Аркадий Хаенко

КОМНАТА СМЕХА

роман

Он даже не представлял, что это будет так жутко. Все в комнате осталось по-старому, за исключением печатной машинки, которая с письменного стола переместилась в белый пластмассовый футляр, и опустевших книжных стеллажей, сразу придавших помещению вид мебельной комиссионки.

Гриша подошел к высоченной желтой конструкции из ДСП и вдохнул сложный запах клеенных опилок и пыли. Раньше, когда здесь плотными рядами стояли сотни знакомых и зачитанных книг, пахло совсем по-другому: тоже пылью, но какой-то сладковатой, школьно-конфетной.

Всю последнюю неделю он угробил на перевозку библиотеки из дома на главпочтамт. За один день упаковать и отправить такую прорву книг оказалось физически невозможно. Там, в суматошном огромном здании, пропахшем сургучом и химическими чернилами, отправкой бандеролей в населенные пункты России и прочего мироздания занимались две громадные тетки предпенсионного возраста с плечами, которым позавидовал бы даже их земляк Поддубный.

Одна, повыше, с удивительной сноровкой оборачивала бандероли в дивно шуршащую фиолетовую бумагу, а вторая, потолще, взвешивала их на архаичных весах, установленных здесь, вероятно, еще до первой империалистической потасовки.

Если бы Гриша задумал привезти сюда разом всю библиотеку, этим титаншам пришлось бы заниматься ею весь рабочий день, оставив без внимания прочих клиентов. Которые, несомненно, часа через полтора подняли бы беспощадный бунт. А если бы, не дай Бог, обнаружили на бандеролях израильский адрес, то, пожалуй, могли бы спалить почтамт дотла...

Поэтому ему пришлось всю неделю нанимать с утра такси и привозить на почту ровно такое количество книжек, которое укладывалось в пару десятков бандеролей. Таким образом, к пятнице стеллажи сиротливо опустели, и теперь ему оставалось только принюхиваться и, прикрыв глаза, воскрешать в воображении дивную картину неряшливо растасованых по полкам разноцветных переплетов.

Гриша отвернулся от стеллажей и плюхнулся в старое шаткое креслице. Левая рука автоматически прилепила к губам сигарету, а правая повисла над телефонной трубкой.

Он ведь уезжал. Уезжал, по все видимости, навсегда из родной страны, и практически никто даже не догадывался об этом! Даже ближайшие приятели...

- Конспирация! - презрительно прошипел он и грубо закогтил телефонную трубку. - Мотал я вашу конспирацию...

Не попадая пальцем в отверстия диска и шепча ругательства, Гриша набрал номер и стал нетерпеливо слушать длинные гудки.

"Никого нет, - тоскливо подумал он. - Значит, не судьба..."

Трубку сняли в тот момент, когда он, уже отчаявшись, намеревался нажать на рычажок.

- Алеу! - кокетливо, нараспев произнес Нинкин голосок. - Я вас слушаю.

В квартире завывала негритянская музыка, слышались громкие голоса, смех и возня.

- Але! -нетерпеливо пропищала Нинка. - Это кто же там сопит? Уж не мальчик ли Джони?

- Нет, - грустно усмехаясь, ответил Гриша. - Это не мальчик Джони. Это твой папа!

- А, это ты, папка! - без особого энтузиазма протянула Нинка. - Тебе мама нужна? Ее нет. Вчера поплыла в Стамбул и вернется только в среду вечером. Если шторма сильного не будет...

- А ты, значит, балдеешь по этому поводу?

- Ага, - хохотнула Нинка. - Ко мне тут подружки пришли, и мы смотрим мультфильмы...

- Ясненько... А про что мультфильмы: про Красную Шапочку или про Курочку Рябу? Ты, кстати, помнишь, как я тебе маленькой читал про Красную Шапочку, а ты затыкала уши, когда появлялся волк?

Гриша услышал, как там, в квартире у его дочери, раздался дружный подростковый вопль. Видимо, приветствовали кого-то вновь прибывшего. Музыка взревела еще громче, послышались топанье многих ног и заливистый разбойничий свист.

- Папка, - нетерпеливо зачастила Нинка. - Тут очень интересное место показывают. Давай поболтаем в другой раз!

- Ладно. Давай подождем до следующего раза, - криво улыбнулся Гриша. - До свиданья, доченька. Будь счастлива...

Он опустил трубку, и, поднявшись с кресла, подошел к распахнутому окошку. Зажмурил веки, подставил влажное от пота лицо под едва ощутимое дуновение жаркого ветерка и внезапно с безнадежной отчетливостью понял, что никому больше в этом мире не нужен и ни одна тварь не всплакнет в случае его внезапного исчезновения. Умер Максим - ну и хрен с ним!

Он разлепил повлажневшие веки и оглядел пространство двора. Все было до безумия знакомым. Та же толстозадая Карповна натягивала подпоркой бельевую веревку, тот же серый в полоску кот занимался ежедневной казнью блох, та же струйка воды соединяла кран с ртутно-блестящей лужицей...

За спиной взвизгнул телефон. Гриша медленно отвалился от подоконника и, поколебавшись, снял трубку. Звонил Иоганыч. Он долго нес всякий шумный вздор, пересказывал сплетни, вспоминал длиннобородые анекдоты и явно был чем-то сконфужен. Наконец он решился и, виновато вздыхая, сознался, что не сможет работать на следующем фильме.

- Почему? - поразился Гриша, - Приболел, что ли, герр Райнер?

- Нет, - сконфуженно пробормотал Иоганыч. - Мы с Воробьем в Китай улетаем. В коммерческую командировку...

- За шмотками?

- За ними, проклятыми...

- А я, значит, без операторов остаюсь?

- Извини, брат! - жалобно гудел Иоганыч. - Я бы предупредил обязательно, но больно уж внезапно эта поездка наклюнулась. Буквально вчера ночью Воробей звонит - и как с ножом к горлу. Давай, говорит, ответ немедленно, едешь или нет... Но ты не горюй! Через месячишко опять начнем снимать вместе. А пока можешь Саркисьяна подключить с телевидения. Хочешь, я ему сам сейчас позвоню?

- Не надо, - спокойно сказал Гриша. - Я тоже решил сделать перерыв на месячишко. Слетаю к тетке в Израиль, припаду к Святой землице...

- Правда? - обрадованно взревел Иоганыч, у которого, как видно, свалилась глыба с плеч. - Ну, замечательно! А то я себе всю ночь места не нахожу. Получалось-то ведь, что мы оставляем тебя без работы...

- Ерунда. У меня, сам знаешь, и без кино заказов хватает...

Иоганыч воодушевился до такой степени, что выразил немедленное желание сопровождать Гришу до приморского аэропорта.

- Тебя кто везет, Пан бородатый? Скажи, чтоб непременно заехали за мной. Провожу тебя и заодно в море искупаюсь. Я в этом году, между прочим, только в Азовское окунался. Надо же и в Черном брюхо помочить!..

Зеленый военно-полевой "бобик" Пана лихо летел по трассе, по-парусному хлопая своим брезентовым верхом. Гриша сидел рядом с водителем, а на заднем сиденье вовсю резвился Иоганыч, тормоша и развлекая Свету с Милочкой.

- Отличный, Витюша, у тебя автомобиль! - кричал он, подскакивая на жестких рессорах. - Настоящая "антилопа" конца столетия. Сколько отдал, если не секрет?

- Я ж ее у военных выкупил, - ответил чрезвычайно гордый своей колесницей Пан. - Они ведь, барбосы, когда поначалу пронюхали про конверсию, готовы были что угодно по дешевке двинуть. Хоть крейсер!

- Так все-таки сколько? - не унимался хозяйственный Иоганыч.

- Не хочу тебя даже расстраивать.

- Ну?

- Дешевле мотороллера!

- Серьезно? Так я себе тоже такой куплю. Вернусь из Китая, шмотки распродам и...

- Опоздал, соколик! - усмехнулся Пан. - Я полтора года назад брал. А теперь вояки одумались и дерут за такой джип, как за новую "девятку". Врубились, собаки, что такая машинка - самый смак для фермера...

Они отъехали от города уже километров сорок, и ровная, как столешница, равнина начала постепенно переходить в кудрявое лесистое предгорье. Слева зазмеилась поросшая прибрежным ивняком узкая речка, по обеим сторонам которой то здесь, то там чернели фигурки чахнущих над удочками рыбаков.

- Эх, хорошо бы сейчас наловить рыбки, сварить вечером ушицы да похлебать ее на берегу с водочкой! - вздохнул Гриша.

- Ничего, - утешил Иоганыч. - Скоро ты на Средиземном море порыбачишь. Или в том водоеме, по которому Христос пешком ходил...

- Да уж, порыбачу, - невесело усмехнулся Гриша и оглянулся на Свету.

Та сидела бледная, необыкновенно серьезная и, не отрываясь, глядела в окно на проносившиеся мимо зеленые холмы.

Прошло еще минут десять, и пейзаж снова поменялся. Теперь уже по обеим сторонам дороги уходили вверх скалистые бока невысоких гор, а воздух постепенно наполнялся душистым запахом нагретой хвои.

Внезапно справа горный склон оборвался, и сбоку от машины побежали белые столбики, отмечавшие границу глубокого оврага.

- Слева развилка на Студеный Ключ, - произнес Пан, значительно подмигивая Грише. - А справа мы имеем счастье лицезреть овраг, где не так давно сложила голову жена одного нашего видного городского чиновника...

- Так это здесь было? - спросил Иоганыч, высовывая в окно свою толстощекую усатую физиономию. - Говорят, довольно темная история... Бабу, конечно жаль, но сам вдовец - гад первостатейный. По слухам.

- А о чем еще говорят слухи? - напряженно спросил Гриша.

- Слухи говорят, что не сегодня-завтра он станет главой администрации области.

- Непременно станет, - скрипнул зубами Гриша, - если...

- Что "если"? - живо поинтересовался Пан.

- Ничего. Это я так...

Через полтора часа, забираясь все выше в горы, они миновали Павловский перевал и начали спускаться по серпантину к морю. А еще через час гонки сквозь субтропический лес они вырвались на шоссе, идущее вдоль морского берега, и на полной скорости понеслись на юг.

На площадь перед Приморским международным аэропортом зеленый "бобик" вырулил, когда часы на фасаде здания дальних авиалиний показывали без десяти пять.

- Каково? - ликовал Пан, вываливаясь на асфальт и разминая затекшие члены. - Не прошло и шести часов, как мой экипаж домчал вас до пункта назначения. Прошу учесть тот факт, что рейсовому автобусу понадобилось бы для этого почти девять часов...

- Во сколько отбывает ваш аэроплан? - спросил Иоганыч, помогая Свете выбраться из машины.

- В половине девятого, - ответила она, вытирая носовым платком по-прежнему белое и осунувшееся лицо.

- Отлично! У нас имеется масса времени достойно проводить наших паломников. Светочка, я вижу, что вас укачал этот зеленый ящик. Я думаю, глоток хорошего вина и пару шампуров шашлыка вернут вашему прелестному личику былую расцветку.

- Да, закусить не мешало бы, - откликнулся Пан, потирая руки. - Гришуня, ты помнишь, где здесь объекты частного общепита?

- Шашлычная слева за площадью, - хмуро ответил Гриша. - Но стоит ли пить перед полетом? Еще не пустят в самолет...

- Правильно, - поддержала Милочка. - Моему дураку лишь бы глаза залить!

- Не волнуйся, дорогая, - нежно молвил Пан, склоняясь к маленькой супруге. - Излишества нам ни к чему, но надо же друзей проводить. Тем более, что...

Но тут, получив от Милочки толчок локтем в толстое брюхо, он замолк и, подхватив гигантскую сумку Светы, быстро зашагал через площадь, на которой паслось громадное стадо жирных сизых голубей. Здоровяк Иоганыч ухватил два оставшихся чемодана и поспешил за ним. Следом налегке семенила Милочка, а позади всех шли Гриша со Светой.

- Гришка, - шепнула она, прислонившись щекою к его плечу. - Может, ну его к черту? Напьемся сейчас водки, опоздаем на самолет и все... Ты можешь себе представить, что через три с половиной часа мы взлетим, чтобы никогда больше не приземлиться на этой земле?

- Зачем ты сейчас заводишь всю эту канитель? Думаешь, мне не тошно от подобных мыслей? Но мы ведь уже все окончательно решили. Не нужно тормозить на полной скорости. Можно разбиться на смерть...

В маленькой шашлычной жизнь бурлила с обычной для этих мест интенсивностью. Два столика занимали жизнерадостные "лица кавказской национальности", энергично потреблявшие коньяк и жареное мясо, за двумя другими, сдвинутыми вместе, напористо и шумно пили водку загорелые парни в военной форме с треугольниками тельняшек, выглядывающих из расстегнутых воротов защитных рубах, а еще за одним, в дальнем углу, сидел со стаканом вина одинокий растерзанный мужичишка с красным испитым лицом и седой трехдневной щетиной вроде той, что произрастает на роже лидера палестинской революции Арафата.

- По-моему, здесь очень мило! - воскликнул Пан, оглядывая заведение и приземляя сумку возле свободного столика у окошка с видом на газон с колючей агавой посреди.- Не особо жарко, количество мух не превышает опасную для жизни норму, а запах из кухни довольно аппетитен...

- Сойдет, - сказал Иоганыч и плотоядно пошевелил усами. - Вы садитесь согласно купленным билетам, а я пойду оформлю заказ.

Он медленно подошел к стойке и, важно выпятив брюхо, вступил в солидные переговоры с лысым, загорелым грузином, протирающим стойку.

- Машя! - через пару минут крикнул тот после того, как заверил Иоганыча жестами, что заказ его осмыслен и принят к исполнению. - Семь бараньих, три свиных и большое блюдо зелени!

Сам он открыл холодильник и выставил на прилавок пять бутылок "Боржоми", три бутылки армянского коньяка и большую пластмассовую емкость "Фанты".

Минут через пятнадцать их столик можно было использовать в качестве иллюстрации к туристическому проспекту "Приезжайте на Кавказ": на длинных шампурах истекали жирным соком обжаренные куски мяса, влажно зеленела охапка лука, пламенели зернистой сердцевиной разрезанные помидоры, а соленые огурцы вызвали слюноотделение, знаменующее торжество павловской теории условного рефлекса.

- За счастливое паломничество на Святую землю! - гаркнул Иоганыч, поднимая бокал с коньяком. - Обратись там, Гриша, к нашему общему Богу и попроси прекратить поскорее этот российский бардак.

- Больше нашему Богу делать нечего, как рыться в вашем гойском мусоре, - пошутил Гриша после того, как употребил рюмку. - У него и со своим народом забот полон рот.

- Господа, обратите внимание, какие речи повел этот инородец, лишь только приобрел билет до Тель-Авива! - с трудом проговорил Пан набитым горячей бараниной ртом. - А что будет потом? Светка, смотри, чтобы он в приступе энтузиазма не сделал себе в полете обрезание! Это же тонкое дело. Семь раз, Светка, ему отмерь...

- Замолчи, старый дурак! - рассердилась Милочка, и Пан тут же вкусно чмокнул ее в нос.

Снова налили и выпили. Потом еще раз.

Гриша, наконец, почувствовал, что впервые за этот день у него расслабились лицевые мышцы и пропало ощущение стальной пружины, сжатой до предела где-то в середине груди. Света тоже оживилась, раскраснелась от выпитого и уже начала поблескивать зубами в ответ на парный конферанс Иоганыча и Панова.

"Саша специально усердствует, чтобы немного подбодрить нас, - подумал Гриша, глядя теплым захмелевшим взглядом на знакомые дружеские лица. - А вот Иоганыч резвится от чистого сердца... Черт возьми, как я буду без них жить!"

Под воздействием коньячных паров и милого привычного трепа ему вдруг показались такими прекрасными и светлыми все тридцать с прицепом лет, прожитые на этой земле, что он испытал жгучее желание немедленно порвать дурацкие билеты и забыться в пьяном угаре за этим липким столиком, в тесной и душной харчевне.

"К черту всех националистов, демократов и сладострастных ублюдков! - мелькнуло в голове. - Женюсь на Светке, напишу детективный роман, заработаю кучу денег..."

Эти благостные его размышления были прерваны самым неожиданным образом.

- Мамочка моя, кого я вижу! - послышался со стороны дверей знакомый хрипловатый голосок.

Гриша расслабленно повернул голову. На пороге в невероятно коротких джинсовых шортах и в зеленой маечке, великолепно подчеркивающей отсутствие бюстгальтера, стояла замечательная ресторанная певица Альбина Валиева.

Великолепной развратной походкой, при которой тонкий трикотаж маечки эффектно бороздился спаренной установкой твердых сосков, Альбина приблизилась к пирующей компании и поочередно чмокнула в губы Гришу и Пана. Иоганычу она дала легкий подзатыльник, Милочке сделала ручкой, а на незнакомую ей Свету вообще не обратила внимания.

За столами, где сидели солдаты и кавказцы, сначала наступила тишина, а потом по залу поползло восхищенное причмокивание.

- Как классно, что я вас тут встретила! - заявила Альбина и шлепнулась на подставленный Иоганычем стул. - Я только что с самолета. Курить хочу - умираю. А табачный ларек на глаза не попадается. Дай, думаю, в этот шалман загляну. Захожу, а тут та-а-а-кие люди!

Ей тут же налили коньяку, наложили мяса в тарелку и сунули в рот сигарету. И она ухитрилась, одновременно выпивая, закусывая и пуская дым, рассказать причину своего появления здесь.

- Представляешь, Гриша, наш дружбан Митин предложил мне принять участие во всероссийском конкурсе молодых исполнителей. Хватит, говорит, петь в кабаке! Пора выходить на большую сцену. А мне - по барабану! Лишь бы бабки шли. В кабаке, сам знаешь, тоже неплохо... Кстати, Гришечка, нужно срочно сделать две конкурсные песни! Митин сказал, что заплатит на всю катушку. Он уже звонил в Москву Крутому. Тот согласился, но только на уже готовый текст. Сделай, милый, к понедельнику!

Она уже начала примериваться, чтобы запрыгнуть ему на колени, и Грише пришлось потихоньку двинуть ее ногой под столом и показать глазами на заскучавшую Светлану.

- Да ладно! - хохотнула мерзавка. - Не бери в голову. Так сделаешь текст к понедельнику?

- Не могу при всем желании, - развел руками Гриша. - В понедельник я буду резвиться в лазурных водах Средиземного моря.

- В Италию, что ли, намылился? Или в Грецию?

- В Израиль, Альбиночка, на родину предков.

- Ну и что! - легкомысленно откликнулась она. - Напишешь текст прямо на пляже, позвонишь мне и продиктуешь. Ты же у нас мальчик способный...

- Нет, - вздохнул Гриша. - У меня там очень плотная программа. Придется вам с Митиным поискать другого автора.

- Да ты просто опупел! - завопила скандалистка, со звоном бросая вилку на стол. - Я с тебя, Гришка, не слезу с живого, пока эти два текста не получу!

Альбина разошлась не на шутку и непременно устроила бы получасовую свару, если бы не происшествие, коренным образом изменившее течение событий в мирной шашлычной.

- Православные! Братья-славяне! - раздался из дальнего угла хриплый и одновременно гнусавый рык. - Поднесите, ради Христа, стакан вина на поправку погубленного гадами русского организма!

