земли святорусской губят
Самой на паперти.

Деешь ненавидячи, царь, вельмож ты.
Нашим, царь, отцам – сих, что головами
Нашими торгуют, отцы в холопстве
Не пригожалися.

Смешанного яду от них напився
С сладостным ласканьем, совет их хвалишь.
Царь, окрест озрися, тебя обстала
Рать сатанинская”.
Выслушал с немалым вниманьем это
И ответил царь: “Не умна, бояре,
И не люба нам, не таимся, ваша
Речь окаянная.

Жаловать бо мы доброхотов наших
Жалованьем нашим великим рады,
А казним злодеев судом и правом,
Богом нам данными.

О каком таком христианской крови
Лжете о разлитии, мы не знаем.
О каких костях изрекли соленых,
Ведать не ведаем.

Ведаем зато, кто с попом Сильвестром
И со Алексеем на нас воссташа,
Яко пьяни, проча на государство
Князя Владимира.

А ему вдруг быть почему на царстве?
Что его достоинство и какое
Поколенье? Разве измены ваши
Да его дурости.

Малому служить не хотели мимо
Старого и с сыном моим хотели
Извести и весь уж, как пишет Курбский,
Род кровопийственный.

Псу подобно лая, из рук литовских
Пестуну российской земли изветы
Пишет умышленьем своим собацким,
Выменяв родину.

Под руку вам хоть к сатане с именьем.
Оный Силивестр, неподобно роздав
Вотчины и деда устав обсыкав,
Многих смирил к себе.

Вместе с Алексеем, здружась и мневша
Сущими в безсмыслии нас, владели
Обема властми, как хотели, сами
И государились.

Соблазнили вас самовольством. С нами
Честию сравняли вас. Низложили
Власти нашей с вас красоту. Ввели вас
В супротисловие.

А ведь это все молодые люди,
Коими я-де истеснил вконец вас.
В жены дщерь боярскую взял – шумите:
Как вам служить сестре?
Кабы вы жены у меня не взяли,
Не было б и кроновых жертв меж нами”.
Так ответил царь и отъехал паки
Для богомолия.

Вся Москва в колодезь сомненья впала,
Слыша будто громы трубы небесной.
Жалость сердца царь излиял во время
Богослужения:

“Злая за благие мне чядь воздала
И за возлюбленье мое. Приемлю
В странах, данных господом мне в держанье,
Жребий скитальческий”.

Царь съезжал с Москвы. Все в недоуменье
И в унынье от их подъема быша
И куды неведамо путных шествий
Их государския.

Повеле в церквах на себя и в скарб свой
Святость ободрати, кресты, иконы.
Платие и денги и всю казну он
Взять повеле в возы.

С семьями приказано выйти ближним,
А прибрал от всех городов которых
Выбором – с людми и с конми, с нарядом
Быть бы служебным всем.

Люди приказные от дел отстали.
Предавался в храмах народ моленьям
Многая подобная многослезном
Во захлипании:

“Овцы как без пастыря могут быти?
Как без государя и нам прожити?
Кто избавит нас от иноплеменных
От нахождения?”

Грамоту прислал Иоанн чрез месяц.
Приказных людишек своих измены
Исписал, боярские все крамолы
И воеводские.

Царь писал, что после царя Василья
Сделались убытки казне и людям,
Потому что челядь на счет казенный
Корыстовалася.

Обо православном всем христианстве
Знатные не думали. Обороны
Вместо притесняли народ. От службы
Просто отнекались.

Возмужав, хотел в неотмщенных винах
Посмотрети царь да понаказати,
В чем его бояре повинны были
Вместе с княжатами.

Подданные немощны дабы истых
Точию познали своих державцев,
Государь исчислил своих измены
Крестопреступников.

Но архиепископы-де, с бояры,
С дьяки и с дворяны сложась и прочья,
Почали царю покрывати их же
Чином вельможным всем.

Царь и государь не хотел стерпети,
Глядя на мятеж. Со двора поехал
Где-нибудь вселиться, где бог наставит.
Так-то писал Иван.

