Сергей Фаустов

ДИАГНОЗ ГРАФОМАНИИ

Да, у литературы есть недостаток - ее надо читать. Это связано с фактором времени. И пространства - много страниц. Другой недостаток - технологический. Черновик. Беловик. Набор. Верстка. Корректура. Печать. Тиражирование. Сшивка. Купля-продажа. И чтение, наконец.

Вот вы, например, держите книгу с такими недостатками. А тут может появиться следующий недостаток. Книга, скажем так, может не понравиться. Кто-то скажет - плохая литература, графоманская... Да и название... И критика будет естественной, потому что двадцатый век стал примечательным хотя бы тем, что создал индустрию критики, критицизма, критиканства, доведя до критического размаха систему мер эстетики.

Что же касается современной отечественной литературы, то она, на мой взгляд, разделилась условно по меньшей мере на две части. Первая образована теми, кто хорошо знает свое место не только и не столько в литературе, сколько в литературоведении. Они хорошо разбираются в методах литературоведения, знают принципы, концепции, структуры. Они защищают свое творчество, выпуская его в свет, одновременно выступая с профессорских кафедр и перед микрофонами с обоснованием своего метода.

Другие - художники на подсознании. Интуиция подсказывает им то, что впоследствии оказывается метафорами, гиперболами, просто проявлением спасающей мир красоты. Логику, разум они подчиняют сердцу, которое повелевает пером, движет рукой. У них вдохновение свыше. Они говорят, что ими кто-то движет. Они реализуют свое творчество, не стремясь его защищать иными способами, как фактом его существования.

Я не исключаю, что утрированное разделение вызовет возражение - давно прошли времена раскладывания по полочкам. Я просто хотел сказать, что Галина Щекина не принадлежит ни к тем, ни к другим.

ЭГОИЗМ ЯЗЫКА

“Графоманка” - вторая книга Галины Щекиной. Первая - “Бася и К” (1995). Есть еще сборники - “Дверца” (1991), “Перекресток любви и печали” (1991). В ранних рассказах, опубликованных в сборнике “Дверца” - например, в рассказе “Ира, Гера, Шура” - язык автора плотный, образный, дает безошибочное направление в восприятии текста, юмора, чувства, вплоть до счастливых слез читателя. То же самое в “Колбасной эпопее”, рассказе о заветной мечте и источнике беззаветных страстей - колбасе. Кстати, и в повести это слово встречается много раз, что не случайно. В современном русском языке частота его употребления еще больше. (Смею предположить, что название книги “Бася и К” возникло именно из-за дивного созвучия слову колбаса- это как бы “ко-баса”, то же слово, только навыворот. Так любить героиню, чтобы назвать ее колбасой...) Однако язык Галины Щекиной со временем изменился.

Здесь интересно рассмотреть одно свойство языка. Язык художника выражает прежде всего сам себя, а не что-то другое. Редакторская правка текста и работа над словом заключается в том, чтобы выбросить ненужные слова, слова-паразиты и привнести в текст слова, соответствующие тому, что выражает язык. То есть язык должен ограничивать сам себя, он должен любить сам себя, обладать себялюбием, то есть быть эгоистичным. Он разумно эгоистичен в своей честности. И он становится совершенно безликим и самовырождается, если хочет быть похожим на кого-то, или на общепринятую словесную правильность. Другими словами, эгоизм языка, стремящегося к индивидуализму и неповторимости, дает для себя возможность свободно и бескорыстно выражать свои собственные интересы и благодаря этому служить другим целям, задуманным художником.

Следствием эгоизма языка является его стремление вывести текст за рамки только литературы, сделать его достоянием искусства. Известно, что литературная ткань обладает свойством осуществлять бессознательную реальность. Так Владимир Набоков в “Лолите”, описывая утопление в озере Гумбертом своей жены, увиденное во сне, создает “виртуальную” реальность: “...в безмолвном зловещем балете, танцор держит партнершу за ножку, стрелой уходя в чудно подделанную подводную мглу”. Здесь очень важное слово - “подделанная”, то есть искусственная, артистическая. Действие происходит в настоящей воде, а в тексте она “чудно подделанная”. Движение в вязкой воде медленное, а в тексте - “стрелой уходя”. Здесь язык сам себя любит больше, чем физику процесса.

В рассказе “Прогон” Щекина пишет: “... лето продолжало буйствовать, липы шипели на солнце лощеной листвой, все жарело и накалялось. Ветер на балконе бил в грудь резиновой волной, обстановка была нереальная. Азиатский взгляд исподлобья показался Зине чингисхановым. Хватая улетающие с окна занавески, они столкнулись руками - шарах! - проскочила тайная искра...” Выразительность текста здесь сравнима в своем накале с гармоничной эволюцией музыкальной темы.