Все посетители заведения разом смолкли и дружно уставились на молчавшего до сих пор драного мужичка, который незаметно выбрался из-за своего столика и, раскачиваясь, стоял возле стойки.

- Вина! - хрипел тот, блуждая гноящимися воспаленными глазами, - Дайте вина русскую душу залить. Горит душа!

Он сделал два неверных шага к центру зальчика и вдруг, запрокинув щетинистый кадык, гнусаво заныл:

- А я в Россию, домой хочу.

Я так давно не видел ма-а-аму!

- Э, дядя, кончай шуметь! - крикнул вынырнувший из кухонных глубин хозяин заведения. - Выпил свое и катись отсюда. Пока я милицию не крикнул...

Оборванец медленно повернул голову и уставился на грузина своими жуткими глазами.

- Гад! - страшным голосом вскрикнул он после пятисекундной паузы. - Ты кого ментам сдать грозишься, падла черножопая? Тут что, не Россия уже, раз всякая черкесня русскую кровь пьет?

Гриша сидел спиной к происходящему, упорно не поворачивая головы. Он всегда панически боялся подобных юродивых, которые во все времена в изобилии водились по российским вокзалам и аэропортам. Казалось, их бред непременно закончится тем, что они, исходя пеной, укажут на него грязным перстом, и потом произойдет нечто невообразимо ужасное.

- Братцы, через минуту тут будет море крови, - шепнул Иоганыч. - Сейчас кто-нибудь из грузинов даст ему в торец, солдатики заступятся, и понесется! Надо сваливать отсюда, пока при памяти...

- Зачем сваливать? - удивилась Альбина, нацеливаясь вилкой на очередной кусок баранины. - Ты чего, Иоганыч, с дуба упал? Грузаки и не пикнут. Не те времена!

И действительно, в шашлычной происходило нечто ни на что не похожее. Семеро крепких, хмельных и звероглазых брюнетов безропотно сносили оскорбительные реплики пьяного забулдыги, за одно только слово из которых они бы пару лет назад стерли его в порошок.

А юродивый, между тем, не встречая сопротивления, обнаглел окончательно. Он, пошатываясь, подобрался к окаменевшим грузинам и со стуком опустил свой стакан на их стол.

- Эй вы, дети не нашего Бога, налейте ветерану битвы за Будапешт!

- Я тебе налью, дед, - процедил сквозь зубы молодой красивый парень с пышными черными усами на небритом лице, наливая пьяному скоту полстакана коньяка. - Но ты заруби на своем коротком носу: Бог у наших народов - один!

- Что ты сказал? - неожиданно высоким голосом взвизгнул пьянчуга. - Всякое черное говно нашего Бога лапает! Всех бы вас вместе с жидами...

И тут грузинское терпение иссякло. Усатый выкрикнул какую-то гортанную фразу и плеснул коньяком из своего стакана в гнусную пятнистую харю бомжа.

Белобрысые ребята в защитной форме сразу же, словно по невидимой команде, вскочили. Только теперь стало заметно, что это не простые ушастые недомерки очередного призыва. Каждый был под метр девяносто, с крутой шеей и мощными бицепсами, распиравшими рукава форменных рубах.

Видя такой поворот событий, грузины тоже резко поднялись со стульев и развернулись лицом к военным.

- Вот сейчас точно будет море крови, - нахмурившись, сказал Пан. - Давайте-ка, ребята, сматываться по-хорошему!

- Так, мне эта херня надоела! - решительно сказала Альбина и опрокинула в рот полную рюмку. - Нельзя в нормальном месте посидеть с друзьями...

Она шумно отодвинула свой стул и решительно направилась к двум ощетинившимся стаям мужчин. Подойдя вплотную к матерящемуся бродяге, она ухватила наманикюренными пальчиками засаленный ворот его рубахи и со всего маху залепила ему правым кулачком в ухо.

- Ты чего, падаль, тут воду мутишь? - прошипела она, впиваясь в провокатора бешеными глазами. - А ну вали к едрене-фене, пока я тебе твои гнилые яйца не оторвала!

И тут эта экстравагантная красотка снова с неожиданной силой вмазала паршивцу по физиономии, а затем резким движением нанесла ему сокрушительный удар коленом в пах.

Тот, согнувшись пополам, охнул и уже безо всякого сопротивления позволил разошедшейся певице дотащить себя за шиворот до двери шашлычной.

- Давай, папаша, дуй в свою Рязань! - крикнула Альбина и очень ловко дала ему ногой под зад, от чего уничтоженный бомж, смешно мельтеша ногами, вылетел наружу и с неожиданной прытью бросился наутек.

- Вот так, мальчики, - бросила раскрасневшаяся воительница, повернувшись лицом к обескураженным мужчинам, - инцидент исперчен, дружба народов восстановлена и можно спокойно кушать шашлычок...

Несколько мгновений в забегаловке еще стояла напряженная тишина, а потом и солдатики, и грузины одновременно дружно расхохотались.

- Молодец девка, - сказал усатый красавец. - Пьем за здоровье прекрасного сильного пола!

Расслабившиеся вояки одобрительно загудели и принялись шумно разливать водку в стаканы.

- Видали? - самодовольно спросила Альбина, усаживаясь на свое место. - Вот так нужно разрешать межнациональные конфликты!

- Лихо! - усмехнулся Пан. - Тебя бы, Альбиночка, Генеральным секретарем ООН выбрать...

- А я пошла бы, - согласилась та. - Если, конечно, там прилично платят...

- Все, - хмуро произнес Гриша, когда подошла их очередь на регистрацию. - Давайте прощаться. Окончательно...

- Почему окончательно? - гудел совершенно пьяный Иоганыч.- Всего-то месяц делов! Приедешь, и сразу начнем снимать залепуху для общества памятников...

- Будь здоров, Иоганыч, - пробормотал Гриша, чувствуя предательскую резь в глазах. - Поищи на всякий случай другого напарника.

- Что? - Иоганыч застыл с выпученными глазами, переводя взгляд с Гриши на уже откровенно плачущую Свету. - Не понял... Да вы что, с ума сошли, идиоты?

- Отойди, недотепа, - сказал Пан и отодвинул его локтем. - Дай, Гришка, я тебя поцелую, паршивца!

Потом было еще много объятий, слез и богатырских похлопываний по спинам. Милочке стало нехорошо, а Иоганыч под конец просто впал в столбняк.

Одна только Альбина ни о чем не догадывалась и строго требовала от Гриши, чтобы через месяц ей были предоставлены тексты двух песен.

Уже скрываясь за поворотом коридора, уводящего его в новую жизнь, он слышал ее хорошо поставленный эстрадный голос.

- Гришка! Сукин кот! - голосила она. - Без текстов на мои глаза не показывайся. Ты меня знаешь. Я с тебя живого не слезу...

Глава 10. Зимние дожди

До того, как звук будильника электродрелью вонзился в его мозг, Грише снился скованный бетоном берег Касогского водохранилища и он сам, накачивающий ножной "лягушкой" черный лоснящийся бок надувной лодки. Солнце стояло в самом зените, звенели цикады, в камышах орали лягушки и ужасно хотелось пить. Питьевая вода была где-то неподалеку, но Гриша упорно продолжал работать насосом, стремясь как можно быстрее спустить лодку на воду и успеть застолбить раколовками этот свободный от конкурентов участок.

И вот уже он, медленно перебирая веслами, движется по зеркальной глади водоема. В зеленоватой воде шныряют мальки, жуки-плавунцы, какие-то страховидные личинки, а над водой носятся жирные красные стрекозы с целлофановыми крылышками. Он берет в руки первую раколовку, проверяет прочно ли пришпилен крупной булавкой мешочек, набитый черным хлебом вперемешку с чесноком. Хитрое приспособление из толстой проволоки и мелкоячеистой сетки, бултыхнувшись, уходит под воду, веревка разматывается, и через мгновение на воде подрагивает лишь белый пенопластовый поплавок. Теперь, когда через полчасика он осторожно вытянет снасть на поверхность, на дне раколовки, угрожающе вздымая тяжелые клешни, будут сидеть два-три зеленых подводных рыцаря. Он примерится и ловко ухватит первого за панцырные бока...

Но никого схватить Грише уже не удалось, потому что злая трель будильника одним махом уничтожила и летний полдень, и водохранилище, и ощущение трепещущего в руке колючего некошерного зверя. Остались только жажда и разом навалившаяся боль в виске и затылке.

Гриша разлепил глаза и со стоном заткнул глотку озверевшему будильнику. Было холодно, темно, тоскливо. Он лежал на брошенном на каменный пол сыром поролоновом матраце, а по спущенным трисам безнадежно лупил нескончаемый январский дождь.

Головная боль накатывала пульсирующими толчками. Гриша громко прочистил сухое колючее горло и прислушался. Из угла, где на тахте лежала Света, никаких ответных звуков не поступило. Тогда он, стараясь как можно меньше двигать головой, встал на карачки и медленно поднялся на ноги. В глазах мгновенно поплыли зеленые кляксы, а плиточный пол, заплясав под ногами, поехал куда-то вбок.

Гриша шепотом матюкнулся и схватился за стену. "Лучше застрелюсь, чем еще раз смешаю пиво с водкой!" - мысленно поклялся он и нетвердыми шагами выбрался в прихожую.

Струя из крана Ниагарой ударила по залежам грязной посуды в мойке. Гриша сунул небритую физиономию под этот поток и гулко, как лошадь, принялся пить. Затем со скрипом отворил дверь в ванную, сбросил трусы и, поеживась от холода, вступил в сырой, отгороженный стеклянными стенками душевой, закуток. Предвкушая наслаждение от напора тугих горячих струй, нашарил рукоятку крана, резко крутанул его и тут же дико взвыл, ошпаренный ледяным водопадом.

- Зараза рыжая! - завопил Гриша, пытаясь непослушными руками побыстрей перекрыть кран. - Ты что, совсем с ума спятила?

Он толкнул дверцу косматой озябшей ногой и, оставляя на плитках индейские следы, выскочил из ванной.

- Какого дьявола не согрела воду? - крикнул он просовывая голову в спальню.

- Сам грей, алкоголик чертов! - послышался из темноты злой голос Светы. - Он по ночам с какими-то тварями пьянствует, а я должна вставать в пять утра и включать для него бойлер!

- Не хочешь включать - не включай! Но только предупреди об этом заранее, и я сам о себе позабочусь...

- Он позаботится! Позаботился бы лучше о том, чтобы не промахиваться, когда в унитаз по ночам рыгаешь!..

- Да пошла ты!

Он ахнул дверью так, что содрогнулись худосочные, шириной сантиметров в десять, стены израильской меблирашки, а под потолком замигала сиротская голая лампочка.

Накануне вечером он круто погулял в "Своей тарелке" вместе с Мариком и Пиночетом. Пока очередная окуджаба что-то с бобруйскими ужимками квакала под расстроенную гитару, они употребили три "Кеглевича" под блюдце маслин, а потом, когда к ним подсел Гном, еще литр дешевого виски.

Помнится, дальше был какой-то шум из-за обкурившейся поэтессы, беспрестанно рифмовавшей маразм с оргазмом и экстаз с унитазом. Та под конец своей декламации так возбудилась, что, взобравшись босиком на стол, поскользнулась во время заключительного двустишья: "Пусть мир идет прахом, но ты меня трахай!"и рухнула прямо на официанта с подносом.

Это событие страшно развеселило Пиночета, и он немедленно заказал по две кружки "Карлсберга" своим собутыльникам и с трудом извлеченной из-под стола жрице Аполлона.

Пиво-то Гришу и сгубило. Он и так уже еле ворочал зрачками от водки на голодный желудок, а "Карлсберг" окончательно привел к полному разрушению личности. Память сохранила лишь куцые фрагменты возвращения домой. Дворники пиночетовой машины, с трудом разметающие дождевые струи на ветровом стекле, пьяное рычание Гнома, пытающегося исполнить на иврите песню "Каше ли", и сгорбленную фигуру усатого репатрианта в яично-желтой непромокаемой куртке с капюшоном, который под проливным дождем заправлял их машину на ярко совещенной пустой бензоколонке "Паз".

- Жуткая погодка, - сочувственно произнес по-русски Пиночет, протягивая усатому пятьдесят шекелей.

- Будь она проклята! - прошипел тот и, сутулясь, побежал в свою крохотную стеклянную будочку.

На лестничной площадке Гриша долго давил на кнопку звонка, потом стучал кулаками и кроссовками, а когда заспанная, закутанная в одеяло Света наконец распахнула дверь, он, шатаясь, направился прямехонько в туалет, где долго и мучительно (по старому незабытому выражению Пана) "пугал унитаз"...

О продолжении водных процедур не могло быть никакой речи. В этой стране, где после девяти месяцев изнуряющей жары внезапно наступал сезон холодных дождей, не существовало ни отопления в квартирах, ни централизованной подачи горячей воды. За период длиннющего лета солнечные батареи на крышах так приучают к наличию дармовой согретой влаги, что нет никаких сил осознать ее мгновенное исчезновение и необходимость включать электрический нагреватель за час до утреннего подъема.

Лязгая зубами, он поспешно натянул джинсы, нырнул в свитер и распахнул дверцу холодильника. Из пищи имелись в наличие позавчерашние чебуреки и магазинный салат из капусты с майонезом. Спиртного не было ни капли.

От холодного душа головная боль только усилилась. Поскуливая от разрядов в затылке, Гриша с отвращением сжевал жесткий блин со слипшейся бараниной и впихнул в себя три ложки салата.

Часы показывали уже половину десятого, а в десять ему надлежало быть в редакции "Бума". Причем в полной боевой форме. Несомненно, требовались экстренные меры, которые привели бы к полному и радикальному выздоровлению.

Гриша накинул куртку и вытащил из кармана пригоршню мелочи.

- Ну-ка, ну-ка, - морщась, бормотал страдалец. - Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать сорок... Хватит, слава Богу!

Гриша облегченно вздохнул и, сорвав с вешалки зонтик, выскочил за дверь.

Пузатый Йоси с двумя золотыми цепочками на жирной шее моментально осознал серьезность ситуации.

- Бира?

- Кен, мотек!

- "Карлсберг"?

- Ло. "Туборг".

"Врубились уже, папуасы! - думал Гриша, наблюдая, как смуглый лабазник ловко открывает запотевшую трехсотграммовую бутылочку с коричневой этикеткой. - С нашим братом всему научишься..."

Вообще-то он предпочитал светлое голандское или немецкое, но для опохмелки "Туборг" подходил лучше.

Под сочувственным, но несколько ироничным взглядом Йоси Гриша высосал целебную ледяную влагу прямо в лавке и, предвкушая ее скорое благотворное воздействие, шагнул на тротуар.

И тут же, словно по команде, ударил ливень с градом. Пока автоматический зонтик со скрипом распрямлял свои металлические суставы, стихия успела наградить Гришу новой порцией освежающей влаги и ударами десятка градин величиной с горошину. Шлепая кроссовками по мгновенно образовавшимся лужам, он припустил к прозрачному навесу автобусной остановки. Но спасительной крышей воспользоваться не пришлось, ибо в это же самое время к тротуару пришвартовался сияющий синий автобус под шестидесятым номером.

Слава Богу, в это время пассажиров в транспорте почти не бывает, и ему удалось угнездиться позади в полном одиночестве. Иначе пришлось бы старательно дышать носом и упорно игнорировать огненные взгляды соседей, учуявших сложный букет сегодняшнего пива со вчерашним "ершом" и укрепившихся во мнении, что "эти вонючие русские" - сплошь алкоголики и мафиози.

Гриша залез двумя пальцами в узкий кармашек джинсовой куртки и после некоторых усилий вытянул на поверхность мятую синию пластинку "Орбит". Через пару секунд он уже усиленно работал челюстями, истребляя пакостный привкус во рту и прислушиваясь к пивной терапии, происходящей под черепной коробкой.

Автобус тем временем проскочил мимо размытых штриховкой ливня сизых небоскребов бриллиантовой биржи, проскользил по мосту над "Аялоном", где, разделенные железнодорожными путями и бурлящим в бетонных берегах потоком, неслись мокрые разноцветные спины автомобильного стада и, передохнув у светофора, выехал на Дерех Петах-Тиква. В голове заметно прояснилось, и Гриша уже вполне снисходительно наблюдал за пробегающими мимо пальмами сквера, казармами Генерального штаба, сияющими салонами "Мицубиши", "Тойоты", "Опеля" и соседствующими с ними затрапезного вида автомастерскими и магазинчиками запчастей. Когда автобус вильнул и внедрился в дремучий лабиринт трущобного района, окружавшего центральную автостанцию, Гриша прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. На эту арабятину он стрался смотреть как можно реже, чтобы не терзать понапрасну нервы, которые и так за два с половиной прошедших года порядком износились.

"Так, - подумал он, - нужно сосредоточиться и четко спланировать линию поведения с Борухом. Если он почует неуверенность, то мигом оставит меня без штанов! Впрочем, он все равно оставит меня без штанов..."

Когда он спустился с подножки, дождь внезапно выключили, и сквозь просвет в косматых тучах блеснул жаркий солнечный луч.

- Спасибо! - сказал Гриша, скосив глаза ко лбу. - Это очень мило с твоей стороны...

Этот район Южного Тель-Авива, наверное, походил на Дамаск или Каир. Те же обшарпанные домишки, теснящиеся на узких улочках, напрочь лишенных зелени, те же бесконечные лавчонки, закусочные и парикмахерские, откуда целый день несутся заунывные восточные напевы, те же кучи пестрого мусора и смуглые, не обезображенные гамлетовскими рефлексиями, лица прохожих... И всюду неистребимый запах арабской приправы, которую здесь неприменно добавляют ко всем блюдам и название которой Гриша каждый раз забывал.

Он дошел до знакомой мясной лавки с изображением петушиной головы на вывеске и вильнул в подворотню. У самого входа в подъезд, набычась, стояли два уличных кота и гипнотизировали друг друга. Один был рыжий, с белыми обкусанными ушами, а второй серо-полосатый, словно только что прибежавший с российской помойки. Было ясно, что гладиаторское состязание вот-вот начнется, и крови прольется немало.

- Брэк! - сурово гаркнул Гриша и замахнулся на соперников зонтиком. - Дорогу царю природы.

Коты, прижав уши, нехорошо глянули на него и неохотно пропустили. И, когда Гриша с тяжело бухающим сердцем добрался до третьего этажа, снизу донеслись шипение и отчаянный кошачий вой. Бой грянул.

После условного звонка (короткий - длинный - короткий) дверь открылась на четверть, и в щели показалась красная длинноносая морда Ривы.

- На сколько вам назначено? - не здороваясь, спросила она, гадливо глядя на пришельца сквозь толстые стекла очков.

- На десять ноль-ноль! - гаркнул, вылупив глаза, Гриша и молодцевато щелкнул каблуками.

- А сейчас сколько?

- Без одиннадцати минут, гверет Пумпянская! - отрапортовал он, взглянув на часы.

- Вот и приходите через одиннадцать минут.

- Слушайте, Рива, бросьте валять дурака! - как можно более солидно, проговорил Гриша. - Мы с вами знакомы уже четвертый месяц, и вы прекрасно знаете, по какому поводу я сюда прихожу. Неужели обязательно играть в эти детективные игры и заставлять меня десять минут торчать под дверью?

