Катя Яровая

ПРОЩАНИЕ

Песни и стихи

I. ПРОВОДЫ ДРУГА

Память, словно кровь из вены,
Хлещет — не остановить.
Объявили рейс на Вену,
Словно «быть или не быть».

И таможенник Хароном
По ту сторону перил.
Как по водам Ахерона,
Ты поплыл, поплыл, поплыл...

Вроде радоваться надо,
Что ж я плачу, как и все?
Ты прошел все муки ада,
Ты на взлетной полосе.

Ведь тебя же не насильно,
Что ж я плачу, Бог со мной?!
Шаг один — и всю Россию
Ты оставил за спиной.

Хватит ран для целой жизни.
И не в дефиците соль,
Ведь любовь к моей Отчизне —
Как хроническая боль.

Ты глазами провожаешь
Всю загадочную Русь...
Ты не столько уезжаешь,
Сколько я здесь остаюсь.

II

Вот и вы, о Господи, и вы
Уезжаете, меня оставив нищей.
Рвутся узы. Визы, вызовы...
Не спасти корабль. Пробито днище.

Прощайте.

Мне с моей не справиться судьбой —
Провожать — вот мой удел от роду!
Кто-то должен всем махать рукой.
Нет конца извечному исходу.

Прощайте.

Кто-то должен каждую черту
Ваших лиц запечатлеть глазами.
И вот эту, и еще вон ту,
И, как снимок, проявить слезами.

Прощайте.

Не оглядывайтесь, умоляю вас.
Оглянуться — испытать сомненье.
Вслед гляжу. Ну что ж, не в первый раз
Эвридиковой мне оставаться тенью.

Прощайте.

Я как нищая — в ладонях ни гроша.
Одинокость хуже обнищанья.
Но зато я знаю, где душа, —
Там, где боль от нашего прощанья.

Прощайте.

III

Настанет день — и в воздухе растает
Твое лицо.
Настанет день — тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень — рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день — и голос мой споткнется
О немоту.

И побреду я, глаз не подымая,
К своей беде.
Что нет тебя, еще не понимая.
Совсем. Нигде.
Что ты оторван от меня внезапно,
Еще любя.
Пойду туда, где голос твой и запах,
Где нет тебя.

Настанет день — глаза мои забудут
Твое лицо.
Настанет день — тоски уже не будет
В конце концов.
Настанет день — забудут мои руки
Твой контур плеч.
Твой смех и взгляд под тяжестью разлуки
Мне не сберечь.

Но тайный свет любви неутоленной
Неугасим.
И образ твой в душе запечатленный
Навек храним.
Но чудо вот! Последняя награда
За боль мою —
Еще ты есть. Ты здесь еще. Ты рядом!
И я пою:

Настанет день — и в воздухе растает
Твое лицо.
Настанет день — тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень — рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день…

* * *

По свету бродит одинокая
Самоубийцею под окнами
Моя Любовь
                       неутоленная

Как головешка, обожженная
По свету бродит обнаженная
Моя Душа
                  испепеленная

Течет в сосудах заточенная
Со мной навеки обрученная
Моя Печаль
                    неосветленная

И от тоски как уголь черная
Сама как пытка утонченная
Домой одна иду-бреду
                                          едва дыша

Кому нужны мои бездомные
Как будто дети незаконные
Моя Любовь
                       моя Печаль
                                           моя Душа

НОЧЬ В ГЕЛЕНДЖИКЕ

В саду стояла старая кровать.
Плескалось море где-то за спиною,
И можно было яблоко сорвать,
К кровати ветку подтянув рукою.

Летела ночь и падали миры,
Планеты-яблоки раскачивала ветка,
Лишь притяжением земной коры
Держалась прочно панцирная сетка.

Мы видели, как нас с тобой несло
Сквозь мириады звезд, веков и странствий
И как микроскопически мало
То место, что мы заняли в пространстве.

И вскрикивали где-то поезда,
Земля летела, ветер дул нам в лица.
Прожгла подушку синяя звезда,
Хвостом кометы мы могли укрыться.

