Издатель привстал, протягивая руку:

— Работы, Саша, для тебя пока нет.

— Ну нет, так нет,— со вздохом ответил я, пожимая потную, вялую ладонь.

“Сволочь,— мелькнуло в голове.— Придется теперь сочинять очередной приключенческий роман для "ЭКСМО"…” Уже направляясь к двери, услышал:

— Впрочем, есть один проект. Только вряд ли он тебе подойдет.

Я вернулся:

— Почему не подойдет?

— Видишь ли, нужна азбука по арифметике,— глаза издателя бегали, как у карманного вора.— Азы математики для дошкольников, понимаешь? Но ведь ты гуманитарий…

Меня всегда принимают не за того, кто я на самом деле. Свой среди чужих, чужой среди своих.

— Вообще-то я окончил лучший химико-технологический вуз СССР, Московский институт тонкой химической технологии,— сообщил я.— А потом четырнадцать лет проработал в цехе, где синильная кислота была не самым вредным продуктом.

У него даже вороватые глазки бегать перестали. “Плохо,— подумал я.— Опять вышло, что я умнее. Когда-нибудь он отомстит…”

— Ну что ж… Только учти, книга для самых маленьких,— предупредил издатель.— Поэтому она должна читаться как стихи. Хотя ты и будешь, понятное дело, писать прозу.

— Героев взять известных?

— Нет, придумай их сам. Не хватало нам еще проблем с авторскими правами на какого-нибудь Буратино. Только вот что,— глазки забегали,— лучше пусть это будут какие-нибудь зверушки.

— Почему не девочки с мальчиками?

— Видишь ли, Саша, зверушек легче будет рисовать. Между прочим, сюжеты всех рисунков тоже за тобой.

“Ну не сволочь ли? — спросил я себя.— Художнику чем сложнее, тем лучше, тем он больше заработает. А этот кадр только и думает, как бы на авторах сэкономить…”

Выйдя из издательства, я отхлебнув из походной фляги и отправился ловить попутку до Полоцка. Не люблю я поездов и автобусов, поэтому быстрее меня только ветер и крылатые ракеты. Спустя месяц мои герои — щенок Клычок, котенок Усик, попугайчик Болтуша и обезьянка Лимпопо — уже изучили в песочнице четыре арифметических действия и даже получили представление о геометрии. В сентябре 1999-го я отвез рукопись в издательство, и за дело взялся художник-мультипликатор. Он проработал втрое дольше моего, ведь я “зашил” в текст свыше 300 сюжетов.

Через год учебник “Математика для дошкольников” продавался в книжных магазинах и в обычных супермаркетах. Однажды вечером раздался звонок из Израиля:

— Слушай, мы тут в “Литературке” рецензию на тебя прочитали! Твой учебник математики назван “одной из лучших книг для детей”. Ты, конечно, видел?

— К сожалению, я не успеваю читать газеты,— промямлил я.

Правда, в Интернете на рекламу своих книг иногда поглядываю. Дело в том, что на сайте одного книжного магазина указывается количество проданных экземпляров. Мой роман “Девушка из налоговой”: его раскупили в количестве 20 тысяч экземпляров. Но в выходных данных книги указан тираж 10 тысяч, и я твердо знаю, что дополнительной тираж не допечатывался.

Как же быть с этой математикой? Открою секрет: прелесть книжного бизнеса в том и заключается, что можно набомбить энное количество экземпляров, указав в выходных данных книги вдвое, впятеро, вдесятеро меньше. Когда вам захочется увидеть товар, созданный теневой экономикой, заверните к лотку с книгами.

ГЛАВА 2. ЗНАКОМСТВО С МАТОМ

Лет сорок назад я родился в Баку — в самую жару, 16 июля. Спустя пару лет я уже разгуливал по приморскому бульвару, подходил к людям и упорно молчал. Чужие мамаши бросали на мою маму сочувствующие взгляды. Думали, что сын — дебил. А я просто поздно начал говорить, зато рост имел на все четыре года.

Когда мне исполнилось восемь, папа защитил диссертацию и увез семью в Смоленск, потому что в Баку проживало очень много жуликов. В России я услышал в речи детей и взрослых незнакомые слова. Сперва я принимал их за азербайджанские. Но это был мат. Мальчики в моем классе подобрались такие, что потом все поступили в Смоленский институт физкультуры. А я в пятнадцать лет свалил в Москву.

В приемной комиссии вуза посмотрели подозрительно: у всех абитуриентов паспорта, а у меня только свидетельство о рождении. В институте я получал пятерки, а мой друг Серега — тройки. Жили мы у него в Мытищах. Утром выпивали бутылку водки и с песнями маршировали к электричке. А на лабораторках по физической химии зажевывали запах “Поморином”. После занятий мы распивали еще бутылочку в “Трех поросятах”. Пельменная так называлась оттого, что стояла во дворе сразу трех вузов: моего МИТХТ, областного педагогического и 2-го медицинского. Эти три вуза составляли прежде 2-й МГУ, ведь до 1932 г. в Москве было сразу два госунивера.