- Ни в какие игры мы не играем! - истерично взвизгнула красноносая тварь, по-прежнему загораживая проход. - Главный редактор распорядился принимать посторонних только в его присутствии, и я, будучи ответственным секретарем редакции, пунктуально выполняю распоряжения руководства.

- Значит, я здесь посторонний?

- Для меня - да.

- Хорошо, гверет Пумпянская, - он изобразил на лице нагло-равнодушную мину и сунул в рот сигарету. - В таком случае я, пожалуй, исчезну отсюда насовсем. Но тогда следующему номеру вашего высоконравственного издания придется обойтись без очередной главы моего порнографического дерьма. Бедный читатель! Он так и не узнает, с кем совокуплялась на этот раз русская девушка Наташа - с главарем мафии или с его эрдельтерьером... Разве что,вы сами напишете. Опираясь на личный опыт.

После этих слов с очкастой дылдой чуть было не приключился удар. И без того полнокровная ее физиономия приобрела темно-свекольный оттенок, на громадном носу выступил крупный конденсат пота, а в кривой щели тонкогубого рта зловеще полыхнула золотая фикса.

- Ты еще пожалеешь о своих словах! - прошипела долговязая гарпия, медленно уползая в глубину помещения. - Горько пожалеешь...

- Не стоит так волноваться, гверет Пумпянская, - молвил он, проникая в освободившийся проход. - Это может тлетворно отразиться на вашем юном, нерожавшем организме.

- Ты! Ты!!! - было похоже, что Рива сейчас натурально забьется в падучей.

- Попрошу без амикошонства! На брудершафт мы с вами, слава Богу, не пили и в одной аптеке не служили...

Это было последним нокаутирующим ударом. Злые языки доносили, что пять лет назад Рая Пумпянская (В Риву она обратилась после репатриации, ударившись о Святую землю) не только не имела никакого касательства к журналистской деятельности, но и даже была изгнана за растрату из некой кишиневской аптеки, где долго и успешно служила кассиршей.

Оставив в прихожей потерявшую дар речи экс-кассиршу, Гриша толкнул дверь и вошел в редакционное помещение "Бума".

Если бы ему два с половиной года назад сказали, что сорокаполосную еженедельную газету можно делать впятером в обыкновенной двухкомнатной квартире, он бы только покрутил пальцем у виска. Теперь же он, наоборот, никак не мог взять в толк, чем в России занимался полуторасотенный коллектив областной партийной газеты, ежедневно, с утра до вечера, в поте лица бившийся над выпуском шестиполосного убожества с массой перепечаток столичного официоза...

- Привет, каторжники! - Гриша насмешливо отсалютовал присутствующим сигаретой. - Все гремите цепями?

На что, все пятеро местных обитателей отреагировали сообразно своим темпераментам.

- Не смейте курить в помещении! - возмущенно воскликнула супернаборщица Изабелла Израилевна и тут же лицемерно зашлась чахоточным кашлем.

- Гришенька, вы ошибаетесь, - оскалил желтые зубы бывший харьковский спортивный обозреватель, а ныне корректор Миша Бургер. - Мы не каторжники. Мы - галерники. Дружно гребем, прикованные к веслам, под сладкозвучный свист денежных бичей!

- Рывкин, гони пять шекелей! - крикнул рыжий Шмулик, не переставая со звоном кроить портновскими ножницами очередную газетную полосу. - Те, что еще в прошлом декабре на Жириновском проспорил...

А редакторша Нина и вторая наборщица Лора лишь обменялись многозначительными взглядами и дружно прыснули в наманикюренные кулачки.

Гриша уже вознамерился обойти каждого из этих пролетариев интеллектуального труда и полюбопытствовать, как движется сооружение очередного номера их воровской ядовито-желтой газетенки, как за спиной послышался лязг дверного замка, и насморочный голос произнес:

- Господин Рывкин! Я попросил бы вас не отвлекать коллектив от работы и немедленно проследовать в мой кабинет.

Гриша, не оборачиваясь, жутко перекосил лицо, скосил глаза к носу и по-собачьи вывалил язык наружу.

Молоденькие наборщица и редакторша снова хихикнули и немедленно спрятали головы за компьютерами.

- Я жду вас, - прогундосили из коридора.

- Сию минуточку! - голосом Акакия Акакиевича откликнулся Гриша и по-солдатски развернулся на месте через левое плечо.

Главный редактор "Бума" был высок, тощ, бледен и лыс, как гадюка. (В природе изредка встречаются подобные феномены, когда человек рождается раз и навсегда гладковыбритым. Причем абсолютно повсеместно: ни волос на голове, ни щетины на подбородке, ни бровей с ресницами, ни прочей второстепенной растительности). Кроме того, он страдал перманентным аллергическим насморком и был неправдоподобно, фантастически жаден.

- Господин Рывкин, - гнусавил Борух, покачивая своей бледной лысой головой солитера. - Я вам в десятый раз повторяю, что смогу купить у вас следующую повесть лишь по старой цене. То есть по шестьдесят шекелей за газетный разворот.

- А я вам в десятый раз отвечаю, - скучным голосом отозвался Гриша, - что эта цена меня более не устраивает.

- Но раньше вы соглашались!

- Раньше и сигареты дешевле были! Вот, видите пачку "Тайма"? Еще недавно она стоила на шекель меньше.

- Бросайте курить.

- А с питанием тоже завязать? Может, тогда удастся прожить на те гроши, которые в местных газетах платят фрилансерам...

- Платим, что можем. Сами еле сводим концы с концами..

Бледный солитер гундосил, гнусавил, булькал соплями в носу, а сам в это время крутил в руках и так, и этак цветной снимок голой девки, которая, раскорячив ноги, веселила сама себя пустой бутылкой от "пепси-колы". Огромный стол Боруха был вечно завален горами порнографических фотографий, которыми иллюстрировались поганые повестушки, за гроши изготовляемые Гришей и еще парочкой безработных сочинителей. Заказом этих материалов и отбором иллюстраций занимался лично главный редактор. Остальная газета была безраздельно отдана под начало кассирши Ривы, которая самодержавно правила пятеркой пресмыкающихся, униженных профессионалов.

- Короче, - Гриша щелкнул, прикурил и громко стукнул зажигалкой по столу. - Или мы подписываем договор, по которому каждая глава следующей повести будет стоить сто двадцать шекелей, или меня больше здесь не будет! А уже выходящую порнуху пусть продолжает кто-нибудь другой...

- Хамишь, парень!

- А с вами, живоглотами, так и надо!

- Смотри, просчитаешься! Сейчас в Израиле безработных русских литераторов, как дерьма...

- Литераторов навалом, а писать никто не умеет. Я не понял, вы согласны на мои условия?

- Вы называете нереальные цифры. Я могу поднять цену на десять шекелей. Хотите семьдесят за разворот?

- Сто двадцать!

- Восемьдесят.

- Сто двадцать!

- Девяносто, и ни агорой больше!

- Хорошо, уговорили. Вы мне платите сто шекелей за разворот, и я вам испекаю шедевр, от одного названия которого читатель будет кончать в штаны!

Борух в сердцах бросил неприличное фото на стол и трубно шморгнул носом, отчего из одной ноздри вылез и надулся большой зеленоватый пузырь.

- Черт с вами. Но повесть должна быть первоклассной!

- Адон Борух, с моей помощью ваша газета возбудит даже двухнедельного покойника! - заверил Гриша и поднялся со стула, стараясь не глядеть на шнобель собеседника.

К половине восьмого вечера лист бумаги, торчащий над кареткой, начал плыть перед глазами, словно расфокусированное изображение на киноэкране. Уже больше семи часов Гриша безвылазно сидел за письменным столом на холодной, сырой лоджии и сочинял чертову кучу отвратительно пошлой юморятины. За это время бешеный зимний ливень раза четыре принимался лупить по закрытым трисам, гремел жуткий гром, выглядывало солнце и опять начинала бесноваться стихия. А он с ослиным упрямством все сидел, курил и барабанил озябшими пальцами по белой клавиатуре безотказного югославского "Юнис-люкса".

На следующее утро нужно было сдать материалы для юмористического двухстраничного раздела, который он вел в одной из ежедневных местных газет. За эту нудную неблагодарную работу на него ежемесячно проливался золотой дождь в размере тысячи шекелей, что, к сожалению составляло всего лишь две трети от той цены, которую они со Светкой платили за убогую однокомнатную меблирашку в хорошем районе. Еще шекелей семьсот давали анонимная порнушка в "Буме" и еженедельные очерки в более солидной правой газете. Все это составляло ровно половину секретарского заработка Светы и давало последней железный козырь в их непрерывных словесных баталиях.

Гриша протер кулаками глаза и, гадливо морщась, перечитал начальную строфу последнего недописанного стишка.

Если вскорости не хочешь
Ты залиться горьким плачем,
Среди дел полезных прочих -
Сбрей усы к чертям собачьим!

Да, все верно. Густые усищи, которые он отрастил в Израиле, попортили ему крови предостаточно. Пока, промучавшись полтора года, он не отхватил их в сердцах ножницами, приходилось постоянно ловить на себе хмурые и подозрительные взгляды прохожих. Ибо, загорев до черноты, работая на бензоколонке, он и вправду начал напоминать замученного, грязного араба, возвращающегося на территории после целого дня лошадиного труда на стройке.

Проклятый стих нужно было добить во что бы то ни стало, и он, сжав зубы, принялся лупить по клавишам, почти не вдумываясь в смысл выдаваемой продукции:

А иначе, взглядом косо
Обведут тебя, как жабу.
Шерсть, растущая под носом, -
Признак дикого араба...

Минут через двадцать Гриша в полном изнеможении выдал последнюю, шестую, строфу и с отвращением отодвинул от себя машинку. Все, теперь можно было встать, размять ноги, ввести в организм какие-нибудь витамины и подумать о способе прожигания остальной части вечера.

Он взял со стола трубку радиотелефона и по пути через салон на кухню набрал номер Штуца. Сначала долго шли длинные гудки, но Гриша не давал отбоя, зная, что если не включена автомазкира, значит, хозяин дома. Наконец после пятого или шестого сигнала послышался хрипловатый недовольный голос.

- Я слушаю.

- Ты чего, в подполье ушел?

- А, это ты... Слава Богу! Представляешь, звонит с самого утра какая-то сумасшедшая и просит немедленно прочитать ее сценарий двенадцатисерийного телефильма о трагической любви палестинского террориста и репатриантки из Одессы. Общую фабулу она мне уже пересказала. Случайное знакомство в кафе, где главная героиня собирает со столов грязные тарелки, тайные встречи под луной на берегу моря, долгие политические споры, мстительные угрозы арабской родни... Где-то к седьмой серии он лишается глаз и левой руки в результате неудачного испытания адской машины, и она решает посвятить однорукому слепцу всю свою оставшуюсь жизнь, одновременно излечивая любимого от зловредного радикализма...

- Достаточно! Я уже едва сдерживаю слезы, - хохотнул Гриша.

- Смешься, а я отбиваюсь от этой мегеры уже вторую неделю. Ты не представляешь, какая пробивная сила у подобных дамочек, - злобно пробурчал Борис. - Гвозди бы делать из этих б..дей!

- Ладно, ну ее в задницу. Что вечером делать собираешься?

- Даже не знаю. Может, в "Тарелку" закатимся?

- Ни в коем случае! Мы вчера там так дали копоти, что до сих пор вспоминать страшно. Гном проклятый отравил каким-то ядом...

- Тогда давай ко мне. Я же сейчас соломенный вдовец. Посидим, кофейку попьем...

- Кофейку? Ладно, я возьму по дороге бутылочку "Кеглевича".

- Лучше, конечно, "Сибрук", - капризно протянул Борис. - От него похмелья не бывает...

Квартира у Штуцев была огромной и холодной, как склеп. Хозяин сидел на диване, закутанный в клетчатый плед, и, вцепившись обеими руками в лохматую бороду, хмуро пялился в телевизор.

- Ты посмотри, что они там творят, идиоты! Город горит! Горы трупов! Танки стреляют по жилым домам!..

- Ты был когда-нибудь в Грозном? - спросил Гриша, ставя бутылку на стол и тяжело опускаясь в продавленное кресло.

- Не пришлось. В Грузии сто раз отдыхал, в Армении гостил, а в тех местах - не бывал.

- А я бывал, и неоднократно. Милый городок, совсем недалеко от моих родных краев. Население, правда, отчаянное...

А на телеэкране тем временем показывали облупленную стену городского многоквартирного дома, на которую медленно и страшно полз объятый пламенем тяжелый, грязный танк. Вот он с грохотом проломил ее и завяз, захлебываясь от копоти и злобы.

"Четвертые сутки, - взволнованно вещал диктор, - российские войска ведут ожесточенные бои с незаконными бандитскими формированиями в центре Грозного. Только за последние двенадцать часов убито свыше..."

- Суки позорные! - скрипнул зубами Гриша. - После этого они еще смеют что-то вонять про оккупацию палестинских земель. Переключи, пожалуйста. Не могу больше этого видеть...

Борис сверкнул на него очками и махнул пультом в сторону телевизора. Изображение мигом сменилось, и на экране возник вертлявый плешивый человечек с микрофоном в руке.

- ...с этим вопросом, - нежно блеял он, - мы обратились к депутату Государственной думы господину Андрющенко. Правда ли, что фракция, в которой вы, по общему мнению, являетесь вторым лицом...

Опять! Снова эта откормленная наглая очкастая харя, которая за прошедшие годы стала еще вальяжней и значительней.

Гриша с остервенением ударил кулаком по столешнице, отчего с грохотом повалилась бутылка, а хозяин в испуге подскочил на диване.

- Ты что, совсем повредился со своей юмористикой?

- Давай рюмки, старик! - прошипел Гриша, не отрывая глаз от экрана. - Нет, не рюмки. Тащи стаканы! И давай выключим телевизор. Или сбросим его с балкона...

Когда часа в два ночи он, с огромным трудом попав ключом в замочную скважину, ввалился домой, по трисам опять бил беспощадный обложной ливень. Не раздеваясь, Гриша плюхнулся на сырой матрац и, уже засыпая, краем угасающего сознания уловил всхлипывающие звуки. Светка опять рыдала в подушку.

Глава 11. Спятивший клоун

- Красота, среди бегущих первых нет и отстающих, - бубнил Гриша себе под нос и бодро шлепал голыми пяткам по рыжим плиткам пола. Они излучали космический холод и рождали полную иллюзию бега по льду, который в этой стране можно организовать разве что во чреве рефрижератора. - Бег на месте общепримиряющий! - с повышенным энтузиазмом выкрикнул он и, тяжело дыша прокуренными легкими, перешел на шаг.

Вот они, банальные чудеса ближневосточной зимы: в квартире, отсыревшей за четыре дня беспрерывного ливня, стоит полярная стужа, а за окном полыхает дивное, чуть ли не летнее утро. Он вышел на крохотный кухонный балкончик и, зажмурившись, подставил лицо бархатным лучам белесого солнца, наполовину вынырнувшего из-за полотняного тента пиццерии. Внизу, во дворике, лаково блестели зеленые опахала приземистой пальмы, ломились от розовых цветов неведомого названия кусты и совсем уж нереальным видением смотрелось крохотное апельсиновое деревце, набитое оранжевыми плодами, словно новогодняя елка.

В первую здешнюю зимовку Гриша никак не мог привыкнуть к этим мгновенным чередованиям холода и жары, дождя, града, ломающего деревья, и золотого морского пляжа с резвящимися в волнах белобрысыми туристами из Скандинавии. Но на календаре значилось 7 января 1995 года - дата, напоминающая о том, что эта израильская зима в его жизни уже третья по счету. Стало быть, удивляться чему-либо представлялось делом глупым и почти неприличным...

Тишина в рамат-ганских дворах стояла почти кладбищенская. Лишь где-то, кварталов за пять, одиноко завывал "амбуланс", беспрепятственно проносясь по вымершей солнечной улице.

- Ш-шшабат! - прошипел Гриша, со скрипом в позвонках делая наклон вперед и с трудом дотягиваясь кончиками пальцев до выщербленного пола. - Спят евреи темные, солнцем опаленные...

Он с сожалением покинул прогретый солнцем балкончик и снова окунулся в сырую мглу своего жилища. Дверь, ведущая в салон, была прикрыта неплотно, и через длинную щель виднелась разметанная тахта, где среди нагромождения одеял и пледов светилась взлохмаченная рыжая шевелюра. Из прочих Светкиных компонентов на свет божий выглядывала лишь маленькая розовая пятка. Но и ее одной хватило, чтобы Гришино настроение поднялось еще на пару градусов.

Он сложил ладони рупором и протрубил сигнал, памятный по счастливому пионерскому детству:

- Вставай, вставай! Постели заправляй! Тра-та-та-та! Тра-та-та! Тра-та-та! Та-та!..

Света повернулась на левый бок и хмуро уставилась на него припухшими сонными глазами.

- Ты что, окончательно спятил от своей водки? - недовольно спросила она, вытащив на поверхность худые бледные руки и закидывая их за голову. - Могу я хотя бы в единственный свой кровный выходной выспаться досыта?! И вообще - пошел вон! Я с тобой не разговариваю...

Гриша в ответ жалобно заскулил, опустился на корточки и с урчаньем вполз в комнату на четырех конечностях.

- Ну извини! Признаю себе полной и окончательной свиньей, - виновато молвил он и пристроил подбородок на краешке постели. - Больше пить не буду! Так много...

- А шляться по ночам неизвестно с кем будешь?

- Неизвестно с кем - ни за что!

- Ты еще издеваешься, скотина?!

- Нет, нет! - поспешно завопил Гриша, изображая сзади при помощи левой руки виляние хвоста. - Ни с кем шляться не буду! Честное слово...

- Ладно, - милостиво произнесла Света, толкая его в щеку узкой заячьей ступней. - В последний раз прощаю. Целуй ножку, паршивец!

Он жадно ухватился за худую щиколотку и провел кончиком языка по прозрачной кожице на "косточке".

- Дурак, щекотно! - нервно хохотнула она, извиваясь на простыне.

- То ли еще будет! - хрипло заорал Гриша и с торжествующим воплем запрыгнул на постель, куда не был допускаем уже целую неделю.

- Боже, как я устала от этой жизни! - шептала Света, медленно путешествуя указательным пальцем по его лбу, ложбинке между бровей, кривоватому носу, полураскрытым губам и колючему подбородку. - Третий год без отпуска. И это после уборки чужих квартир, ослиной упаковки ботинок на конвейере, беготни с посудой между столиками! Как вспомню эти наглые рожи со слюнявыми губами... "Не желаешь ли, мотек, отведать чашечку кофе у меня на квартире?" У, твари толстозадые! Знаешь, Гришка, у меня до сих пор от слова "мотек" локти начинают чесаться...

- Ну, ты, слава Аллаху, уже больше года сидишь в приличном офисе, тюкаешь на компьютере и получашь нормальное жалованье! - вяло откликнулся Гриша, лениво следя из-под полуприкрытых век за солнечным зайчиком, дрожащим на потрескавшейся белой стене.

- Да, конечно, работать секретаршей лучше, чем мыть посуду в фалафельной. Но я, в конце концов, не для того сюда приехала, чтобы превращаться в накрашенную куклу в черных колготках при сексуально озабоченном адоне Гольдберге.