Мы мерили руками неба свод,
И был нам космос материнским лоном.
И на волнах первоначальных вод,
Покачиваясь в позе эмбрионов,

Мы спали. Сон был как до бытия.
До бытия, до смерти, до зачатья.
В нас спали будущие «ты» и «я»
Не за семью, но за одной печатью.

А утром — воздух был и чист и свеж,
Мы проследили первых птиц паренье,
И с неба лился ясный белый свет,
И был весь мир как в первый день творенья.

ПЛЯЖНАЯ ЗАРИСОВКА

Освободите наш топчан!
Здесь топчаны для свердловчан!
Чего глядишь? Не зоосад!
Здесь пляж купил пансионат.

Освободите наш лежак!
Здесь санаторий, во чудак!
Здесь море наше, и песок,
И неба синего кусок.

Куда плывешь?! Глаза разуй!
Эй, в синей шапочке, — за буй!
Куда ж ты в Турцию?! Во гад!
Наза-ад!
              Но там — пансионат...

* * *

Да, и меня настигнет осень
Тягучим шелестом листвы
И как траву дождем подкосит
Загасит все мои костры

И будет жизнь воздушным шаром
На тонкой ниточке висеть
С моей гитарою на пару
Нам оторваться и лететь

В ушко судьбы мне не удастся
Втянуть любви златую нить
И над огнем ее прекрасным
Мне только крылья опалить

Аккорд последней песни смолкнет
Но вы узнаете меня
По сумасшедшей рыжей челке
Опавших листьев и огня

* * *

Не упускай меня сквозь пальцы как песок.
Сам не заметишь, как окажется пуста
ладонь твоя. И в телефоне голосок
затихнет, от непонимания устав.

Не выпускай меня из виду. Не впускай
в себя сомненье. Я жива. Еще жива.
Пока мы живы, зазвучат слова пускай,
слова твои, слова любви, мои слова...

Не упускай меня сквозь пальцы как песок.
Что будет завтра, я не знаю, а пока,
пока ладонь твоя полна, и голосок
трепещет в трубке просто «здравствуйте, пока,

пока, целую, как дела? сегодня дождь...»
А завтра снег, а послезавтра листопад,
и телефонная необъяснима ложь,
но все ж она милей мне правды во сто крат.

Ты говоришь: «Сейчас не время, подожди».
Не усомнюсь сегодня в мудрости твоей.
Но завтра могут хлынуть новые дожди
из новых песен, новых лиц, иных людей...

Не упускай меня сквозь пальцы как песок.

ЗООПАРК

В парижском зоопарке произошел необыкновенный случай — тигрица родила детеныша от льва. 
Ученые не знают, к какому виду животных отнести родившееся существо…
                                   (Из газетной заметки)

У нас в зоопарке — такие дела! —
тигрица от льва тигрольва родила,
а тигр «рогатый» измены не снес —
по бабам пошел без разбору вразнос:

блондинку-медведицу тискал в кустах,
горилл и мартышек в различных местах,
к слонихе затем подобраться решил,
но слон его грубо и резко отшил.

Директриса, услышав про эти дела,
пришла к нему в клетку в чем мать родила.
Была она с ним и мила, и нежна...
Но так и не смог он — уж больно страшна.

Все звери как будто с цепи сорвались
и все без разбору друг с другом...
Медведь с крокодилицей, слон с кенгуру —
открыть зоопарк не смогли поутру.

Когда же к моржихам забрался питон,
зверинец закрыли — открыли притон,
повесив над входом, забыв про мораль,
Красную книгу, как красный фонарь!

* * *

Переходила вброд,
Резала ноги в кровь,
Но я все шла вперед —
Искала тебя, Любовь.

Не попадала в глаз,
А попадала в бровь,
Лезла в такую грязь —
Искала тебя, Любовь.

Я возносилась ввысь,
Снова срывалась вниз —
Не обожжет слеза
Каменные глаза.

Бег свой останови
И оглянись назад.
Окаменеет взгляд
Памятником Любви.

АФГАНИСТАН

Пока мы тут пасемся мирными стадами
И не мигая смотрим в голубой экран,
Уходят на войну колоннами, рядами,
Уходят наши мальчики в Афганистан.

В медалях, звездах, знаках, орденах
Идут обратно в цинковых гробах.
«Спросите вы у матерей
и у берез и тополей...»

