Самая весёлая игра девчонок – не радугa-скакалка, а классики.

Вчера, например, они устроили большой насморк Льву Толстому. Над “зеркалом души” Ева с Галатеей издеваются откровенно. Пьера с его исканиями пускают героем каких-нибудь мультиков, ещё с американским уклоном времен шестидесятых, в том смысле, что злосчастная дуэль повторяется в разных вариантах через серию, а секс прерывается только стрельбой или бросками перчаток. Левина раз и навсегда определили зазывалой в казино, где он время от времени вместе с Нехлюдовым подрабатывает киллером сутенеров. Благо, у Нехлюдова опыт, у Левина – дотошность. Хаджи-Мурата наладили взрывать Нью-Йоркские небоскрёбы с песней “а я маленький такой”. Самого же писателя раз сунули в бордель в Махачкале последнего века, устроив драку с горцами. У графа там после стриптиза местной звезды уж так потекло, и, между прочим, далеко не только из носу. Пусть мол знает, как женщин под поезда швырять.

Или затеют дурить Гоголя. Тут больше всех почему-то изощряется Лилит: то в белом, то в любимом чёрном, то разведет возню с великим мявом, то просто покажет нос. Галатея же изображает вурдалака и всё норовит злорадно ткнуть бедолагу обезумевшим от кошачьих страстей лицом в зеркало, где первое, что видит классик у себя на груди, – это огромную звезду Давида. А почему он сжег только второй том Мертвых душ? На первый огня не хватило? Рукописи не горят?

Стоит ли говорить о том, какое счастье постигло Достоевского: ведь Сарина, не какая-нибудь потешница, а вполне серьёзный человек. Фантазии её хватает только на то, чтоб строить рожки, иначе бедняге пришлось бы совсем худо. И приходится, стоит только любой из девчонок просоединиться к забаве. Не позавидуешь тогда больной совести. Какие могут быть претензии к Достоевскому? А две убиенные старушки? А зарезанная страдалица? А поруганные дамские образы? А близкие женщины самого писателя? Явные неполадки со слабым полом, вот наши насмешницы и мстят.

Кто во что.

Из мужчин дольше всех у них в любимцах продержался Булгаков. И вдруг – гром средь ясного неба. По какому-то пустячному, на мой взгляд, поводу. Первой, как всегда, возмутилась Сарина: – Почему Маргарите на балу целовали коленку!

И завелась, и выкатила глаза, и пошла, и поехала: – Это на ведьмовском шабаше-то? Бедную женщину раздели догола, чтоб целовать какую-то коленку? Мало разочарований несчастной досталось до того?

Сарину мгновенно поддержала Ева: – Типичный мужской шовинизм. Интересно, а если б там выставили голого мужика, он бы тоже принял, как должное, целование коленки?

Галатея вроде согласилась, а вроде и стала уводить в сторону: – Какому идиоту пришло бы в голову выставлять это голое уродство?

Лилит мгновенно встала грудью на защиту мужчин, но тоном плакальщицы: – Девочки, ведь мы их такими сотворили… Мы не имеем права критиковать свою работу…

Сарина стала разоряться, что либо все одеты, либо наоборот. Дескать, нечего рядить одних во фрачные пары, а других – лишь в драные цветочные туфельки. Такого наговорила, что сама запуталась в собственных губах.

Лилит, тем временем, стала жалобно просить тоненьким голоском: – Девочки, я так люблю Булгакова… Пожалуйста, давайте не будем его обижать…

– Разве мы кого обижаем? – искренне удивилась Ева.

А Галатея хмыкнула: – Подумаешь, какие цацы. Уже и пошутить нельзя?

Сарина тем и выпуталась, что набросилась на Лилит: – Где твое чувство юмора!

Голосок Лилит задрожал: – Если это мы шутим, то очень зло.

– Как будто добро и зло не одно и то же, – тут же оборонила Ева.

Кибела молчала. Умная она женщина, всегда знает, как себя вести. Я думаю, это качество Кибела переняла от самой главной Великой Матери – Сэнсю.

В первых частях своей рукописи – каюсь! – я изобразил Сэнсю мужчиной, Учителем, Духом, но был не прав. Как выяснилось впоследствии, даже крамолен.

С какой стороны ни взирай, главенствуют во всем женщины. Матриархат, как показывает история, – это единственно правильное устройство общества. А патриархат, опять же, откуда ни плюнь, – это моя собственная грешная выдумка, кощунственный вымысел наивного романтика. Не бывает, потому что быть не может. Не должно.

По логике, мужчины не способны на тонкие материи, которыми занимаются женщины, да и не для того их, то есть, нас создавали. Всякие там психологические теории и исследования, работы по развитию генотипа и накоплению генофонда, а так же изыски, манеры, любовь, альтруизм и сострадание, – это всё не про нас.

Что можем мы, Эли, поставить против трудолюбия Сарины, чувствительнности Лилит, целеустремленности Евы, критичности Галатеи, многогранности Кибелы, мудрости Сэнсю? Зря, между прочим, я Великих Матерей ещё вывел девчонками… Тоже своего рода крамола.

Что способно составить нашу гордость? Упрямство Даниэля? Самовлюбленность Рафаэля? Ветреность Ариэля? Агрессивность Самаэля? Демагогия Габриэля? Занудливость Илиэля? Бескомпромиссная прямолинейность Азазеля? О себе вообще молчу. А взять первое поколение рожденных? Нахальство Люцифера, вспыльчивость Алхэ, пофигизм Бодэхая, – ничего хорошего предъявить Матерям мы не способны. Один только Иош проявляет доброту, участие и милосердие, свойственное женщинам, да ведь Иош один такой, к тому же равнодушен к политике. Алхэ с Люцифером на него наскакивают, а этот блаженный улыбнется – и на эвкалипт, чем повыше: петь себе свои баллады.

С меня же опять-таки что возьмешь? Сочинитель я, да и тугодум… Непонятно, для чего и какой матери понадобилось сотворять меня… М-да, что касается самоедства, тут потягаюсь с любым художником, это точно. Впрочем, в самокритичности писателя есть и своя положительная черта: по крайней мере, делается понятно, что не графоман.

Но по части классиков мне пришло в голову похвалить самого себя: ведь недурное начало для следующей части Хроник… Миллера как-нибудь с его раком приплести, или Уайлда в обнимку с Квазимодо… Вот где раздолье потешницам… Ещё бы как-нибудь обыграть эту сексуальную маньячку… Нет, её лучше не надо, а то зацепишь ненароком, проблем не оберешься. Женщин Великие Матери не трогают, наоборот: защищают, холют и лелеют, так что Жоржиху опустим.

* * *

Осторожно, чтоб ненароком не разбудить Кибелу, я приподнялся и оперся на локоть. Смотреть на лицо женщины во снах одновременно отрадно и невыносимо. Приятно и радостно созерцать мечту рядом и наяву. Но едва только помыслю о том, что завтра на ложе, согретом сегодня моей страстью, окажется другой, в сердце врывается вовсе не ангельская тоска, и терзает, и гнетёт. Тут же мелькнуло в голове: пожалуй, в этих оборотах не хватает ясности. В моих снах, так я не сплю? Значит, чьи сны-то? Надо подумать, как нарисовать картину поточнее. Тьфу, неблагодарен труд писателя, ещё шлифуй!

Кибела во снах желанна. Опять не то. Прекрасна и желанна мне Кибела, когда спит! Ага, еще “зубами к стенке” не забыть… Ладно, это потом, иначе с мысли сбиваюсь. А мысль проста: я люблю Кибелу и желаю её всегда, только моей, чтоб никаких Мафусаилов. Знаю, потому и тревожусь, что кощунствую в мечтах. Чудес не бывает, а Мафусаила, чего греха таить, ведь я сам же и придумал его для смеху. Но если Сэнсю узнает о Хрониках… Мне страшно подумать, что со мной сделают, если Сэнсю узнает о рукописи. Поэтому я часто перепрятываю свою работу.

Но вот странное яление. С одной стороны, опасаюсь гласности, вернее, криков и справедливого возмездия поруганных мною Великих матерей, с другой стороны, чувствую, что не могу более оставаться в тени. Да, признаю: я жажду, алчу, чтобы хоть кто-то прочитал сей результат моих бессонных ночей, полных фантазий и эмоций. Илиэль считает, это нормальное желание каждого автора: быть узнанным и признанным. Только ведь распылят на кварки, узнав да признав. Или все не так мрачно, как мне представляется в фантазиях?

Ох, чешется язык рассказать о своём труде. Вот спонтанно взять и посвятить в тайну Кибелу. Тут же возникает вопрос: разумно ли открыться враждебному полу? К которому немедленно цепляется уже не вопрос, а вопль несчастной души: можно ли довериться кому-нибудь?

Кибела открыла чистые глаза, будто и не спала вовсе.

– Что ты, Михаэль? – она почему-то вздохнула.

– А что я?

Вот так, между прочим, у ангела, вроде какого-нибудь смертного, может со страху сделаться инфаркт. – Я ничего.

– Смотришь как-то чудно… – Кибела снова вздохнула.

Интересно услыхать её вздохи, узнай она, как странно я мыслю и ещё пишу.

– Не слыхал ли ты, Михаэль, о Сейтане? – вдруг спросила Кибела.

– Это ещё что за фрукт? – полюбопытствовал я.

– Несёт в низший мир странные идеи…

Кибела задумалась. Потом ласково пошлёпала меня по щеке. – О главенстве мужчин над женщинами. Ты можешь себе представить такую низость – патриархат?

