Ту ещё жизнь устроил Мафусаил нашей раскрасавице Лилит. А мы не предвидели? И ведь открывали дурёхе глаза, предупреждали, как могли, – нет, всё твердила, что и самый талантливый, и самый отважный, и никто его не понимает, и все ему завидуют – женская логика, лишь бы всем назло, что с неё возьмёшь!

Очень нужно было Лилит связываться с этим типом! Шуточек ей хотелось, веселиться нравилось… Вот и намыкалась, как стал муженёк пропадать в своей знаменитой чёрной дыре. То обедать не явится, то вообще ночевать… То ни с того ни с сего вообще исчезнет надолго и, чем дальше, тем больше… Их малышу Иошалэ не так уж много и стукнуло, когда выяснилось, что в преисподней растёт его братец единокровный, причём ровесник, некий Люсик. Готовый негодяй, между прочим, как потом нарисовалось.

Сногсшибательную новость о своём сыночке нашей Лилит сообщила та самая Лилит, которую девчонки первой сотворили из глины, а Мафусаил уволок заселять собственного изделия чёрную дыру под собственнейшим же названием Преисподняя. Бедняжка ещё тогда переживала, чуяло её сердечко. И дожидаться недолго пришлось.

Позвонила крикливая любовница законной жене, устроила мерзкую разборку, вопила, требовала отпустить мужа к ней, любимой, ну про Люсика всё и нахвастала, дескать, гениальный пакостник, в своём-то возрасте исхитрился рассорить египетского Тута с вавилонским Шушерой и затеял не какую-нибудь драчку, а целую мировую войну. Виноватыми же в итоге оказались – угадайте, кто? Благодарю, на сей раз, как ни странно, почему-то вдруг не я, а Даниил, пытавшийся примирить, да Илья, угрожавший всеми казнями.

Тут же подвернулся ещё романтик не от мира сего, из славного города Ура, рода хоймалэ, племени мэломэд*. Ничего такого особенного не делал, куда там! – смотрел на мир наивными глазами, морщил длинный нос от солнца, пошёл, божья коровка, куда глаза глядят, не подозревая плохого, просто попутешествовать…

Люсик же, несмотря на младенческий возраст, надоумился кое-кому шепнуть, что у странника в загашнике золотое дно… Этот кое-кто пошарил, кроме вшей, естественно, ничего не обнаружил, да и распустил слух о подлости и коварстве носатых и глазастых странников из Ура. Люсик не замедлил обосновать и причину плохого характера означенных романтиков из того же самого города, каковая в его интерпретации заключилась в прямом родстве хоймалэ с Даниилом, великим борцом за справедливость, а мэломэд – непосредственно с Ильёй, поэтом-пророком. Вот такой малыш у Мафусаила образовался. Папочка номер два, натуральный, даже хуже.

Несчастная законная жена, услыхав эти страсти, прилетела с Иошиком к нам рыдать Кибеле в крылья. Одна Лилит туда, другая Лилит сюда, и что бы вы думали? Поплакала и простила. И чем дальше, тем хуже. Как подрос Люсик да стал зваться полным именем Люцифер, совсем житья не стало. При этом потомкам тех самых, из Ура, в поисках монет по сию эпоху продолжают трясти загашники и на полном серьёзе предъявляют обвинения во всех проблемах человечества.

Первым Мафусаил сманил в преисподнюю Каина, потом как-то так шустро, один за другим, глядишь – у них перенаселение, веселье через край, а у нас, в раю, хоть свисти, куда ни кинься, везде только Моисей с сестрой Терисой в поддавки играют. Конечно, подлец со своими шуточками целый гарем набил себе в чёрной дыре.

И на глиняную Лилит управа нашлась, красивая, говорят, никому из ангелов не снилась. И, конечно, тоже беснуется, и опять-таки к законной жене права качать. Снова бедная Лилит плачет у моей Кибелы на плече, та Лилит ревёт белугой, а что с этой Нефертити сделаешь? По шее дашь?

Собрались девчонки, то есть, теперь-то уже давно умудрённые матроны, да для нас-то всё равно девчонки. Слетелись они, нас всех на уши поставили, даже привлекли Учителя. Дух побеседовал с Мафусаилом, только и добился, что неугомонный бабник бросил ангела-жену окончательно и насовсем переселился к себе в преисподнюю.

