Часть 1
Мой дядя самых лучших
правил…
А.С. Пушкин
1
Он умер вдруг, но смерть его
была
Неотвратимой, медленной и страшной:
Болезнь его, как будто бы жила,
Своею жизнью мертвою текла,
Как затяжной прыжок над голой пашней.
В больнице утром поплыла стена.
Он зубы сжал, и палец прикусил
С холодной «мандарининкой». Жена
Заплакала. Полет окончен был.
Пришел медбрат и простыней закрыл;
Двор проступал за сумраком окна.
2
Январь растаял. В том году
зима
Упорно не желала быть зимой,
И грязь сводила дворников с ума.
Однако, было чисто под Москвой
В день похорон. Погода разгулялась.
Остался крематорий за спиной,
Но вечеру печаль не полагалась:
Бежало солнце между резких веток.
На поворотах тонко пел мотор
Автобуса. Похожи на креветок,
Два облака рассеивали взор,
Молчащих этой траурной кареты.
3
В салоне неуютно и неловко
Как сигаретный дым плыла печаль.
Вот начались поля без остановки,
Беседа натыкалась на веревку
Повешенного и смолкала. Даль
И взгляд влекла, и длилась и томила,
И на ресницах повисала сном;
Жизнь продолжалась с неуёмной силой,
Переживать не в силах ни о чём…
Но умер он и мучило теперь,
Что видима невидимая дверь.
4
Невидимая дверь не заперта,
Как рот распахнутый улыбкой странной.
Перед тобой зияет чернота,
Где слышен звук фальшивого органа
И этой процедуры простота
И гул огня далекий, неустанный…
Сквозь время проведенная черта…
Как сон дурной, что до рассвета гложет
И наяву преследует опять,
Тебя воспоминание тревожит
Но к счастью мы умеем забывать
И эту дверь как будто закрывать.
5
Чудесно жить в сияющем,
огромном,
Абсурдном мире, полном красоты;
Жить гением и нытиком бездомным,
Преступником и жертвой глухоты,
Жить дураком, бездарностью и жмотом.
Порою, соблазняясь без причины
Самоубийства тщетной мечтой.
Развратничать и злиться до икоты,
Заболевать то гриппом, то ангиной,
Чтоб грязной и забывчивой зимой,
Вдруг умереть от скисшего компота,
И этим сильно поразить кого-то.
6
Цвет гроба. Музыка. Цветы.
Автобус.
Где хоронить, и куплен ли венок?
Блины, салями, как у прочих чтобы…
Как будто бы ему не все равно!
Но в день один вмещаются все зимы,
И все шумы в чуть слышный снега скрип.
Сменяется картинок пантомима:
Метро, деревья, улицы изгиб;
Укутываясь в ночь неуловимо,
Снег посинел, и под случайным взглядом,
Ожил слепой фонарь, стоящий рядом.
7
И вслед за ним по улице, по
всей,
Затеплились и нехотя зажглись…
Так встретил, возвращаясь Алексей:
Привычный свет, привычных фонарей,
И площади заснеженную жизнь.
В сугробе, задевая край куста,
Прожектор освещает дом культуры,
С избытком колоннады и скульптуры,
И был бы вовсе храм, но без креста.
Да небо, вознесенное над ним,
Невольно его делает смешным.
8
А между тем был день, был день,
Огромный класс художественной школы,
Где сладко спит на гипсах светотень;
И первый шаг на первую ступень
По лестнице испуганно-веселый.
Окно открыто, тихий голос чей-то,
Какой-то умной книги пересказ,
И с птичьим пересвистом, прямо в класс
Арпеджио разучивает флейта,
И на рисунках замирает свет,
И подоконник солнышком согрет.
9
Да, умер, но еще как будто
близко,
Как будто где-то рядом… Бедный дядя...
Был день. Они стояли перед списком
Зачисленных, ища, тревожно глядя…
Почти отец… И проверял тетради...
И Пикассо не понял. Что ж? Фрагмент?
Обычного существованья малость,
Одна из миллионов кинолент,
Которая лишь в памяти осталась?
И память гаснет. Грустно пьют абсент
«Любители абсента». Эка жалость!
10
А в памяти война. И стук колес,
И ужас радио, и, беспризорный ветер,
Что нес в Москву, и соль голодных слез…
Мальчишка одногодков перерос,
И уважения добился этим.