- А ты натягивай другие колготки. Когда на тебе черные, я тоже не могу сосредоточиться...

- Представь себе, он категорически против! "Гверет Ора, черное так идет к цвету ваших волос. Я бы очень просил вас не менять гамму..."

- Почему "Ора"?

- Дебил! Ты когда-нибудь начнешь учить язык? Ора - это как раз и есть на иврите Света. От слова "ор"...

- Что ты меня бодаешь! Русский язык - моя специальность. Ремесло, кормящее меня... И потом, как я могу овладеть ивритом, если целыми днями говорю и пишу по-русски?

- "Кормящее ремесло"... Да ты и двух тысяч не зарабатываешь своей писаниной! Мне тоже, может, хотелось бы работать по специальности...

- Слушай, давай не будем начинать все сначала. И без того целую неделю кидались друг на друга. Кстати, никто не мешал тебе закончить компьютерные курсы и поступить графиком в газету.

- Ага, сидеть с утра до ночи за две с половиной тысячи! Спасибо, не надо.

- Так чего же ты хочешь, несчастная! - куражась, заорал Гриша и, скорчив свирепую физиономию, сжал руками ее тонкую шею с пульсирующей жилкой.

- Счастья хочется, Гришечка. - Эту фразу она произнесла без всяких ужимок, тихо и печально глядя ему в глаза.

Гриша забыл про роль венецианского мавра и уселся на простыне по-турецки.

- На свете счастья нет, - наставительно продекламировал он, гладя ее по головке, как ребенка, - но есть покой и воля...

Он уже разогнался с чувством процитировать в полном объеме весь пушкинский шедевр, но ему помешал длинный и наглый звонок в дверь. Кто-то стоял у порога и тупо, без остановки давил пальцем на пластмассовую клавишу.

- Что за идиот явился? - прорычал Гриша, от спешки никак не попадая ногой в штанину джинсов. - Сейчас удавлю гадину...

Наконец он справился с окаянными штанами и под непрекращающуюяся истерику звонка, тихо матерясь, подлетел к двери. Замок скрипнул, и в образовавшемся проеме показался Пиночет в черной жокейской шапочке и зеркальных очках. Он молчал и с каменной мордой продолжал давить на звонок. Рядом, не обращая внимания на происходящее, стоял, привалившись к стене, Гном и задумчиво читал толстую черную книгу.

- Вы чего, рехнулись? - поинтересовался Гриша и спихнул Пиночетову руку со звонка. - Накушались, что ли, с утра? Сегодня, к вашему сведению, шабат, и мы, как порядочные израильтяне, предаемся заповеданному покою...

- Сегодня суббота. А рехнулся именно ты! - сурово процедил Пиночет.

Он легко отодвинул Гришу и пружинистым шагом проник в прихожую.

- Коля, - бросил он через плечо, - мы вчера договаривались с этим недоноском ехать по грибы?

- Договаривались, - сонно ответил Гном, не поднимая глаз. - В десять утра он должен был стоять со своей бабой возле банка "Дисконт".

- Мать честная! - Гриша звонко хлопнул себя по лбу. - Братцы, бейте меня. Совсем забыл, идиотина!

- Приветик! - сказала Света, просовывая в прихожую лохматую голову. - Что за налет на квартиру лояльных граждан правового государства? Почему дверь открыта? Ты что там, Гном, ТАНАХ изучаешь?

- Пожалуйста, явилась женщина и моментально задала три дурацких вопроса! - развел руками Пиночет. - А на самом деле спрашивать должен только я. И вопрос может быть лишь один: какого хрена вы спите, когда вас на улице ждут две машины, полные людей, чтобы ехать в лес для сбора грибов?

- Гришка, ты что, с ними договаривался? - свирепо спросила Света.

- Да, - виновато молвил тот.

- А почему мне не сказал?

- Забыл. Прости подлеца...

- Нет, Рывкин, ты все-таки урод! Мне же еще нужно принять душ, собраться, накраситься...

- Короче, через пятнадцать минут ждем вас в машине! - хорошо поставленным командирским голосом бросил Пиночет и походкой терминатора вышел на лестничную площадку.

- За мной, придурок, - приказал он и щелкнул Гнома по лбу.

- До свиданья, господа, - раскланявшись, бесцветно произнес тот и, не прерывая своего занятия, принялся спускаться вниз по лестнице.

В середине восьмидесятых годов, когда Гриша пристрастился слушать по вечерам "Голос Израиля", он частенько пытался мысленно вообразить эту страну. Версию, многие годы разрабатываемую телевизионной программой "Время", отметал с негодованием. Там "сионистское логово", как правило, фигурировало в качестве лишенной зелени, выжженной каменистой местности, покрытой мрачными полуразрушенными бараками. Среди этих преземистых строений, сплошь расписанных революционными палестинскими лозунгами, пригнувшись, сновали крючконосые автоматчики, в которых малолетние "патриоты", обмотанные крапчатыми косынками, вдохновенно метали крупные булыжники. Иерусалимскому радио верить на сто процентов он тоже не решался. Ибо оно живописало картину диаметрально противоположную, с местечковыми интонациями вещая сквозь визг глушилок о счастливом, наполненной духовными исканиями, бытие еврейской державы, которой не хватает до полного счастья одной мелочи - переселения туда трех миллионов узников из советских социалистических застенков. В конце концов Гриша решил считать Обетованную землю чем-то средним. Она, по его предположениям, была достаточно гола и пустынна, но местами имела озелененные оазисы, где сносное цивилизованное существование представлялось теоретически возможным...

Когда пиночетовская "хонда" миновала последние дома какого-то поселка близ Рамле и понеслась по полупустой трассе, слева от которой бежали ровные малахитовые рядки виноградников, а справа началось поросшее соснами предгорье, Гриша только усмехался, вспомнив свои давние опасения, что приедет в пустыню. По крайней мере сейчас, в эту солнечную январскую субботу, страна напоминала рай. Двадцать три градуса тепла, неправдоподобно синее небо, запах влажной земли и еще не просохшей хвои, бьющий в ноздри из раскрытых окон машины, которая летит по дороге с великолепным покрытием и яркой разметкой.

- Хорошо, - Света привалилась к Гришиному плечу и выставила наружу ладонь, защищаясь от тугого воздушного потока. - Вот так бы ехать и ехать целый день...

- Ерунду порете, мадам! - сверкнул очками в зеркальце Пиночет. - Нам, наоборот, следует как можно быстрей прибыть в этот так называемый лес, чтобы хоть немного грибков досталось на нашу долю.

- После таких дождей грибов должно быть тьма! - оптимистически заявил Гриша.

- Грибов много, - согласился Пиночет, - но нашей русской братии гораздо больше. Они же, как саранча. Высаживают десант еще до рассвета и прут по лесу цепью. Как немцы в совковом кино! После них искать что-то - голый номер. Верно, Коля? Опять зачитался парень. Гном, проснись, замерзнешь!

Гном вздрогнул, оторвал взгляд от книги и, поправив очки, решительно заявил:

- Нет, Витя, сегодня я спиртное употреблять не намерен!

- Ну и слава Богу! - подал голос дремавший до этого Штуц.

Пиночет толкнул Гнома локтем в бок, оглушительно заржал и так газанул, что Светина ладонь сразу озябла на ветру.

К часу дня они, всласть набродившись по пологим каменистым склонам и напрыгавшись по белесым, с прозеленью мха, библейским валунам, вышли на солнечную лужайку с видом на полосато засеянную долину.

- Все, ноги не ходят! - простонал Марик, поставил на коричневую хвою пластмассовое ведерко с грибами и навзничь растянулся рядом с ним. - Или дайте чего-нибудь пожрать, или пристрелите...

- Ну ты, служитель Мельпомены! - хихикнула Жанна и поставила на грудь упавшего весьма соблазнительную, упакованную в белоснежную кроссовку и тугую лиловую лосину ножку. - Рано проголодался. Грибов-то всего полведерка.

- Во-первых, дорогуша, музе я прислуживал, увы, лишь в прошлой жизни, - прищурив один глаз, ответил Марик, тихонько поглаживая Жанну по спелой, выпуклой икре. - Да и не той вовсе, которую вы изволили упоминать, а Талии! Ибо имел честь паясничать в театре оперетты...

- Отстань от него, - хмыкнул Гриша, опускаясь рядом на теплую хвою. - Он актер. Его место в буфете...

- А я любил раньше ходить в оперетту, - со зловещей улыбкой произнес Пиночет, плюхаясь неподалеку. - У меня даже балеринка один раз была из областной музкомедии.

- А балеруна не было? - поинтересовался Гриша.

- В каком это смысле? - насторожился Пиночет.

- А это тебе Светка может растолковать. У нее по этой части богатейший опыт...

- Заткнись, дубина! - прошипела Света и дала ему подзатыльник. - Ты у меня сегодня договоришься.

После десятиминутного перекура и трепа все сошлись на том, что грибную охоту пора сворачивать и приступать к пикнику на свежем воздухе. Пиночет с режиссером отправились к машинам за припасами, а остальные шесть грибников переместились ближе к краю лужайки, где чисто по-израильски был сооружен длинный деревянный стол со скамейками, мусорным баком и утоптанной площадкой для мангала.

- Здесь, конечно, замечательно, - сказала Жанна, присаживаясь на зеленую скамью, - но это, господа, не лес, а псевдомаслята в наших ведерках - не грибы! Вот, помню, у нас под Минском...

- Понеслось! - протянула Эллочка, присаживаясь рядом с подругой. - Давай сейчас начнем вспоминать все совковые природные красоты. Поля бескрайние, моря безбрежные, вершины заснеженные... Сама ведь говорила, что в вашей Белоруссии после Чернобыля зайцы с двумя головами скачут!

- Это верно, - жалобно вздохнула Жанна. - Но все равно, так хочется в настоящий лес.

- Думаешь, я по своему Питеру среди этой арабятины не скучаю? Молчи уж...

- А я, представьте, не скучаю ни по Москве, ни по тундре! - с неожиданной злостью заявил Гном и грохнул своей черной книженцией по столу. - Как бы меня туземцы ни ставили раком, но здесь я человек, а не "жид пархатый". Хочу - на стройке вкалываю, хочу - стихи пишу. И ни одна падла не требует у меня штампа о прописке и справки с места работы! И право издать книжку я уже ни у кого на коленях выпрашивать не должен.

- Конечно, - хмыкнула Жанна. - Чего выпрашивать? Плати пять тысяч, получай свои триста экземпляров и...

- И засовывай их себе в задницу! - со смехом закончил Гриша. - Потому что все равно - это эмиграция. Как ее ни называй. И никому ваша говеная русскоязычная поэзия не нужна. Подписали двадцать сборничков приятелям и родне, послали столько же в Россию, в родимый Мухосранск... А где остальной тираж? Вот он, в углу сырой меблирашки. Стопочками стоит!

- Пусть стопочками стоит! - заорал Гном, срывая очки и брызжа слюной. - Не хочу я ни денег, ни гонораров! Что, Хлебникова кормило сочинительство? Мандельштама грело? Хрен моржовый! Дайте мне спокойно самовыражаться и жить, не спрашивая на это разрешения! Дайте, и я ничего больше не попрошу!!!

- Ты, Гном, что, сырых грибков уже поел? - спросил Пиночет, опуская на землю сумку, мангал и мешок с древесным углем. - Чего орешь? Не иначе опять какой-нибудь дряни начитался. Вот что за манускрипт ты третий день мусолишь?

- Коран, - буркнул внезапно угомонившийся Гном.

- Что?

- Ко-ран! Не слыхал про такое произведение?

- Чтоб ты, Коленька, здоров был!

- И тебе, Эдик, тем же концом по тому же месту...

Если бы через полтора часа всю их компанию засняли на видеокассету и прокрутили где-нибудь в Ростове-на-Дону, то и самый проницательный зритель не догадался бы, что происходящее имело место быть в пятидесяти километрах от Иерусалима. Угли в мангале едва дымились и уже подернулись сединой пепла. Сбоку валялось десятка полтора шампуров с прилипшими к ним аппетитными луковыми корочками. Застеленный газетами стол отчетливо напоминал картину Васнецова с изображением Игорева побоища: в центре батарея водочных бутылок и прозрачных емкостей со "Спрайтом" и "Кока-колой" , а вокруг - пластмассовые баночки хумуса, одноразовые тарелки с нарезанными овощами, охряные дынные шкурки, гора разломанных пит и кучки местных соленых орешков.

Дамы возлежали на пледах, греясь на солнышке и слушая театральные байки Марика. Гном в позе андерсеновской Русалочки сидел на сером валуне у края лужайки и неподвижно глядел на голубоватую горную гряду по ту сторону долины. За столом остались лишь трое "твердых искровцев": Гриша, кинематографист Штуц, наслаждающийся временным безбрачием, и всегда бьющийся до последней капли водки Пиночет.

- Вот ты, Боря, предположим, режиссер! - хрипел Пиночет, пытаясь кончиком ножа вытащить из своего стакана упившегося водкой комара.

- Почему же "предположим"? - сходу обиделся Штуц. - Я, между прочим, почти пятнадцать лент в Союзе снял...

- Да это я так, фигурально... Я к тому, что снять бы тебе кино о моей жизни. Можно такой сюжет накрутить, что в Голливуде от зависти удавятся!

- Я игровое кино не снимаю.

- А какое еще бывает? - искренне удивился Пиночет, отправляя очищенное от насекомого зелье в свою зубастую пасть и занюхивая громадным золотым перстнем-печаткой.

- Всякое бывает, - неохотно ответил Штуц, с сомнением глядя на свой стакан, - документальное, учебное, анимационное... Ханыжное еще бывает. Вот Гришка по нему большо-ой специалист!

- Одни творцы вокруг, - зевнул Пиночет. - Гном стихи полоумные кропает, в которые ни одна тварь не врубается, Гришка в газетах острит тупым концом, Марик монологи произносит. В перерывах между погрузкой мебели... Ты рекламу печенья снимаешь. Гений на гении. Плюнуть не в кого! Вон из лесу какое-то очкастое мурло с ведерком вылезло. Падла буду, он тоже либо романы пишет, либо на скрипке пиликает!..

Гриша и Штуц лениво повернули головы по направлению указующего пальца собутыльника и действительно обнаружили медленно бредущего в их сторону толстенького лысого человечка в круглых обезьяньих очках.

- Самое смешное, Григорий, что этот мафиози прав! - ухмыльнулся режиссер. - К нам приближается не кто иной как Глеб Толстой.

- Кто? - спросил Гриша, чувствуя приближение приступа неодолимого хохота.

- Толстой. Глеб Николаевич. Редактор новой русскоязычной газеты...

- Зови его сюда! - оживился Пиночет. - Пусть у нас тут будет ясная поляна...

Впоследствии Гриша тысячу раз проклинал тот миг, когда он поддержал предложение Пиночета и способствовал тому, что Боря Штуц окликнул близорукого грибника и пригласил к их растерзанному бивуаку. Именно тогда под пьяные восклицания и казарменные шутки Пиночета новый знакомец, поблескивая очками, шепнул ему на ухо:

- Вы знаете, я постоянно читаю ваши материалы. На днях собирался вам позвонить и сделать весьма интересное предложение. Так что, можно сказать, наша встреча на этой поляне является перстом судьбы...

- Я вас интересую в качестве автора? - спросил Гриша, изо всех сил стараясь придать своему лицу трезвое и пристойное выражение.

- Мне нужен помощник. Ответственный секретарь для новой газеты. Человек, искушенный не только в журналистике, но и в художественной литературе...

- В связи с чем?

- В связи с тем, что это будет не простая газетенка, каких здесь уже чуть не полсотни.

- В чем же будет выражаться ее специфика?

- Можете судить даже по названию. Она будет называться "Литературный реванш"...

Вечером того же дня Гриша и Света чаевничали за кухонным столом и дискутировали с жаром депутатов кнессета.

- Ты просто старый облезлый козел! - кричала она, со стуком ставя чашку на столешницу. - Вон, все виски седые, а до сих пор не понял, что ни с того, ни с сего заманчивые предложения делают только жулики! Сам же говорил, что любая новая русскоязычная газета, организованная без участия туземной мафии от прессы, никогда не пробьется в распространение...

- Да, это так. Но этот "граф" клянется и божится, что у него джентльменское соглашение с одной из фирм-распространителей. Мол, им нужно будет отвалить тридцать тысяч баксов, и они запустят любое издание на всю катушку по всем торговым точкам от Кацрина до Эйлата.

- Тридцать тысяч долларов! - хохотнула Света. - Это ж больше девяноста тысяч шекелей. Где этот плешивый колобок собирается взять такие деньги?

- Говорит, что эту сумму обещал дать дядюшка из Канады...

- "Дядюшка из Канады"! И ты веришь в эти детские сказки?

- Послушай, какая нам разница, где он собирается взять эти бабки? Главное, что он дает на лапу распространению, снимает помещение, покупает компьютеры и берется оплатить печатание газеты в типографии...

- Подожди! - вскинулась Света. - Но он же сразу завел разговор о долевом участии в деле и предложил тебе внести две с половиной тысячи долларов.

- Правильно. На взятку и первое обзаведение ему хватит. Но потом нужно будет продержаться несколько номеров, пока не наберется реклама! Человек берет все расходы на себя, сташно рискуя при этом, и хочет подыскать сотрудников, которые могли бы хоть отчасти стать компаньонами...

- Ага, и кроме нищего юмориста он никого для этой цели не нашел!

- Во-первых, я публикую в местной прессе не только юмор. А во-вторых, ты же сама в лесу видела, как он прямо вскинулся, когда Борька назвал мою фамилию. Пойми, это шанс. Первый шанс вылезти из дерьма за все три года нашего прозябания в этой стране! Мы потом сами себе не простим, если упустим его...

На несколько мгновений в кухне воцарилась полная тишина, и сразу стало слышно, как поскрипывает от ветра неплотно прикрытая балконная дверь.

- Опять задуло, - нарушила молчание Света. - Наверное, ночью снова будет ливень...

- Ты мне зубы не заговаривай! - сурово молвил Гриша и прикурил черт знает какую по счету за этот вечер сигарету. - Будем мы в это дело влезать или нет?

- В принципе, попробовать можно. Я могла бы рисовать иллюстрации по вечерам, после работы. А ты вообще у нас свободный орел... Но это в том случае, если господина Толстого устроит наше сотрудничество без денежного взноса...

- А если не устроит?

- На нет и суда нет! Где нам взять такие деньги?

- Но... - Гриша поморщился и выпустил из рта толстое кольцо дыма, похожее на русскую баранку. - Но у тебя же есть валютный счет на десять тысяч баксов...

Света моментально поперхнулась чаем, и ему пришлось вскакивать и стучать ладонью по ее согнутой спине.

- Ты что, совсем спятил? - спросила она, отдышавшись. - Какое право я имею тратить чужие деньги? Вот уж не ожидала от вас, господин сочинитель, такого предложения!

У Светы на валютном счете действительно имелись деньги. Где-то около года назад ее дальняя родственница из Риги позвонила им и попросила оказать услугу. Она неспешно готовилась к репатриации и в тот момент как раз продала небольшой домишко в дачном поселке. Тетушка просила позволения перегнать десять тысяч долларов на счет племянницы с тем, чтобы воспользоваться ими после своего окончательного переезда на постоянное место жительства.