Лилит тык-мык, деться некуда, вышла за Даниила, а тот, прежде всего, давай Иоша воспитывать: это справедливо, а это нет. Замучил, закрутил мозги всякими изысками до того, что бедный мальчик отправился на Землю помогать тем, кого пока ещё Мафусаил не сманил. Измученная мать до сих пор рыдает и бьёт сама же себя кулаками по голове от результатов известного хождения Иошалэ в народ.

А Иош по сей день заламывает крылья, когда видит, что творят его последователи со всеми остальными. И опять туда рвётся. – Мало тебя распинали? – вопрошаю. – Там давно другие методы, – отвечает. – Надо возвращаться, пока Иерусалим в клочья не разнесли и планету к ядрёной матери вообще не взорвали.

А Даниил хоть бы хны. Ясное дело, кровь-то не своя. Илья вякает рифмами, да кто его слушать станет? Илью теперь только гадалки в хрустальных шарах и видели.

Вот почему Бодэхай, сынок Сарины и Гавриила, вырос тихоней? Сидит себе, нектар глушит, амброзии налопается, пузо гладит, пятки чешет, медитирует, всё путём, только творить ленится, нирваной прикрывается. Говорите, воспитание? Выходит, мы с Кибелой плохо воспитывали?

Раз наш Алхэню, по примеру Иошалэ отбился от рук и следом за тем в народ шастанул, хорошо, без креста обошлось, да тоже неладно. Теперь просится назад, ноет, всё не так, ребята, дескать, не поняли его. А кого поняли? Да, но Алхэ, мол, особенно не поняли. Один Бодэхай тихонечко до сознания дошёл со своей нирваной, а Алхэ с Иошом только и спорят, кого затолковали страшнее да перепутали сложнее, и рвутся исправлять положение. Лилит с Кибелой волками воют, крыльями машут, просят Сарину посодействовать, не тут-то было: отговорить упрямцев пока не удалось.

А тут ещё у Люсика половое созревание, как раз в духе папаши. Такую оторву себе отыскал, змея похлеще всех известных предыдущих, и опять же египтянка. Теперь уже всё население чёрной дыры на уши встало. И пошло. Одни вопят “Нефертити! Нефертити!” Другие наоборот: “Клеопатра! Клеопатра!” И шапками кидают. Нашла коса на камень. А сколько той власти в чёрной дыре?

– Да я на обеих крыльями махал, – ворчал Илья. – Подумаешь, две зловредные тёлки бриллиантов не поделили. Тут вон поэтесса одна мне в хрустальный шар плачет…

Я шарахнулся, ещё руками замахал, но не тут-то было: Илья вяжется, бормочет о извечной страдалице, которая как на землю сорвётся, так обязательно неприятности: то её вонючий Агамемнон изнасилует, то живьём на костре сожгут, то сама от ужаса на двери удавится, и теперь взялась за своё… Казалось бы, всё хорошо, осела в цивилизованной стране, живи себе, испытывай программы, так нет… Ну не женщина, а кремень какой-то, ничто её не взяло. Снова стишки строчит, а чтоб выжить, гадает на чём попало, да торгует, чем ни попадя. Ну так скажи спасибо, что не посуду в забегаловке моешь, что вообще работа есть... А хочешь романы тискать, тогда не жалуйся на то, что поклонники после твоих поэтических откровений спрашивают: “А какая у вас профессия?” И нечего на это жаловаться, хоть камер-юнкером, а всё же польза, не рифмы дурацкие. Розы-шмозы… Тля-Рубля… Бармалей-азохынвэй… Короче, чушь собачья.

– Ты что, совсем? – возмутился Илья, даже заикаться стал. – Не стыдно?

Да я-то тут при чём? Я, что ли, порядки устанавливал? Кстати, в чёрной дыре, рассказывают, всё гораздо хуже: на художниках вообще замлю пашут, даже если самая бездарь, только и умеешь, скажем, что рисовать портреты больших хозяев или записывать биографии знаменитостей, а и тебе потеть придётся. Преисподняя – это вам не Голливуд. Своя справедливость у Мафусаила: не одним гениям в каменоломнях вкалывать.

Обозвал я в сердцах Илью завистником и тут же пожалел: разобиделся, бедняга, до того, что своими хрустальными шарами кидаться пошёл, и опять же мне в нос. Чуть-чуть до кровопролития не дошло.

