«1.Одно из эссе Прохасько так и называется – "Как я перестал быть писателем". На эту тему здесь на русском языке http://cn.com.ua/N370/culture/prose/prose.html. Хочу добавить цитату из текста художника Владимира Наседкина: "Страсть, в противовес темпераменту, часто создает в искусстве впечатление сдержанности и даже холодности". 2.Считаю, что текст всегда говорит сам за себя, допуская любые интерпретации, но все же армия, где служил герой, несомненно воспринимается всеми украинскими читателями как Советская. Взгляда Прохасько на Вторую мировую войну с другой по отношению к русским стороны мне вполне хватает для катарсиса. Попутно скажу, что в Карпатах, помимо гуцулов, жили еще и лемки, история которых трагична. 3. Тарас Прохасько во время "оранжевой революции" на Украине был активным сторонником Ющенко. Его взгляд – это взгляд толерантного человека, но взгляд с "другой" стороны. Многие вещи в этом эссе (1999 год) зашифрованы, но безошибочно понятны для "своих". Могу предложить всем, кому интересна эта тема, прочесть классическое эссе М. Кундеры "Трагедия Центральной Европы"».

Итак, две фактические ошибки: не благополучно в многонациональном СССР (а теперь и на Украине) выживающие как этническая общность гуцулы, а лемки, «история которых трагична» из-за советской власти, и не в украинской, а в советской армии служил «я»-повествователь, т.е. «неприятельский офицер», вербовавший повествователя, это советский офицер, может, кагэбэшник, и «сколько вытерпели все мои от его армии, организации, наверное, даже от одного только их вида и запаха» – не сравнить с впечатлениями от натовских структур на Украине.

Следовательно, из трех сравниваемых в рассказе империй советская, получается, – самая отвратительная. И память о ней иррадиирует и на теперешние имперские замашки России. Самостийная же Украина долго славилась копированием много чего с России. И нужно было мне вспомнить, что я глухо слышал о подавленном украинскими политиками гуцульском желании автономии. А не заикаться о русском «в идеале уважительным отношением «старшего брата» к «младшим»». Заикнуться нужно было скорее о мечте Кундеры: «У Австрийской империи была уникальная возможность сделать из Центральной Европы единое сильное государство» с гуцулами и лемками в том числе. И «легенды, легендарные фразы» связывать мне надо было не с патриархальностью героических солдат-гуцулов, а с уникальной (хоть и упущенной) возможностью Австрийской империи по части справедливости к народам. Мне следовало писать не «познакомившийся с его, отца, мамой в эвакуации в азиатской части СССР и там же женившийся на ней», а то же самое, но с акцентированием «самого сердца Азии». И прокомментировать, как Кундера: «"где-то там" – за пределами мира"».

Это «сколько вытерпели все мои» одно должно было поставить меня в ряд "своих", понимающих произведение адекватно, по-галичански. (Ибо я не признаю, что «текст всегда говорит сам за себя, допуская любые интерпретации». Нет! Допустимы только находящиеся в русле авторского идеала. И идеал империи, – не уточняя ведущей нации, – хоть и годился бы для такого русла, но это означало б несостоятельность интерпретатора.)

Даже и не зная, что вещь написана в 1999 году (когда Кучма повернул Украину, – или сделал вид, как оказалось, что повернул, – к России, и боящимся ассимиляции стало страшно) я, будучи своим, т.е. понимающим произведение адекватно, понял бы, что идеалом неабстрактным у Тараса Прохасько должна быть империя не только украинская, а и демократическая, не ведущая к ассимиляции не только лемков, бойков, верховинцев, полищуков и т.д., но и русских. Каковая – демократия – при снова избранном президентом Кучме не светила. И в этом была реакция демократа опять желать «настоящую зиму». А если и мечта: «ареалы обязательно должны расширяться», – то понять нужно было по Кундере же: «Центральная Европа, согласно Палацкому, должна стать семьей равноправных народов, каждый из которых, относясь к другим с уважением и находясь под защитой сильного государства, смог бы развивать свою индивидуальность. Эта мечта, никогда до конца не воплощенная, по-прежнему обладает силой и притягательностью. Центральная Европа всегда стремилась сосредоточить на своей небольшой территории такое же многообразие культур, что и вся Европа целиком, стать маленькой сверхевропейской Европой, ее уменьшенной копией, построенной на основе единственного правила – максимального разнообразия при минимальных размерах».