Света сообщила номер счета, и предусмотрительная гражданка независимой Латвии произвела необходимую операцию через отделение израильского банка "Леуми", свившего себе гнездо в бывшей советской прибалтийской колонии. С тех пор доллары эти преспокойно хранились на счету у Светы, что заметно повысило доверие к ней местных банковских клерков.

И вот теперь Гриша в своих честолюбивых мечтах алчно позарился на этот чужой капитал.

- Дура рыжая! - вскинулся он. - Когда твоя миллионерша собирается сюда? Через год? Да к этому времени мы раскрутим газету и вернем ей долг с процентами!

- Сам дурак! А если прогоришь? Как ты тогда расплатишься? На панель пойдешь? Так за твою тощую задницу и трех шекелей не дадут...

- Значит, тебе хочется и дальше влачить жалкое существование и каждый месяц дрожать, что не сможешь расплатиться за эту дыру?

- Нет, этого мне не хочется, но чужое я трогать не стану!

- Не станешь? - Гриша, поднявшись со стула и опершись ладонями о стол, злобно уставился ей в глаза. - Ну тогда болтайся сама, как дерьмо в проруби! А с меня хватит. Больше я в этой берлоге не квартируюсь!

Он сорвал с вешалки куртку и, сутулясь, направился к выходу.

- Вали, вали! - со слезами в голосе крикнула она ему вслед. - Только потом на четвереньках не приползай. Больше этот номер у тебя не пройдет!

Дверь с жутким грохотом захлопнулась, и от возникшего сквозняка начала раскачиваться висящая на длинном проводе голая кухонная лампочка.

- Клоун, - прошептала Света сквозь слезы. - Окончательно спятивший клоун...

Глава 12. "Литературный реванш"

Как выяснилось, антисемитом стать совсем не трудно. Для этого требовалось проснуться утром со свеженькой спелой мигренью, поругаться за завтраком с любимой женщиной, выходя из подъезда, извлечь из почтового ящика счет телефонной компании на 550 шекелей, прождать автобус на остановке более получаса и, сразу после появления в редакции, попасть в лапы Лазарю Марковичу Слоновичу.

"Кем же ты, жаба этакая, работал в этих самых Чебоксарах? - размышлял Гриша, сквозь розовый мигреневый туман разглядывая отвислую бородавчатую челюсть посетителя. - Зуб даю, что каким-нибудь старшим методистом в республиканском Доме политпросвещения..."

- В одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году, - медленно и раздельно, как на гипнотическом сеансе, вещал Слонович, - мною была подготовлена к печати и представлена в издательство рукопись книги о знатном тракторостроителе Степане Шалаеве. Но, благодаря проискам антисемитов, ее выбросили из плана редподготовки как произведение автора-космополита. Ах, молодой человек, сколько прекрасных сюжетов было уничтожено в шовинистическом угаре тех страшных лет! Скольких шедевров не досчиталась многонациональная советская литература...

- Надеюсь, - хмуро спросил Гриша, взвешивая на руке чудовищно раздутую папку с красными обувными шнурками, - здесь не покоится та самая рукопись про сборщика стальных скакунов?

- Нет, что-о-о вы! - Слонович закатил глаза и взмахнул воскового цвета ладонями. - На сей раз я выношу на читательский суд первую часть автобиографическогой трилогии. Ее рабочее название "А мне шестнадцать лет". Вторая часть, "Издалека долго", надеюсь, будет готова к лету, а третья...

- "Течет река Волга"? - деловито поинтересовался Гриша.

Лазарь Маркович остолбенел.

- Откуда вы знаете? - спросил он суфлерским шепотом. - Боцман донес? Впрочем, можете не говорить. Завистническая сущность этого субъекта стала понятна мне еще тридцать лет назад, когда, возглавляя делегацию работников культуры нашей автономии, я побывал на декаде чувашского искусства в городе Николаеве. Где этот партократ и служил инструктором в отделе агитации и пропаганды горкома партии...

Ситуация приобретала самый зловещий характер. Поэт-пародист Яков Боцман был застарелым и злейшим врагом Лазаря Слоновича. Они поссорились еще в период соперничества США и СССР по количеству гектаров, засеянных кукурузой, и при всяком удобном случае окунали друг друга в чан с идеологическим дерьмом.

- Боцман тут ни при чем. Я сам догадался.

- Каким же это образом?

- По аналогии, - с трудом сдерживаясь, вымолвил Гриша.

- С чем, позвольте полюбопытствовать? - строптиво осведомился старый графоман.

- С песенкой, уважаемый господин Слонович. Помните, Людмила Зыкина, потрясая сиськами, пела: "Течет река Во-о-олга!"

- Ну, знаете! - взревел бывший методист, раздувая волосатые ноздри.

И понеслось. Непризнанный мастер прозы, употребляя деепричастные обороты и бессоюзные сложные предложения, выдал длиннющий монолог, из коего следовало, что Гриша скрытый юдофоб, коммунист, антисионист и, возможно, вообще агент российских спецорганов, засланный в государство Израиль специально для травли писателей-репатриантов.

- Хватит! - гремел Слонович. - Не для того мы десятки лет бились с тоталитаризьмом и страдали за право выезда на родину, чтобы здесь снова терпеть издевательства и произвол завистников-недоучек...

- Это я, что ли, вам завидую? - не выдержал Гриша. - Да будь моя воля, я бы вашу графоманскую писанину на пушечный выстрел не подпустил к газете!

- Что?! Вы сказали "графоман"? - жутко осклабился Слонович и щелкнул вставной челюстью. - Ну, за это ты мне ответишь!

Он вцепился сизыми скрюченными пальцами в поверхность стола и начал со зловещей медлительностью вздыматься над ним, словно тесто над кастрюлей.

Если бы в комнату не вбежал Глеб Толстой, Слонович либо бросился бы душить Гришу, либо заполучил бы инсульт.

- Голубчик, зачем так волноваться! - забулькал шустрый толстячок, обнимая разъяренное ископаемое за талию. - Вы просто неправильно поняли друг друга. Господин Рывкин вовсе не хотел вас обидеть, вспоминая песню в исполнении Зыкиной. Он лишь хотел подчеркнуть степень иронии, с которой вы обыграли текст заезженного в шестидесятые годы советского шлягера...

- Он назвал меня графоманом, - никак не мог угомониться Слонович. - Меня, члена Союза советских писателей с 1950 года!

- Это нервы, - ворковал редактор, увлекая строптивца к себе в кабинет. - Вы же прекрасно знаете, какие психологические перегрузки каждый из нас испытывает в процессе абсорции на вновь обретенной родине...

Он с великим трудом запихнул грузного старца в соседнее помещение и, посылая из-за его плеча грозные гримасы заместителю, захлопнул за собой дверь.

- Два вонючих идиота! - прошипел Гриша, вытряхивая сигарету из пачки и подходя к окну.

За давно не мытым стеклом открывалась панорама сотен плоских крыш с белыми бочкообразными баками и косыми стеклянными батареями солнечных бойлеров. Зелени почти не было видно: лишь кое-где из-за размытой дождями серой стены торчал одинокий кипарис или выглядывала верхушка пальмы. А над всем этим скопищем плотно сгрудившихся двух- и трехэтажных домишек нависали низкие тяжелые тучи цвета закопченной алюминиевой кастрюли.

"Не дай Бог жить в таком районе, - подумал он, щелкая зажигалкой. - Через месяц можно либо спиться, либо повеситься..."

А ведь кое-кто в первые дни их пребывания в стране на полном серьезе с жаром советовал снять конуру в подобном гадюшнике и таким образом сэкономить пару сотен шекелей в месяц. Потом Гриша встречал многих людей, поступающих именно таким образом. Селились целыми кланами в южных пригородах, населенных выходцами с Востока и наркоманами, ругались, разводились, теряли образ человеческий, но упорно копили денежки для будущего неуклонного прогресса. Через двенадцать месяцев эти люди уже ездили на новеньких "сузуки" или "даяцу", а на третий год перебирались в собственную квартиру на окраине Ашдода...

За спиной заскрипела дверь, и сладкий голосок Глеба Толстого быстро произнес:

- Лазарь Маркович, я желаю вам новых творческих успехов и всегда буду рад видеть вас в своей редакции! А с романом будьте спокойны. Первая глава пойдет в следующем номере.

Слонович, судя по характерным звукам, благодарно тряс редакторскую руку. Потом витиевато попрощался, но не ушел. Затем еще раз попрощался и снова не ушел. И только с третьей попытки Глебу Николаевичу удалось избавиться от автора эпохального жизнеописания тракторостроителя Шалаева.

Гриша отвернулся от окна только тогда, когда за Слоновичем залопнулась дверь, а настрадавшийся редактор со стоном выпустил воздух из легких.

- Григорий, голубчик, ну не стоит сражаться с ветряными мельницами! - умоляюще протянул Глеб Толстой, прижимая пухлую ладошку к пиджаку. - Ты ведь мне всех авторов распугаешь.

- Каких авторов? Если эта старая кагебешная обезьяна - писатель, тогда

я - восемнадцатилетняя девственница... Ты посмотри, чем набиты два номера нашего "Реванша". Куча корявых стишков, которые постеснялись бы поместить в стенной газете трамвайно-троллейбусного депо, повесть о босоногом местечковом детстве, написанная языком негра племени тутси, проучившегося два семестра в Рязанском пединституте, воспоминания о совместной поездке с Солженицыным в трамвае... А чего стоит романтическая феерия о космическом происхождении евреев, сочиненная бывшим бухгалтером по фамилии Гибельбаб! Бред сивой кобылы на одесском Привозе... Глеб, мне приходится целыми днями беседовать с душевнобольными сочинителями, которых гнали поганой метлой из самых убогих редакций в советской глубинке!

- Опять ты за свое! Григорий, миленький, я же тебе уже пять раз объяснял основной принцип нашего издания. Тот, который, по моему проекту, должен гарантировать нам успех на газетном рынке. Повторяю еще раз: "Литературный реванш" - печатный орган графоманов пишущих, предназначенный графоманам читающим! Сюда приехала семисоттысячная орава людей, громадный процент которых страдает патологическим творческим зудом. Они все - несостоявшиеся Чаплины, Кафки, Шагалы и свято уверены, что их таланты не были оценены по достоинству исключительно из-за родимого пятна "пятой графы"...

Так почему же нам не сделать свой маленький гешефт на этой смешной ситуации? Мы создали газету, которая уже одним своим названием говорит этим полудуркам: "Ребята, настал ваш черед. Вам предоставляется возможность литературного реванша; торжества над совковыми псевдознаменитостями, долгие годы втоптывавшими в дерьмо ваши блестящие дарования!"

И ты видишь, Гриша, идея уже начала работать. К нам сотнями прут разновозрастные поэты, прозаики, критики, эссеисты, которыми были битком набиты литобъединения в областных центрах одной шестой части суши...

- И мы должны печатать их перлы?

- Не-пре-менно! Причем безо всякой редактуры. Проследим лишь, чтобы после "ж" и "ш" шли буквы "е" и "и", проставим запятые перед "что", "где" и "который". Ну, и позаботимся, чтобы слово "Бог" писалось с заглавной буквы... Пойми, из двухсот тысяч активных читателей-репатриантов не меньше пятидесяти - скрытые или явные графоманы. Пусть половина из них начнет покупать нашу газету в совершенно реальной надежде когда-либо напечататься в ней. А тебе ведомо, что здесь означает газета, имеющая шесть рекламных полос, раскупаемый тираж которой равен 20-ти тысячам экземпляров? Это миллионные прибыли. Миллионные!

Под воздействием толстовского напора и красноречия на лбу у Гриши выступила жемчужная испарина. "Вот ведь скотина, - думал он, глядя в быстрые черные глазки пузатенького краснобая, так и шныряющие за тонкими стеклышками очков. - Врет ведь, собака, охмуряет. Но как складно!"

- Кстати, любезнейший Глеб Николаевич, мы готовим уже третий номер газеты, сулящей, как здесь было сказано, миллионы, а зарплаты все еще не предвидится. Ты же понимаешь, что долго я так не протяну. Мне же и кило порнухи нужно еженедельно выдать, и кубометр юмористики к сроку настрогать, и твоих "реваншистов" отредактировать. Сил уже никаких, и подруга жизни лается...

- Гришенька! - редактор молитвенно всплеснул ладонями и собрал пухлые губки в сердечко. - Ты же сам прекрасно видишь: в первом номере рекламы практически не было. Во втором мы уже имели полторы рекламные страницы. Если к пятому номеру удастся набрать пять рекламных полос, то можно будет включать поливальную установку, плещущую золотым дождем. И потом, пусть Светочка не забывает, что вы с ней являетесь не только сотрудниками газеты, но и держателями акций, и в перспективе будете получать, кроме зарплаты, процент с прибыли!

Гриша приоткрыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но сделать это ему не довелось. Где-то в глубинах редакторского пиджака зазвонил пелефон, и Глеб молниеносно сунул руку под мышку, словно Джеймс Бонд, хватающийся за револьвер.

- Але! Толстой у аппарата! Помню, милый. Буду через десять минут. Лечу. Уже лечу!

Далее произошло некое завихрение пространства, редактора закрутило на месте, размыло в воздухе, и вскоре до Гришиного слуха донесся лишь удаляющийся по лестничным ступенькам топот.

Объявление было напечатано на глянцевой бумаге, имело размер стандартной печатной странички и было прилеплено к стеклу продуктового русского магазинчика. Гриша сначала равнодушно скользнул по нему взглядом, но через секунду резко остановился и мотнул головой, будто человек, наступивший на притаившиеся в траве грабли. Посреди выстуженного ветром и вымоченного дождями Тель-Авива на стеклянной витрине с прейскурантом некошерных копченостей висела афишка, извещающая о гастролях в Израиле сверхпопулярной российской эстрадной дивы Альбины Валиевой!

Звезда на афишке была наряжена весьма своеобразно. На ней были белый парадный фартук советской школьницы, красный пионерский галстук и белые носочки. И больше ничего! Альбиночка держала двумя пальчиками микрофон и очень чувственно тянулась у нему губами. Не то хотела чмокнуть, не то сдуть пылинку...

"Только три концерта, - гласил текст, написанный от руки в нижней части афиши. - Хайфа, Иерусалим, Тель-Авив..." Из текста следовало, что последнее выступление имело место накануне вечером. Жаль. Если бы он наткнулся на этот листок вчера, можно было бы отыскать Альбину и провести вместе вечерок.

"Впрочем, - подумал он, - не исключено, что сверхновая звезда российской эстрады так за эти годы забурела, что и не пожелала бы меня узнавать..."

Настроение у Гриши опустилось еще на пару градусов, и, хмуро глянув последний раз на афишку, напомнившую о прошлом, он медленно поплелся по вечерней улице имени Хаима Арлозорова, которая в этом месте вся светилась от витрин десятков маленьких магазинчиков, парикмахерских и забегаловок, где шумные, энергичные аборигены покупали полуфабрикаты для ужина, делали прическу, собираясь на свидание, пили кофе и одновременно азартно катали зары в деревянных коробочках нардов. Эта жизнь была экзотична, самобытна и самодостаточна. Ей хватало своих проблем, а непонятные самоедские комплексы пришельцев с Севера оказывались ненужной добавкой, портившей вкус старого доброго блюда...

Гриша свернул на улицу Бялика и почти сразу же нырнул в свою подворотню. По узкой, мощеной дорожке он прошел между двумя трехэтажными зданиями, расстояние между которыми не превышало десятка метров (не будь на окнах трис, можно было бы обходиться без телевизора, наблюдая жизнь обитателей соседнего дома), одолел два пролета лестницы, выложенной из больших светлых камней, и оказался перед бездверной аркой своего подъезда. Идти в холодную квартиру на съеденье усталой Светке не хотелось отчаянно. Но, с другой стороны, и податься было некуда. Все знакомые жили далековато, а денег на автобус не осталось. Поблизости обитал только Штуц, но его жена уже вернулась из Лондона и, несомненно, восприняла бы Гришино вторжение, мягко говоря, без восторга...

Ключ мягко вошел в скважину, медленно провернулся. Гриша тихонько приоткрыл дверь и бесшумно просочился в кухню-прихожую. Дверь в единственную комнату, которая служила им одновременно и салоном, и спальней, была прикрыта, и из-за нее слышались звон посуды и возбужденные голоса.

"Гости? У Светки?- мысленно подивился он. - Это что-то новенькое..."

Повесив куртку на деревянные рожки вешалки, Гриша попил из-под крана хлорированной водички и подошел к двери.

- Цены на квартиры растут постоянно, - жаловался сердитый Светкин голос, - доллар растет. Рывкин наделал долгов тысяч на пятьдесят, а сам хлещет водку, скотина! Хоть на панель выходи, честное слово...

Гриша расслабил лицевые мышцы и толкнул дверь ногой. В глаза ударил свет от настольной лампы без абажура, стоящей посреди низкого столика со снедью и бутылкой коньяка. Сперва он разглядел рыжий Светкин затылок, а спустя мгновение - и ее собеседницу, забравшуюся с ногами в кресло. Это была суперстар Альбина Валиева: нарядная, хмельная и намазанная, как собака Баскервилей.

- Слушай, а это правда - то, о чем Светка до тебя плакалась? - спросила Альбина, ухватившись для равновесия за рукав его куртки и с трудом переставляя ноги в лаковых туфлях на чудовищной платформе.

Когда после пяти часов бурных возлияний и ностальгических разговоров они выбрались на улицу, на часах было четверть третьего ночи. Гриша уговаривал Альбину поспать у них, но та упрямо желала ехать в гостиницу, ссылаясь на необходимость ехать утром в аэропорт.

- Ты о чем?

- Ну, о долгах ваших сраных! О чужих растраченных баксах...

- Правда, - отвечал Гриша, едва ворочая языком, - правда и только правда!

- Ну, так что ж ты, дебил, себя и бабу гробишь? Вон уже седина в голове, а ведешь себя, как фрайер. На хрена чужие бабки в темное дело вкладывать? Зачем подписывать гарантийные обязательства людям, которых знаешь вторую неделю?

- Какого дьявола ты меня учишь, едрена-матрена! - Гриша рассердился и легонько встряхнул за шиворот свою пьяненькую спутницу. - Свалилась на три дня из другого мира и начинает давать ЦУ... Вы там, в своем совке, сопли сперва научитесь вытирать! Ты пойми: чтобы здесь раскрутиться и начать свое дело, нужен начальный капитал. У нас же со Светкой "минус" в банке постоянно. А тут подворачивается наглый деловой мужичок, который не только предлагает работу по специальности, но и шанс по-настоящему материально приподняться! Вот я и уговорил Свету вложить чужие доллары...

- В дело, которое может лопнуть в одночасье! - хохотнула Альбина.

- Молчи, пьянь, и слушай!

- Я тебе не пьянь, козел тель-авивский! Я знаменитая артистка, состоятельная женщина, - тут звезда икнула, каблук у нее подвернулсяи, и если бы не дружеская поддержка, она непременно растянулась бы на мокрых плитах тротуара. - У меня дача двухэтажная. И"мерседес" красный...

- Плевал я на ваши воровские лимузины! Погоди, скоро коммуняки придут и в три счета вас раскулачат. Хорошо, если только "мерседесы" с дачами отберут, а то еще и к стенке поставят...

