Гуляю я в старом заброшенном парке,
где нет ни ворот, ни забора, ни арки,
где старые сосны и засранный угол,
и пять пожилых и скучающих пугал.
Я сам, пожилой и скучающий, тоже
гуляю, на пугал на этих похожий.
Кукует кукушка.
Я сбился со счёта,
и мне продолжать этот счёт неохота.
Я в это не верю, и нет в этом толка:
не хочется жить мне так нудно и долго
среди пожилых и скучающих пугал,
порой забредая в загаженный угол.
Закончится день.
Если не заболею,
я утром проснусь и отправлюсь в аллею
в заброшенный парк к умирающим соснам,
и парк меня встретит молчаньем несносным.
Не верю поверьям, а всё же – неужто!..
Кукуй мне, кукушка.
Кукуй мне, кукушка.

* * *

Не прибрана дорожка парка,
она извилиста и тряска.
Декабрь. Уже совсем нежарко.
Гуляем: папа и коляска.
А из коляски смотрят глазки
и ждут от папы новой сказки,
но нет на свете лучше сказки,
чем та, которая в коляске.
Трава пожухлая примята,
окраска крон грустней и строже.
Я с наслаждением примата
неспящей дочке корчу рожи.

* * *

Мише Фельдману

Закажу такси с таксистом.
В поле воздух чист.
Прокати меня со свистом,
прокати, таксист.
Пусть бежит дорога круто,
пусть кипит азарт.
Мы поедем без маршрута,
без дорожных карт.
В небе россыпь чёрных точек,
птичий пересвист.
Отключи дурацкий счётчик,
отключи, таксист.
Мир наполнен звёздным звоном,
свет течёт в глаза.
Жми на газ! И для чего нам
руль и тормоза?
Побежит дорога криво,
хлынет ветер в рот.
Сигани, таксист, с обрыва
головой вперёд...

Попьём-ка кофейку,
поговорим о бабах.
На нашем на веку
мы числились в неслабых.
Прошла былая прыть,
и валит с ног усталость.
О бабах говорить
нам только и осталось.
Уже не брызжет кран,
обвис орлиный профиль.
Налей по двести грамм –
что толку в этом кофе!
Пусть старость стороной
пройдёт, дыша на ладан.
Тряхнём-ка стариной,
айда по бабам!

* * *

…и больше мне не суждено летать.
Я отлетался, опустился наземь.
моё пространство – лишь четыре на семь,
пять на шесть или (вовсе) три на пять –
мой мир, моя страна, мой дом, мой склеп –
меж этих стен: диван, торшер и кресло.
Я прожил тут, умру и вновь воскресну,
тут мне не горек самый чёрствый хлеб.
Я отлетался,
больше не взлечу,
но надо мною распростёрлись крылья.
Они меня заботливо прикрыли,
чуть прикоснувшись к моему плечу.

Летал я – во сне или в грёзах,
растрачивал время и пыл,
а мир был сиренево-розов,
весь в будущем времени был.
Мы жили, трепались о разном,
был каждый велик и смешон,
а мир стал коричнево-красным
и в прошлое время ушёл.