|
|
Это произошло в
первые годы моего пребывания в
эмиграции.
Автомобилист с "младых ногтей" – в 14 лет был принят по просьбе отца-литейщика Одесского ремонтно-тракторного завода при Укрсадовинтресте в фабрично заводское училище (ФЗУ), возникшее при нём, и окончил его, получив специальность слесаря по ремонту автомобилей и тракторов, моториста (ремонт двигателей), затем и токаря – это уже по желанию и настоянию отца, Я не имел проблем по приезде в Америку с устройством на работу – был, безъязыкий, принят в крупный гараж по ремонту машин, перевозящих металлолом с очень хорошей почасовой по тому времени оплатой труда. Коллектив сотрудников был разноплеменный и разноцветный, но дружелюбный, а проблемы англоязычные (название необходимых деталей) решить, с которыми поначалу сталкивался, бросался помочь каждый, да и я сам в них, тут же запоминая названия, разбирался. Гараж, в котором работал, располагался в "черном районе" города, что, как я понял в дальнейшем, имело немаловажное значение. Он был в переулке, выходящем к улице, параллельной основной, магистральной, Карнеги, по которой шел весь поток машин утром в даунтаун, на работу, после пяти – из (только в одном направлении). Это немаловажная деталь: моя улица была свободна для движения в сторону Даунтауна, что было для меня большой удачей в происшедшем... К сожалению, расизм бывает не только "стоящим на ногах", но и поставленным "с ног на голову". Я долго не понимал, почему в обеденное время, когда я садился в свою машину и ехал в ближайший Macdonalds, менеджер обязательно давал мне в сопровождение кого-нибудь из черных, работавших со мной рядом. Дружелюбный по натуре, довольный работой, денежным вознаграждением за неё, полюбивший многое в новой стране, о чем писать можно было бы и книгу, вид мой полноты чувств мог быть легко замечен, и реакция на него сплошных "не англо-саксов", работавших в этом районе могла по моему адресу оказаться более чем недружелюбной... Почему? Да потому хотя бы, что я имею работу, а они, многие, к их же беде, на велфере, содержании государства. А что из рабочих видно по униформе: в Америке в любом предприятии есть его специальная, на всю неделю униформа – от заводских рабочих до клерков банков. Получаешь недельное количество одежды, каждый день облачаешься в чистое. Ок. Все это необходимо было мне рассказать прежде, чем перейти к основному тому, что со мной произошло дальше: понятнее, думаю, будет случившееся. В один из дней после работы мне нужно было попасть в медпункт этого района, где могут получать медпомощь и работники моего предприятия. Ещё с утра царапнул левое плечо, в месте ранения, кстати, и меня тут же хотели отправить туда, но я сказал, что чепуха, поеду после пяти, отбрехался. Я имел привычку убирать своё рабочее место (и зря, для этого были специальные люди), поэтому несколько задержался. Это тоже важно: поток машин из Даунтауна резко уменьшился. Старший механик (он же и менеджер) нарисовал мне на листке бумаги адрес медпункта, даже начертил план улиц – совсем, вроде, близко, и мне показалось, что отыщу его запросто. Однако, когда выехал из гаража, а направление оказалось противоположным привычному, в сторону дома, я прижался к обочине улицы и стал внимательнее изучать указанный мне адрес. В это время проходила женщина с ребёнком, видимо жительница этого района, и я, опустив стекло, обратился за помощью к ней, чтобы сказала верно ли взял направление к Сороковой улице. Едва она поднесла к глазам листок, как у неё из рук её выхватил его высокий, в плаще, молодой черный парень, приподнял кнопку, открыл дверь, ввалился на сиденье и сказал мне – Drive directly!!! То бишь, гони прямо. Помню, у меня сразу мелькнула мысль – какие же в Америке все хорошие, и всегда помощь любящие оказывать