Эвелина
Ракитская ЧТО ЛУЧШЕ – ЖИВОЙ БОЛДОВ ИЛИ МЕРТВЫЙ ПАСТЕРНАК? |
|
Недавно я прочитала в
“Литературной учебе” рассказ Романа Сенчина
“Погружение”, разочарованный герой которого
напомнил мне кого-то очень знакомого… кого же?
Сперва никак не могла сообразить, а потом вдруг
поняла: Онегина!… -- он по-прежнему жив... Но если
жив Онегин, то должен быть и Ленский. Героев,
похожих на Ленского, сегодня гораздо меньше, но
один и них (доживший до тридцати) – перед вами.
Это Болдов. Он и сам называет себя “мистическим
романтиком” -- и действительно напоминает многих
реальных и литературных героев “романтического
лагеря” -- от Байрона (только более
“благополучного”) и Рудина с Аркадием
Кирсановым до Надсона и Северянина (только без
налёта пошлости). Лев Болдов уверенными шагами входит в так называемый “литературный процесс”. Он пишет, он выступает, он выпускает книги. На его вечерах в Музее Маяковского, ЦДЛе и других престижных местах – полный аншлаг. Одним словом, Болдов на глазах становится любимцем публики, а его последняя книга “Рубикон” – поэтическим бестселлером… Как вы понимаете, всё это неспроста. Вдумчивые читатели (а также -- завистники и недоброжелатели) давно уже недоумевает: в чём дело? Почему Болдова любят? За что? Хороший он поэт или плохой? Да и вообще – поэт ли он? Мнения на этот счет бытуют самые разные. Я рискну высказать здесь своё. Во-первых, многие наши поэты никаких эмоций вообще ни у кого не вызывают. Их ни в чем не обвиняют, их никто не ругает, они никого не волнуют, даже если ходят на руках и стоят на ушах в целях поиска новых поэтических форм. Болдов же вызывает эмоции и размышления, о нём говорят. А это уже много. Поэзия Болдова (а это, безусловно, поэзия) на первый взгляд так проста и понятна, что некоторым филологически образованным читателям может показаться даже вторичной. Однако эффект ее “простоты” заключен не только и не столько в словах и поэтической манере, сколько в той незримой величине, которую можно обозначить как расстояние от сердца автора к душе читателя (или слушателя). У Льва это расстояние сведено до минимума. На отрезке “поэт – читатель (слушатель) нет никаких посторонних сущностей, мешающих контакту: специально изысканных рифм, особых (нарочитых) ритмических построений, “образов ради образов”, “метафор ради метафор”, нет даже “мыслей ради мыслей” (а ведь излишнее философствование часто бывает свойственно как раз молодым поэтам мужского пола). Ничего этого нет. Есть лишь желание диалога, душевное тепло, в лучших же стихах – таинственная энергия, заставляющая самые простые фразы из золушек превращаться в принцесс и покорять сердца. Лев и не считает себя первооткрывателем неких истин, одна из его задач - не дать порваться тонкой нити, тянущейся к нам из книг любимых поэтов, -- тех книг, которые многие любители Болдова, может быть, и вообще не читали, потому что они были недоступны – ну кто, например, кроме филологов и студентов Литинститута, читал в 70-е-80-е годы стихи Гумилева, Георгия Иванова, Набокова? Не очень-то многие... Мы выросли на выжженной земле, об этом нельзя забывать, и не случайно среди поклонников Льва так много людей старшего поколения... Если разложить эстетику Льва Болдова на составляющие, можно найти в ней и отголоски 60-х. С шестидесятниками его роднит не только некоторая внешняя схожесть поэтической манеры, но и жизненная позиция. Лев – идеалист, однако -- идеалист уже более трезвый, лишенный иллюзий. Он честно осознает незавидное место поэта в современной России, но находит в себе мужество писать – писать для тех, кому это нужно: И в стране, где паханы гугнят спесиво, ... А наш Парнас -- на ладан дышит, Позиция Болдова пряма, самостоятельна и бесстрашна. Смутное время не сломило его, а, наоборот, укрепило спокойную решимость жить по-своему. Лев не твердит о “бессмертии в веках”, он просто выполняет свой поэтический долг, потому что поступать иначе не хочет, не может да и просто не умеет. В песне о мчащемся поезде он прямо признается, что и хотел бы спрыгнуть с подножки, перестать писать, научиться жить как многие другие, но – “крут обрыв, и склон высок, и снова стих стучит в висок...”. Остается одно – стремиться соответствовать званию “русский поэт”, раз уж лучшей участи не дано. Стихи Льва не лишены и еще одного (довольно редкого среди тридцатилетних поэтов) качества: любви к жизни. Читая стихи Льва, придирчивый интеллектуал может сказать, что многие мысли ему уже известны. Но так скажет лишь человек, лишенный шестого чувства и не умеющий уловить того, что называется “поэтической тайной”. Ведь и правда – что нового в мыслях о том, что хорошо бы творить добро, любить и прощать, жить честно? И тем не менее, новых моральных ценностей человечество еще не придумало да и вряд ли придумает. Именно поэтому на болдовские вечера приходят и будут приходить люди, а книги его заказывают и будут заказывать аж жители Кольского полуострова.... Стихи Льва нужны людям, а это главное. Им необходим живой автор, такой же, как они сами, -- сегодня, в наши дни, проникновенно говорящий о высоком... Один из читателей в ответ на обвинения Болдова в подражательстве Пастернаку метко заметил: “Сейчас людям нужнее вот такой живой Болдов, которого можно руками потрогать, чем канонизированный Пастернак...”. Я думаю, этот человек прав. Ну, а уж если говорить совсем откровенно, то феномен Болдова заключается вот в чём: самое талантливое в поэзии рождается на стыке с банальностью. Остается пожелать Льву успешно балансировать на грани и не сорваться в пропасть. |
||
|