- Ты за меня, милый, не беспокойся, - Альбина подняла к нему свое бледное, припухшее лицо и странно усмехнулась. - Я и с коммуняками поладить сумею...

- Ну, и ты за меня не бзди! Скоро раскрутим с адоном Толстым нашу газетку, и Светка перстанет плакаться кому надо и не надо. Поучают все меня... А как я мог не стать гарантом на покупку квартиры у моего шефа и благодетеля? Как, ответь мне, мерседесонаездница?!

Тут они поравнялись с крохотной, ярко освещенной забегаловкой, работающей круглые сутки. Над металлическим многоячеистым корытцем, наполненным солеными семечками и орехами, чах озябший юнец с коротким ежиком на голове и серебряной сережкой в смуглом ухе.

- Давай лучше пивка выпьем, - предложил Гриша, замедляя шаг. - У меня горло от тебя пересохло.

- Давай, - согласилась певица, немедленно плюхаясь на стул у единственного вынесенного на тротуар столика. - Только возьми немецкого. От вашего "Маккаби" у меня изжога...

- Обнаглели вы, однако! Раньше и "жигулевскому" были рады до смерти.

- Это когда было, парень! Еще до нашей эры... Короче, покупай "Баварское". А, если кончилась валюта, я это дело профинансирую...

Через минуту они уже цедили светлое немецкое пивко, закусывая миндалем и арахисом, под наблюдением повеселевшего продавца .

- Между прочим, ты так и не рассказала, как произошло превращение Золушки в принцессу, - сказал Гриша, рассматривая знаменитую собутыльницу через наполненный бокал. - Насколько я помню, в период нашего отъезда ты еще распевала мои песенки в кабаке...

- Я тебе не говорила? О, это история, достойная Голливуда! Помнишь, меня приглашали на конкурс молодых исполнителей? Митин, твой дружбан, фаловал...

- Помню. Ты об этом говорила в Приморске в день нашего отлета. Мы еще тогда чуть в межнациональные разборки не попали!

- Ага. Так вот, поехала я на тот бандитский конкурс и всех конкурентов всенародно оттрахала. Жюри прибалдело и присудило мне гран-при.

- Просто так? Расскажи эту байку кому-нибудь другому!

- Ну конечно, не просто так, - надула пивные губки Альбина. - Митин подключил местных спонсоров, те связались с московскими шоу-магнатами и т.д., и т.п. Но все равно я была на том конкурсе лучше всех! И песни у меня были классные! Не веришь, скотина?

- Верю, верю, - усмехнулся он. - Только на этих вонючих конкурсах каждый год побеждает какая-нибудь провинциальная свиристелка, а на самый верх поднимаются совсем другие люди. Ты-то как на Олимп влезла?

- Один человек помог! - нараспев промолвила Альбина, хитренько скосив при этом подведенные глазки и показывая кончик влажного язычка.

- Один? - хмыкнул Гриша.

- Один, но о-о-очень влиятельный и богатый.

- Из наших краев?

- Да. Но теперь он живет в столице.

- Я его знаю?

- Наверное, нет. В те времена он был просто чиновником городской мэрии...

Гришино сердце гулко и больно ударилось о ребра и на несколько мгновений остановилось. Он прикрыл глаза, медленно втянул в ноздри сырой воздух и так же осторожно выпустил его сквозь вытянутые губы. Сердце снова заработало.

- Андрющенко?

- Точно! Ни хрена себе... Неужели о нем и тут слыхали?

- Слыхали. Мы же московские телевизионные каналы исправно смотрим. И все ваши думские мерзости имеем счастье лицезреть...

- Ну, тогда тебе не нужно долго объяснять. Короче, представили меня ему после победы на конкурсе. Гляжу: мужик в соку, глазами меня ест, связей - невпроворот... Прикидываю кое-что к носу и немедленно принимаю предложение поужинать в кабаке. И понеслось...

- Но он же взрослых баб не любит.

Альбина, едва не подавившись пивом, выкатила на него изумленные глаза.

- Ого! А ты, стервец, откуда это знаешь?

- Не твое дело. Рассказывай дальше.

- Дальше? Дальше - дело ясное. Он финансирует мою всероссийскую "раскрутку" в студиях звукозаписи и на центральном телевидении. Организует мне хлебные гастроли, покупает аппаратуру, режиссеров, стилистов, балет... А я на всю катушку работаю на его предвыборную кампанию по выдвижению в Думу. Так вдвоем и вылезли.

Гриша мрачно закурил и принялся барабанить ногтями по столешнице.

- Ты чего надулся? - хихикнула она. - Ревнуешь, что ли?

- Значит, ты с ним все это время спала? - спросил он, игнорируя ее реплику.

- Естественно! Ты же наши эстрадные порядки знаешь...

- Ну, и как он?

- В полном порядке. Но с известными тебе странностями. Каждый раз заставлял в малолетку переодеваться: то шортики с маечкой ему напяль, то панамку с сандаликами, то в пионерку нарядись...

- Поэтому ты и на афишке такая?

- Это я сама придумала! Но, конечно, под впечатлением его закидонов. А знаешь, как публика от такого прикида балдеет! Прямо спермой исходит...

Мимо их столика медленно проехала полицейская машина с мигающим синим фонарем. Из окошка на них глянули внимательные глаза здоровенного парня в фиолетовой толстой куртке, говорящего по радиотелефону. Машина проползла еще несколько метров и, резко газанув, унеслась в ночь.

- Симпатичные парни у вас в полиции работают, - констатировала Альбина. - Не то что наши менты!

- Ты мне вот что скажи, - не унимался Гриша. - Ты с этим типом и сейчас контачишь?

- А как же! Он мой главный благодетель. Но и я ему еще пригожусь. Через год новые выборы в Думу. Потом президентские. У него, знаешь, какие планы...

- Могу себе представить, - процедил он сквозь зубы. - Ладно, пошли тачку ловить!

Пустое такси подъехало минут через пять.

- Куда, земляки? - весело спросил усатый грузин, блестя золотым зубом и вылизывая глазами круглые коленки Альбины.

- В "Шератон", бичо! - небрежно бросила звезда всероссийского масштаба и с помощью Гриши угнездилась на переднем сиденье.

- Будешь в нашем городе - кланяйся друзьям, - глухо проговорил он, просовывая лицо в окошко. - Сам бы поехал, да денег пока нет...

- Приезжай насовсем, дуралей, - сказала она, влажно целуя его в губы - Чего тебе здесь ловить? А там будешь мне тексты писать, кучу бабок зарабатывать... Приезжай вместе со Светкой. Клянусь, через год купишь "мерседес"!

- Может, и приеду, - сказал он. - Но не насовсем.

- Будешь в Москве - сразу звони! Света мой телефон записала. Чао, милый!

Машина рванула и почти сразу же скрылась за углом, унося с собой сумбурный осколок прошлого. Теперь надо было плестись домой, чтобы, проспав часа четыре, снова заниматься "Литературным реваншем".

- Реванш, - пробормотал он себе под нос. - Сколько разных людишек озабочены нынче этим словом...

Глава 13. Уход Толстого

Глеб Николаевич исчез вполне по-толстовски. В пятницу во втором часу он еще обсуждал с Гришей макет первой полосы очередного номера, бурно выяснял отношения с графиком Сережей, в отличие от прочих тружеников "Реванша"получавшего за свои услуги денежное вознаграждение, принимал в своем кабинете переводчика Гарпунзона и критика Тимофеева, но после того, как в пятнадцать минут третьего входная дверь редакции за ним захлопнулась, никто больше не видел Толстого ни в пятницу вечером, ни в какой иной день последующей недели. Главный редактор газеты для графоманов исчез из этого мира, будто и не присутствовал в нем никогда.

Хмурым моросящим утром 12 февраля 1995 года Гриша, насвистывая какой-то мотивчик, вошел в ободранную приемную "ЛР" и тут же был озадачен странным поведением уборщицы, гордой бухарской женщины Баси. Эта грудастая толстуха в кофте павлиньей расцветки и в тренировочных брюках, заправленных в пестрые шерстяные носки, деловито упаковывала в свою сумку красный кнопочный телефон из кабинета главного редактора.

- Бася, ты чего, - спросил со смехом Гриша, - вышла на тропу экспроприации?

- Какие ации-шмации? - откликнулась Бася, полыхнув золотыми зубами. - Убегать нужно отсюда, пока все не описали! Только что полиция была...

- Какая еще полиция?

- Самая обычная. Миштара! Где, говорят, ваш балабайт? Будем на него наручники надевать.

Гриша опустился на стул и убрал со лба мокрую от дождя прядь волос. Уборщица была знаменита своей бестолковостью и чудаковатыми выходками, но в данном случае интуиция подсказывала ему, что за ее путаными словами притаилась некая реально угрожающая мерзость.

- Подожди, объясни по-человечески, - сказал он, поспешно прикуривая. - Почему полиция? Зачем приезжала?

- А я знаю?! - Бася характерным жестом развела пухлые ладони с толстыми, унизанными перстнями пальцами. - Говорят: "Ваш балабайт жулик. Набрал у людей денег и - фьюить. Смылся "хуц ле арец"!

Гриша поперхнулся дымом и мучительно закашлялся.

- Что ты несешь! - прохрипел он, яростно вминая сигарету в пепельницу. - У тебя же иврит хреновый. Как ты могла понять, о чем говорили полицейские?

- А там один русский был. Из горских евреев. Сейчас в полицию много наших берут. Он мне прямо и сказал: "Дуй, тетя, отсюда! Слинял ваш балабайт с чужими деньгами, а контору скоро опишут..."

Бася продолжала говорить, замешивая воздух пальцами и закатывая возбужденно черные глаза, но Гриша уже ее не слушал. Он быстро придвинул к себе телефон приемной, еще не успевший исчезнуть в объемистой кошелке уборщицы, и торопливо набрал домашний номер редактора. Трубка моментально отозвалась бойкими частыми гудочками.

- Дома он! - облегченно выдохнул Гриша. - Болтает с кем-то. Опять ты, гверет Ицхакова, все сдуру перепутала. Небось полиция по какому-нибудь плевому делу приезжала, а ты обрадовалась и сразу телефонным шмоном занялась. Американских фильмов нужно меньше смотреть по видео...

- Какое видео! - обиделась Бася. - Не смотрю я эту дрянь. Я "Дикую Розу" люблю...

- "Дикая Роза" тоже, как видно, опасное зрелище, - рассеянно молвил Гриша, продолжая набирать номер толстовской квартиры. - Про тебя саму мыльную оперу можно снимать под названием "Дикая Бася"!

Квартира Толстого по-прежнему отвечала короткими гудками, и это нравилось Грише все меньше. Он был прекрасно осведомлен (да и характерная периодичность сигналов свидетельствовала о том же), что аппарат у Глеба давал ему знать о наличии второго абонента, рвущегося на связь. По идее, Толстой или его жена давно должны были понять, что кто-то настойчиво пытается к ним дозвониться, но по непонятной причине не нажимали рычажок соединения.

Гриша накручивал диск беспрерывно, но результат оставался тем же.

- Ничего не понимаю! Не хочет он, что ли, прерывать разговор, или телефон там не исправен?

- Убегать надо, - снова принялась за свое Бася. - Горский полицейский врать не станет. Не такие они люди. Забирай этот телефон, а я - красный! Вещь хорошая, не дешевая...

- Все! - Гриша со стуком опустил трубку на аппарат и резко поднялся со стула. - Сейчас делаем так. Ты незамедлительно извлекаешь телефон из сумки, подключаешь его и отправляешься домой, на базар, в оперу - куда хочешь! А я запираю нашу шарашкину контору и срочно лечу домой к Толстому. Не нравятся мне эти детективные истории.

- Пожалуйста, я телефон отдам, - забубнила недовольная Бася, вынимая из сумки красный аппарат, а потом, после некоторых колебаний, и масивную пепельницу на львиных ногах. - Сам же потом жалеть будешь...

Через две минуты она ушла, презрительно виляя необъятным задом, а следом за ней понесся по лестнице и сам ответственный секретарь, на душу которого уселась большая и холодная жаба надвигающегося несчастья.

Автобус д 63 пробежал по самому узкому и неудобному в городе мосту через Аялон, миновал несколько кварталов, смахивающих на промзону, и завилял по зеленым горбатым улочкам.

Толстой жил в Гиватаиме, маленьком живописном массиве, расположенном совсем недалеко от места обитания Гриши, но считающимся крайне престижным местом. Самая паршивая трехкомнатная квартира на начало 1995 года стоила здесь не менее 140 тысяч долларов. И объяснялось сие полным отсутствием в Гиватаиме промышленных предприятий, малочисленностью увеселительных заведений, а главное - европейским составом местного населения. Попадая сюда, Гриша с неизменным умилением наблюдал за сидящими в кафе и сквериках юркими старичками в строгих костюмах и опрятными подкрашенными старушками, переговаривающимися на идише. Они так отчетливо напоминали его покойных дедушек и бабушек, что Грише не раз казалось, будто за чашечкой кофе продолжают прерванные много лет назад разговоры бабушка Циля с дедом Мироном или дедушка Арон с бабушкой Евой...

Но в описываемый момент идиллические картины Гришу не волновали. Он рассеянно глядел на проплывающие мимо затейливые балкончики и лоджии, на висячие сады пентхаузов, на каменные лесенки, убегающие вверх по склонам густо застроенных холмов, и время от времени нервно поглядывал на часы.

"Главное - застать его дома, - твердил Гриша мысленно, стараясь себя успокоить. - Застать, разъяснить всю эту путаницу и уже вместе вернуться в редакцию на автомобиле..."

Он сам не мог точно сформулировать, какая сила заставила его нестись на автобусе через весь город вместо того, чтобы посидеть еще полчаса на телефоне и цивилизованно дозвониться. Так, шестое чувство, смутное, неодолимое беспокойство, вконец расстроенные за два с половиной года эмиграции нервы.

На нужной остановке Гриша торопливо соскочил с подножки автобуса и почти бегом устремился вперед по мощеному красным фигурным кирпичом тротуару. Еще два квартала вправо - и теперь вверх, на гору, по симпатичной узкой улочке Гева. Он одолевал крутой подъем, отдуваясь и чувствуя, как натужно колотится отравленное курением сердце. А там, впереди, где улица Гева взбиралась на вершину холма, зеленело перышко кипариса на фоне ослепительно голубого просвета в сером ватнике неба.

- Тучки уходят, уходят небесные, - шептал он сам себе под нос, взбираясь все выше. - Это замечательный признак. Все будет хорошо, все будет великолепно...

С жилищем пузатенькому редактору повезло. Он снимал сравнительно недорогую трехкомнатную квартиру в самом живописном уголке мегаполиса, в неприметном двухэтажном домишке на самой верхушке возвышенности, господствующей над центром Большого Тель-Авива. Внизу, вплоть до самого пляжа, расстилался уступами город. Вдалеке справа громоздились билдинги алмазной биржи и поблескивали белым рафинадом кубики северных предместий, впереди пестрели разноцветные крыши центра с каменным шприцем башни генерального штаба ЦАХАЛа, а слева просматривались в легкой дымке средневековые минареты Яффо. Даже море узкой полоской голубело между силуэтами многоэтажных отелей вдоль набережной.

Как ни странно, большинство коренных тельавивцев даже не подозревали о наличии подобного места и частенько удивлялись, когда Гриша утверждал, что можно жить в Гиватаиме с видом на море. Но Глеб Толстой сразу по приезду таковой райончик выявил и не угомонился, пока не снял здесь квартиру.

Вот и желтоватый дом на склоне холма. Сначала нужно спуститься по крутой лесенке к подъезду, а затем одолеть два пролета до второго этажа. Гриша пригладил волосы, распустил морщины на лбу и придал губам чахлое подобие улыбки.

В израильских домах тонкие стены, и переливы звонка внутри помещения великолепно слышны на лестничной площадке. Он снова и снова давил пальцем на клавишу, слушая безответные тревожные трели.

- Зараза! Спешил понапрасну! - прошипел он, злобно пнув хлипкую дверь ногой.

Та скрипнула и медленно, как при рапидной съемке, уплыла внутрь квартиры. Ситуация вообще весьма смахивала на кинофильм. Человек звонит в квартиру, потом толкает незапертую дверь... Далее, как правило, герой обнаруживал внутри чье-нибудь расчлененное тело.

Стараясь не шуметь, Гриша переступил порог и осторожно огляделся.

В громадном салоне, который начинался сразу за входной дверью, расчлененного трупа Глеба Николаевича не обнаружилось. Там вообще не было ничего. Голые белые стены со следами от картин и полок, открытая настежь дверь на лоджию и телефон со снятой трубкой, сиротливо стоящий посредине светло-коричневого каменного пола.

Гриша быстро обследовал две маленькие комнаты, примыкающие к салону. Обе они оказались столь же девственно пусты. Можно было подумать, что во время святой субботы чету Толстых вместе со скарбом унесла какая-то нечистая сила. Все это весьма напоминало поспешную эвакуацию, а вернее - быстрое и оперативное бегство.

"Ваш балабайт - жулик, - вспомнились ему процитированные уборщицей слова полицейского. - Набрал у людей денег и смылся "хуц ле арец"...

Он склонился над телефоном, аккуратно опустил бибикающую трубку на рычажки и медленно вышел на лоджию. Небо над городом, разросшимся вдоль побережья древнего моря, почти полностью очистилось от туч, и он весь лежал у ног пришельца, словно дотошно выполненный архитектурный макет.

Гриша опустился в старое плетеное кресло, подпер худые щеки руками и застыл на манер римского прокуратора из набившего оскомину шедевра.

- Трандец подкрался незаметно, - сами собой выговорили губы, и он изо всех сил сжал челюсти, чтобы не завыть по-собачьи от полного и безнадежного отчаяния.

Пиночет увез их из дому почти насильно.

Когда через полчаса после Гришиного отчаянного звонка он ввалился к ним в квартиру, Света была в полуобморочном состоянии.

- Все полетело к чертям. Все!- всхлипывала она и размазывала по лицу раскисшую тушь. - Посмотри, Эдик, на этого идиота, который погубил нас обоих! Скажи, сочинитель долбаный, разве я не предупреждала, что Толстой похож на жулика и связываться с ним опасно? Мало того, что мы задарма вкалывали целый месяц и вбухали в его аферу кучу чужих денег, так еще и гарантию я ему подписала на машканту!

Гриша молчал, как нашкодивший пес.

- А почему ты пошла в гаранты, а не Григорий? - быстро спросил Пиночет.

- Так ведь наш гениальный Гришенька изволит трудиться в своих гнилых газетенках "по-черному". Хозяева чеки ему раз в месяц кидают, как щенку! Соответственно, никакой банк его в качестве гаранта видеть не желает. А у меня законный тлуш... Вот теперь и выходит, что я, по милости моего хахаля, стала растратчицей чужих денег и должницей ипотечного банка на сорок тысяч долларов. Боже мой, это абсурд какой-то. Сами нищие, как крысы, а долгов на полсотни тысяч баксов!

Она яростно встряхнула головой и зарыдала, уткнувшись лицом в измазанные тушью ладони.

- Света, - убито произнес Гриша, - может быть, еще не все пропало. В конце концов, он просто съехал со старой квартиры и отсутствовал один день на работе. Не исключено, что...