Пусть утопия. Но утопия дает силы жить, жить достойно. "Страсть, в противовес темпераменту, часто создает в искусстве впечатление сдержанности и даже холодности".

Остается только вопрос к себе (и читателей и меня самого): зачем эта публичная исповедь и покаяние?

Затем что обновляет душу.

И я теперь вижу: вся отстраненность, что есть в рассказе (там, например, – я не поленился и подсчитал – большая часть глаголов в прошедшем времени), вся сдержанность и холодность, как выразился Владимир Наседкин, только для того и существуют, чтоб выразить надежду (глаголов в будущем времени в рассказе в 16 раз меньше), страсть по Наседкину. Причем (чудо?!?) в кусочке рассказа под номером 1 (всего там 19 номеров), – а этот первый кусочек представляет как бы прелюдию в ее буквальном переводе: praeludo – играю предварительно, на пробу, то есть в нем вкратце изложено все, что будет в целом, – так вот в этом первом кусочке соотношение глаголов прошедшего времени к будущему точно такое, как в целом. А в кусочке 19-м их соотношение – ноль прошедшего к трем будущего. Дух устремлен на надежду и страсть. И о будущем-то – меньше всего в рассказе.

Рассказ таки удовлетворяет моему максимализму с признаком художественности.

И я не мог не воздать должное его автору вот этим вышенаписанным. В пику ранее написанному.

И я даже не жалею, что опубликована была ошибка. – Сотворчество штука трудная. Я не думаю, что без моего вмешательства все, даже «свои», Тараса Прохасько поняли достаточно глубоко, как переводчик. Публикацию ошибки считайте призывом критикам дерзать, причем на принципиальной основе. А в принцип предлагаю все же идею Выготского.

И тут самое время вступить в спор (рискну – на материале единственного рассказа «Вотак» Тараса Прохасько) с приверженцами других критериев художественности: с самим Т. Прохасько, с, возможно, его переводчиком и с его доброжелательным критиком, Алексеем Радинским.

Я так понимаю, что существуют лишь два подхода к понятию «форма» (в том числе и художественная): гегелевский (средства воплощения сути, смысла, идеи) и антично-средневековый (преодоление и устранения аморфности и хаотичности материала) (Ли Му Нён http://dissertation2.narod.ru/avtoreferats8/r18.htm).

Я также понимаю, что подход Выготского (авторское вдохновение – противоречивые элементы – противочувствия – катарсис сотворца) относится к гегелевскому, а подход Бахтина – к антично-средневековому. И ведь гвоздь Бахтина в том, что для художественности, «для создания формы необходима завершающая роль другого, который находится вне мира "я"».

Так когда я хочу свести Бахтина к Выготскому, я хватаюсь за противоречие «герой – автор» или «я – другой». То же – по какой-то иной причине – сделал, по-моему, Пустогаров: «Взгляда Прохасько на Вторую мировую войну с другой по отношению к русским стороны мне вполне хватает для катарсиса». (А у Прохасько о Второй мировой войне в рассказе из 118 строк только 5 строк в кусочке 12-м и 3 строки в 15-м). Гораздо больше там ненационалистического квазиавстрийского галичанства. Так я представляю катарсис у Пустогарова следующим образом. Пустогаров читает исповедь бывшего советского военнослужащего, «я»-повествователя, не находя в ней ничего от, так сказать, имперско-советско-российского (своеобразный минус-прием Прохасько, как все же бывшего гражданина СССР, пишущего для бывших граждан СССР), а находя противоположное. Противоречия (минус-прием – прием) сталкиваются, и – катарсис в духе Кундеры: «опасения русских, что их любимую родину могут спутать с отвратительным коммунизмом» с обидой, что Прохасько не оценивает национальную пестроту России, не исчезающую все же столетиями, не оценивает ее демократические возможности.

Да простит меня Пустогаров за мои домыслы. Они мне нужны для определенности.