Из “Трех поросят” мы убирались восвояси в Мытищи, где принимали на сон грядущий еще по двести пятьдесят. Нам с Серегой было тогда по 19—20 лет, сейчас моей старшей дочке Юльке столько же. Она изредка пьет только пиво и, кажется, даже не курит. Понятно, что при таких аппетитах ни стипендии, ни родительских переводов не хватало. Поэтому зимой и летом я подрабатывал в стройотрядах да на шабашках. В год смерти Высоцкого оказался на Чукотке бригадиром бетонщиков.

О белорусском “городе большой химии” Новополоцке я услыхал от тещи — у нее там подруга живет. И я, пятикурсник, поехал вместе с женой на разведку. Сперва за окнами автобуса мелькали черные дома за покосившимися заборами — это был Полоцк. А потом вдруг на противоположном берегу реки вырос белый многоэтажный город — как мираж.

Еще больше мне понравилось это место, когда начальник отдела кадров огромного объединения “Полимир” спросил, указывая на жену:

— Is she your wife?

— Yes, she is,— был мой гордый ответ.

И меня послали к главному инженеру. Тот узнал, где я учусь, и воскликнул:

— МИТХТ? Выпускников этого вуза берем, не интересуясь их оценками. Мы направим запрос на вас в министерство и вашему ректору. И дадим вам квартиру…

ГЛАВА 3. АВАНТЮРИЗМ КРЕПЧАЕТ

Однажды я обнаглел и написал роман “Закон страха”, в котором США и Россия совместно противостоят исламскому терроризму. Издатель вернул мне рукопись со словами: “Слишком ты умный, драк у тебя мало!” Говорить что-либо в защиту своего текста бесполезно. Почему? Да потому что на самом деле единственным умным человеком на Земле издатель считает самого себя. Уж он-то твердо знает, какая книга сейчас нужна на рынке!

К этому времени описывать бессмысленные драки и изощряться в поисках крутого сюжета мне надоело. Еще больше надоело ходить с рукописями по издательствам: роман, который с порога отвергали в одном издательстве, в другом называли “блестящим” и тут же заключали со мной договор. И я тихо сам с собою заговорил: “Художественная литература составляет только десять всех книг. Почему бы не писать те книги, названия которых уже болтаются в издательском портфеле? Пора хоть на время оставить беллетристику и поработать под заказ”.

Для начала мне, как автору крутых боевиков, заказали пособие для телохранителей. Это была самая настоящая авантюра, ведь в советские годы личная охрана полагалась лишь высокопоставленным функционерам партии и правительства, поэтому информация о работе телохранителей была засекречена… Пришлось перелопатить груды зарубежных источников. В общем, за два месяца удалось из разрозненных малограмотных обрывков и писательской фантазии склеить вполне связный текст. Еще через месяц, в октябре 1998-го, книга поступила в продажу. Разлетелся первый тираж, напечатали дополнительный, потом выпустили новое издание. В общем, “Телохранитель” стал бестселлером, его хвалили по НТВ, о нем писала “Литературка”. Один прохвост даже попытался присвоить себе мою книгу, выпустив ее под своим именем!

Тем временем издатели обнаружили, что в серии ЖЗЛ высоким спросом стали пользоваться книги о знаменитых женщинах XX века. Мне предложили написать либо биографию Евы Браун (жены Гитлера), либо биографию выдающейся израильтянки Голды Меир. У меня за плечами уже имелись многочисленные публикации об Израиле, однако градус авантюризма в данном случае был нисколько не ниже, чем в истории с “Телохранителем”. Ведь издатели поставили условие: через всю жизнь моей героини красной нитью должна проходить история любви.

Мир познакомился с Г.Меир, когда она стала министром иностранных дел. Требовалось немалое воображение, чтобы увидеть в этой уже немолодой женщине очаровательную киббуцницу. До 50 лет ее вообще не сопровождали телохранители, секретари, референты, переводчики, послы. Некому рассказать, в каких городках она останавливалась, с кем встречалась и кого любила: ее интимная жизнь едва просматривается во мраке десятилетий. Не разыскать уже швейцаров, которые распахивали перед ней двери отелей. Не осталось в живых таксистов, которым молодая миссис Меерсон давала на чай.

Словом, биографам Г.Меир ничего не было известно о любовных похождениях своей патронессы. Но спустя два месяца я добил и эту книгу. Давид Ремез — вот как звали любовника моей героини. Именно этот человек, чье имя подзабыто в сегодняшнем Израиле, ввел Голду Меерсон в большую политику. Здесь нет никакой отсебятины: я не выдумал, а лишь реконструировал ее личную жизнь. Они земляки: Голда из Пинска, а Давид из Копыся, что под Оршей. Издательские редакторы-эксперты выставили книге “Любовь Голды Меир” высшие оценки.

И тут я получил новый заказ — на научно-популярную книгу “Астральные битвы”. Вот так влип! Если о телохранителях и Голде Меир я знал хотя бы кое-что, то сейчас я даже не понимал смысла названия! За пару дней я с помощью друзей разобрался: оказывается, нужна книга о магии, чем прежде я никогда не увлекался. Но в следующем, 1999 году, “Астральные битвы” вышли в свет и долго рекламировались на ОРТ, а “Литературка” опубликовала развеселую рецензию. Я же во время работы окончательно убедился, что весь астрал с его экстрасенсами, магией и телекинезом — полная чушь.