И писал для всех христиан особо,
Чтоб они сумненья себе не брали,
Гневу и опалы на простолюдье
Нет никоторые.

Набольшие люди России с сонмом
Всяких москвичей в голове с владыкой
Плакаться пошли в слободу, как в крепость,
Во Олександрову.

Клятвенных словес серебро и злато
В чаше челобитной несли Ивану,
А напереди полагали волю
Божью да царскую.

Русское вельможство и духовенство,
Аки иноземных послов иль татей,
Приставы встречали, царю пред очи
Светлые ставили.

В слободу пришедшие зрели старца,
Лет же тридцати четырех от роду.
Вылезли власы на главе. Ощипан
Был страстованием.

Царь на государства свои вернулся,
Объявив условием первым, чтобы
На своих злодеев ему опалы
Класти своя уже.
Государев люд, до измен который
И до смертной казни дошел, – и этих
Животы имать на себя и статки
Царским хотением.

И архиепископы с всем собором,
Со архимандриты, купно з бояре,
То все положили бы впредь на воле
На государския.

Выговорил царь учинити в царстве
Некую опришнину, бишь, особной
Двор ему себе, и бояр особных,
Верную тысячу.

Приказных и всяких людей дворовых,
И вблизи Кремля огражденный терем,
Псарни и конюшни – и все особно
Приговорил себе.

И иные волости взял в кормленье
Да на обиход и своим опричным
В жалованье. Так разделил всю землю,
Аки секирою.

Вышел из земли и в своих опричных
Вотчинах вчинил перебор людишек.
И какие лучшие, тех всеродне
Выселил в земщину.

Русь же, суд и воинство ведать земским
Царь по старине отдавал боярам.
А каких управить им дел не мочно –
Трону докладывать.

Через года два царь, прозваньем Грозный,
Паки посетил монастырь Кириллов.
Выместил сердечный излишек страстник
Тамошней братии:

“Аки мертв аз. Аще и жив, но богу
Житием смраднейшим своим противен
Паче мертвеца. Пагубе судьбины
Дерзостно следую.

Верники мои поедают кал мой.
Исполчает недругов страх бесовский.
Слышу, ненавидимый, за спиною
Рык и шептание.

В мраке и смятении дум блуждаю.
И, от мятежа отойдя мирского,
Здесь как будто малу зарю приемлю
Божья сияния.

Радуется плоть под господней сенью,
Воскресает дух к бытию в молитве,
Яко, сущим в скверне, обрел узду им
Помощи божия.

В Вологде сподобясь престол воздвигнуть,
Первое – пешком к вам уже прииду,
Как и из Москвы помолиться прежде
Хаживал к Троице.

Мнится окаянному мне, монахи,
Что наполовину уже чернец я.
Может, среди вас поищу спасенья
Вскоре пристанища”.

В слободе Иван, яко се обитель,
Верникам велел облачаться в рясы,
Будто чернецы. И владычил, приняв
Образ игуменский.

Шепотня была о безумстве царском.
И молва была, что царя какой-то
Еретик подбил убежать на кой-то
В землю английскую.

О ту пору вскрылся боярский сговор.
Умысел был, чтобы Ивана ляхам
Выдать головой посреди разратья
С польской короною.

Царь оставил рать и в Москву помчался.
В землях и столице ударил розыск,
Выцепил крамолу. И погибоша
Царские пленники.

Страх у врат боярских шатры поставил.
И митрополит, обрекаясь в жертву,
Враждовати начал с царем с амвона
Перед иконами.

“Отче, – восклицал Иоанн, – не знаешь
Разве ты, что встали на нас и ищут
Ближние нам зла? От тебя хотим мы
Благословения.

Что тебе за дело, Филипп, до царских
Нашенских советов? Престань перечить
Иль, как Афанасий, уйди, не быти
Отгнан, как Герман, чтоб.
О святой отец, об одном мы просим
И толкуем: только молчи. Молчи же
И благослови нас. Излей на дух наш
Миро смирения”.