В её взгляде сверкнуло любопытство, дескать, что скажешь.

Ну я и толкнул, как следовало. Понесло вовсю. Мол, разве можно, что такое мужчина, примитивный донор, что такое женщина, Великая мать, рожать – это вам не сперму распылять, а пропробовал бы я это оспорить? Но переборщил, по-видимому. На последнюю тираду Кибела поморщилась, потом кивнула: – Ладно, свободен.

Значит, надо вылезать из постели и убираться в надеждах на следующий вызов, а когда он ещё будет? И кого она вызовет в промежутке? И кто теперь вызовет меня? Они-то в курсе своего расписания, сами ведь его и составляют. Мужчину ставят в известность непосредственно перед вызовом и попробуй подведи. Если ты производитель, будь готов. Всегда.

Однажды я обнаглел до того, что спросил Кибелу, чем руководствуются матери, составляя систему вызовов.

– Как чем? – переспросила она, показывая всем своим видом, что не способна сообразить, как возможно не разбираться в сих тривиальных вещах. Я проглотил оскорбительный намёк, надеясь хоть что-нибудь узнать. – Движением звезд, конечно.

Ну как же, а я-то, неуч, не догадался.

– Наша главная задача – исправление генотипа, – начала Кибела.

– А кто его испортил? – тут же вопросил я. – И зачем?

Взгляд любимой выразил по меньшей мере недоумение.

– Не знаю, – нетерпеливо пожала плечами Кибела. – Не перебивай.

Мне ничего не оставалось, как проглотить и это. Прочно войдя в привычную роль ученой Великой Матери, Кибела продолжала:

– Мы развиваем генотип во времени, посылая каждую душу в грубые миры бесконечное множество раз, – объясняла она: – Там ищем оптимальные условия развития личности, меняя их по одному в каждом параллельном мире одной и той же временной точки, чтобы на каждой развилке в одном мире отрабатывался вариант “направо”, в другом – “налево”.

Я хлопал глазами, кажется, ещё и крыльями.

Кибела вздернула брови. – Поэтому все режимы зачатия и рождения зависят от смен домов созвездий по годам. В паре Козла с Овном родятся дети с одними задатками от одних ангелов, а Крысы с тем же Овном – с другими, уже от других. Дракон с Овном – совершенно третья картина. Собака с Овном…

Войдя в резонанс с собственным рассказом, Кибела монотонно бубнила. Пялясь на шевеление её сочных губ, я изо всех сил старался соображать. Мои потуги, однако, бездарно тратились только на то, чтобы не падали веки. В голове шли и откладывались косяки сплошного “Овна…”

Она же шпарила без остановки: – Снова Козел, но с Девой – всё изменяется, и так далее, и так далее. На каждом прогоне очередность ангелов варьируется. Потом к циклам подключается для размножения само потомство, что множит комбинации, плюсы и минусы данных и результатов.

У меня создалось впечатление, что Кибела сама получала удовольствие от своей лекции и не желала замечать моей невосприимчивости к науке.

– Каждое эго, – продолжала Кибела со счастливой улыбкой: – отправляется в материальный мир столько раз, сколько требуется для прохождения всех возможных комбинаций годов и созвездий, чтобы пройти все мыслимые и немыслимые условия жизненных школ в любом совпадении вариантов. От чего же ещё может зависеть система деторождения?

Понял? Больше никого из Матерей ни о чем подобном не спрашивал и не намерен. Смотрю теперь на небо и, вместо того, чтобы наслаждаться красотой, со скрипом размышляю об Овне, прочно угнездившемся в памяти. Крутятся себе звезды с Козлом и Овном посередине, ходят потихоньку по небосклону и даже не подозревают, что в результате их странных блужданий по высокому небу где-то в бренных мирах орут младенцы.

Почему тогда, интересно, в случае близнецов, между собой похожи не старший Люсик и младший Иош, а старший Люсик и старший же Алхэ, рождённые под разными звездами? Кстати, не знаю, с какими Крысами-Овнами связаны шалопаи, только почему-то неизбежно объединяются против младших: Иоша и Бодэхая. Нападают на своих безобидных братишек, а те дружно увиливают от конфронтации. Бойцы на зависть из ласкового Иошалэ и постоянно сонного Бодэхая, ни одному эпосу не пожелаешь. Не любят ребята ни споров, ни драк, разве что Иош горазд языком молоть, а Бодэхай – где поставишь, там и дремлет… Почему так? Может, все-таки спросить ещё о том? Ну посмотрит с удивлением, ну дурак дураком, всем известно, короны у меня нет, ронять нечего. А Кибела умница.

Ревную, беспросветно и бесправно ревную. Кто мы? Всего-навсего спермо-распылители. Кто они? Ученые. Им положено заниматься исправлением генотипа и генофондом… Ну и порядком вызовов по принципу: Овны Овнам рознь.

– Погоди-ка, – шепнула Кибела.

Моё сердце сладко ёкнуло: а вдруг оставит меня одного и навсегда? Такое нельзя назвать немыслимым в нашем полигамном мире, несмотря на эксперименты Матерей. Сэнсю моногамии не поощряет, но и не запрещает. Свобода у нас. Каждая мать имеет право жить, как хочет, невзирая на труды.

– Не мог бы разузнать для меня? – спросила Кибела.

А я-то губу раскатал.

– Что за Сейтан такой?

– В смысле, кто? – уточнил я.

– Ну да. Имя-то не настоящее. Псевдоним, – коротко бросила Кибела. И стала размышлять вслух: – Возможно ли представить себе цивилизацию в руках мужчин, – Кибела надула губки и поиграла ими, раздумывая: – Но знать, кто Сейтан и чего хочет, пожалуй, надо. Что это будет, если все мужи начнут прибирать к рукам жен? Главное, немедленно начнётся институт брака, а там и многоженство, и закидывание женщины камнями за измену… – Кибела посмотрела прямо мне в глаза и спросила: – Ты ведь понимаешь, Михаэль, да?

Я кивнул. Ещё бы не понять.

Кибела пожала плечами и изрекла: – Всем известно, что женщина от природы полигамна, глупо ограничить себя на всю жизнь одним мужчиной.

Пока любимая излагала известные тезисы об ужасах патриархата, у меня внутри всё сжималось, только не наша власть над бабами меня испугала. Уж институт брака я бы как-нибудь пережил: камнями-то закидают не меня. И тем более не страшит неведомый Сейтан, о коем понятия не имею. Но выяснился ответ на вопрос, доверить ли Кибеле свои Хроники. Умру непризнанным. Вернее, саму смерть сулит именно признание, хорошо бы лёгкую. Хотя что я несу, мы же бессмертны.

– Сможешь узнать? – переспросила Кибела.

Я неопределённо пожал плечами.

– Ты что, Михаэль? – переспросила она подозрительно.

А что я? Я ничего…

– Может, ты хочешь награды? – Кибела снисходительно улыбнулась.

Я взглянул на неё с наново вспыхнувшей надеждой.

– Ну говори, не стесняйся, – кивнула она.

Я вздохнул. Сказать? Или промолчать спокойнее?

– Ну? – Кибела смотрела на меня, пытаясь понять, что означают мои загадочные вздохи, как будто найти разгадку так уж сложно. – Что-то ты смотришь как-то…

Ну я и брякнул: – Нужна тебе эта полигамия! Забери лучше меня насовсем. В мужья.

Кибела отшатнулась в изумлении. Когда прошел её столбняк, она, не веря моей дерзости, прошептала: – Как в мужья? Какие мужья?

Взгляд её однако стал долгим. Определённо я нащупал слабинку.

– Кибела…

Ай-да я, вы только гляньте, у меня же слеза в голосе!

– Я люблю тебя, Кибела! – вскричал я совершенно искренне. Да чего там! Я действительно её любил. – Мне больно от тебя уходить. Мне больно думать, что в другой раз ты вызовешь Даниэля, или ещё Рафаеля, не приведи Сэнсю. Я ревную. Я тоже не хочу к другим! В гробу я видел эту полигамию!

Мой голос дрогнул и в нём не то, чтобы для неё, а вообще, отчетливо послышались рыдания.

Выражение Кибелы смягчилось. Я понял: она готова подумать. Я же был рад пообещать, что угодно, лишь бы не чувствовать себя уличным ангелом. Но столь любимая мною ангелица внутренне собралась и усмехнулась. Не стала она мне ничего обещать. А мне так больно, так обидно чувствовать себя одним из. Я желаю воспитывать своих детей! Я желаю знать, кто именно из детей мой, а кто чей-то там. Желаю, чтоб сладкое маленькое существо хлопало крылышками от радости при моём появлении и называло меня папой, а не донором. Нужны мне исследования по генотипу! Но разве Великих Матерей волнуют желания низшей расы? Улыбнулась Кибела на моё кощунство да и отправила к мужикам крыльями хлопать.

Позже, во время обдумывания, как приступить к поиску Сейтана, меня вдруг будто стукнуло по мозгам, даже крылья похолодели: а если пронюхает Люцифер?

И пронюхал. Непостижимым образом добрался-таки до моей тайны, подлец.

* * *

Люсик ждал меня в курительной комнате, нетерпеливо похлопывая по колену свернутой бумажной трубой, оказавшейся предусмотрительно отснятой копией моей дерзостной рукописи. Едва я вошел, Люцифер тщательно закрыл двери, проверив каждую щель. Хотя, что какие-то щели там, где и потолка-то нет. Поэтому Люсик подошел совсем близко и зашептал мне в ухо: – Никому не скажу, не бойся.

Вздохнул бы я с облегчением, да щедр на обещания Люцифер.