После этого я только успевал бросаться из одной авантюры в другую. Учебник “Математика для дошкольников”, приключенческая повесть для детей “Черепашки-ниндзя на Святой земле”, научно-популярные “Всемирная мифология”, “Тайны психологии”, “Увлекательная география”, детский детектив “Похищение”, книга будущего шпиона “Юный разведчик”, историческая повесть “Александр Невский”, сразу две повести о первой любви…

Часто авантюризм считают чем-то не очень хорошим, родственным аферизму, однако между этими понятиями нет ничего общего. Аферизм — это мошенничество, надувательство. Авантюризм — это выполнение работы, которая поначалу кажется невыполнимой.

ГЛАВА 4. ПЕРВЫЙ ГОНОРАР

Предчувствие писательской судьбы укореняется в подсознании в глубоком детстве. Но прозаик, прежде чем начать писать, должен набрать критическую массу жизненного опыта. Это поэтом можно стать хоть в восемнадцать. На Чукотку ведь я тоже забрался не только из-за денег, но и ради опыта. Потом я изучал жизнь рабочих и наркоманов, венерических больных и рок-музыкантов, алкоголиков и проституток. Но ничего писал: не хотелось сочинять производственные романы. Сейчас модно рассуждать, что СССР был обречен, что он проигрывал гонку вооружений, что экономика разваливалась. Однако тоталитарное государство способно существовать сколь угодно долго независимо от благосостояния граждан. В Северной Корее люди от голода едят траву, на Кубе распределяются по карточкам бананы, в Ираке узаконенными наказаниями являются ампутации конечностей… Историю творят личности; если бы не Горбачев, мы с вами, читатель, и сегодня шептались бы на кухнях о КГБ и Большом терроре, слушали бы “Голос Америки” под вой сонных глушилок.

Накапливая опыт, я в 1986—1988 преподавал модную тогда инженерную психологию (human factors) в институте повышения квалификации руководящих работников химической промышленности. Отчет о своих исследованиях в этой области я опубликовал в “Изобретателе и рационализаторе”, авторитетном в ту пору московском журнале. Там сказали:

— Ваша статья открывает мало нового, но она… хорошо написана.

В октябре 1987-го Ельцин выступил с какой-то ничтожной критикой в адрес Горбачева на пленуме ЦК КПСС. Удивительное дело: Горбачев после этого оставил Ельцина в верхах, в ранге председателя Госстроя СССР. Вот когда мне стало ясно, что перестройка — это серьезно, больше тянуть резину нельзя. Я сразу начал писать в двух направлениях: рассказы для журналов и газетные статьи о рок-музыке. Рок в то время был знаменем борьбы с коммунизмом, его требовали запретить разные мракобесы.

В 1989-м за свой первый рассказ “День рождения мамы” я получил премию Всесоюзного конкурса — сто пятьдесят рублей. Это рассказ о наркоманах, там герои одним шприцом делают друг другу внутривенные инъекции. Деньги из Москвы переслали в Витебск, где с меня старательно удержали 15 руб. подоходного налога. Остальное я принес на работу:

— Мужики, сегодня после смены мы беспощадно пропьем мой первый гонорар!

Мужикам потом даже пришлось еще сбрасываться, чтобы добавить. Когда расходились после той попойки, я всем нетвердо державшимся на ногах назначал поводырей потрезвее: чтобы довели коллег до квартир и сдали на руки женам. Я же был начальник смены!

Прототипом главного героя послужил мой друг Серега. К концу 1987-го он уже был конченный — высох, перестал бриться, только кололся, да целыми днями строгал и сверлил зачем-то длиннющие деревянные мундштуки. С работы, из НИИ АН СССР, Серегу выгнали, потому что он в своей лаборатории занимался только тем, что синтезировал наркотики. Я стал каждый вечер приезжать к Сереге в Беляево с водкой или портвейном. Сперва он высокомерно отказывался:

— У меня другой, настоящий кайф!

И он заряжал в вену очередную дозу. Мы даже чокались: он шприцом, я — стаканом. Но потихоньку Серега стал составлять мне компанию. И втянулся! В конце концов он завязал и выжил: сейчас мой друг нормальный московский алкаш.

ГЛАВА 5. ЗАПОР У ТЕРРОРИСТА

Рок-журналистика — это особая песня. На рубеже 1990-х я носился по фестивалям, печатался от Хабаровска до Питера, от Москвы до Харькова. Выросшие на нудных советских газетах, молодые редакторы отбирали рукописи по принципу максимальной хлесткости. Именно в публикациях о рок-музыке — и не только моих, конечно,— сформировалась та самая стёбовая, насквозь все просмеивающая манера, какой пользуются сегодня “Комсомольская правда” и “Московский комсомолец”.

Но я хорошо знал читательскую рок-аудиторию: было ясно, что девиц и парней рок-музыка привлекает не сама по себе, а лишь как возможность потусоваться да обменяться телефонами. Тогда-то я и стал выпускать одно из первых “неформальных” изданий Белоруссии для широкого читателя — информбюллетень “Демократический форум”. А едва начались реформы, массовый интерес к року действительно резко угас. Журналисты перекочевали из “молодежек” и музыкальных изданий в обычные газеты. И принесли туда эту забойную, чумовую, все подмечающую и ничего не прощающую манеру.