Красивые слова — ну просто курам на смех,
Мы показали всем позорнейший пример.
Идет война, идет не на живот, а на смерть,
За мягкое подбрюшие ссср.

В медалях, звездах, знаках, орденах
Идут герои в цинковых гробах.
«Хотят ли русские войны,
поймет народ любой страны...»

Вернулся кто-то цел, но все ли уцелело?
Не зная, в чьей крови он руки замарал,
Идет по жизни тот, кто сделал свое дело,
С обугленным лицом двадцатилетний генерал.

В медалях, звездах, знаках, орденах,
Кто не в гробах, так тот на костылях.
«Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять...»

Бросают их в десант, как пушечное мясо.
Кто выживет — тому награды и почет.
Пока мы тут сидим, пьем чай и точим лясы,
Сороковая армия идет вперед!

Идет обратно в цинковых гробах,
В медалях, звездах, знаках, орденах.
«Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины...»

* * *

Бредем вслепую, в темноте, теряя ориентиры,
Уже не ведая куда — вперед или назад.
Давно погасли факела, развенчаны кумиры,
Кто уцелел — бредет, ползет на ощупь, наугад.

Глаза привыкли к темноте — к ней быстро привыкают,
Ни шагу вбок, поможет Бог, закончится тоннель.
А те, кто сзади — впереди идущих понукают
И твердо знают: средства все оправдывают цель.

Где чья рука, где чье плечо, а глаз уже не видно.
Нам нет конца, нам нет числа, ни рода, ни лица.
Кто что-то помнил — промолчит и не покажет вида,
Те, кто не помнит ничего — осадят наглеца.

А кто надежды подавал — тот просит подаянья.
А тот, кто в первых был рядах, — устал или отстал.
Толпою к Ироду ведут младенцев на закланье.
А тот, кто молотом не смог — тот наковальней стал.

Кто был никем, тот стал ничем, ничьим и миллионным.
На черном фоне в темноте все серое видней.
Идут, ползут, бредут, бегут толпою эмбрионы,
Кому родиться не дано среди кромешных дней.

А в темноте мы все равны и все равно какие,
А стать белей и чище стать и смысла вроде нет...
Но не покинет вера нас, надежда не покинет —
Ведь впереди там должен быть в конце тоннеля свет!

* * *

Наш сад уже облюбовала осень,
И дом, застыв в предверии дождей,
Собрал у печки всех своих людей
И чтоб его не покидали просит.

А тем, кто все ж покинул этот дом,
Сюда вернуться, видно, не удастся,
Но этот дом Эдемом, может статься,
В их памяти окажется потом.

Всем нам приют давая и ночлег,
Собрал сюда по паре каждой твари,
И не сказать теперь смогу едва ли,
Что дом для нас как Ноев был ковчег.

Он нас спасал, быть может, от потопа
Текущей жизни, примиряя с ней,
Удерживал среди потока дней
И замедлял течение потока.

На лицах отблеск огненного света,
В кастрюльке закипает молоко,
И нам еще до смерти далеко,
Как, впрочем, и до будущего лета.

* * *

Я снова вхожу в эту реку
Со старым названьем «Любовь».
Зачем это все человеку?
Зачем кипятить свою кровь?

Но в этой реке искупаться,
Как будто грехи искупить —
Лишь только теченью отдаться,
Отдаться теченью и плыть.

Зачем так страшна и прекрасна
Заветная песня души?
В ней нотой сфальшивить опасно,
Ее заглушать — труд напрасный,
Как пламя рукой затушить.

Я снова вхожу в это море
Со старым названием «Жизнь»,
Где волнами счастье и горе
Так хлещут, что только держись.

Я бьющую руку целую
И к ней припадаю щекой,
От боли пою аллилуйю,
Мне в буре есть высший покой.

Пред этой жестокой стихией
С немым восхищеньем стою.
И я посвящаю стихи ей,
Все жертвы иные плохи ей,
И песни восторга пою.

Я снова вхожу в это небо
Со старым названьем «Душа».
С вином и горбушкою хлеба
Туда я войду не спеша.

И это святое причастье
Дает ощущение мне
Причастности к жизни, и счастья,
И света в промытом окне.