Я пожал плечами.

– Ну ты и голова, Михаэль, – горячо зашептал Люсик в ухо. – Это же готовая идеологическая программа!

– Потише, потише, – забеспокоился я. – Не надо идеологией… Пуганый.

– Куда уж тише, – бормотал Люцифер. – Я в восторге. С какой стати тебя-то считать тугодумом?

Я ухмыльнулся. Даже ангелу лесть приятна. – У тебя дело ко мне или как?

– Или как, – заржал Люцифер, даже и сомневаться нечего, кто мог бы быть его донором: вылитый Мафусаил, только моложе да ещё нахальнее, чем я придумал.

С другой стороны, нужен мне опять Мафусаил! Может, лучше вообще забыть это имя? Или понадобится в продолжении наглая подлая рожа? Так Люцифера за глаза достаточно…

Люсик успокоился довольно быстро и снова зашептал в ухо. – Михаэль, ты прав. Матриархат себя изжил. Как раз тот случай, когда низы теряют связь с верхами. Кто-то не желает или желает чересчур много, кто-то мечтает о другом, а кое-кто уже и не в силах все эти желания и мечты удовлетворить. Не туда куда-то нас привели бабские фантазии. Хотят называться Великими Матерями? Вот пусть и рожают… Я, например, мечтаю знать, кто именно произвёл меня. А их пора прибрать к рукам. Кухня, дети, что ещё там у тебя в Хрониках…

– Лилит тебя произвела на свет, – решительно ответил я. – А Хроники – это сущая ерунда, моя фантазия. Никакой кухни, программы, никакой идеологии, никаких недовольств, – сплошная фантэзи. Ну покажи, хоть одно слово, где я упомянул про кухню?

– Но был же мальчик, – недоумённо произнес Люцифер, упрямо думая о своём. – В смысле, мужчина. Меня действительно зачал Мафусаил, сын рыбака?

Опять тридцать три.

Я замахал крылами. – Был мужчина, не было, а был ли – без разницы. Человеку полагается знать маму. Свою ты знаешь.

– А Мафусаил?

Люсик гнул своё. Моё терпение лопнуло.

– Нет никакого Мафусаила! – вскричал я. – Его-то и в природе никогда не было. А если существовал некий сын некоего рыбака, я с ним не знаком. Сочинил имя, понимаешь?

Люцифер снова нервно хлопнул себя рукописью по колену: – Надо же, я всё думаю, где ты его нашел, такого. Он же у тебя главный?

– Ну вроде, – ответствовал я, смутившись. – От всех понемножку надёргал, да и назвал Мафусаилом, чтоб случайно никого не обидеть. Иди знай, что тут приблудился ещё этот сын рыбака. Надо же, затесался…

Люсик захлопал ресницами: – А я тогда откуда?

– Вот заладил, – обиделся я. – Откуда, откуда… Оттуда же, откуда все вы! Не знаешь, откуда появляются маленькие ангелочки? Нас, самых первых: Рафаэля, Самаэля, Габриэля…

– Ты сейчас всех поименно Элей станешь перечислять? – Люцифер недобро сверкнул глазом.

– Ладно, короче, – благочестиво кивнул я. – Элей, как всем известно, сотворили баб… тьфу! Великие Матери сотворили нас, Элей, для произоводства следующих поколений. Первых две пары близнецов родили Кибела и Лилит.

– Но какие мы непохожие… Взять меня и Иоша, – понятно же, что при одной матери тут должны были быть разные отцы. Да и Алхэ с Бодэхаем – пламень и лёд…

– Возможно, – не мог не согласиться я. – Технология мне неизвестна. Кроме только, – решил я блеснуть эрудицией, – Козла и Овна.

– Чего? – подозрительно протянул Люсик. – Ругаешься?

Я благоразумно промолчал.

– Овна-пирога… – пробурчал тот резонно. – А ещё ангел…

Я снова промолчал.

– Хорошо, а кто сотворил Великих Матерей? – невинно поинтересовался Люцифер.

– Да мне-то откуда знать? – огрызнулся я, окончательно забыв о благочестии.

– Ну кто-то знает того производителя? – настаивал Люсик.

На лице его появилось выражение, что вот-вот сейчас, наконец, откроется заветная истина. Во мне взыграло все пережитое за последнее время.

– Великая Мать его знает! – гаркнул я. – У Сэнсю спроси!

У Люцифера на минуту сделалось странное выражение лица, будто посвящен в некую, лишь ему одному открытую тайну, но он как-то быстро стер с себя потусторонний вид и вернулся в реальность.

– Действительно, – задумчиво произнес Люсик, – откуда взялись сами эти проклятые с…

Неподалеку раздался шум крыльев. Люсик снова, не сбив дыхания, построился, заменил курс прерванного ругательства на “славу” и завыл дифирамбы матерям.

Я ещё раздумывал, как сии мгновенные метаморфозы удаются негодяям столь легко, тем более, что это не обязательно Мать, мог ведь оказаться и дружественный ангел, как прямо над нами прошмыгнула окрыленная славословиями Люцифера Ева. В точку попал.

– А как вышло, что в твоем повествовании у меня мама одна Лилит, а у Йошика совсем другая, но тоже Лилит? – как ни в чём ни бывало, допрашивал Люсик, едва Ева отдалилась на безопасное расстояние. – Что, трудно было признать нас близнецами? Да и почему у двух Великих матерей вдруг одно и то же имя? Это противозаконно!

Я захлопал крыльями от ненужных вопросов, тем более, ответ на все один: – Придумал и придумал. Сочинил. Точка.

Люцифер воровато посмотрел мне в глаза, но произнёс твёрдо: – Человек должен знать родителей. Особенно отца. Именно отца, не то путаница несуразная с этой кучей Лилит.

После тяжко вздохнул и снова перешел на шепот: – Именно в этой части Сейтану и полюбилось твоё повествование. А ещё идея Преисподней. Над ней необходимо хорошенько подумать в деталях.

– Ты в курсе, кто такой Сейтан? – заколебался я, памятуя просьбу Кибелы.

– Допустим, – усмехнулся Люсик. – Ну и? Всё тебе так сразу выложи? А что мне за это будет?

– Чего ты хочешь? – не понял я. – Ну слетаю на вызов вместо тебя… Один раз.

– И тут же торговаться, – он снова заржал. – Что мне, по-твоему, сперматозоидов жалко?

– Хорошо, что тебе нужно, что я могу дать?

– Идеология мне нужна, – сказал Люсик, проникновенно глядя мне в глаза. – То есть, Сейтану. Программа, как всё должно выглядеть. Опять же, перестройка современных миров с грядущей Преисподней. Кого, за что, куда. Решение ряда вопросов. Например, надо обязательно захватить всю Юниверсию одновременно или можно оттяпать у тёток отдельный кусочек, где установить порядки, похожие на те, что ты изображаешь в Хрониках? И после этого потихоньку надвигаться на остальную Вселенную?

Я только крыльями замахал. И руками тоже: – Ты чего из меня делаешь? На броневик толкаешь? Я тебе что, занюханный вождь патриархата? Хоть намекни, кто такой Сейтан? Откуда взялся?

Люсик скорчил серьёзную мину и провел кистью руки у себя под подбородком: – Дескать, знаю, но не могу вслух, не имею права, не то…

После короткой немой сцены он не без сарказма изрек: – Почему ты так уверен, что это он, а не она?

– Она?! – заорал я, потрясенный. – Она!? Смертная женщина или… О Сэнсю!

Люцифер прижал к губам указательный палец и завел очи долу, затем подпрыгнул, устремившись в проём сверху. Прежде, чем улететь окончательно, шантажист слегка наклонился: – Вождей без тебя хватает. – Он маленько поиграл копией рукописи, да так, чтоб я зрил : – Чем отказывать Сейтану в идеологии, я бы хорошо подумал. Вот и думай.

Во как попал! Донесёт Люсик – бабы крылья поотрывают. Стать идеологом – так сколько бы ни прогавкал, а в конце всё едино: отторгнут, и не только средства передвижения. С ума сойти! Возможно ли, чтоб это была Великая… Неужели именно на сиё и намекал проклятый Люцифер? На кой-то Матерям патриархат?

* * *

А тут Илиэль заныл с другой стороны. Откуда только взялся. Ногами подкрался, что ли? И вяжется, и стонет, всё жалуется: – Какой из меня производитель? Кого я могу произвести, когда не привлекают меня женщины.

– Остынь, – ответствовал я. – На моей памяти тебя и не вызывал никто уж сколько эпох. Нужны им твои хромосомы!

– Можно подумать, – Илиэль тут же огрызнулся: – что один ты за всех трудишься.

Я пожал плечами: – Люцифера забыл. Тот вообще пашет, как папа Карло. Целый генотип произвел.

– Это ли не страшно.

Илиэлю всегда всё плохо. Вот его-то я точно изобразил.

– Может, они и стремятся вывести как раз отрицательный генотип?

– В смысле? – подозрительно спросил я.

Что-то не особо вдохновлял меня поворот разговора.

Илиэль кивнул куда-то в неопределенном направлении: – А ты до сих пор не заметил, что именно Люсика бабы больше всех любят?

Ещё бы это пропустить.

Илиэль тяжко вздохнул: – Вот можешь ты мне объяснить, чем матерей привлекает Люцифер? За ним же постоянно формируется очередь.

Я приосанился и скромно усмехнулся. Тоже, мол, не лыком…

– Напрасно ты иронизируешь.