Ну, а я забрал ее с собой в литературу, которая находилась тогда на перепутье. При советской власти уравниловка касалась даже читателей. И интеллектуалы, и работяги читали, в общем-то, одно и то же. Мои рабочие сдавали макулатуру ради “Мастера и Маргариты”. Но вот благодаря гласности и у читателя, и у издателя появилась возможность выбора. Естественно, выбор был сделан в пользу простого, как мычание, чтива: боевики, фэнтези, любовный роман в духе сериала “Богатые тоже плачут”. Малочисленный интеллигентный читатель остался с Достоевским и Чеховым. И уж совсем небольшая горстка авангардистов творила заумные тексты и издавала их для собственного же прочтения.

Мне же хотелось невозможного: быть массовым автором, одновременно оставаясь интересным для интеллектуалов. И я разработал истерн (от английского east — восток), жанр современной русской литературы и кино — интеллектуальный боевик, пропитанный тотальной иронией. Сегодня этим термином пользуются многие. Никита Михалков, говоря о своем фильме “Сибирский цирюльник”, восклицает:

— Да это же настоящий истерн!

Рок-музыку я теперь слушаю только для души, по вечерам — так я подзаряжаю свои аккумуляторы. Все беседы на моей кухне проходят под психоделические гитарные навороты. Но вот что забавно: работая в рок-журналистике, я убедился, что сами музыканты, как бы ни была хороша их музыка, круглые идиоты. И надо же такому случиться: у моей старшей дочери появился друг, лидер скандальной рок-группы. Можете представить, какие мы ведем разговоры?

— Юленька, он шизоид и всегда останется шизоидом, причем даже без университетского образования.

— А мне нравится музыка, которую исполняет его группа. Это очень круто, папа!

— Блэк-метл со славянскими напевами? Такая примитивщина могла родиться только в голове недоучки, который ностальгирует по счастливому застойному лихолетью…

— А мне, папа, все равно нравится. Между прочим, он сам пишет и музыку, и слова!

— Юля, этот нечленораздельный рев нельзя считать словами.

И так далее. Чертов гитарист трезвонит десять раз на дню. Юлька хватается за телефон с глупейшим выражением на лице. Бумеранг вернулся.

Порвав с рок-журналистикой, я еще долго писал для обычных газет, к примеру, для московской “Независимой”, тельавивского “Времени”, в одной из местных газет подвизался в качестве экономического обозревателя…

Куда я так спешу с унитазом и автоматом Калашникова на этой фотографии? Ответ: никуда. Я там не спешу, а позирую. Снимок сделан для обложки сборника истернов. Тотальная ирония подразумевает и самоиронию: вот почему автор с автоматом и унитазом одновременно, да еще так озабоченно озирается, словно стащил величайшую драгоценность и кто-то хочет ее отнять. Для четвертой страницы обложки сделан другой снимок: там автор просто сидит на этом самом унитазе, причем на голову натянута маска с прорезями для глаз, автоматный ствол бдительно смотрит в небо, а палец лежит на спусковом крючке. В общем, понос у террориста.

ГЛАВА 6. КНИГОИЗДАТЕЛЬ — ЧТО ЗА ЗВЕРЬ?

Первый в мире истерн “Мы можем всё” я опубликовал в “Новом мире” (Москва). Концепцию жанра я изложил в том же 1994 году в журнале “Урал” (Екатеринбург) в эссе под названием “Светит незнакомая дыра”. Я в ту пору был убежден, что пришло время истернов. “Литературная газета” отозвалась немедленно: “Это литература в степени N, где N стремится к бесконечности”.

Казалось, народ вот-вот наестся дешевого чтива и потянется к чему-то более высокому. Но российские и белорусские издатели так не думали. Они ходили пьяные от сверхприбылей первых постсоветских лет. Голод на книги был столь велик, что стотысячные тиражи разлетались в течение месяца. Вот почему моя первая книжка увидела свет… в Германии. Это истерн “Встреча с папой римским” в переводе на немецкий язык (“Begegnung Mit Dem Papst”, 1996).

В своем же отечестве пришлось брать издателей хитростью. Стал писать приключенческие тексты, которые на первый взгляд мало отличались от подобной продукции других авторов: мордобой, пальба, погони, эротика. Одни названия чего стоят: “Амулет смерти”, “Кровница”, “Черный амулет”, “Спецназ против ОМОНа”, “Боец”… Для интеллектуалов я осторожно, дабы не вспугнуть бдительных редакторов, вплетал в повествование вставки из истории и мифологии, географии и этнографии. Потихоньку совокупный тираж моих книг перевалил за сто тысяч, за двести…

Тем временем казавшийся бездонным книжный рынок переполнился продукцией литературных проходимцев, "негров", которые писали под Сидни Шелдона, Шитова и прочие торговые марки. Читатель наконец раскусил, что его дурачат, и эта макулатура перестала раскупаться. Тиражи, а вместе с ними прибыли и гонорары покатились вниз. Более подходящий момент для августа 1998-го выбрать было невозможно. Кризис разом уничтожил тысячи мелких издательств, а крупные в течение последующих двух лет выживали в значительной степени благодаря складским запасам книг. К лету 2000-го и этот ресурс исчерпался.

