Я знаю Леонида Колганова еще с начала далеких 80-х. Помню, как впервые увидел его на одном из поэтических семинаров, действующих тогда под эгидой московского комсомола и СП СССР. Неизгладимым осталось впечатление от авторского чтения стихов. Об этом стоит сказать отдельно. Кисти рук его по мере декламации как-то невообразимо переплетались и скрючивались, как будто он набрел случайно где-то в глухих зарослях на клубок змей – ползучих гадов, – как это у него описывается в одном из стихотворений; а тот надрыв, с которым он выдавливал из себя каждую строку, наводил на мысль, что вот-вот с ним приключится удар. Прямо-таки Достоевский перед эпилептическим припадком. Но заканчивался последний звук стиха, от густо пунцового лица отливала кровь, и Леонид смиренно и как-то по-детски улыбался, а окружающие облегченно вздыхали, мол, слава Богу, на этот раз пронесло. Другими словами, в поэзии Калганов, если привести Высоцкого, рвется «из сил, из всех сухожилий», а в обиходе предстает тихим, отзывчивым, даже застенчивым человеком.

И вот, читая его прозу, я узнаю прежнего Колганова со всеми, как сейчас модно говорить, прибамбасами, естественно, в хорошем смысле этого слова. В чем это выражается? Во-первых, нашу российскую историю он воспринимает резко индивидуально, чутко и болезненно. Во-вторых, исторические лица, преимущественно «с бесовщинкой», так или иначе возникают перед ним в чертах его современников. В-третьих, ему по-своему удается уловить «связь времен», где за прошлые грехи и злодеяния расплачиваются если и не сами греховодники и злодеи (хотя возмездие часто настигает и их), то наверняка их потомки, накрепко связанные с предками (а значит, и с историей) трагической нитью существования. От этого все исторические эпохи каким-то образом участвуют в его отдельной, неповторимой человеческой жизни. Взять хотя бы бывшего сталинского палача, старика Аввакумова («Легенда о водяном столбе»), разительно напоминающего автору скульптурный облик Ивана Грозного, восстановленный академиком Герасимовым. А фамилия персонажа, думаю, не случайно сопряжена с именем неистового протопопа-раскольника. И трагический 37-й год, и Тамбовский с Кронштадтским мятежи, и далекое Смутное время для него – часть биографии, так как она неразрывно связана для автора с биографиями его деда, прадеда и пра-пра-пра… Наташа (внучка Аввакумова) – юношеская, мучительная, безответная любовь лирического героя повести-притчи, вполне способна приобретать на бытовом уровне черты очаровательной аферистки Смутного времени Марины Мнишек, а верная ему со школьной скамьи Марина Кораблёва, ставшая впоследствии его супругой, догадываюсь, тоже имеет своего «двойника» в нашей истории. Да и сам автор, похоже, в какой-то творческий момент может ощутить себя то беглым каторжником, убивцем, загубившим тридцать душ, Мишкой Малым (маленькая историческая повесть «Сказка для взрослых»), то Васькой-юродивым, величайшим наслаждением для которого было брать на себя чужую вину и идти под плети; а то одновременно – раскулаченным отцом и его сыном, переметнувшимся – из грязи в князи – к красным (рассказ «Возвращение отца и сына»).

Одним словом, узнав Леонида Калганова в новом качестве (прозаика), я не разочаровался в нем, а только лишний раз с удовольствием убедился, что он по-прежнему идет в литературе своим, раз и навсегда выбранным путем, не сворачивая на новомодные тропинки, обещающие, пусть и шумный, но краткий успех.