Илиэль снова вздохнул и продолжал быстрым горячечным шепотом: – А замечал ли ты, Михаэль, что не менее сильно они любят и Иоша? Особенно жалеть горазды. Небось, на вызовы таскают ещё похлеще Люсика. Двужильные эти наши близнецы, что ли? Но! – Илиэль выпучил зрачки, не хуже Сарины, когда та входит в раж. – Только погляди, какая интересная вырисовывается закономерность: на какого мальчишку не глянешь, из каждого маленький Люсик так и прет. Замечал, сколько развелось разновидностей Люцифера? Куда ни плюнь, его черты. С другой стороны, взять того же Иошика: куда деваются его гены? И видишь, вроде похоже на Иошалэ, вдруг бац – снова всё тот же Люцифер. Как так получается? Или Иош только языком работать горазд? Вроде и непохоже.

Я изобразил подобие улыбки.

– Ничего смешного, – рассердился Илиэль. – Многие из баб это любят, хотя вряд ли кого таким способом зачнешь…

Я кивнул, опасаясь даже улыбнуться.

– Болтовню любят, я имею в виду, – уточнил Илиэль для дураков. – Но я ведь знаю точно, что трудиться заставляют всех, значит, и Иоша, и не только языком. Что из этого следует? Напрашивается малоприятный вывод: они нас ещё и скрещивают? Буквально, начиная с близнецов?

Я слабо сопротивлялся, хоть без того тошно. – Как нас можно скрестить? Полагаю, мы не яблони с черешнями, а они тоже не Мичурины с Лысенками.

– Вот я и удивляюсь.

Илиэль смахнул крылом пот со лба и крякнул: – Мало того, так и в девочках… Снова и снова, отовсюду сплошной Люсик, какое личико не возьми, отовсюду просматривается Люциферова кровь… А куда деваются все остальные хромосомы, вот что интересует лично меня. И второй вопрос: они это делают нарочно или пока не замечают?

– Не понял, – протянул я своё коронное.

Илиэль отмахнулся: – Не валяй дурака, всё ты прекрасно понимаешь.

– И что я понимаю? – тоскливо процедил я.

– А то, – отрубил Илиэль. – Матерям нравится в людях именно зло, поэтому они нарочно усиливают гены, ответственные за агрессию, подлость, ну я не знаю, ну нахальство, например. Как тебе такая версия?

– А никак, – быстро сказал я. – На неё можно отыскать множество контр-версий.

– Приведи хоть одну, – ухватился Илиэль.

– Хорошо.

И чувствовал, что увлекаюсь, а уже не остановишься.

– К примеру, – я лихорадочно думал. – Сарина ошиблась в расчете. Не нарочно, а случайно, может Сарина ошибиться?

– Вряд ли, – безнадежно протянул Илиэль и совсем скис.

– Ну не Сарина, так Ева, пропустила или не заметила чего-то важного. И привет. Выводили смелость, получилась агрессия. Что там у тебя ещё, подлость?

– Не у меня, у Люцифера… С чего же подлость?

– Мало ли, – уклончиво отвечал я. – Допустим, им нужны дипломаты… Или там, политики…

– А нахальство? – напомнил Илиэль. – От какой-такой положительной черты получилось нахальство?

– Очень просто, – не задумываясь, ляпнул я. – Целеустремлённость положительная черта? Прямота, бесшабашность, – все таких любят. Граничит зато с дерзостью, а там прямой выход к нахальству, хамству, наглости… Одно легко вытекает из другого.

Закругляться пора, пока цел. Я сделал озабоченное лицо и ринулся в пролёт, отмахнувшись от Илиэля, готового кощунствовать далее на сию рисковую тему.

Не только не желал я обдумывать причины систематического ухудшения генов, но и признавать правоту Илиэля в том, что оно вообще имеет место. Мне бы распространения рукописи не допустить как-нибудь… Да легче же позволить крылья оторвать, чем уничтожить или продолжать глупо скрывать свой труд…

Никчемушный я тип. Сочинитель, одно слово. За что, какая мать сотворила меня таким? Но на это я уже сетовал. Кому-нибудь, кроме Сейтана с Люцифером, нужны мои сочинения? В генотип-то не тиснешь крамольную рукопись… Чего ради не сплю ночами?

Размышления мои были тоскливыми. Я не видел решения своих проблем, пока не взглянул на всю катавасию под другим углом: с какой такой, собственно, стати мне считать себя и свою рукопись пупом мироздания? Очевидно, Великие Матери действительно знают, нечто такое, что не способны осмыслить мы? А с Хрониками – не стану жечь, вот ни за что! Будь что будет.

* * *

Сего ли признания я жаждал! От всяческих эмоций спасаясь да суеты сует, взял я в охапку кипу листов с оригиналом рукописи и улетел от всех подальше. А, собственно, и деваться особо некуда. На Олимпе, как всегда, пир горой, тошнит уже от их сексуально-озабоченных штучек. Зевс помешался на нимфетках. Гера криком кричит, да кто её слушает, а ещё мать. Эрида разносит сплетни, нечего сказать, достойное занятие для женщины. На Парнасе вообще оргия не прекращается никогда. Аполлон никак не отыщет достойную себе пару. Афродита разрывается между сотней художников и тремя десятками скульпторов: кто кого переваяет. Ничего нового. Метнулся было на Тибет, но уж слишком там торжественно. Короче, прихватил амброзии с нектаром и оздоровительный коктейль из соков Гофи с Акаем, да и двинул на излюбленный Синай.

Хорошо там в горах! Воздух особенный, прозрачный, даже призрачный немного, потому белесый горизонт кажется иногда подернутым этакой нежнейшей фиолетовой дымкой. Так леко дышится, тепло, пасутся себе тихие овечки, наплевать с высоты на зловредный Египет со всеми фараоновскими прибамбасами, включая мрачные пирамиды с ужасными сфинксами. А тихо-то как! Редко-редко шумнёт крыльями ястреб или там горный орел… Да что мне их крылья, своих не занимать.

Вот здесь я и устроился в тени пышного розового куста. Откуда тут розовый куст, тоже непонятно. Видно, оттуда же, откуда и тихие овечки. Однако, у природы не бывает причуд: всё закономерно. Развел для уюта костерок, развернул обрывок программы, поверх которой накалякал свои Хроники, и сам не заметил, как стал от всей души читать вслух небесам да ястребу с горным орлом. И ведь читалось… Какой вообще смысл уничтожать это теперь, когда Люцифер всё равно обзавелся копией. Не стану! Ни за что не предам свою рукопись огню.

Разложил перед костерком выпивку-закуски, смакую взглядом. И слышу вдруг подозрительный шорох из-за куста. Выясняется, там мнется рослый красавец в драной египетской одежде. Я присмотрелся – сплошная фирма, не говоря уже об изобилии драгоценностей. Что ж за тип? Главное, на врага не похож: сам перепуганный. Никак, и этого бабы заели. Ещё и всё платье в клочья разнесли в порыве вредности. Я, в меру собственных куцых возможностей, стал успокаивать беднягу, представился: – Михаэль.

Тот уставился на мои крылья и представляется: – М-м-м-м…

– Да ты присаживайся, угощайся.

Куда там! Стесняется, небось. А ведь явно мужик не из робкого десятка. Но видно с голодухи, потому что набросился на сласти, только напитки ему почему-то не понравились. Достал свою флягу, сам глотнул, а потом протянул мне. Я как нюхнул, так чуть не упал в обморок от духа, тот ещё нектар, а М-м-м-м хоть бы хны, снова глотнул, крякнул и тогда уж слегка оклемался и завел: “Барухата Адонай”. Вот тебе и египтянин! Что же получается, наш человек? Нельзя, выходит, судить по одежке, пусть и фирма. Я с удовольствием подхватил во всё горло: – Элоэйну, мелех аолам… – а потом мы затянули дуэтом: – Ашер кидишону…

Короче, посидели с М-м-м-м от души. Наш человек оказался, а египетская маскировка для меня так и осталась мистической загадкой истории. Он больше молчал, когда не пел, зато я и напелся, и наговорился всласть. Тоже, между прочим, надо иногда. И тут-то мелькнула у меня мысль сунуть ему рукопись на время, пока там, наверху не разберутся Люцифер с Сейтаном. Не будут же, в конце концов, Кибела с Сариной обыскивать каждого, кто погулял по Синаю.

* * *

Эли слетелись поболтать, поиграть силами, помериться крыльями и мужеством, когда ворвался Алхэ и дернул меня подсмотреть, чем занимаются женщины. Чего там, и это иногда мы практиковали от скуки. Да только на этот раз не помогло развлечение, а даже наоборот.

Учредили Великие Матери не то отдых, не то производственное совещание, правда, Сэнсю там не было, видно всё-таки отдых. Алхэ определил меня на соседнем дереве и сам приладился рядом. Так я и не понял, зачем ему понадобилось сия опасная нелегальщина. Мы изо всех сил старались лишний раз не только не взмахнуть крылом или шевельнуть другим членом, но и не сопеть, раз уж присутствие наше дамы вроде не заметили. Короче, довелось подслушать, даже подсмотреть чуток.

Лилит будто пыталась перед кем-то извиниться: – Может, и мы чего-то не предусмотрели. Нельзя же все валить на мужчин.

Галатея по привычке капризно хмыкнула: – Подумаешь, какие цацы, уже их и тронуть не моги.

Лилит явно жаждала всех простить: – Бывают и у них порывы…

Ева произнесла, вроде соглашаясь, а вроде и споря: – Я тебя умоляю, не надо рассказывать мне об их порывах! Да ведь мы вложили в ДНК желание преодолеть себя.