В апреле 2001 года меня занесло на учредительный съезд Российского книжного союза (РКС). Крупнейшие издательства и книготорговые предприятия России решили объединиться. Зачем? Это жест отчаяния: пришла пора лоббировать интересы книжного бизнеса в Госдуме. Президентом РКС избрали не писателя и даже не издателя, а бывшего премьер-министра Степашина, который возглавляет счетную палату Думы. Издатели надеются, что с его подачи думцы отменят НДС на книги (как это сделано во многих странах), а также снизят таможенные пошлины на импортное полиграфическое оборудование и материалы.

Книгоиздательская отрасль на всех парах несется в черную дыру катастрофы. Кто в этом виноват? Может, читатель? Но если книги плохо раскупаются, значит, это не те книги, которые хочется читать. Может, виноваты писатели? Но решения об издании книг принимают не они — наших аргументов и слушать никто не хочет. В московском Президент-отеле шампанское на фуршете по случаю завершения съезда РКС лилось рекой. Издатели справляли тризну по загубленному ими бизнесу.

Парадоксально, но факт: издатели плохо разбираются в литературе. Чтобы не было ненужных обид, уточню: речь идет об издателях массовых, “коммерческих” книг. Ведь кто такой современный издатель в СНГ? Образно говоря, это человек, который десять лет назад не сумел втиснуться на рынок нефтепродуктов. Неудачник, который оказался неспособен оседлать экспортно-импортные операции с алкоголем, табаком и продовольствием. Один издатель поделился со мной мечтой: “Нам бы хотелось, Саша, чтобы книги стали безликими и похожими, как гамбургеры в "Макдональдсе"”!

Неудивительно, что среди издателей, да и среди редакторов газет, где публикуются мои интервью, встречаются люди, которые не верят, что все свои книги я пишу сам. Иные думают, что я выступаю в роли организатора бригады литературных “негров”. Да что там издатели с редакторами — их много раз обували литературные проходимцы, и поэтому они на каждом шагу ждут подвоха. Мой московский дядя осторожно поинтересовался, много ли я плачу своим подчиненным, ха-ха-ха.

Секрет между тем ужасно прост: моя любимая книга та, над которой я в данный момент работаю. Это позволяет создавать тексты высокой читабельности независимо от жанра и тематики. Составление словаря — не менее увлекательное занятие, чем написание книги о магии или исторической повести. Литература должна создаваться яркими, остро мыслящими писателями, а не кодлой поденщиков, пишущих за Фридриха Незнанского (физическое лицо, проживающее в Германии) или Андрея Воронина (вымышленное лицо — торговая марка).

ГЛАВА 7. МЕЖДУНАРОДНЫЙ СКАНДАЛ

Однажды к нам пришёл кто-то из университетского начальства и сказал:

— Три студента из вашей группы поедут на практику за рубеж. Вы должны выбрать этих троих, да побыстрее. Остальные поедут на практику в Новомосковск Тульской области.

После шумного обсуждения решено было, что каждый студент напишет на листке фамилии троих ребят, которых следует послать за границу. Все стали напряжённо шевелить мозгами. Первой фамилией почти каждый из нас вывел свою собственную. Второй фамилией обычно была фамилия друга или подруги. Больше всего каждый думал над третьей фамилией. Тут уж мы старались учесть, как студент учится и приятный ли это человек. То есть именно последний, третий выбор был наиболее беспристрастным.

Потом каждый свернул свой листок в трубочку и опустил в шапку, с которой ходил староста группы. Третьей фамилией в листочках многих моих однокурсников значилась моя. Так же много выборов получили еще две девицы, прыщавые отличницы.

Сперва мы не поверили, что деканат и в самом деле пошлет в загранку тех, кого выбрали сами студенты. Времена, мягко говоря, не отличались особым демократизмом. Однако нас пропустили через фильтры комитета комсомола и партбюро, после чего закрутилось оформление.

В Чехословакии прыщавые отличницы всюду хвостами ходили за преподавателями, как цыплята за наседкой. Зато я разъезжал по стране, шалея от свободы. Да, здесь тоже был соцлагерь, но царили совершенно несоветские порядки: по улицам расхаживали хиппи, в магазинах продавались джинсы, гремела отовсюду рок-музыка.

…Стеклянная дверь отъехала, и в купе поезда Брно—Братислава вошел высокий, полный молодой словак. Мы мигом познакомились, и словак достал из дипломата литровую бутыль. В этой самопальной сливовице было градусов 60, а вкусом она больше всего напоминала коньяк. Неудивительно, что к концу пути я поснимал со стройотрядовской куртки все значки и подарил их Мирославу. Тот замахал руками:

— Обмен, Саша, только обмен. Едем ко мне!

…В полночь я поднялся, уставший от поездки, Мирослава, коллекции его значков и сливовицы, которую мы, конечно же, допили. К тому же меня одолевал страшный голод, но когда я спросил закусить, хозяин торжественно принес в хрустальных рюмках воду из-под крана.