А в ответ: “Сего не искал я сана.
Наше же молчанье тебе на душу
Грех и смерть наносит. В моем бо стаде
Ты обретаешься”.

Церковь огласилася царским воплем:
“Не овец пасешь, но собак и вепрей!
Впредь же господина еще узнает
Челядь дворовая!”

Кони ржут в Москве, а у седел метлы.
Ветр грозы на волости искры мечет.
Царь Иван с дружиной кататься едет.
“Гойда!” доносится.

Бога вседержителя посещеньем,
Человеколюбца произволеньем
Воздаянье бысть за нечестье наше
И беззаконие.

Велия умножися злоба в людех.
За сия пророчески гнев господень
Убо с небеси на сыны приходит
Богопротивныя.

Бога наказующего и Спаса
Нашего Исуса Христа воленьем
Бысть поколебание и погибель
До основания.

В роды таковаго не бысть. Не виде
Око таковых и не слыша ухо.
И взойти на сердце того не может,
Что сотворил господь.

Яростью великой и озлобленьем
И неукротимым великим гневом
Бог ожесточи государю сердце
Благочестивому.

Обходя с мечом и огнем державу,
В Новгород Великий пришел державец.
С ним царевич князь Иоанн и с ним же
Многое воинство.

Своего назавтрия царь приезду
Русский государь повеле избити
Палицами насмерть попов и всех их
На правеже убил.
Со своими всеми полки поехал
Царь к соборной церкви святой Софеи
Слушати обедни. Крестом их встретил
Архиепископ там.

Ко кресту цари не пошли. Сказали
Пимину: “Не крест ты на нас возводишь,
Но святыни божией вместо в руце
Держишь оружие.

Хощеш сим оружием сердце наше
Уязвить с своими злотворцы, кои
Града сего жители, зломысленьем
Вашим неистовым.

Ибо вы сей Новгород сопостатом
Нашим, королю Жигимонту, предать,
Вотчину державы российской нашей
Царьския, хощете.

Не учитель ты впереди отселе
И не пастырь, не сопрестольник церкви,
Но губитель, волк и багру противник
Нашему царскому”.

Яростную речь изглаголав, в церковь
Царь вошел. И Пимин служил обедню.
После литоргии пошли в палату
Скопом столовую.

И как сел за стол царь, и начат ясти,
И помедли нечто перед ясаком,
И к своим князьям возопи он гласом
Велием с яростью.

Повелел пограбити двор владычень
И бояр владычних переимати,
Ободрати вещий собор Софии
Божьей Премудрости.

Взяти и имати велел иконы,
Ризную казну, и кресты, и чаши,
И колокола, и вся прочья вещи
В храмах всех божиих.

Сели на судище Иван с Иваном,
Пред себя велев именитых мучить,
С женами, с детьми их, людей изрядных
Горькими муками.

В неисповедимых во мнозех муках
Телеса их некоей составною
Мудростию огненной жгли. Бысть пытки
Бесчеловечныя.
Человеков с каменем в реку Волхов
Связанных метали. Детей вязаху
К женщинам, на мост возводя, где было
Место устроено.

На реке же в малых судех ездяху
Царские князья в полынье в кровище
С копии, з багры, с топоры, секуще
Всплывших без милости.

Казней по скончании начат ездить
По монастырям государь окрестным.
Житницы повыжег и скот повысек.
Святость посдирывал.

И по сих весь город, без пощаденья,
Грабить и ломать отдал, без останков.
Роду человеческу бысть великий
Трус и падение.

Поимал остатних из лучших. Те же
Быша яко мертви, царю предсташа
Дряхли и унылы, вконец отчаясь
За животы свои.

Милостивым оком пред ними кротко
Царь христолюбивый воззрел и вырек:
“Мужие Великого Новаграда,
Богу молитеся.

Господа молите и богоматерь,
Спаса и святых о державстве нашем
И о чадех наших Иване князе
И о Феодоре”.