Галатея хмыкнула ещё капризнее: – Знаю я их желания. – В её тоне чувствовалось презрение ко всему мужскому роду. – Между прочим, лично я ничего такого никуда не вкладывала. Они сами собой себя как-то образовали. Разве желала я видеть эти мерзопакостные рожи, одна другой хуже?

Ева немедленно поддакнула: – Иногда как глянешь… – бедняжка даже зажмурилась от неприязни: – Несуразная шея, над ней топорный подбородок, смотреть тошно… – Еву явно понесло. Тон её сделался не то ехидный, не то заговорщицкий, но ещё и одновременно какой-то задушевно-желчный. Выразительно и медленно мужененавистница едко и, вместе с тем, проникновенно тянула: – А там и рот такой поганый-препоганый… И щёки такие противные… М-б-л-р-р-р… А нос? Такой отвратный-преотвратный… Только и хочется крутануть да побольнее.

Галатея вторила с таким же тихим, пакостным, буквально сверлившим душу выражением: – Что там нос… На остальное смотреть гадко. Лишь бы самое слабое место у другого отыскать, чтоб ткнуть именно туда, да побольнее, а у того несчастного глаза на лоб. Ещё и руками загребают… и под себя, и под себя…

Ева снова бэкнула в знак отвращения и воткнула очередной недостаток: – Ладно, под себя гребут, дышат ведь, сволочи. Иногда взглянешь, а он дышит вслух.

Мы с Алхэ переглянулись. Глаза у него были с море каждый. Как же нам без воздуха?

Сарина решила, что молчала слишком долго: – Девочки, я заметила, что у некоторых из нас появилось и растёт необъяснимое влечение к тому, чтобы они нас унижали эмоционально и обижали физически.

Галатея взвилась, будто у неё в заднице сработал реактивный двигатель, а под крыло попала струя горячего воздуха. Вся её проникновенность испарилась: – А духовно? Они, между прочим, унижениями надеются подавить наше “Я”… Нет, я категорически против моногамии. Да и вообще, неужели нельзя обойтись без них… этих… – она замолчала в поиске подходящего названия, которое могло бы выразить всю низость и никчемность мужчины.

Кибела спокойно выразила своё мнение: – Я тоже считаю, что к институту брака не готовы ни мы, ни они.

Ева тоже сменила тон. Резко проехалась ладонью под подбородком и рубанула: – Вот они у меня где, эти гады! Надоели! Пора, наконец, решить мужской вопрос.

Мы с Алхэ снова переглянулись. Впервые в жизни у меня возникло желание, причем не осознанное, а интуитивное… Начиная с уровня солнечного сплетения, оно взметнулось куда-то выше головы, это безрассудное влечение жертвовать собой ради другого, сильнейший и острейший порыв защищать не себя самого. Ради продолжения жизни Алхэ я был готов на всё, включая собственную гибель. Неужели он мой сын, а я его отец, и это симптом?

Нас постигли явные перемены: раньше никого из Элей не волновали ни проблемы отцов и детей вообще, ни лично меня всё, что касалось Алхэ в частности. Открывая в себе незнакомые внутренние ощущения, я разглядывал парня и находил в его внешнем облике сходство с самим собой. Каким бы он ни был, не дам в обиду. Интересно, а Бодэхай? Тоже мой? Меня стала распирать гордость при мысли о Кибеле и её (моих?!) отпрысках.

Лилит сначала чуть не заплакала: – Девочки, у меня же двое сыновей, жалко мне их… Иошик разве плохой? А Люсик пусть и не самый хороший, все-таки сын…

Она воззвала к самой мудрой из матерей: – Кибела, ведь и у тебя двое, неужели ты отдашь на растерзание Алхэню с Бодэхайчиком?

Я перестал дышать. Алхэ прилепился к стволу, не отводя глаз от матери. Я, ангел, готов был разодрать любого, кто тронет моего (да, моего – и точка!) отпрыска.

Голос Кибелы казался спокойным: – Зачем же говорить о растерзании?

Галатея снова бросилась на амбразуру: – Нет, много я в жизни допустила ошибок, но это… Между прочим, они не посмотрят ни на что. Убьют и плюнут. Они нас не пожалеют, увидите. Что Великую Мать, что родную. А вот мы ещё раскаемся в мягкотелости, да окажется поздно.

Кибела отрезала: – Не дам. И Элей не дам, вот этими руками сотворенных.

– Подумаешь, какие цацы, – не очень-то уверенно вставила Галатея. – Надо исправлять свои ошибки. А мужика не исправишь.

– Это точно, – хохотнула Ева. – Лучше добить, чтоб никто не мучился.

– Нет, – отрезала Кибела. Она внушительно посмотрела перед собой и вдруг выпалила: – Один из Элей мне определенно нравится. Кстати, от него рожала.

Она горделиво опустила ресницы, застеснялась и улыбнулась, выдохнув: – Он предложил мне моногамию… Буквально недавно…

Я чуть не свалился с дерева. Угадал! Неужели!

– Да ты что? – обрадовалась Лилит. – И мне один, от которого рожала, а тебе кто?

– Не скажу, а вдруг засмеете? – в голосе Кибелы как будто что-то оттаяло. – Только не красавчик Рафаэль и не шустрый Ариэль… А тебе?

– И мне лучше промолчать, – тихо ответила Лилит. – Но ни Рафаэль, ни Ариэль моногамии никому и не предложат, разве я не права?

Галатея ехидно хмыкнула: – Илиэля в расчет никто не берет, Азазель или Самаэль – это уж извините… Потенциальными предметами остаются Габриэль…

– Я вас умоляю! – перебила подругу Ева. В глазах её искрились смешливые огоньки. – Предметы! Впрочим, все ваши смешные секреты, как на ладони. И в документацию лезть не надо. Видала я, как ты поглядываешь на Михаэля. А ты на Даниэля. И чего вы в них нашли?

Алхэ взглянул на меня с подозрением. Наши взгляды встретились.

– Отец? – одними губами шепнул Алхэ.

Я с нежностью кивнул. Гордость переполняла всё моё существо. И любовь тоже.

– Привязанность матери не только к потомству, но и его производителю может оказаться отдельной областью исследования, – заметила Ева. – При том, что никаких мучений ни при родах, ни при вынашивании мы не испытываем.

– Точно, – сказала Галатея. – Но у нас земные матери сильно маются. Полагаете, пора усугублять? Или вроде им хватает страданий?

Лилит содрогнулась, но пока промолчала.

Сарина снова решила, что пора прекращать глупости, и ввязалась без эмоций: – Все это ерунда. Привязанность, нравится-не нравится, плюнет-поцелует… Куда там ещё усугублять… А я вот о чем думаю…

Она вдруг выкатила свои круглые светлые глаза и изрекла: – Можно ли от процесса оплодотворения добиться плюральности.

Все ахнули. Я заметил, что Алхэ поудобнее перехватил ветку, чтоб не свалиться или шумнуть от всего услышанного и понятого.

Ева от неожиданности слегка поперхнулась, но немедленно привязалась к самой безобидной из всех: – Лилит, ну что ты сразу вздрагиваешь.

Лилит глубоко вздохнула и переспросила Сарину, не ввязываясь в склоку: – В каком смысле – плюральности?

Сарина, придав себе самый умный вид, на который оказалась способна, с безапелляционностью отрапортовала: – В смысле одновременного оплодотворения не одной яйцеклетки одним сперматозоидом, а нескольких яйцеклеток от разных доноров – раз, одной яйцеклетки от разных доноров – два, одной яйцеклетки разными сперматозоидами, но от одного донора – три.

Лилит начала заикаться: – Ты с ума сошла, что ли? Как ты себе всё это представляешь?

Кибела была явно ошарашена: – Я ещё могу понять третье, но первые два?

Галатея старалась держаться серьезно, но время от времени её всё же прохватывал недоуменный смешок: – А я вот как раз наоборот: третье – это получаются близнецы, и две пары мы сделали. В чем, в таком случае, новшество эксперимента?

Последнее убедило лично меня, что и Бодэхай определенно мой сын. Я чуть не заорал от счастья. Вот вам всем бесчувственный тугодум! И почувствовал, и догадался.

Сарина снова выкатила для важности глаза и зашлепала губами: – Посмотреть на разные возможности одной и той же ДНК в разных комбинациях с другими!

Галатея откровенно прыснула: – Так сколько может получиться тех близнецов? Всё-таки, не котята…

Ева запальчиво вставила: – Нет, я считаю, пора ставить вопрос ребром. Зачем нам вообще мужчины? Отвечаю. Для оплодотворения. Значит, пора усердно искать другие возможности размножения. А этих… – Ева резко поднесла к подбородку ладонь и повторила красноречивый жест.

Кибела покачала головой: – Под корень самое легкое, а после? Лучше найти мужчине какое-нибудь вторичное применение.

Галатея хмыкнула: – Главное – не забыть о плюральности.

Сарина, не заметив иронии, кивнула и вернула, наконец, глаза в законные впадины: – Правильно. Пора идти другим путем. И только потом остальные исследования.

Ева деловито осведомилась: – Путей, кроме известного сегодня, всего два. Которым из них ты предлагаешь зачинать? Глотать, что ли? Или в нос забрызгивать?

Галатея, наконец, не выдержала напряжения и истерически расхохоталась: – По моим подсчетам получается, это уже третий… – Бедняга так смеялась, что пришлось вытирать слезы, после чего красавица добавила: – Глаза и уши не забудь, тоже закапать можно… Ой, не могу… – Галатея загукала, зайдясь в смехе, но, слегка отдышавшись, всё-таки воткнула жало: – Лилит, ну что ты снова дрожишь, как какая-нибудь извращенка?