- Заткнись! - истерично вскрикнула она, поднимая распухшее от слез лицо. - Закрой свой рот немедленно, иначе я за себя не отвечаю!

- Что за манера сразу паниковать? - начал было Гриша. Но фраза застряла у него в глотке, ибо Светка с остервенением схватила со стола пластмассовую солонку и со змеиным шипением запустила ее в лоб оратору. К счастью, особой меткостью она не отличалась, и соляная бомба, врезавшись в дверцу навесной кухонной полки, рухнула в мойку вместе со всем своим содержимым.

Возможно, события приняли бы и более серьезный оборот, но Пиночет вовремя овладел ситуацией.

- Брек! - гаркнул он, возникая между конфликтующими сторонами. - Всем сесть. Поножовщина временно отменяется. Вы что, братцы, вконец одурели? Вас кинули, как фраеров, но это еще не повод выпускать другу другу кишки. Сейчас нужно не орать, а капитально выпить водки и прикинуть, как выбираться из этого дерьма. Значит, делаем так. Быстро садимся в машину и дуем в одно милое заведение с видом на море. Сейчас заедем за Штуцем - он может пригодиться. Посидим и все спокойно расставим по местам.

- Никуда я не поеду! - вскинулась Света. - Надоели вы мне, полудурки. Вам лишь бы глаза залить...

- Тихо, - зловещим шепотом произнес Пиночет. - Немедленно умывайся, штукатурь физиономию и - марш в машину! Пойми, дурочка, сейчас вас могут спасти только срочные и хорошо продуманные действия. И... помощь опытных, профессионально подготовленных людей.

Он подошел к рыжей бузотерше и, склонившись, что-то быстро прошептал ей на ухо.

- Ты серьезно? - спросила она озадаченно.

- Сейчас я меньше, чем когда-либо, расположен к шуткам.

- Чего вы там шепчетесь? - проворчал Гриша, ощупывая глазами обоих. - Что еще за тайны, вашу маму?

- Узнаешь, когда будет нужно, - криво усмехнулся Пиночет. - Все, я спускаюсь вниз. Через пятнадцать минут чтобы были, как штык.

Он легонько щелкнул Светку по распухшему носу и быстро выскользнул из квартиры, мягко прикрыв за собой дверь.

- Что он тебе нашептал? - подозрительно спросил Гриша, как только они остались одни. - Ты что, в самом деле собираешься ехать на этот пир во время чумы?

Света не ответила. Поднявшись со стула, она с отсутствующим видом двинулась в ванную.

- Я, кажется, задал тебе вопрос?

- А не пошел бы ты, Ривкин, - впервые за этот день кисло улыбнулась она.

- Куда?

- А вот попытайся сам догадаться...

Глава 14. Вечер при свечах

В более теплое время года во внутреннем помещении этого ресторанчика, вероятно, имели обыкновение сидеть лишь те, кому не доставалось мест на двух крохотных внешних верандах. Легко можно было вообразить, как приятно после дневного тель-авивского пекла приехать на закате в этот старинный арабский пригород, выйти на квадратный балкончик, нависающий над кручей, заросшей декоративной зеленью, угнездиться за угловым столиком с видом на спокойное море и дугой изгибающийся белый город и цедить с друзьями холодное пиво, подставляя лицо солоноватому ветерку.

Но продувной сырой февраль еще безраздельно царил над Средиземноморьем, и потому Пиночет, бросив ностальгический взгляд на пустынную, стынущую за стеклянными дверями веранду, решительно указал на длинный узкий столик у окошка, глядящего на море.

- Не жарко, - констатировал Боря Штуц, зябко потирая ладони. - Это заведение открыто всем ветрам, как Александрийский маяк. Днем тут, поди, солнышко припекает и становится совсем недурно. Но сейчас... Не зря, кроме нас, нет ни одного сумасшедшего.

- Не в погоде дело. Мертвый сезон, да и день будничный... - вяло поддержал разговор Гриша.

У него ныла затылочная часть головы, тело бил мелкий внутренний озноб и больше всего хотелось очутиться одному в пустой, изолированной от всего света комнате, заползти на лежанку и, накрывшись пледом с головой, забыться месяца на три. Света, видимо, чувствовала себя не лучше, потому как, усевшись за столик, тут же отвернулась к окну и принялась безотрывно глядеть на дрожащий красный огонек далекого судна, плетущегося сквозь непогоду к неведомому порту назначения.

- Все ясно, - удовлетворенно произнес Пиночет, закончив изучение меню. - Предлагаю следующий вариант ужина: две бутылки водки, одну - вина (для дамы), сковорода жареного тунца плюс блюдо с овощами, маслинами, специями и прочей восточной дребеденью. Ну, и напитки, само собой разумеется...

- У меня встречное предложение, - влез Штуц. - Вместо напитков берем пиво и...

- Ну вас к черту! - рассердился Гриша. - Я больше в эти игры не играю. Пусть господин режиссер хоть керосином водку запивает, а мне, пожалуйста, закажи содовой.

Пиночет внимательно оглядел присутствующих в ожидании каких-либо дополнительных пожеланий, но, не услышав таковых, быстро и начальственно выдал заказ на иврите терпеливо стоящей у столика стройной чернокожей официантке.

- Смотри ты, - плотоядно ухмыльнулся Штуц, - какие эфиопки пошли цивильные! Прямо объедение...

- Нравится? - прищурился Пиночет. - Скажи честно, Боря, ты б ей дал?

Мужчины хохотнули от тяжеловесного пиночетовского юмора, и даже Света изволила улыбнуться краешком рта, по-прежнему упрямо всматриваясь в непроглядную тьму за окном.

- Кстати, к вашему кобелиному сведению, эта девочка не эфиопка, - произнесла она, не поворачивая головы.

- А кто ж еще? - удивился Штуц.

- Американочка, наверное. Ты что, не слышишь по акценту?

- Мамочка моя, мне бы просто понимать что-нибудь на иврите! А ты хочешь, чтобы я на слух отличал амхарский акцент от английского...

- Ну и дурак! Такой же, как Рывкин. Три года болтаетесь в стране и не удосужились выучить хотя бы элементарный разговорный язык!

Света обрадовалась возможности выместить на ком-то скопившееся раздражение и набросилась на бедного режиссера, словно злая болонка на степенного ротвейлера. Бог знает, что бы она ему в запарке наговорила, не появись на столе запотевшие бутылки и раблезианских размеров блюда с закуской.

- Тунца подадут позже, - проинформировал Пиночет, перекрывая своим голосом Светкину трескотню. - Давай, Григорий, наливай по первой...

...После второй рюмки Гришу перестал трясти нервный колотун, а после третьей рассосалась боль в затылке. Темнота за окнами уже не казалась космически холодной, и маленький пустой зал, освещенный лишь двумя свечами на столе, стал тесней и уютней. А когда звякнула колокольчиком входная дверь и на пороге с театральной неожиданностью появились вымокшие Жанна с Гномом, атмосфера в ночном яффском кабачке, прилепившемся к склону горы, словно птичье гнездо, сделалась относительно великолепной.

- А вы откуда, чудики? - поинтересовалась слегка порозовевшая от вина Света.

- Из дома, вестимо, - невозмутимо ответил Гном, присаживаясь и немедленно наливая себе рюмку водки. - Сидим с Жанкой у меня, читаем вслух Диккенса. Вдруг чувствуем: рыбой жареной пахнуло. Берем немедленно тачку, гоним на запах, вбегаем - а тут вы гуляете в полный рост...

- Нет, кроме шуток!

- Эдик, кормилец наш, позвонил. Хотите, говорит, выпить и закусить? Если да, то гоните в яффский "Маячок". Ну, мы с Гномом, конечно, ноги в руки...

- Эдуард Пиночетович, - Света перегнулась через стол и приставила вилку к небритому кадыкастому горлу, - признавайся, бандитская морда, для чего сюда народ созвал?

- Посидеть с друзьями захотелось, вот и созвал, - Пиночет невозмутимо отодвинул вилку и цапнул мосластой лапой горсть крупных лиловых маслин. - Посидеть, поговорить о каком-нибудь сюрреахренализме, стишки душещипательные послушать...

- Врешь, паршивец!

- Так сразу и паршивец. А вдруг не вру? - Пиночет приоткрыл вечно полусмеженные веки, и Свете стало не по себе от ледяной зеленцы его прозрачных глаз. - Вдруг у меня тоже имеются "духовные запросы"?

- А почему бы и нет? - сипло проговорил Штуц, только что заглотивший рюмку и занюхивающий хлебушком. - Эдик воплощает в себе лучшие черты современного толстосума-мецената. В России тебя, голубчик, непременно обозвали бы "новым русским".

- И потом, - Пиночет снова превратил глаза в узкие щелочки, - я хотел, чтобы в трудную для Гриши и Светы минуту друзья могли помочь им разумным советом...

- Совет может быть только один. Немедленно собирать манатки и со страшной скоростью дуть из страны! - ни секунды не раздумывая, заявил Штуц. - Не знаю, какими литературными талантами обладал этот ваш Толстой...

- "Этот наш Толстой", с которым Гришку познакомил именно ты! - мстительно напомнила Света.

- ...но жуликом он оказался первостатейным! - не обращая ни малейшего внимания на Светкину реплику, закончил Штуц. - Запудрить головы нескольким прожженным местным дельцам. сделать их спонсорами, взять машканту и оперативно перевести ее в наличность, выманить последние деньги у нескольких безработных дурачков типа Гриши и неожиданно для всех растаять в воздухе... Нет, это личность неординарная! То, что у вас пропали десять тысяч баксов - это не главная беда. Самое мерзкое в том, что вы теперь по закону обязаны принять отвественность за украденную квартирную ссуду. А это, если не ошибаюсь, тысяч пятьдесят? Да вы никогда в жизни не расплатитесь за нее!

- Нехрен тут ораторствовать! - не сдержался Гриша. - Сами все это знаем. Скажи лучше, что делать.

- Я уже сказал. Собирать шмотки и уезжать.

- Куда? В Америку? В Канаду? В Германию? Не-ет, я второй раз адаптацию на новом месте не вынесу... Опять на бензоколонку? На стройку? Спасибо, не хочу...

- Зачем в Канаду? Мотайте обратно в Россию. У вас же гражданство сохранилось, квартиры целехоньки. Сейчас там ваш брат-эстрадник дурные деньги заколачивает. Тем более, что, судя по твоим рассказам, Альбиночка Валиева готова принять старого друга в свою свиту...

- Я туда не вернусь, - глухо проговорил Гриша, глядя в стол. - Не хочу жить в "комнате смеха".

- Что? - Штуц скривил лицо и дурашливо подставил ладонь рупором к уху. - "Комната смеха", говоришь? А здешняя наша жизнь - это что, хрустальный замок мечты? Двухкомнатная собачья будка за полтысячи шекелей в месяц, сплетни про наших баб, распускаемые местными макаками, жалкие гроши, которые платят специалисту-репатрианту... Суки! Рядом израильтон на той же должности сидит и получает за аналогичную работу в три раза больше... Это что, не "комната смеха" по-твоему?

- Я туда не вернусь! Если тебе здесь так хреново, сам езжай туда.

- Правильно, Григорий! - внезапно проснулся подкрепившийся Гном. - Никуда отсюда бежать не нужно. Тем более в гнусную страну, где уже второй месяц разрушают собственные города при помощи авиации и артиллерии. Я тебе вот что скажу, дружище. Поступай по заветам дзен-буддизма. Что бы с тобой ни произошло, спокойно сиди на пороге своего дома. И, рано или поздно, мимо тебя пронесут труп твоего врага...

- Нет, Гном, ты определенно нуждаешься в лечении! - гневно воскликнула хлебнувшая водочки Жанна. - Причем в стационарном. У людей горе, а ты своих китайских психов цитируешь. Честно говоря, Светка, я бы на вашем месте точно бы за границу сорвалась. С местными законами шутки плохи. Раз подписался гарантом, то изволь потом за это отвечать. А если оставаться здесь, то я даже не представляю, где можно такие деньжищи заработать. Разве что на панель пойти годика на три...

- Правильно мыслишь,- хмыкнул Пиночет. - Типичная бабская логика: нужно заработать - раздвигай ноги на ширину плеч!

- А что, - Жанна пьянела на глазах, - давай, Светка, в натуре наймемся в массажку. Экстерьер у нас еще будь здоров. Главное - начать, а потом...

- За уши не оттянешь! - со смехом закончил Штуц.

"Что они несут? - думал Гриша, скорчившись над рюмкой и бессильно сжимая кулаки. - У нас катастрофа, а эти идиоты привычно жрут водку и упражняются в натужном острословии. Каким я был идиотом, когда клюнул на толстовскую наживку! А ведь Светка предупреждала, предчувствовала. Погубил, мудак, и себя, и бабу..."

Он одним глотком забросил водку в горло, скривился и запил соком. Ему, словно книжному узнику накануне казни, пришли на память самые яркие эпизоды последних пяти лет жизни. Легкомысленное гусарское времечко начала девяностых. Сценарии, съемки на натуре, водочка, девочки... Но ведь и книжки хорошие читались, и писать пытался что-то серезное. До сих пор в чужой сырой квартире пылится в серой папочке недописанная повесть о юности, о семидесятых годах, на которую возлагались в свое время пузырящиеся надежды... Потом был мгновенный развал империи и всеобщее ощущение потери равновесия. Будто неколебимое ранее каменное плоскогорье разом превратилось в зыбкое болото, готовое поглотить тебя при всяком неосторожном шаге. Всплыл перед глазами знакомый безработный саксофонист, которого Гриша однажды случайно застал сдающим партию кроссовок в коммерческий ларек. Его бегающие глаза отличника и умницы, когда он, запинаясь и краснея, частил: "Понимаешь, старик, обнищал до непристойного состояния. Дай, думаю, смотаюсь в Польшу. Вот, привез на продажу. Пошлое дело, конечно. Но жрать-то надо!"

Сразу после этого возникла целая серия видений: Альбина, сжимающая в зубах краешек юбки и плавным движением подтягивающая колготки; Пан, стучащий на машинке в клубах табачного дыма; Иоганыч, снимающий на борту рыбацкой шхуны громадного рыжебородого деда, который поднимает за жабры трехпудового осетра... И вдруг, заслоняя все остальное, вылезла фигура мужчины, торопливо выносящего из дома длинный зеленый пакет. Скрип открываемого багажника, легкое кряхтение, резкий хлопок, блудливый взгляд по сторонам.

Гриша скрипнул зубами и снова потянулся к бутылке "Абсолюта".

- Э, так нельзя! - послышался голос Пиночета.

Он приземлился на соседнем стуле и придвинулся поближе. Блеснули белые, на зависть ровные зубы, а в неулыбающихся кошачьих глазах отразилось пламя свечи.

- Пить одному - последнее дело. Давай за все хорошее...

Они звякнули бокалами и одновременно выдохнули.

- Что-то ты скис, парень, - прохрипел Пиночет. - Наплюй! Обойдется...

- Посмотрел бы я на тебя в моем положении.

- Ну, так посмотри!

- В каком это смысле?

- Гриша, кристалл души моей, неужели ты думаешь, что твой бывший благодетель нагрел только тот ограниченный круг людей, который тебе известен?

- Подожди, подожди... Значит, он тебя тоже?..

- Точно! - мрачно кивнул бандюга. - Трахнул, как студентку первого курса...

- Как же ты, - Гришу внезапно одолело дурное веселье, - такой крутой деятель и...

- Обосрался? Все верно, - Пиночет прикурил и пустил в потолок драконий столб дыма . - И на старуху бывает непруха. Только в моем случае Глеб Николаевич крупно просчитался. Лучше ему было кинуть еще десяток лохов, чем меня одного! Но ты не жохай, Григорий я его, падлу, из-под земли достану...

- Ты мне вот что скажи, - произнес Гриша, морщась от мерзости той мысли которая ему только что пришла в голову. - Ты мне тысячу долларов можешь занять?

- Тысячу? С нашим удовольствием. А, пардон, на кой хрен?

- Хочу в Россиию смотаться.

- Дело хорошее, - Пиночет вытащил породистый бумажник и отсчитал десять зеленых бумажек. - Держи. К шестидесятилетию отдашь...

Эдуард в тот вечер разбушевался. Он то и дело подзывал шоколадную официанточку, заказывал новую выпивку с деликатесной закуской, и под конец так накачал сотрапезников, что к моменту закрытия заведения ни один из них не стоял твердо на ногах.

Когда Гриша со Светой вылезли из машины возле своей подвортни на Бялик и, обнявшись, помахали со скрежетом стартовавшему Пиночету, выяснилось, что двигаться отдельно друг от друга они практически не в состоянии.

- Ну и дали мы копоти, - еле ворочая языком, говорил Гриша, с великим трудом попадая ключом в замочную скважину. - Прошу вас, гвирти!

Он хотел шаркнуть ножкой, но, поскользнувшись, с грохотом рухнул на пол. Света споткнулась о его распростертое тело и плюхнулась сверху.

- Ну что ты за несчастная скотина! - хохотала она, толкая его коленом. - Ничего-то у тебя не выходит. Даже поклон.

Гриша неожиданно оскорбился и заворочался под ней, как краб.

- У меня не выходит? - он с огромным трудом поднялся на ноги и, раскачиваясь, устремился вглубь квартиры. - Несчастная, говоришь, скотина?

Света захлопнула входную дверь и села на полу по-турецки, ничего не различая во тьме.

- Сейчас, сейчас! - рычал Гриша, что-то круша на книжных полках. - Где она, зараза? Ага, нашел...

Он вышел в прихожую и щелкнул выключателем. Посередине потолка вспыхнула одинокая лампочка и осветила слепеньким желтым светом его растерзанную фигуру. В одной руке Гриша сжимал видеокассету, другой тер свежую ссадину на щеке.

- Видишь это? Через неделю я вернусь из Москвы и вместо куска пластмассы буду держать в руке сто тысяч баксов!

- Что ты задумал, идиот?

- Не важно! Главное, что скоро мы расплатимся за все и... И еще нам останется.

Света, не сводя глаз с кассеты, кряхтя, поднялась на ноги и приблизилась к приятелю.

- Я так и знала, - тихо произнесла она, - что с этой кассетой нечисто. Я слышала, как вы с Паном говорили о ней в киностудии. А потом ты хотел бросить ее в воду с катера... Гришка, что на кассете?

- Неважно. Главное, что она дорого обойдется одной сволочи. О-очень дорого, Светочка!

- Я боюсь, - всхлипнула она. - Это плохо кончится. Давай выбросим ее!

- Еще чего! - хмыкнул Гриша и подбросил кассету вверх.

- Оп! - Света ловко подхватила ее и бегом устремилась на лоджию. - Все, сейчас выброшу эту дрянь к чертовой матери!

Но выполнить свою угрозу ей было не суждено. На миг протрезвев, Гриша настиг ее и после недолгой возни овладел своим сокровищем.

- Совсем спятила? - задыхаясь, просипел он. - Это же последняя наша надежда. Сдохну я в Москве, но обменяю ее на бабки!

Гриша в изнеможении опустился на рассохшийся табурет и прислонился к стене.

Света посмотрела на его усталое поцарапанное лицо и почувствовала на своей щеке влажное тепло слезы.