— Пачкай, Саша, пачкай,— и грузный Миро стал рассказывать о знакомстве своей матери с министром обороны Чехословакии маршалом Джурой.

Слушая вполуха, я осматривался. Так выглядело жилье очень зажиточных совков: простор, обилие хорошей мебели и аппаратуры, хрусталь. Я впервые был в заграничной квартире.

— Пора, меня ждут.

— Пачкай, Саша...

Я шагнул от стола, но Мирослав с необычным для него проворством выскочил в прихожую, запер входную дверь и сунул ключ в боковой карман белейшего пиджака. Тут я понял, что попался. Заманили!

Я решительно протянул руку к его карману. Мирослав легонько оттолкнул меня, чего я и дожидался. Проведя свой излюбленный бросок — ох, и тяжелая оказалась туша! — я оказался верхом на спине Мирослава. Однако сливовица дала о себе знать: правый мой локоть вместо шеи мертво вдавился в рот хозяина. Тому ничего не оставалось как сомкнуть изо всех сил зубы. Но и у меня не осталось выбора: ребром левой ладони я гасил словака до тех пор, пока тот не обмяк. Нашарив в его кармане ключ, я бросился к двери.

— Что ты сделал, Саша?

Вот гад — уже очухался! Обернувшись, я застал дивную картину. Кровь из раздавленной нижней губы моего хозяина тонко стекала на белый пиджак, капала на галстук, сорочку и достигала даже снежной ширинки. Мирослав поплелся в ванную, повторяя:

— Что ты сделал?

И я вдруг подумал, что совершил ужасный проступок: избил иностранца в его же квартире. За что? За то, что тот из гостеприимства не хотел меня отпускать. Нужно было как-то оправдаться.

— Миро, извини меня! — заорал я.— Почему ты меня не отпускал? Я ведь подумал... подумал, что ты... ну, какой-нибудь разведчик. Западный! Я решил, что ты хочешь...

— Западный разведчик?! — хозяин уже переоделся и стоял передо мной в темном костюме; глаза от изумления расположились у него на лбу.— Но моя мама и министр обороны лично...

— Ну извини, Миро, что так получилось. Все-таки здесь недалеко Западная Европа и нужно быть начеку, ведь империалисты не дремлют!

— Нет, тебе это так не пройдет! — хозяин пришел от изумления в себя и схватился за телефон: — Алло! Статна беспечность? Статна беспечность? — он нажал рычаги и накрутил снова.— Статна беспечность?..

“Блефует? — спросил я себя. — А может, и правда, вызовет сейчас госбезопасность?”

— Да перестань, Миро! — я похлопал его по плечу и на цыпочках направился в прихожую.

Замок сработал без проблем. Наконец-то я вырвался из этой ловушки! Однако порадоваться я не успел: сверху загремели шаги — чертов словак! Он молча проводил меня до автобуса и… залез следом на заднюю площадку.

Мне стало не по себе. Автобус пер по лабиринту незнакомых кварталов. Внезапно я узнал уголок центра города. Едва автобус остановился, как я прыгнул в разъехавшиеся двери.

— Саша, Саша! — неслось в спину.— Пачкай!

Он бежал следом. А если и вправду этот рохля вызвал “статну беспечность”? Ведь лопотал что-то там в трубку... Тут я увидел забор, в котором, как в любом приличном заборе, не хватало одной доски. Я просочился в эту щель и рванул через стройку.

Толстый Миро сунулся было следом, но застрял. Вслед мне полетел отборный мат. Обернувшись, я увидел, как словак просунул в дыру правую руку, переложил ее в локтевом сгибе левой ладонью и хорошенько потряс.

До общежития я добирался, озираясь. Едва на ночной улице слышался гул мотора, я вжимался в стену здания, пережидал. Каждую проезжающую машину я подозревал в принадлежности к всемогущей госбезопасности.

…Меня разбудило солнце, и я улыбнулся ему похмельными губами. Сегодня все мы, восемь студентов-практикантов и два преподавателя, уезжаем в Прагу. Там у меня уже назначено свидание с золотоволосой шестнадцатилетней Виолой в тугих синих джинсах. Воображая, как стану расстегивать красный батник на груди восхитительной чешки, я закинул правую руку за голову.

Но что это?! Прокус с очертаниями грецкого ореха был покрыт запекшейся кровью. Челюсти Мирослава! Тут моя недобитая словацким коньяком память потихоньку рассталась со своими заначками, и наконец я вспомнил главное: еще до конфликта мы обменялись адресами! Чертов словак знает мои координаты!

Весь день я ходил в предвкушении крупного международного скандала. А назавтра улучил момент и рассказал все Кузнецову, преподавателю органической химии.

— Анатолий Иванович, я боюсь неприятностей. Может, этот словак и правда хотел меня завербовать? К тому же у него остался мой московский адрес…

Кузнецов усмехнулся:

— Забудь об этом. Никаких неприятностей не будет. Он никому твой адрес не сообщит и никогда им не воспользуется.

Кузнецов к тому времени прошел огонь, воду и медные трубы: по несколько лет он проработал в Алжире, Индии и Гвинее. Поэтому я мигом успокоился. Стоял август 1978 года — аккурат 10-я годовщина вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию.