Раскроен суетящийся вокзальчик,
Где выбор направлений безразличен.
Тут, чтоб не воровать, еврейский
мальчик
Делил по справедливости добычу.
Все улеглось. Жизнь в колею вступила…
Молчишь о чём-то, но ведь это было…
11
Но я о школе начал говорить.
Теперь, когда до взрослого я вырос,
Я мог бы, как и многое, забыть
То место, где моей дороги нить
И Алексея воедино слились.
Куда ходили мы по вечерам,
В неделю по три раза, рисовать,
Но слишком счастлив, видно, был я там,
И на моей душе лежит печать
Тех давних разговоров и веселья,
И бесконечно я обязан сам
Бумаге, умерщвленной акварелью.
12
Воспоминания мои – они как
пыль,
Сверкающая в солнечном луче…
Рембрандт, библиотека, и не ты ль
Автопортрет рисуешь при свече?
Нескладный май, цепляясь за углы,
Идет по комнате и бредит о Платоне,
И говорить торопится – услышь…
Взмахнёт рукой и что-нибудь уронит.
И кажется, что он один из нас,
Ворвался сквозь окно, чтоб тоже спорить.
Он гений и, наверно, этот час,
С действительностью нас хотел
поссорить.
13
А к вечеру прозрачная луна,
Как ломтик сыра тоненький и ломкий
Была значенья тайного полна,
Когда ты шел по тротуара кромке,
Цветение вдыхая – юный бог…
В те дни… «В те дни, когда в садах лицея
Я беззаботно процветал…» и мог,
«Для выясненья личности», скорее,
Чем кто-нибудь, в милицию попасть.
И был я не умнее Алексея,
И думал, улыбаясь – «Сам я власть.»
14
Над головою звёздные булавки,
С усилием прокалывали твердь,
Он, наконец, опомнился. На лавке,
Должно быть, стало холодно сидеть.
Трамвай прозвякал мимо, в нём, как рыбки
В светящемся аквариуме, люди…
И вдруг, прорезав небо слабой грудью,
Причислив себя к звёздам по ошибке,
Скатился метеор по сини липкой.
Невозмутим, мерцает звезд узор,
И думаешь: «Упал ли метеор?»
15
В Измайлово, у книжного есть
дом
Между аптекой и комиссионкой.
Вполне возможно, скучно будет в нём
В Москву Булгакова и Пушкина
влюблённым.
Его «хрущевским» метко назовет
Несклонный к сантиментам человек.
А я сказал бы – это звездолёт
Из кирпича, что погребен на век,
Зимой нездешней меж актиний голых
Во льду инопланетного атолла.
Казался он необитаем днём,
Но к ночи загорались окна в нём.
16
Живой компьютер, в память
астронавта
Погибшего, считал веками дни,
Стараясь продержаться лишь до завтра
И продержать сигнальные огни.
На лестничной площадке зажигали
Все лампы, кроме лопнувших уже:
Жильцы их неохотно заменяли,
Увы, ведь человек не идеален.
Жил Алексей на пятом этаже
Вышеописанного мною зданья:
Антенны, облака и ожиданья.
17
Порой он представлял себе,
что в башне
Немыслимой какой-то высоты,
По лестнице день этот и вчерашний
Он поднимается и выйдет у черты,
Где так высоко, что… так, что… так… или
Он представлял: у двери наверху
Вдруг нечто необычное случится…
А там мальчишки на стене чертили
Или, нахохлившись, клевал труху
Наполеоно-цезарь – голубица,
Косящий взглядом злым. Так Алексей
Лишь до квартиры доходил своей.
18
Вот входит он, как образ в
подсознанье,
На 20 метров комнаты (плюс кухня).
Повсюду книги, даже на диване.
Где мозг студента регулярно пухнет
Над знанием в преддверии зачёта,
Запихивая из последних сил
В себя всё то, что знал да подзабыл,
Чтоб навсегда забыть с пол-оборота.
Пробулькает санузел совмещённый,
Закашляется, протекая кран.
Протянешь руку к тьме развоплощенной,
И щелкнет выключателя капкан.
19
Чуть позже, как обычно сядет
он
За стол, давно не видевший порядка,
И в голове пройдет заворожен,
Необычайно сложный строй колонн…
Неясный новый мир, играя в прятки
С реальностью, возникнув, растворится,
И переплавится в изгибы плеч,
И будет душу собственную влечь
Египетская древняя царица.