Так вот такой катарсис был бы, если по Бахтину же, явлением жизни шестилетней давности идеи «Вотак»-а в большом времени, каждый миг которого (например, рост авторитаризма в России) наполняет произведение новым смыслом.

А по мне это было бы тенденцией модернизации и досадной иллюстрацией действительно бытующего в жизни явления.

Повторяю. Тут был мой домысел о Пустогарове-читателе. Полезный лишь в качестве примера для отвергания другости как критерия художественности.

Библер (http://www.ruthenia.ru/lotman/txt/bibler95.html) развил Бахтина, причем, опираясь на Выготского (правда, не на его «Психологию искусства»): из аморфности внутренней речи художник умеет «построить «нормальную» внешнюю речь — по «законам» речи внутренней».

Что это за «законы» в кавычках?

Приведу их воплощения словами Радинского о Прохасько: «Речь путаная, но цельная», «закручиваются в сложную хаотическую конструкцию», «выныривают то в одном, то в другом тексте и плавают в них, словно в открытом космосе, поворачиваясь к читателю разными гранями», «Текст, из которого можно сделать несколько рассказов, даже не разбит на абзацы. Вместо этого каждая одиннадцатая его строка просто пропущена», характер «необязательной беседы со случайным попутчиком или собутыльником».

Сравните это с некоторыми «законами» внутренней речи: «непонятность», «условные значения слов», «выражение глубоких рассуждений одним лишь названием», «многие слова сливаются в слово-«спору» новой мысли», «асинтаксическое слипание слов», «синтаксические разделы сходят на нет», «предположение слова вместо слова, «речь из запинаний, возвращений».

Сравните это с реалиями из рассказа: «почувствовал себя мужчиной» (в смысле – гражданином малой родины), «страх» (в смысле – ассимиляции малой народности), «пропасть несходства» (в смысле – несходство малых народностей с большими), «женщины» (в смысле – не имеющее отношения к гражданственности), «начало столетия» (в смысле – габсбургский миф о счастливой Австрии), «Вотак» (вместо «вот так)», «Потом увидел конец детства, потом – нежность, какую? – не знаю до сих пор», «8. Примерно тогда мне и приснился впервые сон о Яблонкове. 10. И тогда мне впервые приснился Яблонков». А вот еще примеры «закона» об отсутствии подлежащих (они своему сознанию и так известны): «Может оттого», «и стало хорошо всегда и везде», «Иногда большими порциями, иногда – почти гомеопатическими», «Например, тех, что случаются в жизни растений или бабочек», «Даже если это простое переползание по поверхности». Само деление рассказа на очень неравновеликие 19 кусочков сродни пропуску каждой одиннадцатой строки. А еще – в кусочках из одного предложения – работает «закон преобладания смысла над словом». Например, кусочек 16-й: «Больше я ничего о деде не знаю», – означает громадную мысль об ассимиляции малого народа большим.

И вот Радинский (да где-то и сам Прохасько) делает вывод: «Тексты Прохасько хочется назвать внелитературой — письмом, которое уже не отличить от какого угодно иного словесного опыта».

И мне совсем не радостно, что к подобному выводу тянуло и меня в первом подходе, в ошибочной статье.

Но сам автор, и его критик, Радинский, подспудно чувствуют, осмелюсь предположить, что тут все-таки не внелитература, а вполне художественное (как теперь это стало ясно мне о рассказе «Вотак») произведение. И – воинствуют.

Однако формула Радинского открывает ворота в литературу графоманам, людям без художественного таланта. Не страшно, если те ворота – в словесность, что размещается в гостевых литературных сайтов. Но страшно, если в разделы прозы. Интернет и так считают свалкой. А тут еще глобализация с ее массовой культурой наседает… Страшно.

Так в порядке возражения идеалу Тараса Прохасько о мультикультуралистском галичанстве я хочу возвысить свой слабый голос. Россияне и русскоязычные всего мира, молитесь о конце эры материального прогресса. Это спасет человечество не только от глобальной экологической катастрофы, но и спасет Россию от вестернизации. И тогда ее культурная «отсталость» от Запада станет могучей базой возрождения настоящей культуры. Галичина и даже целая демократическая Украина слишком малая база для такого дела.