Царь дышал грозой, аки ладан в ноздри.
Выводил измену Иван под корень.
Вражью кость ломал от Москвы до Пскова.
Песню пел лютую.

Смертникам своим Иоанн смеялся:
“Псы скулят”. И паче ярился, слыша
О души спасении речи с плахи.
Бысть и проклятия:

“Да спасет тебя, сыроядца, боже.
Гибнешь, бо, Ивашка, любви не имешь”.
А иной же рек: “Чтил царя, но также
Помнил я господа.

Смерти не боюся и вижу бога
И Христа одесную в славе въяве.
А твоя мне, царь православный, слава,
Знать, померещилась”.

Царь хотел от многой туги жениться.
Уж тому два года его тигрица
К богу отошла, а и нам не сахар
Жизнь холостяцкая.

В слободе смотрины невест. Числом же
Тыщи полторы. Был недолог выбор,
Крепок, да несчастлив. Вдруг стала сохнуть
Марфа Собакина.

Обвенчался царь, положась на бога,
С девой полумертвой. И так скончалась
В девственницах царская убо ета
Третья супружница.

Был во исступлении царь немалом,
Расшибал чело он себе молитвой,
В божиих церквах неподобный сделал
Крик покаяния.

Вопиял: “В каких наказати винах,
Во Христе чему просветити грешных,
Праведным во смех, и кого учити
Мне, псу смердящему?

Сам бо во пианьстве всегда, во блуде
И в прелюбодействе, в убийстве, в скверне,
В ненависти лютой, в злодействе гнусном
И многомерзостном”.

Мыслью осенясь о душе и смерти,
В иноческий образ хотел облечься,
Как и обещал он того монахам
Святокирилловским.

“Помните, святые отцы, случилось
Некогда, как взмокшему псу под крышу,
Мне прибегнуть к вам? – как-то царь писал им
Богоспасаемый. –

Мыслю, в окаянстве своем, меж вами
Для себя местечко. И в чем пред вами
Если согрешил, моему говнишку
Дайте прощение.

А и вы пред мной виноваты, братья,
В чем – и в том во всем вас простит всевышний.
О, невмоготу мне о вашем слышать
Неблагочестии.

Анна и Кайафа у вас постриглись.
А точнее, вы все у них постриглись,
Давших вам закон. И Христос меж вами
Есть распинаемый.

Вместо тишины суета, смятенье,
Как в миру, для этих собак опальных,
Что меж вас распутство своим собацким
Вводят обычаем.

И везде подобное. Несть в монахах
Ныне благочестья. Теперь святые,
Нежели о боге, о бренном больше
Мыслят стяжании.

Доли от имений себе опальных
Ищет клир с венцом наравне небесным.
Аз же тщусь напрасно приткнути сердце
Около святости”.

Схиму отложив, царь изрек духовным:
“Первую мою извели супругу.
Из черкес девицу я взял. И эта
Зельем окормлена.

Частью для телесной нужды, а частью
Ради чад, на третий раз обрачился.
Мир не мог оставить, а без жены в нем
Жить соблазнительно.

Счаровали злые и ту. Челом бью
Се о разрешении мне жениться”.
Чанец слез излив, преклонилась церковь
На милосердие.

Отгремели громы грозы. Отмстился
И сказал Иван сыновьям таковских
Горестных словес исповедных много
И завещательных:

“Множатся телесна с душевна струпи.
Тело изнеможе в грехе. В постылой
Плоти дух болезнует. И врачей мя
Несть исцеляющих.

Ждах, кто безо лжи поскорбит со мною,
Гной мой оботрет, и не бе, и рядом
Яз не обретох ни любовь творящих,
Ни утешающих.

Может, бог помилует вас. На вас мой
Грех не возведет. Вы бы, дети, жили
Всюду за один. И в добре, и в худе.
В слове родительском.
Делу навыкайте. Во все входите.
А чего не знаете если сами,
То не вам самим и владеть, а люди
Будут указывать.