Такая вот ситуация. Да что чёрная дыра! Пускай Мафусаил там и разбирается со своим Люцифером. У нас своих ситуаций на каждую эпоху не расхлебать.

Что делать? Делать-то что? Вот она, свобода выбора, всем боком лезет, а не отберёшь. Разве что послать их всех подальше, и пусть катятся в преисподнюю, а нам всё сначала, строить новый мир... Мы наш, мы новый мир построим… На свою голову… Ну и новых Адама и Еву лепить придётся. А с готовыми что делать? Кое-кто радуется: “Апокалипсис! Апокалипсис!” И Сарина туда же, и Даниил тут как тут… Вопят, дескать, ошиблись, не того чего-то понапихали в гены человекам, ну и в мозги соответственно, опять же почему-то забыли о крыльях. А люди всё равно вверх устремились, уж с этой башней так по языкам получили, нет, снова в небо рвутся, до нас добираются.

А кстати, что за Апокалипсис вдруг?

Илья посмотрел на меня недоверчиво: – Неужели не слыхал эту историю?

– Откуда? – отвечал я. – Я-то сплетен не собираю.

– Вечно ты, Михаил, не от мира сего, – упрекнул Илья. – Это не от тебя ли Бодэхай про трёх обезьянок набрался?

– Какие ещё обезьянки?

– Снова не понимаешь, да? – в глазах Ильи начали загораться молнии. – Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, не знаешь, да?

– Ну знаю, ну и что? – недоумевал я.

– А то, что тебя, начиная с пресловутой яблони, эта политика ещё ни разу не спасла, или я не прав?

– А не пошёл бы ты со своей политикой?

Надоел мне этот Илья. Я его тихо-мирно расспрашиваю про Апокалипсис, а он мне тут целую дискуссию развёл... Сочинитель фигов...

– Ладно, не сердись, – миролюбиво сказал он. – Я был уверен, что ты в курсе. Это Мехиаэль с Вельзевулом как-то начудили с перепою.

– Тоже новость, – пробурчал я. – Два придурка загуляли.

– Но на этот раз они забрались на совершенно дикую дыру, да ещё начала эры, забытый нами остров Патмос. А предварительно им какой-то хмырь из Останкинской башни новой эпохи за бутылку телик вынес.

– Ну и что, – отмахнулся было я. – Можно подумать, что на Патмосе хоть в какое время найдёшь электричество. Да там до сих пор лампочку на зуб пробуют.

– А это уж Люсик постарался, голова-то папашина. И пещеру изолированную нашёл, и с электричеством разобрался, уж включили как-нибудь… Замкнули на двадцать первый век и веселятся вовсю. Развлечение, понимаешь, устроили себе с Люцифером.

– Ну и? – спросил я, потихонечку начиная чувствовать интерес.

– Вот тебе и “ну”, – огрызнулся Илья. – И не заметили, как в пещеру влез пастух абориген, насмотрелся сериалов, реклам, порнухи, ужастиков, наслушался тяжёлого рока, накушался моделей в последней стадии дистрофии, что там ещё... принял всю эту свистопляску будущего за конец света, возбудился и, как мог, сел за мемуары. И сочинил Апокалипсис. И пошло… И пошло… И пошло…

– Бред какой-то, – сказал я, но совсем без уверенности, просто так, чтоб хоть что-нибудь высказать.

– Мало того, – продолжал Илья увлечённо, – так там ещё что-то зарикошетило и трахнуло по башке одного средевекового медика, тот сразу поэтом стал и оракулом одновременно… Искры брызнули в разные стороны – пророков да целителей развелось, ведьм, Мерлин совсем свихнулся, короче, на сегодняшний день все всё знают и дружно ждут Апокалипсиса.

– Что ж по-твоему, – засомневался я: – мы теперь обязаны им его устроить?

– Ну вот же мы собираемся для того, чтоб решить, – тихо ответил Илья. – Значит, в этом что-то есть. Гавриил ещё к тому же...

– Не понял... – начал я.

– Вечно ты не понимаешь, – взъярился Илья. – Что тебе опять непонятно?

– А Гавриил-то тут причём?

– Ты ещё Гавриила не знаешь? – горько усмехнулся Илья. – Ему же лишь бы дыру какую отыскать, чтоб влезть… В общем, обрадовался Гавриил. – Илья усмехнулся ещё горше: – Раскричался, мол, непризнанные гении, больная совесть, зеркало души… И начал этих Иоанна с Нострадамусом тиражировать вовсю…

Илья снова усмехнулся, на этот раз криво: – Какая там душа? Какое зеркало?