И море, и небо, и реки,
И Жизнь, и Душа, и Любовь
Завязаны в узел навеки,
Не в силах его человеки
Распутать — он свяжется вновь.

Я снова вхожу в эту реку,
Река эта в море вольется,
А море сливается с небом...

Чужие голоса, чужая речь,
И стены холодны чужого крова,
И воздух, как чужая группа крови,
В моих сосудах не умеет течь.

Забиться в угол — только нет угла,
Вокруг меня холодное пространство,
И лишь тоски вселенской постоянство,
Для коей и вселенная мала.

И, видно, недостаточна была
Мне та земля для тяжких испытаний,
Чтоб чашу до конца испить смогла
Бездомности, сиротства и скитаний.

И выбор — самый тяжкий в мире груз —
Не облегчен гоненьем и изгнаньем.
«Чужбина» — слово пробую на вкус —
Разлуки горечь в нем и соль познанья.

И даже небо кажется другим,
И даже звезды по-другому светят.
Лишь до костей пронизывает ветер,
И только он мне кажется родным.

На перекрестке дел моих и дней
Меня продуло так, что ломит душу.
Но ветру странствий буду я послушна,
Куда нести меня, ему видней.

март 1991
Калифорния

НА СМЕРТЬ РОССИИ

В каких мирах пристанище отыщет
И обретет неведомый от века
Покой, как сирота или калека,
Влачившая судьбу, как Божий нищий,

Грехами, как поклажею, навьючена,
Пройдя свой путь от святых дней до лагерей,
Изодранная проволкой колючей,
Душа России, бедной Родины моей?

Покрытая и страхом, и проклятьем,
И славою минувшей, и позором,
В кокошнике, расписанном узором,
Грозила всему миру рваным лаптем.

Мы в душу ей плевали, как умели,
Пытались, как могли, ее спасти.
И то, что мы простить ей не посмели,
Всевышний ей, наверное, простит.

Растерзанная, захлебнувшись кровью,
Когда испустит дух моя Россия,
Уж не спасешь ни посланным мессией,
Ни Красотой, ни Верой, ни Любовью.

Поднимется на небо черным облаком,
Проклявших и отрекшихся детей простит,
Шестую часть земли накроет пологом
И на прощанье мир перекрестит...

* * *

В разных была и обличьях, и обликах.
Сняв оболочку, я стану как облако.
Выдох и вдох, только выдох и вдох.
Что же ты медлишь? Возьми меня на руки,
Видишь, я стала чуть легче, чем облако,
Где же ты, где же ты, добрый мой Бог?

Где же вы, солнцем залитые пристани,
Где вы, аллеи с осенними листьями,
Звезды, моря, поезда, города...
Что же ты плачешь? Ведь я ещё видима —
Можно дотронуться легким касанием,
Прежде чем я растворюсь навсегда.

Промысел Божий не зная, не ведая,
Я, за судьбою безжалостной следуя,
Просьбой о помощи не согрешу.
Я еще слышу листвы шелестение,
Я еще вижу полоску закатную
И я дышу, Боже мой, я дышу...

август 1992
Колумбус

* * *

Посвящается всем бродячим поэтам

Не музыкант и не певец —
Поэт бродячий —
Властитель дум и душ ловец
Поет и плачет.

И оценить нельзя его
Души весомость,
Когда не весят ничего
Ум, честь и совесть.

Законы времени строги
К единству места,
К единству сердца и строки,
Поступка, жеста.

А он идет из дома в дом,
Поет на кухне,
Пока с последнею звездой
Сам не потухнет.

Устанут гости за столом —
Им не под силу,
А он идет из дома в дом
За «спасибо».

А он идет из века в век,
Поэт бродячий,
Идет, не опуская век,
Гомер незрячий.

И сколько правды ни ищи,
Но будут правы
Все те же белые плащи —
Подбой кровавый…

Он на пиру незваный гость,
Где званых — орды.
Бельмо в глазу и в горле кость
Его аккорды.

А соль земли им ни к чему —
Полно селедки.
Он вам споет еще — ему
Налейте водки!
Он вам споет еще, споет
Поэт бродячий.
И он поет, и водку пьет,
И плачет...

БАЕМИСТ-2

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