Прозрачна алебастровая речь,
Воображаемая, заструится.
20
И очерк её чуть открытых губ,
В сознания сферическом экране,
Так близок будет и далёк и странен,
Как мощная пугающая глубь,
Живущая в умолкнувшем органе,
Живущая, уколет как упрек.
И к горлу вдруг подкатится комок,
Та женщина – и сердце вновь заныло.
Мечта навязчива. Постыдный срок
Невинности... Боль хлынет с новой силой
И кинет, точно в пропасть головой.
21
А в пропасти свирепствует
капель
Центрально-отопительной системы.
И сколько не кричи: «Любовь – поэма!»,
А слышится опять: «Любовь – постель!».
Представьте молодого человека,
Который себе пары не нашел:
Его томит несовершенство века.
На что не взглянет – то нехорошо.
И тут в том доме, где внизу аптека.
В окне напротив грянет рокенрол.
Звук будет биться, нагл и беспечен.
И как-то заниматься станет нечем.
22
Он подойдет к балконному
стеклу,
Нагнется, прислонясь горячим лбом,
И долго будет, напрягая слух,
Улавливать веселье за окном.
И вдруг ему захочется рыдать,
От ясного сознания пропажи,
И явной безысходности пути.
Разденется и в лунную кровать
На простыне холодной ляжет.
Каникулы. И завтра не идти...
23
Луна в окно таращится рябая.
Проходит час, за ним идет другой.
Сон не приходит, словно избегая,
Тебя коснутся, ласковой рукой.
Всё реже блики мертвенного света
От проезжающих внизу машин,
На потолок кидают тень предметов.
Сон не приходит. Ты лежишь один,
Ворочаешься в душном одеяле,
И дом не спит, какой же шумный он,
Как будто ты улёгся на вокзале.
Стучат секунды, как набатный звон.
А мой герой заснул и видит сон:
24
Они прошли нависшим
коридором,
потом под аркой и открылся двор
Без солнца, где в резиновом просторе
Растягивались, непокорны взору,
Беседка старая. Изломанный забор.
Песочница, облезлые качели,
Вдали, давящий на глаза, тупик.
Не в фокусе... вот блекнущая зелень,
За ней подъезда онемевший крик,
Открытого. Ты здесь, как будто лишний...
И резко: огонек, незрелой вишни.
25
Так пристально. А по двору
туман
Волной плывет невнятный запах мяты,
Где человек и девушка-тюльпан
Остекленело смотрят в сумрак смятый
И начинают головой качать,
И в такт плащей качаются заплаты,
И волосы и вот их не узнать.
Они зовут, зовут: за нами следом,
В ту лаву-синеву за нами вслед,
Укутайся туманом, точно пледом,
И отодвинь пугающий рассвет.
26
Ты, дымный аромат, нас
укрывающий,
Шуршанье в пальцах горьких сигарет,
Продлите час несбывшихся бесед,
Продлись прекрасный бред испепеляющий.
Нет Жизни лучше Смерти, право нет:
«Ри сикто тали, тали торотрон,
Сольёмся в остров поцелуйных даль...»
Так с поцелуем проникает стон,
Шершавый сон – просыпанный миндаль.
«Ка афри нико, тело локостран.»
Твой ласков спутник. Спутник твой –
обман.
27
Так не видать, не знать того
края ж,
Где солнце, одуревшее, горит,
Не зная, что погасло... Ты взлетаешь.
«Эл-восемнадцать» – произносит гид.
Слова его – багряные шары.
Потрогать можно, но искрят, взрываясь,
И снова, в поцелуи, превращаясь.
«Гбо, гобелены – лесные игры,
Игры просветные спеша с дерев,
На луги выключаемые сев».
28
Теряет смысл пылинками жара,
Теряет снегом крылышки Эрот,
В пустынной комнате ослепшая сестра,
Украденную песенку поёт.
Мелькает жутко спрайтами игра,
Мелькает обезумевший дисплей,
Мелькают на панели огоньки.
Как будто в фильме подает гора,
Машины, небоскрёбы,и Злодей
Сидит на монстре, весел и свободен.
Встают два Солнца. День грядёт
Господень.
Конец первой части
|