В “Мелиссе: “Мимо окна пролетела женская фигурка. Берлогин уронил лодку и распахнул окно. Ситцевая пестрота билась на ней и надувалась ветром, отчего тело казалось тонким и твердым. Женщина быстро переворошила поодаль скошенную траву, потом стала место под стог готовить. Берлогин даже слово вспомнил - “остожье”. Почему-то ему стало стыдно смотреть, как она там надрывается одна, и он не раздумывая двинулся на помощь. Она не удивилась, показала граблями на кусты, в которых лежали грабли и слеги.

Заполыхала жара. Ветер отпугивал оводов, но как только он стихал, зудящая пытка продолжалась. В молодости Берлогин сенокос воспринимал как игру, да и здоровья было много. А тут он стал задыхаться, перед глазами зарасплывались страшные круги. Минут через несколько он взмахнул граблями и полетел в преисподнюю”.

Понаблюдаем за действием, как в замедленном кино.

“...Берлогин уронил лодку... распахнул окно... слово вспомнил... двинулся на помощь... стал задыхаться... взмахнул граблями и полетел в преисподнюю.” Перечень одних только действий героя в одном абзаце дает целый, полновесный материал для спектакля или для балета, это как фрагмент танца.

Язык словесный, легко переложимый на язык танца. Тем более, что у танцора есть партнерша, которая “...мимо окна пролетела... ситцевая пестрота билась ...надувалась ветром... тело казалось тонким и твердым... переворошила ... стала место под стог готовить... надрывается... не удивилась... показала граблями на кусты...”

Это действительный “танец с граблями”. Танцоры надрываются и задыхаются. А музыка подсказана тут же в этом же абзаце: “...жара... ветер отпугивал оводов... стихал, зудящая пытка продолжалась”.

Это ж какая заманчивость для композитора, музыка с замедлением, лентандо...

На примере таких фрагментов, а их в этой книге множество, прекрасно видно, что язык, несмотря на кажущиеся, именно кажущиеся, огрехи (критики скажут - как это?- “уронил лодку и распахнул окно”, грабли два раза в одном предложении упоминаются и т.д.), язык на самом деле свободно и бескорыстно выражает свои, как я уже говорил, эгоистические - грамматические, синтаксические - интересы, и благодаря этому служит целям обобщенного экспрессивного искусства. Эгоизм языка в том, что он выражает только себя, а благодаря этому служит искусству.

Галина Щекина не использует метод Набокова, который описывает сцену преступления как статическую афишу, она использует глагольные формы, “стенографию действия”. Синтаксис упрощен до предела. Синтаксис симплициссимус. Альтер эго. Комедия дель арте.

ЭКСПРЕССИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Я возвращаюсь к вопросу, который поставил в самом начале. Где находится Галина Щекина, если она не принадлежит ни к одной из упомянутых выше условных категорий?

Для этого совершим экскурс в обзор художественных особенностей новейшего искусства. Искусствоведы давно поняли, что искусство не обладает кумулятивным (накопительным, в отличие от науки и техники) качеством. Каждое новое произведение литературы не является результатом накопления лучшего из предшествующего. Более того, направление в искусстве, идущее, например, от импрессионизма в живописи, в концептуализме доходит до самоопровержения. Как “Черный квадрат” Малевича или абсурдизм Хармса.

Существование произведения искусства зависит от апперцепции, восприятия его. Знающий и образованный человек не будет сравнивать тот же черный квадрат с “Утром в сосновом бору” или Хармса с Некрасовым. Известная фраза о том, что “произведение искусства зависит от комментария” работает в ХХ веке, но совершенно не нужна была 150 и более лет назад. Лев Толстой напрочь развенчал Шекспира как бездарность, и сделал это мастерски, но и сделал заодно комментарий к искусству в его широком смысле.

Вот и в наши дни если и можно обойтись без “измов”, то только усилием воли. Но это практически невозможно.

Персонаж Марка Твена говорил: “Я такой умный, что для того, чтобы пораскинуть мозгами, мне требуется почти неделя”. Героиня Людмилы Петрушевской говорила: “Я такая умная - того, что не понимаю, того не существует вообще”.

На фоне этих рефлексий обратимся, наконец, к Гарольду Осборну, который в книге о художественной революции ХХ века писал, что произведение искусства несет в себе три вида информации.

Синтаксическая информация - когда произведение говорит о самом себе, о своих свойствах и структуре. Искусство для искусства.

Первую группу писателей, упомянутых выше, я бы отнес сюда.

Семантическая информация - когда произведение искусства воспроизводит какой-либо фрагмент действительности, существующий независимо от него. Сюда я бы отнес вторую группу.

Экспрессивная информация - содержащая данные об эмоциональных свойствах произведения искусства, главным образом того, что оно изображает. Выразительность и энергия для литературы просто необходимы, чтобы скомпенсировать упомянутые уже в начале недостатки литературы.