- Гришенька, - шепнула она, - я так тебя люблю, гада. Можно попросить тебя об одной вещи?

- Ну? - протянул он, на всякий случай пряча кассету под свитер

- Трахни меня.

- Ну, - ухмыльнулся он. - Какие проблемы, май дарлинг! Сейчас почистим перья и...

- Дурак, я хочу здесь и сейчас! - прошептала она и расстегнула молнию на джинсах.

- Ты что, спятила? - хохотнул он, оглядывая совсем близкие окна и балконы соседнего дома. - Вдруг там не спят...

Но Света уже стянула джинсы вместе с трусиками и, молочно блестя гладкими ногами, оседлала его колени.

- Возьми меня прямо здесь! - шептала она, подражая какой-то из героинь Ким Бессинджер и обдавая Гришу запахом вина.

- Дурочка пьяная, - отвечал он, чувствуя нарастающее желание. - Обязательно увидят из дома напротив!

- Ну, - она нетерпеливо дернула ногами и укусила Гришу за мочку уха. - Мне холодно! Возьми меня...

И он ее взял. По всей видимости. Потому что на следующее утро твердо припомнить что-либо Гриша был не в состоянии.

Глава 15. Презентация вибратора

За окном шел крупный мультипликационный снег. Это было настолько нереально для человека, который несколько часов назад, обливаясь потом, шагал по залитой жарким солнцем бетонке аэропорта им.Бен-Гуриона, что Гриша никак не мог оторвать глаз от грязного стекла с несколькими яркими отпечатками напомаженных губ.

Окно в Андрюшиной студии было громадным. Оно занимало полностью одну из стен и выходило на самый край заснеженной крыши, ограниченной ржавым, чисто символическим бордюром. Окрестные дома пресмыкались внизу, и крыши их напоминали в изобилии продающиеся на тель-авивских улицах восточные печеные сладости, присыпанные сверху сахарной пудрой. В глубине одного из дворов копошились два закутанных до глаз малыша, пытавшиеся впрячь в санки косматую собачонку. Пес вырывался, беззвучно лаял, а мальчишки ловили его, утопая в рыхлых ватных сугробах...

- Что, истосковался по зиме? - спросил Андрей, не отрывая камеры от лица и медленно опускаясь на одно колено. - Надоело, небось, круглый год ходить в тени бананов?

Он уже второй час мордовал полулежащую на тахте абсолютно голую молочнокожую блондинку, прожаривая ее в лучах двухкиловаттных ламп и хищно подползая со своим "Кодаком" то с одной, то с другой стороны. В непривычно жарко натопленной комнате пахло табаком, нагретым металлом и дорогими духами.

- Да, по снежку потоптаться приятно, - Гриша отошел от окна и погрузился в громадное, похожее на старого бегемота, кожаное кресло. - Но насчет бананов ты заблуждаешься. В городах у нас бананы не растут. Есть плантации на Севере, в центре страны. А зимой на улицах произрастают апельсины, грейпфруты, лимоны и прочая погань...

- Слышала, Зинка? - заржал Андрюша, подмигивая утомленной натурщице. - Апельсины для него - погань! Во зажрались буржуины. Куда ноги сдвинула! Приподними левое колено. Левое, говорю, корова!!

Он решительно подошел к своей кукольно-красивой жертве и, грубо ухватив ту за перламутровые коленки, развел ноги самым скандальным образом.

- Андрюшка, ты варвар! - сконфузился Гриша, комически прикрывая лицо ладонями. - Разве можно так обращаться с дамой?

- Кто, это дама? Она мне пятки должна целовать двадцать пять часов в сутки за то, что я бесплатно делаю ей альбом! С моими снимками да с ее умением делать минет, глядишь, через год она пропишется в Париже. А мы с тобой будем по-прежнему сосать леденец... Зинаида, прелесть моя, какого фига ты корчишься? Спинка затекла?

- Анрюшка, я хочу в сортир! - жалобно надувая губки, пропищала натурщица. - По-большому...

- Потерпи. Потом приятней будет.

- Я и так уже целый час терплю, - захныкала несчастная. - У меня желудок расстроен, если хочешь знать!

- Ладно! - смягчился фотодеспот. - Нынче я добрый. Ступай в туалет, а потом одевайся и чеши отсюда со страшной скоростью. Сегодня у меня дорогой гость, а завтра в три чтоб была как штык! И дезодорант смени. У меня на этот аллергия...

Обрадованная Зинаида показала сердитому благодетелю язык и унеслась в глубину студии, волшебно сверкая белым русалочьим телом. Не прошло и десяти минут, как она снова появилась, уже экипированная в кремовые обтягивающие лосины, шикарные светлокоричневой кожи сапоги и полушубок из меха какой-то бесценной сибирской зверюшки.

- Всего хорошего, господа, - произнесла она, делая элегантный жест облитой замшевой перчаткой узкой рукой. - Буду рада снова встретиться с вами...

- До свиданья, - проблеял обалдевший Гриша.

- Пока! - бросил Андрюша, с легким щелчком откупоривая баночку с импортным пивом. - Смотри, завтра не опаздывай. Выпорю!

- Ну, брат, я потрясен! - развел руками Гриша, когда за гордой светской львицей захлопнулась дверь. - Такого вольного обращения с женским полом нет даже на Ближнем Востоке.

Андрей помял руками бледное небритое лицо и устало улыбнулся.

- Старик, я должен, по-моему, кое-что объяснить. Признайся, тебе ведь показалось, что вместо интеллигентного человека, с которым ты познакомился три года назад, дверь открыл наглый хам, глумящийся над беззащитной девушкой?

Гриша затруднился дать четкий ответ на этот довольно-таки скользкий вопрос и ограничился неопределенной улыбкой, сопровождаемой покашливанием в кулак.

- Понимаешь, престиж профессии фотомодели нынче в России так велик, что услуги настоящих фотохудожников и стилистов, способных слепить из обыкновенной пэтэушницы профессионалку международного уровня, стоят фантастических денег. А с другой стороны, спрос в Европе на наших девок достаточно стабилен. Красивые ведь они, стервы. Никуда от этого не денешься...

- Это точно, - согласился Гриша. - В Израиле у аборигенов уже шестой год ширинки трещат при виде новых репатрианток. Местные женщины просто сна лишились от комплекса неполноценности.

- А я слыхал, что израильтяночки о-очень даже ничего...

- Истинная правда! Попки узкие, шеи длинные, черные кудри до плеч, глазища агатовые полыхают, но... наши лучше. Сколько ноги ни брей!

- Так вот, - продолжил свои разъяснения Андрей. - Эта крашеная мартышка, прелести которой ты только что лицезрел, приехала полгода назад из какого-то Раздолбаевска-на-Таймыре и переспала со всеми известными столичными фотографами, которые еще способны дернуть ручку унитаза. И ни фига! Трахать трахают, а сделать задарма альбом - ни под каким видом. Не те времена. Сейчас на Москве, по-моему, даже воробьи за баксы щебечут...

- А ты, стало быть, пошел девушке навстречу? - усмехнулся Гриша, открывая баночку "Туборга".

- Именно так.

- Из альтруистских побуждений?

- Не совсем. Во-первых, у нее действительно классный экстерьер. А во-вторых, она отрабатывет альбом, позируя для легкой полупорнушки, которую я гоню для одного финского еженедельника. Сам понимаешь, то, что я сегодня снимал, в представительский альбом фотомодели не поместишь...

- Ну ты и разбойник! - Андрюша со смехом протянул через стол руку вверх ладонью, которую Андрей "отбил" довольно увесистым хлопком. - Может, по коньячку? Я привез нашего еврейского разлива. И потолкуем кое о чем.

- С превеликим удовольствием! Сейчас нырну в холодильник, а ты возьми посуду на стеллаже...

В этой уютной студии со стеклянным потолком и видом на заснеженную Москву Гриша оказался совершенно случайно. Прилетев в "Шереметьево", он битый час пытался дозвониться эстрадной звезде Валиевой, но всякий раз слышал в трубке лишь ехидные короткие гудки. Тогда он, не торгуясь, сел в такси и приказал мордатому губошлепу в террористской вязаной шапочке гнать по адресу, продиктованному Альбиной во время памятного визита. Московский ушкуйник долго возил его по бугристым заледенелым дорогам и высадил у подъезда солидного, недавней постройки здания, притаившегося неподалеку от Центрального Дома архитекторов.

- Держи! - царственно произнес тель-авивский гость, вручая таксисту обещанные полсотни долларов и ожидая увидать у того на лице признаки подобострасного ликования.

Однако тот равнодушно сунул баксы в боковой карман и, не облобызав барское плечико, умчался, изрыгая ядовитые выхлопы. Сие обстоятельство подействовало на Гришу весьма угнетающе, но окончательно его настроение пришло в упадок, когда на пороге бронированной двери на четвертом этаже возник ухудшенный вариант Шварценеггера и, плямкая жвачкой, сообщил, что хозяйка в настоящее время находится на гастролях в Сибири и вернется не ранее, чем через три дня.

- Есть вопросы? - угрожающе поинтересовался бракованный терминатор, позвякивая чем-то в кармане кожаной куртки.

- У отбросов нет вопросов, - пробормотал Гриша и, преодолевая желание поклониться в пояс, поспешно ретировался к лифту.

Кроме Альбины, у него в столице не было ни единого знакомца, годного для устройства на постой. Гостиница отпадала по причине ограниченности средств, а трое университетских однокашников, давно обосновавшихся здесь, еще десять лет назад повредились умом на патриотической почве и напрашиваться к ним не хотелось смертельно. Короче говоря, если бы Гриша не вспомнил о давнишнем спасителе-фотокорре и не отыскал в записной книжке полустершийся номер телефона, он бы смиренно, как в юности, потащился на вокзал.

Андрей, к счастью, оказался дома, на удивление быстро опознал звонившего и с полоборота предложил обосноваться у него. Спустя часа полтора, познакомившись с новыми порядками в под- и надземном транспорте, обмерзший житель жаркого региона ввалился в очень симпатичную мансарду со стеклянной крышей, сооруженную на чердаке шестиэтажного дома на Верхней Масловке.

В теплом, уютном, заставленном штативами, осветительными приборами, зеркальными отражателями, увешанном черной бахромой сушащейся пленки и прочей фотобелибердой помещении, он сразу вспомнил атмосферу своей старой студии. Антураж был схож, но с романтически-богемной поправкой. Опять же громадный экран окна вместо подвальной абразуры, канонический силуэт старого высотного дома за пеленой медленно падающего снега вместо старого ореха на фоне зарослей жасмина... Ну и, конечно, голая красотка, возлежащая на тахте и преспокойно воспринявшая вторжение незнакомого человека. Правда, женщины в неглиже иной раз встречались и в их киностудии. Но вели они себя значительно скромней белокурой бесстыдницы Зинаиды.

- Давай сейчас сделаем легкую разминку, - сказал Андрей, входя в комнату с подносом, на котором помещались пучок зелени, черный хлеб, раскупоренная банка со шпротами и некошерно соседствующие сыр с колбасой, - обсудим твои дела, а потом махнем за город в один замечательный пансионатик.

- На лыжах кататься?

- Какие лыжи, старичок!? Презентация! Великосветская тусовка, где будет вся Москва...

- Презентация чего? - спросил Гриша, разливая коньяк по пузатым рюмкам.

- Вибратора, - ответил хозяин, легонько цокнув своей посудиной о Гришину и опрокидывая коньяк в рот. - Да, да, ты не ослышался! Привыкай, дорогой, у нас теперь еще и не такое бывает...

Похожий на продолговатую каплю, тойотовский микроавтобус подпрыгивал на ледяных торосах московских заснеженных улиц в сгущающихся сумерках. За матовыми, запотевающими стеклами плыли непривычно высокие дома с неожиданно яркими (без трис!) маленькими окнами, тепло одетые прохожие, разговоры которых зависали в воздухе в виде струек пара, плохо оформленные витрины магазинов, редкая светящаяся реклама...

- Кто мог предположить, Григорий, что провинциальный аппаратчик, о котором мы говорили три года назад, пожирая восхитительные чебуреки, сделает такую головокружительную карьеру!

Андрей нагнулся и что-то негромко сказал водителю, а когда тот согласно кивнул, снова откинулся на сиденье.

- Да, - откликнулся Гриша, не отрывая взгляда от окошка, - когда в первый раз увидел его по телевизору разглагольствующим на думской трибуне, у меня минуты на полторы пропал дар речи. А потом я вообще перестал что-либо понимать. Эти ответственные поручения, участие в комиссиях по межнациональным разборкам, аудиенции у президента...

- Ну, что касается августейшей ласки, то с этим все более-менее ясно, - ухмыльнулся Андрей.

- Лично мне не ясно ничего.

- Это потому, что ты информирован лишь по официальным каналам и проживаешь вдали от московской сплетенной пресс-службы. Ларчик благоволения президентской команды к номинальному функционеру от правой опозиции открывается просто. Дело в том, что твой землячок во время известных событий в октябре 1993 года сорвал марш-бросок в столицу двух тысяч казачьих добровольцев из известного тебе региона.

- Не может быть! Такой факт непременно должен был просочиться в прессу...

- Извиняюсь! - развел руками Андрюша. - Разве не общеизвестно, что казаки не приняли сторону оппозиции? Руцкой вопил, как резаный, призывая их под свои знамена, а они продолжали спокойно покручивать усы и попивать водочку...

- Ну, это, конечно, известно. Но то, что к сему факту приложил руку господин Андрющенко...

- Да, широкая публика с данным подвигом ознакомлена не была. Герой спешно вылетел в твой симпатичный город, в течение трех часов имел секретное совещание с атаманами и... дело оказалось в папахе.

- Почему же все-таки столь ценное деяние не стало достоянием прессы?

- Надо думать, огласка была выгодна не всем. Президент остался другом казачества. Казачки не запятнали клятвы верности режиму. А господин Андрющенко заслужил расположение сильных мира сего, продолжая оставаться одним из наиболее яростных противников их нынешней политики.

- Сукин кот! - Гриша больно ударил кулаком по собственной ладони. - Ухитрился и рыбку съесть, и на... сесть!

- Еще как сесть! - Андрей снова нырнул к водителю и показал рукой направление движения. - Ходят слухи, что на полном серьезе обсуждается его кандидатура в президентский совет.

"Тойота" затормозила возле массивного неосвещенного здания, сильно смахивающего на Дворец культуры в богатом райцентре.

- Ребятки, я мигом. Нужно захватить двух мартышек из театра моды и оператора ОРТ, - сказал Андрей, выскакивая на заснеженный тротуар. - Сейчас загрузим этот балласт и полетим пить водочку в изысканном обществе.

Он захлопнул дверь и вприпрыжку побежал по белым ступенькам к мощным египетским дверям храма культуры.

- У тебя закурить есть? - спросил усатый водитель.

- Пожалуйста, - Гриша протянул белую пачку "Тайма". - Возьмите всю. У меня их много.

- Спасибо. Это что же за фирма? - Усач озадаченно принюхался к длинной сигарете с белым фильтром. - Арабские?

- Израильские, - Гриша протянул ему голубой огонек на конце зажигалки. - Самые распространенные там...

- Ты сам, что ль, оттуда?

- Ага.

- Ну и как там?

Гриша неопределенно пожал плечами.

- Ясно, - вздохнул водитель. - Нигде нет рая небесного. Даже на Святой земле...

Минут через десять вернулся Андрей с двумя красотками баскетбольного роста и румяным рыжим бородачом, необыкновенно похожим на поэта Максимилиана Волошина.

- Все! - крикнул фотограф, усаживаясь на свое место и согревая дыханием покрасневшие руки. - Народ к разврату готов. Вперед!

Лиц манекенщиц Гриша как следует не разглядел. Заметил лишь, что обе очень молодые, глазастые, одетые с вызывающей роскошью и жутко накрашенные. С их появлением в салоне микроавтобуса стало шумно, завис густейший запах духов и чего-то такого, что на бумаге Гриша непременно назвал бы аурой соблазна.

- Сударыни! - гаркнул Андрей, обрачиваясь к дамам. - Познакомьтесь. Мой друг, известный израильский журналист...

- Ой, я хочу в Израиль! Там сейчас, наверное, тепло, - раздался сзади высокий голосок с покушениями на московское "аканье". - Возьмите меня туда!

- Ноу проблем! - ответил Гриша, чуя позабытый за три года унижений гусарский кураж. - Пакуйте чемоданы...

Он еще раз склонился над унитазом и с гадливостью просунул два скользких пальца в саднящую глотку. Желудок дважды спазматически сократился, но нужного продолжения не последовало.

Гриша спустил воду, тяжело дыша, выбрался из кабинки и, пошатываясь, подошел к умывальнику. Поток ледяной воды хлынул на разгоряченный затылок, намочил воротник, брызнул за шиворот и начал медленно возвращать резкость расплывающемуся сознанию.

"Черт, как же меня угораздило так напиться? - со скрипом мыслил он, глядя в зеркало на свою бледную, мокрую и жалкую физиономию. - Вроде бы не так уж много употреблял..."

Он помнил, что "тойота", после часовой гонки по загородному шоссе, въехала на территорию какого-то пансионата, чрезвычайно похожего на тот подмосковный Дом творчества, где Грише двенадцать лет назад довелось побывать на семинаре начинающих писателей, паразитирующих на молодежной теме. На крыльце стояли квадратные жлобы в маскировочных комбинезонах и с пистолетами на ватных задах. Гришу они пропустили беспрепятственно, глянув на пластмассовую визитку популярной в России газеты, которую Андрей предусмотрительно нацепил на его куртку.

- Оружие есть? - спросил лишь один из них, прожигая насквозь жуткими цыганскими глазами. - Если имеется, попрошу, господа, сдать при входе. Получите обратно в целости и сохранности...

Потом был залитый сложным светом овальный зал, украшенный продолговатыми шпалерами из бликующего синтетического материала, которые смутно Грише что-то напоминали. И лишь сфокусировав свое внимание на одной из них, он с некоторой оторопью понял, что это - разноцветные символические презервативы метров восьми в высоту и метра полтора в ширину. По замыслу неведомого, но шаловливого дизайнера эти плоские, жирно блестящие полотнища окружали гостей и помогали настраивать их мысли на необходимую волну. Еще более способствовал той же задаче подвешенный к потолку макет того самого вибратора, на презентацию которого все и собрались.

Над круглым фуршетным столом в центре зала нависал ядовито-зеленый фаллос, изготовленный, как видно, из папье-маше. Произведение искусства медленно, словно грузовой вертолет, заходящий на посадку, вращалось над головами гостей, позволяя им разглядеть название шедевра, обозначенное на "фюзеляже".

- "Гринпис", - прочитал вслух Гриша.

- Вы не представляете, какая это прелесть! - шепнула ему на ухо толстуха с невероятным декольте, откуда выпирали два тугих розовых ядра. - Лучшего вибратора я в жизни не держала в руках...

- Позвольте, но ведь его только сегодня представляют широкой публике.. - удивился Гриша, с трудом отрывая глаза от дивного выреза.

- Вот именно, широкой, - снисходительно улыбнулась пышная дама - А я участвовала в его экспериментальных испытаниях!

- Ну и как?

- О, это было нечто непередаваемое!

Вот тут-то Гриша взял со стола и выпил залпом свой первый бокал шампанского.

Дальше...

БАЕМИСТ-2

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