Лилит, не выдержав нападок, изменила своему всепрощению и огрызнулась: – На себя посмотри.

Алхэ коснулся моего плеча и кивком позвал в курительную, где попыхивал трубкой Люцифер.

* * *

– Ты был прав, – горестно кивнул Люсику Алхэ. – Они говорили о возможном уничтожении Элей, а там и наша очередь.

– Кибела и Лилит вас защитят, слыхал? – сказал я.

Люсик ухмыльнулся: – Ещё как! Их обязательно уговорят или обхитрят. И мы покорно побредем на заклание?

– Не понял, – я внушительно оглядел обоих. – Ты имеешь что-то предложить?

Алхэ потрясенно вскричал: – Но нас-то, нас-то, они же обещали, они же нас сами родили!

Люцифер заржал: – А тогда родят обратно. Нашел, кому верить. И что? Вот так сдадимся?

– Так что ты предлагаешь? – снова спросил я. На свою голову.

– Идеологию гони, – с угрозой приказал Люцифер. – Не то…

Я было что-то промямлил в том смысле, что достаточно добр для того, чтоб способствовать злу.

– Имей в виду, – тихо ответствовал Люсик. В его тоне отчетливо слышалась угроза: – Понятия добра и зла субъективны.

– Ну не могу я сочинять по заказу, – вскричал я.

– В таком случае, не обессудь, – усмехнулся Люцифер, а потом твердо заключил: – Я привык исполнять свои обещания.

* * *

Я вернулся к Кибеле, не дождавшись вызова. Она казалась рассеянной. Я рассказал ей о шантажисте Люсике и протянул копию рукописи. Я смотрел, как любимая читает. Внутри у меня пульсировал какой-то ком: то сжималось, то отпускало, но не до конца.

Наконец, Кибела перелистнула последнюю страницу и подняла на меня свои огромные топазовые очи.

Я выдержал её взгляд и она задала первый вопрос: – Как мне понимать всё, что в твоих писаниях касается меня?

– Я люблю тебя, – просто ответил я дрогнувшим голосом. – И я люблю своих детей, рожденных тобою.

Кибела зажмурилась: – Одно я представляю себе довольно точно, – сказала она. – Ты, архангел, производитель потомства, замахнулся на святая святых: наше общественное устройство. Что, если в каком-нибудь из миров тебя поймут буквально и примут это, – она тряхнула свернутой в трубочку копией, – за идеологию?

Кибела пригорюнилась и жалобно протянула: – А ведь ты мне нрави… – она запнулась в поисках правильного времени, но выбрала прошлое: – лся…

– Не понял… – начал было я. Значит, кончена любовь? Я ей больше не нравлюсь? – Что вы все, собственно, привязались непонятно к чему? Нет там никакой идеологии. Люсик требовал, а я ему вот, – я с гордостью выставил средний палец левой руки.

– Ты шутишь? – вопросила Кибела. – Ты хочешь сказать, что посмел отказать Сей…

На этом она поняла, что проговорилась, и прикусила язык.

– Значит, ты сама знаешь, – медленно протянул я. – Сейтана?

Кибела покраснела и кивнула.

– Но правда открылась мне только что, – быстрым шепотом добавила любимая.

– Чей же это псевдоним?

– Не имею права. Придет время, узнают все, – пообещала Кибела.

– Чего желает Сейтан? – спросил я. – Власти? Победы абсолютного зла?

– Что за белиберда, – пожала плечами Кибела. – Абсолютное зло – какая чушь.

– Ты можешь дать мне хоть какие-нибудь объяснения? – горько попросил я.

– Не сейчас, – покачала головой любимая.

Я вспомнил горячечный шепот Илиэля по поводу сплошных потомков Люсика. А затем – недавно подслушанный разговор женщин. Голова у меня шла кругом.

* * *

Люцифер исполнил угрозу. Просто так, из вредности. Вот когда я порадовался, что успел признаться Кибеле. Так что припоздали мужики с обвинениями.

– Негодяй! Как ты смел! – все даже не ревели, а вопили. Нижняя челюсть Рафаэля тряслась в такт восклицательным знакам. – Ты кем нас изобразил?

– Там даже нет твоего имени, – оправдывался я.

– Тем более! – возопил Рафаэль. – Меня что, не бывает, по-твоему?

– А я? – с отвращением добавил Ариэль. – Я у тебя кто? Я у тебя где? Как тебе всё это в твою идиотскую голову пришло?

– Сочинитель выискался, – поддержал его Илиэль. – Разве я зануда?

Все расхохотались, несмотря на серьёзную обстановку.

– Виноват ли я, что эстет? – ныл Илиэль. – Да, мне режут ухо сплошные “ащие” и “ящие”, а созвучие “как” с безударной гласной следом вызывают неприятные ассоциации… А сказуемые и прилагательные непременно после дополнений…

Надо же, мгновенно помыслил я: а вдруг и у меня где-нибудь в конце предложения затесалось шаловливое сказуемое? Или ещё прилагательное…

– Пошел нудить, – констатировал Ариэль.

– По-товему я нудю? – растерялся Илиэль, но быстро поправился. – Нужу? – И сплюнул. – Да за такой навет… Нет, вы мне можете объяснить сию изящную словесность: “оказались стоящими вокруг стола под колышущейся светящейся люстрой”? Я вас спрашиваю, что это за абракадабра? – Илиэль распалялся на глазах. – Это никак нельзя было выразить иначе? Кто их научил такому языку? Тургенев?

Оседлав любимого конька, разъяренный Илиэль бушевал бы ещё долго, если бы его не прервал Даниэль, швырнувший свою копию рукописи, как перчатку, мне в лицо. А ведь я-то “ащих-ящих” в приципе стараюсь не употреблять.

– У тебя там хоть какой-то характер, – ни с того, ни с сего позавидовал зануде Габриэль. – А у меня один почему-то на двоих с Даниэлем, – оба переглянулись со взаимной неприязнью.

Азазель с Самаэлем казались самыми обиженными: их-то в моей рукописи тоже нет. А нужны они мне вместе с Рафаэлем?

Я смотрел на взбесившихся товарищей. Каждый размахивал своей копией. Кипела даже молодёжь: обычно тихий Иош, рассудительный Алхэ и невозмутимый Бодэхай. Люцифер делал вид, что потрясенно молчит.

– А бабы знают? – поинтересовался вдруг Габриэль. – Они же нас теперь в порошок сотрут..

– Это точно, – согласился Рафаэль. – Я и не догадывался, что ты нас всех так ненавидишь! За что?

Тут ещё слетелся Один из департмента параллельных миров. Следом приперся известный живодер из Безопасности с непроизносимым именем Какие-то-кегли-мегли-вуцли-шмуцли, а в конце ещё Ацтль, чтоб припечатать. Вид обоих выражал сочувствие: – Как же вы так промахнулись, ребята?

Все, как по команде, повернули головы в сторону новоприбывших.

– Там Гермес совсем ноги стёр, – сообщил Один. – Не спасают ни сандалии, ни крылья. – Вся Юниверсия возмущена. Нас и без того стало модно считать ошибкой созидания, а теперь мужикам вовсе хана. – Один покачал головой. – Если Сарина с Кибелой найдут способ бесполого размножения, а они теперь наверняка поторопятся, прощайтесь с жизнью.

Можно подумать, это не мы с Алхэ, а Один внимал тогда на том дереве.

* * *

Наконец, Сэнсю собрала всех. Она долго смотрела в упор конкретно на меня. Взгляд её не предвещал ничего хорошего.

– На планете EAR, тюрьме строжайшего режима для особо злостных преступников, отказавшихся исправляться, – Сарина сверилась с картой: – Низший мир TH… Аборигены не устояли перед искушением Сейтана свергнуть власть Великих матерей.

Ева присвистнула: – Ну теперь там завертится!

Сарина с озабоченным видом сообщила: – Новость первая, в смысле, последнее известие: некий Гилгамеш обозвал женщину блудницей и надоумился использовать в качестве проститутки.

– А всё Михаэль со своей фантастикой, – прошипела Галатея.

Сарина криво усмехнулась и переглянулась с Евой: – Да что Гилгамеш! Утешительного мало: там повсеместно избрали жрецами слуг, тоже мне демократы… Из тех, кто коварством заставил бывших жриц выучить их грамоте да забивать клинья на табличках. Теперь эти паразиты, содрав у женщин письменность, вовсю перешлёпывают историю и религию. Для нас, Великих Матерей напридумывали ругательные слова…Не говоря уже о самом слове Мать… Мало того, что ругаются, так ещё и романы тискают… Переиначивают культуру. Обещают вывести нового человека, который должен звучать гордо… Это наперекор всем нашим поискам правильного генотипа.

Галатея саркастически рассмеялась: – Подумать, какие цацы, уже наши критетии их не устраивают… Вы можете представить себе это их новое чудовище?

Когда остальные поддержали возмущение, Сарина закончила: – Короче, со всеми вытекающими там начинается патриархат. Эволюция на ЕАR-TH делает новый разворот. Кстати, ко всему прочему, борьба за власть идёт вовсю.

Я смотрел на Сэнсю и читал на её лице необъяснимое удовлетворение, которое, как мне казалось, она и старалась скрыть под маской испуга и гнева. В мою душу закрадывались подозрительные и неясные, даже страшноватые предчувствия.