Он пожал плечами. – Меня этот тип не публикует… – обречённо посетовал поэт.

Самое главное!

Я посмотрел на него, только до носа рукой дотронулся.

– Вот, опять скажешь, что я завистник…

Илья посмотрел на меня вопросительно, да я-то что, мне своего носа жалко.

И сочинитель продолжил: – Нет, я не завидую, но всё-таки.

Илья поёжился, будто похолодало: – Ладно, этих хотя бы после смерти признают, а мы-то бессмертны, что же мне теперь? Ну скажи, есть в этом хоть какая-то справедливость?

– О справедливости с Даниилом… А Дух знает? – спросил я.

Илья взглянул отрешённо.

Я уточнил: – Насчёт Апокалипсиса?

– Думаю, это вопрос скорее риторический, – ответил шлемазл.

А тут и Мафусаил налетел. Писателя как ветром сдуло. А негодяй остался. Пришлось в дом вести.

– Помнишь? – сказала Кибела, глядя, как Мафусаил колдует над бутылкой от Клико. Судя по этикетке, это была настоящая Клико, прямо со стола друзей весёлого поэта Пушкина.

– Ещё бы, – ответил гость со значением. – Я всё помню.

Мать честная, они ещё общаются намёками! А веко у него заметно дёргалось. Уж не с Мафусаила ли Вия списывали?

– Не понял, – вставил я в образовавшуюся паузу. – Откуда у тебя эта бутыль? До воровства докатился?

Я почувствовал толчок в бедро. По внешнему виду Кибелы вряд ли догадаешься, что именно сейчас она усердно пихает меня под столом.

– Да брось ты, – лениво протянул Мафусаил. – Кто вообще алкоголь придумал, если не я?

Ещё бы, забудешь сиё изобретение.

– А помнишь? – опять завела Кибела.

Я понял, что наступает момент рассматривания альбомов, то есть, самое время потихонечку смыться. Оставить жену наедине с Мафусаилом уже не казалось смертельной опасностью. Древние мы всё-таки.

Но я ошибся. В том смысле, что Мафусаил улизнул от Кибелы, как только появились Лилит и Даниил. Оказывается, со мной желал побеседовать. А начал эту самую беседу с нытья. Дожились.

– Я не виноват, – вздохнул Мафусаил, едва мы с ним уединились.

– Ну знаешь, – возмутился я.

– Ведь я же хорошего хотел.

– Даже люди, и те давно поняли, куда ведут дороги от благих намерений... Или как там… – отвечал я.

– Что-то смотрю я, поумнел ты не в меру, – отметил Мафусаил.

– Ты со мной ссориться явился? – напрямик спросил я.

– А ты критики по-прежнему не любишь, – укоризненно парировал Мафусаил.

– А ты любишь? – огрызнулся я.

В общем, едва снова не по носам, хорошо ещё вовремя остановились. Причём первым опомнился именно Мафусаил.

– Намудрили мы с генетикой, – признался он. – Люди не только вышли гораздо хуже нас, они категорически не желают исправляться, наоборот, систематически ухудшаются.

– Интересно, как бы мы улучшались, если бы нам забыли крылья пристроить.

Я ещё пытался возразить, хотя и понимал, что спор с этим собеседником в любом случае не имеет смысла, поскольку заранее проигран.

Тут наш шутник встряхнулся и мгновенно преобразился в обычного себя, каковым я его и знавал прежде.

– Дались тебе эти крылья! – с досадой сказал Мафусаил. – Ты считаешь, дело только в крыльях? Полагаешь, всё изменилось бы, если бы они могли ещё плюс к бомбам крыльями махать?

– Причём тут бомбы вообще, – вечно он всё переиначит. – Все проблемы от недостаточности, низкой самооценки, а будь у человека крылья…

Мне на миг показалось, если объяснить получше, он поймёт. Куда там! Мафусаил только рукой махнул. И вовремя: все вдруг явились, кто откуда.

Ни Еву, ни Галатею не узнать, хоть внешне вроде не постарели, но смотрятся как-то по-другому, начистили пёрышки, ничего не скажешь.

Сарина и Гавриил, счастливая парочка, спустились, как птички, на одном дыханье, нашли же друг друга.

