1977-1985
Почему источник замутился,
почему иссякнуть он готов?
Может быть, назад я возвратился
в те края, где не слыхали слов?
В ту страну, в какой не рассуждают,
но под шум полночного дождя
только глухо что - то созидают,
миражей громады возводя.
Где отчётлив лязг неторопливый
топора, пилы надрывный вой.
И оттенок ни единый лживый
в мой напев не вклинивает свой.
РАБ
Кричат подвыпившие шлюхи,
разносится кабацкий смрад.
И как назойливые мухи,
"Подайте" - нищие хрипят.
Закат в багровом ореоле,
и желчь по небу разлилась.
Всё пожелтело: роща, поле,
деревья, люди, камни грязь.
Вот день, покрытый чёрной гарью,
уходит под сивушный бред.
И вечер сладковатой хмарью
окутал всё вокруг - весь свет.
Почти не дышит раб распятый,
от бесконечных мук устав.
Как ангел вечности крылатой,
висит он, руки распластав.
И видит гордая элита
и перепившаяся голь:
из тела, что к столбу прибито,
по капле вытекает боль.
И языки сплетает пламень
над факелами. Чернь свистит,
и в мёртвое лицо летит
и глухо ударяет камень.
СТАРИННЫЕ ПОРТРЕТЫ
В том зале, где тени скользят над
паркетом,
блуждает мой взгляд по старинным
портретам.
Слой лака покрыл, незаметен и тонок,
надменные лица панов и панёнок.
И я созерцаю спесивые позы
и скрытые в тонкой насмешке угрозы.
Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака.
Охотничья нюхает воздух собака.
Узор на камзоле, колье и мониста
сверкают светло, равнодушно и чисто.
Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,
о сумрачной страсти и пытке духовной.
И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:
так много знакомого в жесте манерном.
И я с удивленьем следил молчаливым
за этим лицом, притягательно-лживым.
А жадные губы, казалось, готовы
шепнуть мне одно ядовитое слово.
ИГРОК
Он просидел всю жизнь за карточным
столом,
где и сейчас сидит, и даже по одежде
заметно - он игрок, сегодня, как и прежде,
забывший о себе, идущий напролом.
Здесь много сотен раз он искушал судьбу,
когда лицом к лицу встречался с мрачным
роком.
Но опускаясь вниз, в падении глубоком
и потерявши всё, не прекратил борьбу.
Когда, как на костре, сжигал его азарт,
охваченный больной, нечистоплотной
страстью,
он всё-таки бывал гораздо ближе к
счастью,
чем те, кто никогда не брали в руки карт.
АЛЕКСАНДР
Бессильны лучники, они обречены -
загородимся мы щитами.
Вот наши грузные, как крепости, слоны
заколыхались над плотами.
Разъята Персия, лишь Индия вдали
глаза сощурила лениво.
Изыди заживо, восстань из-под земли,
всё так же улыбнётся криво.
Темна ты, Индия, таинственна, смугла,
нашла оружие иное:
от тела моего останется зола,
и сердце растворится в зное.
И руки чьи-нибудь тебя замкнут в свой
круг,
откуда даже Ганга водам
вовек не вырваться. Лишь изредка, лишь
вдруг
меня припомнишь мимоходом.
САМОУБИЙЦА
В гостиничном, заплесневевшем смраде
как будто задремал у кресла на полу,
лишь модный чемодан поблёскивал в углу,
да шевелил сквозняк страницами тетради.
Кто может знать, куда девается душа,
и где ушедший дух пристанище находит,
когда он здесь лежит, плашмя и не дыша,
пока сюда людей привратник не приводит?
Быть может, это жизнь колеблет бахрому
у скатерти, дрожит на смятом одеяле,
что складкою любой принадлежит ему,
пока его вещей ещё не разбирали.
Хотя могла б уйти сквозь запертую дверь,
но ждёт, пока от губ приказа не услышит.
Кто может знать о том, что именно теперь
живёт, хоть третий час, как умер и не
дышит?
РАССКАЗ НЕУДАЧНИКА
Я был честолюбив как самозванец,
царём считавшийся у бесноватых сотен.
И был заносчивым почти как оборванец,
тот, что "Я - римлянин!" - кричал из
подворотен.
Хоть было кое-что во мне от музыканта:
я мысли так же, как и он, читал по нотам,
но не хватило самой малости таланта,
чтобы заполнить им пробелы и длинноты.