– Между прочим, – подала голос Ева, – основой всех своих религий они выбрали пасквиль Михаэля на всех нас. Будто не мы сотворили миры, а кучка мужчин во главе с неким Учителем мужского пола… Причем не миры в безграничном множестве, а один-единственный конечный мир.

Люсик подобрался ко мне и, притворяясь сочувствующим, тихонько прошипел в ухо: – Скажи, возникало у тебя желание предать огню свой памфлет?

– Бывало… – пропыхтел я. Сердце болело видеть в дыму свой собственный труд, так не желал.

– Рукописи не горят! – провозгласил Люцифер и довольно расхохотался.

– Стойте, – вдруг воздела длань осенённая сногсшибательной идеей Сарина. – Я знаю, что делать!

Все взоры обернулись к ней.

Сарина выждала торжественную паузу и произнесла: – Вооружиться! Вот что надо сделать. По крайней мере, хоть что-то интересное.

Ева и Галатея одобрительно закричали: – Правильно! Защитим родной матриархат. Ура!

Сэнсю скептически поджала губы: – Вы только смотрите, девочки, поосторожнее. У них там пушки, а у нас?

– Ха, – уклончиво вмешалась Кибела. – Неужто Великие Матери не найдут на их дурацкие пушки управы похитрее.

Улыбка Сэнсю обострилась.

Сарину снова осенило: – И почему бы не набрать для защиты верных нам мужчин?

– И ими заслоняться, – поддержала Галатея. – Кто глупее. Например, Михаэль. Пускай теперь садится и пишет не пасквиль, а правду.

– А кто хитрее, – быстро закивала Ева, – вроде Люцифера, – тот пусть вещает.

Нашли же верных мужчин. Ну не дуры ли эти бабы? Доверять Люциферу! А я? Мне-то за что? Выходит, и я Люцифера не лучше, раз они только подлецам и доверяют? Или не только?

На минуточку представилась яркая картинка: Сэнсю хватает меня за крылья, рядит в красное и размахивает мною, как флагом, а Сейтан перехватывает и тоже мною машет, но уже в качестве плаща тореадора. Какая разница… В голове снова закопошилось нечто неопределенное.

Сарина и Галатея расправили крылья, напялили для верности мужскую одежду и полетели формировать мужской батальон, оставив Еву с Кибелой на посылках.

– Ну что ж… – произнесла Сэнсю. – Я думаю, сделаем небольшой перерыв. Посмотрим, чего добьются посланницы…

* * *

Только расправил я крылья, чтобы собраться с мыслями и хоть немного отдохнуть, а тут вызов. Сарина.

– Как ты так шустро обернулась? – поинтересовался я.

– Эйнштейна читал? – выпучила глаза Сарина.

– Ну как же, буквально сию минуту, – пробормотал я. – Едва оторвался.

– Время относительно, – буркнула та. – Неважно.

Первого взгляда на ангелицу оказалось достаточно, чтобы понять: меньше всего Сарину сейчас интересовал генофонд, генотип, воспроизводство, война, мужской батальон и тому подобное. Возбуждена она была запредельно. Я даже испугался, что потрудиться придется изрядно. Но ничего, обошлось. Правда, сброс физического напряжения не привел к эмоциональному удовлетворению. Ей ещё необходимо было высказаться. Я слушал, вытаращив глаза.

Перво-наперво Сарина и Галатея определили пункты и времена с максимальными демографическими излишком и нехваткой мужчин.

– Причем тут нехватка? – вопрошал я.

– А там возрастает мужская самодостаточность. Не перебивай, – отмахнулась Сарина и стала рассказывать дальше.

Галатея, уверенная в своих красотах, отправилась в Элладу на остров Лесбос, где с огромнейшим удовольствием забыла обо всех своих задачах и стала набирать уже не мужской, а женский батальон Амазонок.

– Представляешь, как Галатее повезло? – горячечно облизывала губы Сарина. – Ей оттуда и улетать не хочется.

Сарине пришлось хуже. Её сначала занесло в Содом. При виде огромной толпы распаленных мужиков Великая мать обомлела от нахлынувшего счастья. Сам собой немедленно стал прикидываться результат, который может получиться от слияния ангелов и простых смертных. Но не тут-то было.

Начался стриптиз безукоризненно: Сарина сбросила по очереди рубаху и штаны и бросила в публику. Там озверели. Дальше почему-то не заладилось. Едва несчастная скинула лифчик, послышалось обиженное “У-у-у”. Должен заметить, что груди Великих Матерей сильно отличаются от той, которая вошла в легенду со статуей Кибелы Каменного Века. Древний Пикассо такого наваял, что я даже обиделся. Но не до такой же степени отталкивает грудь Сарины!

Самооценка её стремительно понеслась вниз. Бедняжка не послушалась интуиции и всё-таки скинула остатки, всегда готовая на подвиг ради науки. На последнем рывке толпа мужиков расстроилась, а потом деловито и как-то слишком быстро и разочарованно растаяла. Остался один горестный юродивый, называвший себя праведником и почему-то пытавшийся загородить обнаженную Сарину от испарившихся взоров собственным телом.

Она заплакала, но ещё не отчаялась. Правда, нацепить пришлось одежду, одолженную дочерью праведника, потому что мужскую, кроме злосчастного лифчика, толпа буквально растащила по лоскутам. Сарина буквально уговорила свою самооценку испытать себя ещё разок. Теперь во второй перенаселенной мужчинами точке: Сан-Франциско, начало двадцать первого века, Холлоуиновский карнавал.

Материализовавшись на углу Маркета, Кастро и Семнадцатой, Сарина стала осматриваться. Первое, что увидела ангелица, были парившие вверху резиновые бело-розовые, телесного цвета и коричневые трубочки, надутые на манер воздушных шаров, но длиннее, овальнее и уже.

Возбуждение матери взметнулось и продолжало расти. Окружали её здесь не толпа, а толпы мужчин в странных костюмах. Одни были в женских нарядах, но с бородой и усами, другие – в высоких черных сапогах, но без штанов: разлетавшиеся по ветру плащи кокетливо открывали голые ягодицы. То там, то сям возникали особи с прекрасно развитыми орудиями воспроизводства, зато совершенно без никаких костюмов. На Сарину не обращали внимания.

Мимо пронеслись, обалдело озираясь и явно нервничая, несколько женщин с детьми, явно туристов. Ангелица было ринулась к ним, но и те испуганно шмыгнули прочь. Ветерок донес лишь возглас крошечной девочки: «Мамуля, ты куда меня привела? Это не место для маленьких детей».

Бедняжка чуть было снова не заплакала, но тут перед ней с любопытством остановился бородач в джинсах и свитере. Незнакомец улыбнулся и поздоровался. Сарина, недолго думая, стала агитировать его за священную войну с патриархатом, не переставая при этом думать, конечно, об экспериментах с генотипом.

Бородач с улыбкой перебил, назвался Полом и пригласил на дринк в веселый бар с ярко освещенными окнами. Ангелица отметила, что в баре является единственной женщиной. Самооценка постепенно поднималась. Пол раздобыл два стакана с напитками и одно местечко на двоих, где было так тесно, что ничего не оставалось, как начать целоваться. Сарина с тоской подумала о задании, потом, размягченная, уже с благоговением о новом генотипе, потом стала потихоньку прощупывать джинсы бородача и приходить в рабочее настроение. На этом подлец схватил её за руку и прошептал: “Ты ищешь мужчину?” “Ну да”, – как могла, сладострастно простонала Сарина. “Я тоже”, – снова шепотом заявил бородач. После чего отшатнулся и мгновенно исчез в толпе.

Потрясенная Сарина поняла, что не выполнила ни одной из поставленных перед собой задач и вернулась, вся дрожа от негодования и принижения собственного иго. Возбуждение однако было столь велико, что пришлось вызвать меня.

– А почему именно меня? – поинтересовался я.

– А ты выслушаешь и запишешь, – авторитетно заявила Сарина. – Для истории. Вывод я сделала такой: для ведения войны мужчину использовать невозможно.

– Что ж, и на том спасибо, – с облегчением думал я,отправляясь на заслуженный отдых.

– Смотри, не переври! – крикнула вдогонку Сарина. – А то ты так запишешь, будто меня там вообще не было, а один только ты и был.

– Без меня потом переврут, – успокоил я на лету.

* * *

– Как твоя рукопись попала в руки людей? – вопросила Кибела, догоняя.

Я пожал плечами: – Это у Люцифера не грех разузнать.

– Оставь Люцифера в покое, – отрывисто приказала Кибела.

Я внимал и взирал.

– Ты успел сунуть свою рукопись Мозесу? – укоризненно произнесла Кибела.

Не спрашивала, скорее, утверждала.

Я хлопнул себя крылом по голове. М-м-м-м, ясное дело. Выходит, Мозесом зовут. И ведь позабыть успел. Да ей-то что? Ну прочитал псевдо-египтянин мою рукопись, ну и что?

– А причем там наша программа? – допытывала Кибела.

Я пожал плечами: – Случайно попалась под руку, на ней и записал. А что?

Я действительно был удивлен: какое всё это сейчас могло иметь значение?

– Ты не знаешь людей, – пробормотала Кибела. – Они же принимают всё на себя. Персонально. Потомки Мозеса в ходе цивилизации научились для чего-то наращивать детородные органы и сделали компьютер, каковой наладили раскодировать программу, конечно, применительно к себе. Там что же, не все было?

– Да обрывок какой-то, – я снова пожал плечами. – Не знаю и докуда.

– До 2012 года. – Кибела внушительно кивнула. – Теперь после двухтысячного там все на грани. Ждут конца света.

– Ого! – я сам к себе проникся уважением. Угадал! Ведь угадал же Апокалипсис.