Как людей держать и от них беречься,
Навыкали б, как их к себе присвоить.
Что вчинил опришнину, то на вашей
Воле, как хощете.

Старшему же младший бы сам собою
Не оборонялся. И если даже
Изгнаны вы – нас в литургиях чтите:
Первая заповедь”.

Милостию божьей всея России
Царь Иван Васильевич князь великий
По трех лет подвигся вне церкви браком
Совокупитися.

Анне же Колтовской велел постричься.
И плясал на брачном пиру и жезлом
Инокам по их головам смиренным
Отбарабанивал.

Ранее того, по преданьям темным,
Тайно с Долгорукой княжной Марией
Сочетался царь. Не обрел в ней девства
И погубил ея.

Дескать, в колымагу ее затиснул
И погнал под воду на ярых конех.
Бысть добра, восплакался царь о юной
О красоте ее.

Начал самодержец на сына нечто
О его желании царства мнети.
И от удрученья, как конь, он пеной
Стал покрыватися.

Был же сын его Иоанн царевич
Мужественной крепости. Злобно огнем
Ярости своей на врагов царевич,
Аки инрог, дышал.

От обид таких и еще каких-то
Царь своим обычаем спрыгнул с трона.
Посадил татарина на престол свой.
И скоморошничал.

Просто, что бояре, в оглоблях ездил
И в палате тронной, поодаль сидя,
Как бы думец, ждал на свое указа
На челобитие:

“В роды твой холоп Иванец Васильев
Купно со детишками, князь Московский,
Се со Ыванцом, с Федорцом, пожалуй,
Бьют челом, смилуйся.

Чтоб ты, государь Симеон, удел наш,
Милость показал, не велел имати.
Да ослободил ничего из пяток
Не выколачивал.

Нам бы испоместишок свой, денжонка,
Хлебишко держать с рухлядишком нашим
Ты бы, не ограбя, как прежь велося,
Дал бы пожаловал.

Да ослободил перебрать людишок.
Тех, которых примем, принять, иных же
Прочь ослободил отсылать по спискам,
Мелких людишок тех”.

Так еще играл головами было,
Скипетром играя. И так которых
Казнию казнил Иванец. Которых
Выгнал из города.

С той поры не стало боярских казней.
По двух лет молитву имал о браке
Царь Иван с вдовою, с женищем сиречь,
Со Василисою.

Мужа Василисы заклал опричник,
А была красна и зело урядна.
Анна же Васильчикова постриглась,
Царским обычаем.

Но застигнул царь Василису эту
Зрящу на слугу неподобно яро,
И отгнал на постриг ея, и в муках
Сгинул оружничий.

Чаши жития бысть се дно, ил горький.
Встал на Русь шляхетский король Батура.
Полоцк взял обратно к Литве, примыслил
Луки Великие.

Царь, впадая в духе во страх и немощь,
В церкви обвенчался с Нагой Марией,
Буттося защиту ища в женитьбе
Перед напастями.
Насмерть воеводы во Пскове сели
От литвы, но шведы побрали Нарву.
Ко всему зашиб тут Иван Ивана
Досмерти посохом.

Думу царь собрал и сказал боярам:
“Мерзок богу аз, бо мои, бояре,
Паче беззаконья песка морского.
Кто мне наследует?

Мню укрыться в схиме от громов божьих,
Уголье души снесть подальше в келью.
Меж собой ищите царя”. Бояре
В страхе отнетались.

В сердце умиленье держа большое,
Повелел царь дьякам составить списки
Всех им избиенных и всех указом
Царским отделанных.

И по спискам тем приказал о душах,
Около числом четырех о тыщах,
По монастырям поминать, и пролил
Сребряный дождь на си.

Расхворался вовсе, писал к монахам,
Чтоб об окаянстве его молились
И исходе смертные от болезни
От настоящие.

Вымолвил Иван сокрушенно ближним:
“Блекнет бирюза у меня в ладонях.
Мой алмаз уже, ни сапфир, не годен,
Со изумрудами”.