люди! (А с этим мы с женой неоднократно уже сталкивались, что нас, естественно, поражало). Подумать только: парень шел во встречном направлении, а сел ко мне в машину, чтобы показать нужное мне направление и адрес!!! Я был умилён! Только спросил – верное ли к Сороковой направление? Верное, верное, – ответил он мне как-то нервно, и тут я почувствовал на рёбрах своих и увидел, скосив взгляд, дуло его длинноствольного пистолета, уткнувшееся мне в них справа... Первое, что пронеслось в мозгу – вечер, остановка львовского троллейбуса, сестра, приехавшая со мной простится из Оренбурга во Львов, куда я, в свою очередь, заехал проститься со старшей перед отъездом в эмиграцию, и её, сестры, безжалостные слова – уезжаешь? Ну и дурак... (кстати, она сама со всем своим семейным кланом оказалась впоследствии по моему вызову здесь. И в американской земле похоронена...) Меня пронзил стыд какой-то невероятной силы перед именно ней, она, мол, окажется права, меня шлёпнет какой-то случайный чёрный сучий сын... Дальнейшие мои действия были скорее автоматическими, подсознательными. Я презрительно глянул на него, и на нашем исконном-посконном крикнул – ты, сука, хочешь меня, фронтовика, разведчика, работягу, так запросто ограбить, убить, забрать мою машину?! Together, тogether, блядь, да лучше мы вместе с тобой сейчас отправимся – туды-растуды твою в три господа бога и т.д. душу мать к праотцам – конечно я выпалил ему сразу все это, что как бы в гневе само из глотки грешной моей шло... Затем погнал машину с максимальной скоростью, поскольку Сороковая была не близко, бросая её слева-направо и справа-налево да так, что пару раз она оказывалась то на двух левых или двух правых колёсах. Я перестал чувствовать дуло пистолета у рёбер и услышал его испуганные крики. Тут мы подлетели как раз к Сороковой, и я так резко тормознул, что он влетел головой в лобовое стекло, оглушив меня звуком удара – до сих пор не понимаю, как его не разбил. В это мгновение я за его спиной рванул ручку двери, и правой ногой вытолкнул его на мостовую. Сделал это, конечно, без особых рассуждений, автоматически, но был у меня уже, к счастью, что ли, такой опыт на родине моей неласковой, далёкой, я его только повторил. Тут же резко сдал машину назад и снова тормознул, чтобы открытая дверь машины захлопнулась. По сей день вижу удивленные, как бы в шоке лица людей улицы, свидетелей этой почти киношной картины, свой резкий поворот направо по Сороковой к следующей магистральной, Карнеги, и по ней, в уже поредевшем потоке машин во всю её ширину возвращение своё домой, к обеду... Такой эпизод был в моей чудесной и трудовой, и бытовой, обыденной по своей сути жизни, в моей новой и сразу полюбившейся мне за всё доброе, что она сделала для меня и моей семьи – Америке.Любитель джаза, я по-прежнему продолжал ездить в самые отдаленные районы города Кливленда в молельные дома, церкви, что ли, негров, где их хоры, спиричуэлс, органная джазовая – пусть и религиозная музыка доводила меня порой чуть ли не до слёз... Даже думал порой – Господи, а какая же кровь во мне, почему так волнует и пронизывает меня до мозга костей джаз? А как принимали меня, как уважали и знали! И в джазовые клубы негретянские ездил – безукоризненное отношение, радушие и своеобразная, но своя, интересная, но невероятно уважительная к другим людям культура. Что же это было, что со мной тут, думалось, произошло?! Очевидно, Судьба моя считала нужным пропустить меня ещё через одно жизненное испытание. Ок. Я через него прошёл. Я его выдержал. Ты, великая, все умеющая и непредсказуемая, Судьба, ты ничего больше для меня не готовишь?! Ведь мне уже 88 – вот, 26 июля должно, если доживу, стать... Торопись, можешь не успеть... О-кей. Все равно – за все тебе, Судьба моя, спасибо! |
||