Вслух поинтересовался: – А он планируется, конец света в 2012 году?

– Не знаю, – Кибела безучастно пожала плечами. – Вообще-то эта линия исследований зашла в тупик. Кое-кто хоть сейчас готов зачеркнуть и начать сначала… Ну не совсем уж сначала, просто теперешних стереть с тем, чтоб дать место следующим группам крови. Но Сэнсю хочет подождать, непонятно, куда тянет… Кибела сделала паузу, размышляя, а потом снова пожала плечами: – Может, и до 2012 года… – Вдруг она рассмеялась и доверительно сообщила: – Представь, они там даже пытаются найти возможность выжить… Как будто метеорит им рухнет на головы случайно.

– А чего вы вообще от них добиваетесь? – невинно спросил я и тут же высказал своё предположение. – Чтоб каждый из них стал таким, как вы?

– Пожалуй, это скорее по части Люсика, – ухмыльнулась Кибела. – Вот кто у нас спит и видит каждое эго, раздавшееся до необозримой величины, так то Люцифер. А на самом деле егобольше всего интересует эго собственное.

– Чего же вы хотите? – повторил я свой вопрос.

Кибела снова уклончиво пожала плечами: – Пока ничего хорошего не получается, говорить, к сожалению, не о чем. Чтобы мы ни делали, какие условия ни создавали бы для их жизни, они всё равно опускаются иногда до уровня диких зверей, а иногда ещё и пониже. Сколько раз уж было, их закаляют, а они ожесточаются. Даже при матриархате всё это выглядит не особо привлекательно, а уж патриархат…

Кибела покачала головой и пригорюнилась.

Я скосил на неё глаза: – Да ты посмотри на эти условия! Им же приходится не жить, а выживать. Кто тут не озверел бы! Посмотрел бы я на всех вас, если бы вам только рожать приходилось в таком кошмаре. Не говоря уже обо всем остальном. Может, и сама Сэнсю не смогла бы не обозлиться.

– Вероятно, это скорее удивительно, – медленно произнесла Кибела, – но они не все звереют. Некоторые при любых условиях остаются людьми.

– И тогда вы ухудшаете условия? – догадался я.

– Это называется “вычислять лимиты прочности”, – задумчиво сказала Кибела. – Кстати, существуют миры, где мы не ухудшаем, а улучшаем условия. Ищем верхние пределы.

– А вам никогда не бывает жалко этих несчастных подопытных человечков? – полюбопытствовал я. – Все-таки разумные существа, страдают, надеются, кто-то кого-то любит…

– Чего не бывает, – быстро ответила Кибела. – Да толку-то что? Ну давай все сядем и зарыдаем от жалости, и чего этими слезами добьёмся?

– Так чего ж вы всё-таки добиваетесь? – устало повторил я. Я уже понял, что решения этой задачи не узнаю.

– Поживем – увидишь, – флегматично протянула Кибела.

* * *

Я заметил, что после перерыва из мужчин вернулись только Эли и четверка первого поколения рожденных. Кегли-мегли-вуцли-шмуцли-ацтль испарился вместе с Одиным, видимо, в поисках новых жертв в новом свете.

Великие Матери слушали Сэнсю.

– Необходимо как можно скорее эвакуировать в параллельные миры всех, кроме смертников, – отрывисто давала распоряжения самая главная мать. – Смертников же со всех остальных миров сослать туда. Только самых страшных, самых опасных преступников, кто действительно заслужил наказание. Это срочно, пока они не успели окружить себя железным занавесом. Потом пусть развиваются, как знают. Сожрут друг друга? Их дело. А наше дело наблюдать. Так даже лучше: прибавится информации для экспериментов… С патриархатом появляется принципиально новая область исследований. Такой отчаянный взбрык экспериментов… Может, и побочная, но необходимая для наших исследований линия…

Все молча смотрели на неё, ожидая дальнейших указаний.

– Ладненько, – Сэнсю успокаивала то ли нас, то ли себя. – Всё закономерно. В устоявшемся мире начинается застой. Мы подсовываем мудрому безумцу древнюю, доселе затерянную карту с четко обозначенными путями. Храбрец, не в силах сопротивляться, снаряжает корабли, а мы отыскиваем для него богатых меценатов. Возникает Новый Свет, со Старого начинается утечка генов, причем всегда экстремальных: мятежники, злодеи, искатели приключений, но и гении, которых не признало отечество… Вариант: поиск и создание оптимальных условий для гениев и экстремистов. В лучшем случае приведёт к свободе и процветанию, в худшем – к рабству и вырождению.

Сэнсю сделала паузу для того, чтобы передохнуть и обвести нас взглядом. Затем подолжала: – Вариант противоположный. Мы постепенно зажимаем гайки там, где уже собраны испытуемые. Создаются безжалостные условия существования, затем подбрасывается наделенный жаждой власти хитрый злодей. Смертник, прославившийся коварством и жестокостью в самые кровавые века. Злодей устраивает революцию на месте и дорывается до власти. Судьба злодея нас дальше волнует только в смысле его дальнейшего наказания. А в качестве замены всегда найдётся кто-нибудь, ещё хитрее, мерзче и кровавее. Этого добра у них там, хоть отбавляй. В процессе – неразбериха, кровопролитие, голод и мор. В результате рабство. Гении и экстремисты систематически отбираются и уничтожаются. Оптимальные условия в сем ходе истории создаются для хитрых, серых, бездарных, мелких и примитивных личностей, которые умеют проявиться только в отталкивании на пути к кормушке более ярких, но слабых физически или не столь хитрых. В любых ли случаях приведёт к задержке и конечной остановке развития или вероятны альтернативы? Будем наблюдать.

Мы молча внимали. В моем мозгу билось: “Мы создаем… Мы подсовываем… Будем наблюдать…” и всё отчетливее вырисовывался образ Сейтана. К ужасу, я начал понимать, что прежние догадки, ранее лишь сверкнувшие в уме, обрастали ясными чертами и оказывались единственно верными.

Сэнсю явно заботили мысли, которых она не высказывала. Однако, Великая Мать обвела нас отрешенным взором: – Вопросы есть?

Люцифер, как прилежный ученик, поднял руку.

Сэнсю кивнула.

– Выходит, и наш мир кто-то создал с целью эксперимента? Кто и чего ради?

Сэнсю тяжело вздохнула: – На подобные вопросы мы ищем ответы многие эпохи. – Она улыбнулась, как будто её осенила идея: – Может, кто-то из молодежи, не тратя лишних слов и не используя расплывчатых штампов типа “добро” и “зло”предложит конкретный ответ, например, на такой вопрос: что является основой любого творчества?

Пока Сэнсю обводила всех взглядом, Иош, Бодэхай, Алхэ и Люцифер, не задумываясь, ответили одновременно.

– Это любовь, – отрапортовал Иош. В зеленых глазах сверкнула тревога.

– Это удовольствие, – безмятежно улыбнулся Бодэхай. Глаз он так и не открыл, только чуть затрепетали ресницы.

Я сам испытывал удовольствие, созерцая его и зная, что это мой сын.

– Это самоутверждение! – запальчиво выкрикнул Алхэ. Огромные черные очи полыхнули надеждой.

Я вторично почувствовал удовольствие. И надежду.

– Это борьба. – Люцифер нагло ощерился. В желтых глазах плясали веселые озорные искорки, но где-то на самом дне почти ощутимо материализовывалась звериная сущность, которую я замечал в нем впервые.

Мне оставалось порадоваться, что уж к нему-то я отношения не имею.

– Ну что же, каждый из вас по-своему прав, – Сэнсю ласково кивнула всем четверым: – Предлагаю следующий вопрос. Что является конечной целью творчества?

– Общее счастье, – мечтательно протянул Иош.

– Нирвана, – спокойно улыбнулся Бодэхай. От глаз у него остались одни щелочки.

– Справедливость?! – почему-то вопросительно-недоверчиво рубанул Алхэ.

– Власть, – мстительно усмехнулся Люсик.

– И снова каждый прав, – поддержала их Сэнсю. Все внимали. – И все не правы, – продолжила Великая Мать: – Это результаты промежуточные. А конечные…

Все молчали. Иош и Люсик перехлестывались взглядами, выражая полную нетерпимость друг к другу и не принимая всерьёз взволнованного Алхэ и безмятежного Бодэхая.

Сэнсю сделала паузу, а потом и вывод: – За спиной у нас опыт. Впереди вечность. Думайте.

И тут я не выдержал. В голове словно что-то взорвалось. Пусть делают со мной, что угодно, я должен высказаться и познать правду. Будь, что будет.

– Говори, – кивнула Сэнсю на мою поднятую руку.

– Кто такой Сейтан? Его тоже мы подсовываем?

В глазах Сэнсю взорвалось признание. Я понял. Они не просто находят какого-то неведомого Сейтана, чтобы запихнуть в низший мир в качестве пятой колонны. Я широко раскрыл глаза, выплеснув в них последний вопрос, застрявший в глотке. Сэнсю молча же кивнула.

Я опустил веки. Ничего страшного не происходило. Только в моих мозгах что-то взрывалось, потому что не умею считать штампами и ерундой понятия добра и зла. Потому что не способен принять козни Люцифера в одном кульке с подвижничеством Сарины. И самое главное, потому что мне не под силу осмыслить мужское начало коварного Сейтана в мудрой душе Великой Матери Сэнсю.

Немая сцена продолжалась. Я потихонечку начал открывать правый глаз. Сэнсю загадочно улыбалась, прижимая указательный палец к закрытым губам.