Месяц назад мне исполнилось 19. О гомосексуализме я знал лишь по анекдотам о грузинах. Только спустя еще десять лет, уже в перестройку, я понял, чего хотел от меня аспирант Словацкого университета по имени Мирослав. В ту ночь он страстно хотел быть моей женой. Потому и принес воду вместо закуси, чтобы я опьянел, да и вырубился у него дома.

А ведь и правда было в нем что-то бабье — и во внешности, и в поведении.

ГЛАВА 8. КОНЕЦ “ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ”

Одно издательство решило выпустить восьмитомник “Всемирная история для детей”. Меня спросили:

— Будешь участвовать в этом проекте?

— История — моя слабость со школы,— кивнул я.

— Тогда бери государства Юго-Востока Азии. Перескажешь для школьников историю древних Китая, Индии, Японии, Цейлона… А вот еще кусок для тебя: Римская империя.

…С большей легкостью мне не давалась еще ни одна книга — я на самом деле обожаю историю. На пятисотстраничный том ушло меньше двух месяцев. Потом были другие заказы, но я порой интересовался:

— Ну как там “Всемирная история”? Что сказали редакторы о моей работе?

Издатель был отчего-то немногословен:

— Не знаю, Саша. Пока мне не докладывали.

Прошло немало времени, прежде чем он вдруг сам заговорил об этом:

— Редакторы прочитали все рукописи для “Всемирной истории”. Всё это никуда не годится, кроме двух кусков — тех, что написал ты. Они считают, что ты гений, а остальные наши авторы — полное говно.

Я пожал плечами:

— И я тебе не раз говорил: не подпускай к литературному труду проходимцев. Они работают с отвращением и только стараются тебя надуть. Читатель их и вовсе не заботит. Издателю следует иметь дело лишь с теми, кто пришел в литературу, образно говоря, не с улицы, а после публикаций в газетах, журналах, альманахах.

“К счастью, проходимцы сами бросают литературу, едва подворачивается работа проще, легче и прибыльней”,— подумал я.

— Проходимцы дешевле обходятся,— издатель смотрел на меня тяжелым взглядом.— А ты у нас чересчур дорогой.

— Но я пишу книги, которые читаются на одном дыхании, а твои “негры” путаются в причастных оборотах! Закажи мне весь восьмитомник по истории для детей,— попросил я, прикидывая в уме сроки.— Я напишу оставшиеся семь томов за четырнадцать месяцев.

“Это будут прекраснейшие месяцы, потому что я буду писать книги по любимому предмету”,— пронеслось в голове.

Он покачал головой:

— Нет, Саша. Мы решили закрыть этот проект.

— Как? — поразился я.— Но вы полностью рассчитались со всеми авторами!

— Да, но мы ведь не требуем от тебя и от других вернуть гонорары. Мы смирились с потерей этих денег.

— Попробовали бы потребовать,— усмехнулся я.— Всё давно проедено…

Больше мы к этому разговору не возвращались: “Всемирная история для детей” накрылась медным тазом. По истечении срока действия договора я объединил свои фрагменты в книгу под названием “Исчезнувшие государства” и отнес в другое издательство.

Почему, несмотря на мнение редакторов, тот издатель не дал мне выполнить весь проект в одиночку? Тут есть секрет, и секрет ошеломляющий. Этот человек сам считает себя литератором и даже издает за собственный счет свои сочинения. Зачем? Чтобы раздаривать друзьям и знакомым, хотя никто эту муру потом не читает. Когда он пихал мне свои книжечки, я доносил их ровно до ближайшей мусорной урны.

Чувствуете, как ситуация проясняется? Я ставлю автографы на книгах, которые можно купить на каждом шагу. Вместо того, чтобы тратиться, я получаю за издание своих книг гонорары. Редакторы — люди, которым издатель платит зарплату,— прямо в лицо ему меня расхваливают. Да мужик и сам видит, что какую книгу мне ни закажи, качество будет превосходное.

И душит мужика черная жаба, и воображает он меня в роли единственного автора восьмитомника, и думает: “Черницкий интервью станет налево и направо раздавать, о его работе рецензии будут печатать, на его семинары учителей истории будут со всей страны возить, телевидение сюжет о нем покажет…” И решает издатель: легче не выпустить восьмитомник вовсе, чем страдать потом от чужой славы!

Вот почему я не открываю его имени и названия его издательства. Ему и так нелегко живется. Засыпает бездарем, просыпается бездарем, с женой бездарь, но и без жены тоже бездарь. Писательский зуд в его руках, как видите, вредит даже собственному бизнесу. Ведь не зря “Всемирную историю для детей” затевал — наверняка прикинул, что с прибылью останется. Вот это, читатель, самое для литературы ужасное: когда графоман становится издателем. Такой человек чувствует себя комфортно только с проходимцами, рядом с ними он — король.

ГЛАВА 9. ПРОФЕССИОНАЛЫ И ЛЮБИТЕЛИ

Узкотемных профи в литературе не так уж мало. Кто-то сочиняет одну за другой книжки о самолечении (целительстве), потому что рынок требует. Кто-то том за томом “строгает” советы огороднику или рыболову.