Лилит возмужала, горе её закалило, но всё равно хороша необыкновенно.

Даниил как Даниил, тот же нос, те же амбиции.

Вельзевул с шумом обрушился чуть ли не на голову, а следом и Мехиаэль не замедлил и лихо спланировал рядом. Ну и вид у них был! Прямиком из той пещеры на Патмосе, что ли?

– Подумаешь, Патмос, – усмехнулся Мехиаэль. – А то похлеще Патмоса не найти.

Короче, посидели вместе, выпили, откушали.

Учитель выглядит совсем дряхлым, и взгляд вымученный.

– Ну что, ангелы, – начал он, когда девчонки убрали посуду и уселись в первых рядах. – Обсудим сначала вопросы?

– У меня всего два, – скромно выступил Мафусаил. И тут же, ехидно заржав, как только он умеет, что окончательно превратило его в прежнего себя, добавил: – Кто виноват и что делать?

Дух осадил шутника неодобрительным взглядом. Укатали всё-таки и Учителя крутые горки.

– А что я? – немедленно заёрзал Мафусаил. – Я ничего. Я как все.

– В самом деле, почему так вышло, – задумчиво сказал Даниил.

– Что ты имеешь в виду? – повернулся к нему Учитель.

– Почему Ева сделала тот выбор, а Каин – ещё хуже. Про потомков даже подумать страшно.

– Я бы сформулировала проблему так, – блеснула начитанностью Сарина: – Первый же, сделанный человеком выбор, повлёк за собой длиннющую вереницу выборов последовавших поколений, каждый из которых оказывался хуже предыдущего.

– Каждый – это выбор или потомок? – деловито уточнил Мафусаил.

Сарина только крылом на него махнула.

– Не придирайся, – вступился за жену Гавриил. – Я предлагаю, рассмотреть изначальную программу. Такое впечатление, что кто-то из нас закодировал свободу принятия решений, как переменную, склонную постоянно тяготиться к худшему.

– Кто-то! – не выдержал я. – Непонятно, что ли, кто?

– Да ладно тебе! – тут же зашикали на меня все.

Ну как же, вопрос “Кто виноват” отпадает, потому что ответ априори известен. Но Сарина села на любимого конька и стала доказывать, что не в том дело, кто сотворил с программой этакую ляпу, а в том, возможно ли исправить ошибку или необходимо начинать всё сначала. И если ошибка не поддаётся, то что делать?

Мафусаил кивнул: – Вот я же говорю: два главных вопроса налицо.

Дух предупредительно поднял ладонь и шутник немедленно увял. А Учитель покачал головой. – То есть, вы считаете, что каждый выбор каждого человека всегда и обязательно шёл от плохого к ещё более худшему?

Все приуныли. Некоторое время было до того тихо, что легко послышалось сонное сопение Вельзевула.

– Нет, я хочу знать, – влез-таки Илья, как всегда, не к месту. – Почему у них всегда чем хуже, тем лучше?

– Объясни, – предложил Учитель.

– Чем талантливее человек, тем меньше у него шансов на выживание, – гнул своё Илья. Кого что волнует.

– Этот же закон распространяется на всё: от обычного горшка до любой творческой личности, – волнуясь до заикания, продолжал поэт. – И, в обратной пропорции: самые бездарные, будь то люди или их творения, как-то добиваются популярности.

– Это верно: чем хуже мужчина, тем больше нравится женщинам, – поддержал больную тему Даниил.

– И виноватым у них, как правило, оказывается самый безобидный, – вставила Галатея.

– У них! – снова не выдержал я. – На себя посмотрите!

– Не понимаю, Михаил, откуда в тебе столько сарказма, – заметила Галатея.

Конечно, сейчас опять меня во всём обвинят. Действительно, откуда во мне скопилось столько горечи!

– Не о нас же речь, – быстро отвела беду моя умница Кибела.

– Минуточку… – Дух воздел длань. – Каин сделал самый преступный выбор: лишил жизни другого человека, родного брата. Что может быть ещё хуже?

– Унижение, – одновременно сообразили Сарина и Гавриил. – Рабство. Моральное убийство личности. Разрушение души влечёт за собой коррозию духа.

– Изнасилование, – забеспокоились Ева и Галатея, подталкивая друг друга. – То есть, не просто унижение или даже убийство, а полное подчинение чужой личности своей воле. Опять же коррозия духа с обеих сторон: надругателя и поруганной.

