В разведке боем, под селом Пехово в районе станции Чудово.

Одна пуля чуть пониже левой ключицы влетела - и разорвавшись, уйдя вправо, раздробила левое плечо, оставив и по сей день в месте влёта мелкие, размером с ноготь мизинца, осколки (недавно рентгенили - видел их снова...)

Вторая, не разрывная, левую же руку перешибла, повыше локтя, ниже плеча.

Мне выпала удача - жить:
Вполсилы очередь скосила
Обученного лишь служить
России, верного ей сына...

Таня, ленинградская девушка Таня - предо мной навечно ее лицо - плача почему-то, голову мне гладя, кричала вслед уходившему, шатавшемуся от усталости хирургу, что был в пятнах крови халате, бросившему ей то ли "ампутировать", то ли "отсечь" просьбу, мне хорошо запомнившуюся: "доктор, я почищу, я почищу..."

И почистила. И слепила совершенно развороченное плечо, сложила в переломе, что был выше локтя руку, уложила бережно в проволоку лангета, и в надежде, видимо, что не прихватит меня в пути гангрена, отправила по полевым госпиталям дальше. И оказался я в тыловом города Свердловск, на Урале, расположенном, помнится, в Доме Промышленности.

Странно, была моим шефом в палате Мила Кузнецова, дочь генерал-лейтенанта Кузнецова, командующего одним из участков Волховского фронта, возможно и моим. Фотографию, подаренную ею, сохранил.

Ведь не исключено и такое - заглянет в интернет, увидит себя вдруг, молодую, подпись увидит свою, дарственную... 

Может и меня, грешного, припомнит - вот и моё тех далёких времён фото, кем-то из фронтовых операторов сделанное...

Интересно, если б такое произошло...

И все же раны не закрывались и после излечения где-то около восьми лет. Остеомиелитом это называлось...

Научился сам промывать их бензином, свежую вату закреплять кусками бинта, что приклеивал коллодием, которым медсёстры снабжали. Однако, пришлось все же оперироваться - годы остеомиэлита измучили.

Тагибеков оперировал - раны чистил. Та-ги-бе-ков. Чеченец, что ли?.. Послеоперационные боли - особые. Похуже, чем при ранении. Тем более, обезболивающих средств - не помню, чтобы и давали. В ранении и азарт боя, и неожиданность, и шок.

Затягиваться стали чуть поначалу, но вскоре снова открылись. Ну, решил, до конца дней моих доведется бензин и коллодий при себе иметь. Однако грязь лиманская, одесская, помогла, зарубцевались вскоре - и навсегда.

И надо же - приезжий инвалид войны, что лечился на нашем же лимане, должен был мне подсказать - втирай, мол, её в открытые, в них, прямо... Удивительно, одессит, сам не додумался.

А здесь она, лечебная, в лиманах Хаджибеевском, Куяльницком хоть с ног до головы измажься. И затянулись они буквально в считанные недели. И осталась рука, и стал пальцами, потом и всею ею шевелить. А там молодость, труд и годы сделали свое дело. Своя осталась, разве что короче стала. Ну рубцы изрядные есть. В память о войне. Я теперь меченный... Уже и долгая жизнь позади. Какая?! Да разная: и труд, и любовь, и семья - дочь, внучка, правнучки.

И стихи...

И в своё время даже тюремная камера за них - спасибо, тиран умер.

Кости мои где были бы нынче?!

А жив ли еще Тагибеков, благополучен ли?

А Таня, ленинградская девушка Таня?

О нет, это не только мои жизнь, судьба и память - это жизнь все меньшего количества ветеранов кровавой и победной войны с фашизмом.

Такие мысли, такие воспоминания приходят иногда ко мне в дни "моего" весеннего месяца - марта.

Хирургу Тагибекову
посвящаю

Как - и сам не пойму я это,
Но нередко бывает так:
Голос чей-то услышишь, где-то
Жест заметишь какой-то, знак,

И далёких воспоминаний
Поднимается вдруг волна,
И несет она и страдания,
Грусть и радость несет она.

Стоит ветру завыть в антенне,
Над машиной Ягой завыть,
Тянет память из лет военных
Кровью выкрашенную нить.

И уже я верчу не Волги
С золотистым оленем руль,
А на поиск иду за Волхов?
Фрица злобного в плен беру.

Там, за просекой, темный ельник
По колени завяз в снегу,
И к нему доносится еле
Орудийных разрывов гул.

А левее его - и справа,
В маскхалатах немая цепь
Тех, с которыми мы по праву
Все делили - и смерть, и хлеб.

Тишина - хоть ружьем играя,
Как в гражданке косого бей,
Только мы тишину ту знаем,
И нисколько не верим ей.

Ведь не зря комполка на карте
Тот особо отметил дот,
Чей в холодном рассвете марта
Выпал взорванным быть черед.

Где вы, где - из Уфы, Рязани,
Душу ранившие мне вновь
Смертью ранней своею - Занин,
Всеволодов и Шадрунов?

Тишина, и ничто не изменит
Предначертанному здесь быть...
Воет ветер Ягой в антенне,
Как один он умеет выть.

Перед боем лихим, который
Знаешь, будет жесток и лют,
Нам особенно мил и дорог
Снежный, выдуманный уют

Что так нищенски мал и краток,
Потому что, гляди вперед -
Вот уже и пошла атака,
Как прошил его пулемет.

Миг - и в ярости весь дрожащий,
Смерть выплевывающий, "пэпэша",
Беспощадно врагов разящий,
Фронтовая моя душа -

Так сшибает, да так и косит
Их, явившихся сеять мрак,
Никогда к нам никем не прошенных
Длинных гитлеровских вояк,

Оборачивающих спины
Догоняющим взрывам гранат.

Вот и мой - тот, кто все же вскинул
Встреч мне лающий автомат...

Ах, давно уже лет за тридцать,
Как влюбленный в шофёрский труд,
Как у нас о том говориться,
Я колесами город тру.

Но, наверное, я б заплакал,
Как мальчишка несчастным был,
Если б в жизни хоть раз собаку
Ненароком машиной сбил.

А фашистов хотел бессчетно -
Комразведки, не ас такси -
В преисподнюю, в пекло, к черту,
Так огнем своим и сносить.

Нет удачи крупней - сражаться
Жить в боях и остаться жить,
И свой счет ведя, девятнадцать
В них прицельным огнем уложить.

Девятнадцатым был тот самый,
Встреч мне лающий автомат
В грудь нацеливший, в душу прямо,
Длинный гитлеровский солдат.

Как в атаке той залихватской
Снова остро и горячо
Будто полнится болью адской
Грудь моя и мое плечо...

Двадцать метров всего разбега.
Третья скорость - и полный газ.
О, спасибо, хирург Тагибеков,
Что мне сердце и руку спас.

Что там сердцу кромешность боя,
Если вышел приказ ему
Дот разрушить любой ценою,
Случай - выжить от ран к тому?!

Что плечу и руке усталость,
Если хочется труд нести,
Чтобы пользы, хотя бы малость,
Людям все-таки принести,

Даже эти слагая строки,
В пальцах сжав перо-автомат,
Про Отечественной, далекий,
Мой, пропитанный кровью, март.