Но мне с детства хотелось стать универсальным интеллектуалом. Необходимым условием тут является техническое образование: если ты не представляешь на молекулярном уровне кипение воды в чайнике, нечего и лезть в профессиональную литературу. Естественные и точные науки — вот базис, на который опираются гуманитарные дисциплины. Такое образование помогает точно формулировать мысли. Другая опора универсальности — языки: английский, древнегреческий, иврит, латынь. И, наконец, компьютер. Нет большего заблуждения, чем считать его модернизированной пишущей машинкой. Компьютерные программы позволяют создавать тексты качественно иным образом, нежели прежде. Ну, а уж Интернет с электронной почтой сегодня для профессионала такие же обыденные вещи, как зубная щетка или пылесос.

Литература — вот громадное пространство, в удаленных друг от друга частях которого я чувствую себя одинаково комфортно. К тому же жанры взаимно обогащают друг друга. В “Математике для дошкольников” есть моменты, когда от сюжетных поворотов дух захватывает. Этого удалось добиться благодаря опыту написания боевиков для взрослых. Работа над “Астральными битвами” обогатила познаниями в магии. Потом это пригодилось в работе над “Всемирной мифологией”, да и над повестью “Спецназ против ОМОНа”. Из работы над “Телохранителем” я вынес немало того, что использовал позже в приключенческих книжках. Чем шире кругозор, тем удобней действовать на новых направлениях.

В любом деле профессионал не вправе выбирать себе клиента, иначе это уже не профессионал. Так служебная собака по команде “фас” бросается на любого противника. Мне предлагают написать книгу, и в ответ я могу сказать только “да”. Во время работы над “Астральными битвами” я сказал себе: “Если хочешь, чтобы книжка получилась увлекательной, признай, что магия существует”. Это как в театре или кино. Часто актер вынужден изображать героев, которые ему не нравятся. Однако если актер начнет халтурить, в другой раз он вообще может остаться без роли. К написанию книги профессиональный писатель относится как к игре.

Правда, однажды и я отказался от очередного заказа: мне предложили перевести на русский язык Бодлера. Дело не в том, что я не владею французским, прозу я переведу хоть с китайского, был бы подстрочник. Но Бодлер поэт. При необходимости я пишу стихи, однако делаю это путем мозгового штурма, усилиями воли и интеллекта — точно так, как прозу. И в “Математике…” есть несколько стишков, а в “Спецназе…” даже частушка собственного сочинения. Но прирожденные поэты черпают свои размеры и рифмы из подсознания — это несравненно быстрее.

Ну, а кто же такие писатели-любители? Это авторы, пишущие о том, что сами любят, что их самих волнует. Захотел написать рассказ, поэму, роман — взял, да и написал. Некогда я сам был любителем, печатался в “Неве”, “Октябре”, “Новом мире”, “Крынiце”, “Урале” и других “высокопробных” журналах. Любитель ждет некоего вдохновения — так оправдывается нежелание вкалывать по десять часов ежедневно без выходных. Еще одна проблема любителей — неумение сочинить острый сюжет. Тоже, между прочим, из-за лени: лень мозги напрягать! Так родился миф: дескать, современная литература вообще не нуждается в сюжете. Но без напряженного, закрученного действия незачем и соваться к широкому читателю. Вот почему любители творят другой миф: дескать, читатель — дурак, а мы — непонятые гении.

В 2001 г. в продажу поступил самый объемный мой труд — тысячестраничный “Новейший словарь иностранных слов и выражений”. Им убить можно — если по голове. Но это не просто наиболее полное собрание иностранных заимствований русского языка. Там целая куча инноваций, которые отличают его от прочих книг такого рода. В частности, я возродил древнегреческий язык, изгнанный из русской массовой литературы после Октябрьской революции. Договор на “Словарь…” заключен на три года, и я потихоньку готовлю 2-е издание, ведь новые слова непрерывно проникают в наш язык из других языков. Наряду с кириллицей, греческим и латинским, начинаю использовать ивритский шрифт — очень красиво получается.

Меня часто спрашивают: если бы издатели заказали мне книгу на собственное усмотрение, о чем бы я стал писать? Но я и так нередко пишу на свое усмотрение. Это бывает, когда издатели соглашаются с моим выбором темы. К примеру, я сам предложил написать и тот же “Словарь…”, и научно-популярные книжки “Тайны психологии”, “Увлекательная география”… Великолепную возможность выговориться предоставляет остросюжетная литература. В романах “Боец” и “Девушка из налоговой” я простебал правивших Россией дуроломов так, как это не мог себе позволить даже едкий “Московский комсомолец”. Но если издавать и, соответственно, читать книгу заведомо никто не станет, зачем её писать? Это же болезнь, графомания.

…Сейчас я занят установкой памятников: пишу для серии “Наши выдающиеся современники”. Книги этой единственной в СНГ серии прижизненных биографий создаются подобно остросюжетным романам — с драками, разлуками, погонями, объяснениями в любви, падениями и взлетами. Да-да, я так и говорю людям: “Книга с вашим портретом на обложке будет отлично смотреться в офисе и дома, в библиотеке и книжном магазине, пригодится во время Вашей избирательной кампании”.