Именно это качество несет в себе проза Галины Щекиной. Экспрессия текста превращающаяся в экспрессию танца, музыки... Экспрессия вызова также содержится уже в самом названии повести “Графоманка”, расположенным рядом с фамилией автора.

Знаки вопроса ( в повести их бесконечно много ), без которых Ларичева не может обойтись, отражают ее эмоциональное состояние, ими она заряжает своих собеседников, отчего происходит буйное общение. Правда, читатель не отвечает на вопросы, которые ставит персонаж. Знаки вопроса – это коммуникабельная реакция на энергичное внедрение действительности в жизнь героини и утверждение неоднозначности происходящего. “Разум лжет, а чувства говорят правду”

(К.Чуковский).

РЕЦЕПТ ОТ ГРАФОМАНИИ

“Графоманка” взрывает пласт (скрытый даже от большинства членов Союза писателей) взаимоотношений начинающих писателей с Союзом писателей - корпоративной организацией, оберегающей чистоту жанра, мировоззрения, многого другого, что не имеет прямого отношения к искусству и выступает против того, что напрямую к оному относится.

Поэтому зачастую литературные семинары, устраиваемые творческими союзами, являют собой типичное промывание мозгов.

Кстати, фразы, услышанные Ларичевой и приведенные в повести, взяты целиком из стенограмм реальных семинаров. На самом деле неправым будет тот, кто узрит в этом идеологическую борьбу. В искусстве заложена борьба, но для нее надо находить соответствующее название. Например, это может быть названо как борьба с графоманией. Или охота на графоманов.

Вспоминается анекдот про пожарного, страдающего пироманией, но вынужденного исполнять свои служебные обязанности.

Следует сказать, что именно эгоизм языка, с заложенной в нем самом энергией себялюбия, и есть защита от влияния извне и подавления творчества, а значит и от графомании. Эту фразу стоит записать отдельно - “эгоизм языка - защита от графомании”. Антитеза - графомания - это подражание.

Графомания - это стремление писать заимствованным, или стилизованным под общепринятый, языком. Есть графомания или нет графомании - это вопрос эгоистичности языка. Стремление подражать может быть здоровым или болезненным, но в любом случае — это мания, а не творчество.

Стремление писать собственным себялюбивым языком не может быть названо графоманией по определению.

Заслуга Галины Щекиной в том, что она рискованным и смелым заголовком подняла тему и практическим авторским формированием литературного текста эту тему закрыла.

БОЛЕЗНЬ И ЯЗЫК

Почти все рассказы и повести Щекиной - это истории. Истории о молодых матерях, бьющихся с болезнями детей и одновременно с душевными муками любви. Они стремились найти любовь, в результате находя болезни детей, этих плодов любви.

В этом смысле показателен рассказ “Найти и утратить”. В общем, это и не рассказ, это схема, структура. Его бы поставить самым первым в сборнике, чтобы подать ключ к восприятию дальнейшего.

Главную героиню - Леру - наградить бы не четырьмя, а семью-десятью детьми, чтобы заставить абсурдностью схемы показать жизненность историй и коллизий в их закономерной эволюции, с которой приходится смиряться в быту.

Болезни детей в рассказах, название процедур, лекарств превратились в фантастический храм медицинского чародейства со своими заклинаниями, и первая фраза в повести “Графоманка” дает эпическую картину: “Ларичева вбежала под светлые своды поликлиники в сильном запале”.

В повествованиях, где нет болезней детей, болеют взрослые. Вообще это в традициях литературы. Вспомним, например, А.Камю (“Чума”), Т.Манна (“Волшебная гора”). Философские произведения, развивающие экзистенциализм, как точку на шкале эстетических ценностей, утверждающих, что болезнь - норма, потребность, метафизическое здоровье.

Восприятия болезни как именно болезни дает ссылку на психическое и душевное здоровье. И одновременно на необходимость связать состояние болезни с любовью, потребностью быть больным кем-то, быть влюбленным. И в рассказах насаждается мысль о том, как часто взаимности в любви нет и после жажды любви остается просто физиологическая боль, температура, тошнота... И в этом состоянии находятся протагонисты всех рассказов.

Вот почему каждый любит говорить о том, что у него болит. Говоря о своих болезнях, человек говорит на самом деле о любви. Александр Солженицын это знал и потому написал “Раковый корпус” - роман о любви в больничной палате.

У меня есть старый рассказ “Анестезиолог”. Каждый персонаж в нем обсуждает болезни свои и чужие так, как если бы он обсуждал свое творчество на заседании литературного объединения. В этом смысле критик, литературовед - тот же больной, стремящийся поставить диагноз другому на основе своего опыта и уровня образования. Интересны случаи, когда критики при разборах ставят другим диагнозы собственной болезни, или, наоборот, больному говорят, что он здоров. Любовь к созданию языковой субстанции в литературном тексте - действительно болезнь, обозначаемая медицинским термином графомания. Однако диагноз поставить легко. Для этого надо посмотреть на язык. Как это и делают доктора. Надо посмотреть на язык текста. И тогда все встанет на свои места.

ВОСТОЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Экспрессивная информация в тексте этой книги выражена еще одной особенностью, подпитывающей энергию. Кондауров - “чудище, урод”, Упхолов - “неуклюжий, тунгусский, дремучий, заболоченный”. Азиатские персонажи: Степа Чингисхан (“Прогон”), Мелисса (“Мелисса”), нанайка Ия (“Инверсия”), Дамиан (“Где моя красота, Дамиан?”), Нурали Латыпов (“Графоманка”). Это обращение к восточному, азиатскому, должно в соответствии с эмоциональным состоянием, создавать дикое, интуитивное, неуправляемое чувство, может быть заморской красоты, забугорного страха, может быть доисторических аллюзий. И на вопрос “где моя красота?” автор намеком дает ответ – на Востоке.

Сопряжение болезненности с представлениями о красоте образует восточное направление, японский (колымский?) вектор для эстетики этой прозы.

Не западный индивидуализм, не урбанистическая отчужденность, а некие восточные приманки желанной сладости любви, экзотика межличностных, межрасовых взаимоотношений, так сказать, сладость надежд, переходящая психологически в горечь отношений.

На мой взгляд, это общая туго скрученная красная нить, проходящая через все рассказы и повесть.

Часть рассказов не состоялось бы, если б действие переместилось на Восток. То, что для славянина является экзотикой, для азиата - обыденность.

Но из литературного текста рассказов следует, что экзотика в обыденности - явление психологическое, экспрессивное, а не географическое.

Вопросы феминизма Они отражаются на мужчинах. Пол (секс) есть индикатор наличия своей противоположности. Иногда кажется, что мужья героинь произведений Галины Щекиной либо равнодушные наглецы, либо типы, с которыми каши не сваришь, скучновато с ними, без юмора они...

Да, Нездешний опекает Ларичеву, не ругает за отчет, доверяет Батогова, сажает ей огород, спасает при обваре кипятком. Упхолов считает ее другом. Муж ценит как женщину, пусть даже только накрашенную. Латыпов чуть не заводит роман... Губернаторов набивается в спонсоры. Но, при всем этом остается впечатление, что мужчины как бы в тумане, мужчин мы видим нечетко, как сквозь заплаканные глаза - это Ларичева взяла весь груз тяжелых взаимоотношений на себя, оставив своей подружке Забугиной легкость жанра.

В повести “Графоманка” слово “муж” встречается около 200 раз и еще 40 раз его производные - мужчины, мужики. Главным образом повтор исходит из уст Ларичевой, давно забывшей, как зовут мужа, что объясняется, видимо, неверием, что ее все-таки взяли замуж, и невольно она наслаждается произношением свершившегося, но не именем благоверного, который, кстати, таковым и не был!

Тяжела ноша Ларичевой. “Мужской” рефрен выделяет мужчин, вместе с детьми, как темную силу, приносящую женщине муки.

Наиболее ярок Боря Багрецов (“Аллергия”), который стреляет из автомата, связывает пеньюаром жену. Его речь целиком как армейский юмор. И это делает его настолько живым и привлекательным, что у кого-то вызовет теплое радостное сочувствие с одновременным осуждением его жены, как размазни.

Феминизма в “Графоманке” меньше, чем мужского шовинизма в “Моральном Кодексе строителя коммунизма” (Эта фраза с тремя “измами” работает только на себя, но ради того, чтобы закрыть тему).

Этот раздел написан только для того, что поучаствовать в возможной дискуссии о феминистких мотивах повести “Графоманка”.

* * *

Любой текст содержит смысл, который в нем хотел заложить автор и смысл, который выражен языком изложенного. Добиться адекватности замыслов - это работа.

Иосиф Бродский, чувствуя язык в его эстетических проявлениях, говорил: “Язык порождает поэтов, а не поэты порождают язык. Поскольку существует русский язык, время от времени всегда будет происходить нечто замечательное. Это свойство нашего языка. Что бы ни творилось в стране, она всегда из своих недр что-нибудь замечательное выдаст. Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна...”

Людвиг Витгенштейн, философ, открывший целых два направления в современной философии, в одной из рецензий на литературную поэму написал: “ ...если только не пытаться сказать то, что невысказываемо, тогда ничего не будет потеряно. Но невысказанное будет - невысказанно - содержаться в том, что было сказано!”

Таково свойство языка, познавать и изучать который человеку приходится всю жизнь.

www.geocities.com/intelfund
www.proza.ru:8004/author.html?faustov

БАЕМИСТ-2

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