Переродилось безотчётное влеченье
в меланхоличную, ворчливую усталость.
А то высокое, как в книгах, назначенье,
оно, мне кажется, и вовсе не рождалось.
Творчество
Осколок скалы волоча,
свой грех искупает безгласо.
Два сгорбленных острых плеча,
и стёрлись ладони до мяса.
Слепой, изнурительный труд -
как ямы, чернеют ключицы.
Свой камень уронит он тут
и снова за ним возвратится.
И вот, как огнём опалён,
стоит он на склоне пологом.
Забытый и проклятый Богом,
едва ли раскаялся он.
Он больше не видит, что крут
подъём, лишь хрустят сухожилья.
Из боли, труда и бессилья
рождается творчество тут.
КОННИЦА
Конница по склону уходящая,
красная полоска вдалеке.
Музыка простая и щемящая
да цветок, зажатый в кулаке.
Синей дымкой даль не затуманится,
в алый цвет окрасился закат.
Подожди, пускай она утянется
по степи, к реке, за перекат.
Пыль уже не вьётся над подковами,
а глаза ещё чего-то ждут.
Подожди, через минуту с новыми
песнями совсем они уйдут.
ПОЗДНЯЯ СЛАВА
Метался то влево, то вправо,
кругами петлял его след.
Когда неожиданно Слава
явилась на старости лет.
Не тощая, но и не в теле,
отменно была сложена.
Как статуя, возле постели
измятой - стояла она.
Шагами он комнату мерил,
своё небольшое жильё,
но внутренне, в общем, не верил
в явленье прихода её.
Будильник задумчиво тикал,
светился таинственный лик.
И всё саркастически хмыкал
да ёжился зябко старик.
ВИЗИТ
В комнате сильно запахло серой.
Я предложил ему присесть,
тому, кого все считают химерой,
но кто, тем не менее, есть.
Царапнули острые когти паркет.
Он кашлянул: пардон, виноват.
И стал говорить, что поэзии нет
много уж лет подряд.
И чтобы прочесть всё, свернёшь себе
скулы,
такая вокруг пустота.
Канатоподобно у ножки стула
лежал полукруг хвоста.
"Вот если бы нечто вполне простое,
но так, чтобы всё вверх дном" -
проблеял он. Рот под его бородою,
мелькая, ходил ходуном.
Я устал его слушать, мне стало скверно,
процедил я сквозь зубы "Вон".
А чтоб выветрился из комнаты запах
серный,
открыл дверь на балкон.
БОТАНИК
А правды всё же не хватает,
наверно, что - нибудь не так.
И пышным цветом расцветает,
тряся колючками, сорняк.
Вот драгоценная находка -
два-три засохших деревца.
Да мысль, которая, как лодка,
кружится, потеряв гребца.
РОДСТВО
Омут времени, первые люди,
на останках становищ - холмы.
Много каменных ваших орудий
под землёй обнаружили мы.
И в пещерах, где вы зимовали
у мороза и ночи в плену,
мы увидели, как рисовали
вы охоту, любовь и войну.
И конечно, безмерно много
пролегло между нами всего:
вы ещё не поверили в бога,
мы не верим уже в него.
Но не знаю я, так ли важно -
капля пули, копья древко.
Снова птицы кричат протяжно,
снова дышится мне легко.
Как хребет протянулась льдина,
Мутно - сыр снеговой покров.
И слились во мне воедино
ледокола и мамонта рёв.
***
Живое к живому - такой закон,
теснее, ещё тесней.
Так любят друг друга она и он,
друг друга находят он с ней.
Не разум, не воля и не мечта,
так клетки мои хотят.
И к мыслям подкрадывается красота
и топит их всех, как котят.
Я знаю - уже не родит она,
бесплодный порыв жесток,
но мне эта древняя ложь нужна,
как ржавой воды глоток.
УТРО
Повисло утро над травою,
ещё сырой после дождя.
Мимо меня проходят двое,
о чём-то разговор ведя.
Оттенок матово-молочный
как бы растёт из-под земли,
и с хрустом протыкают почву
при каждом шаге костыли.
Два незнакомых человека,
неторопливый говорок.
И улыбается калека,
качая парой мёртвых ног.
Кто он такой, откуда родом,
кто знает счёт его годам?
Я, оглянувшись мимоходом,
ему вопроса не задам.
Я думаю про то, что это
не так уж важно - знать, что жив.
Холодный оползень рассвета
сползает, небо обнажив.
|