Я было хмыкнул от такого набора слов, но покосился на жену и увидел, что она задумалась и вдруг стала их поддерживать: – Причём насильник всегда обвиняет жертву, а жертва даже в последующие жизни не может избавиться не только от чувства собственного ничтожества, а ещё и гипертрофированной постоянно растущей вины.

– Дай добром! – воскликнул простодушный Вельзевул, неожиданно проснувшись. – Зачем же мужика доводить?

– Вот, пожалуйста, – содрогнувшись, подчеркнула Галатея, всем своим видом выказывая презрение к Вельзевулу. – О чём и речь.

– Инцест! – с отвращением напомнила до сих пор хранившая молчание Лилит.

– Я сегодня очень-очень сексуально озабочен, – взвыл Мафусаил на какой-то совершенно зверский мотив.

А Вельзевул с Мехиаэлем тотчас подхватили: – Не до песен мне теперь, не до стихов.

Остановить их оказалось довольно сложно.

– Слушайте, что это вы все такие озабоченные, в самом деле, – поморщившись, перекричал парочку Мафусаил. – Предъявили бы претензии своим мужьям, чтоб занимались непосредственными супружескими обязанностями. Сколько можно вхолостую крыльями махать! А мне опять за всех трудиться, да? Я, конечно, всегда готов, но ведь я никого не моложе!

Лилит с протяжным вздохом посмотрела на бывшего мужа. Шутник приосанился.

Взоры обратились к Учителю. Тот одобрительно кивнул и сказал: – Что выявляет одну из важнейших проблем человечества. Созидательную и самую сильную сексуальную энергию они используют себе и другим, то есть, опять себе же, во вред и на уничтожение.

– Аборты разрешили, – наябедничал Мафусаил.

Я думал, женщины его тут же на куски разорвут, но очередная шуточка снова осталась безнаказанной. Илья, который уже довольно долго собирался с духом что-то сказать, именно сейчас вдруг решился: – А трагедия сексуальных меньшинств?

Я кивнул без всякой задней мысли.

– А ты чего киваешь? – отреагировал Илья. – Издеваешься? Не согласен небось?

И, конечно, все, моментально забыв о Мафусаиле, зашикали на меня. Рта больше не раскрою. Знал же, чтоб с Ильёй не связываться, так нет, поддержал на свою голову.

– Пытки, – ужасным голосом перекричал всех Даниил. – Вот что самое страшное. Когда один человек берёт тело другого человека, то самое тело, сотворить которое мы все приложили столько труда, и методически уничтожает клетку за клеткой, прикладывая максимум усилий, чтобы этот процесс продлился подольше и причинил терзаемому побольше страданий.

– То же унижение, но только возведённое в неимоверную степень, – согласилась с мужем Лилит.

– Интересно, какая сволочь сунула им в гены ещё и эту неистребимую упёртость, – с сердцем вставила моя тихоня Кибела.

А действительно, зачем им дали упорство? Кто мог его вложить? Вельзевул, что ли, постарался? Мехиаэль? Или всё тот же Мафусаил, что вернее всего выходит?

– Евреи, евреи, кругом одни евреи, – завёл негодяй вдруг очередные куплеты, а дружки, как водится, тут же подхватили было, но Мафусаил перешел на прозу: – Эх вы, если бы не я, про избранный народ забыли бы. Даже Илья, и тот упустил.

– Антисемит! – с отвращением воскликнул Илья.

– Это я-то? – картинно изумился Мафусаил. – Ну ты даёшь! Мой учитель еврей, любимая бывшая жена, – Лилит покраснела и отвела взгляд. – Лучшие друзья, – Мафусаил обвёл нас глазами, – все, как на подбор…

– У каждого антисемита бывает любимый еврей, – глубокомысленно заявила Сарина.

– А я-то сам кто по-твоему, кто? – воззвал Мафусаил.

– У евреев совесть бывает, – тихо сказала Сарина. – А у тебя?

– Ангелочек ты наш, – с отеческой укоризной проговорил Мафусаил. – Сариночка, радость моя, ты когда в последний раз спускалась в грубый мир?

– Не твоё дело, – буркнула Сарина.

– А напрасно, между прочим. – Мафусаил выставил указующий перст. – Не витала бы постоянно в тонких небесах, дорогая, – он покрутил пальцами у своего нимба, – то знала бы уже, сколько бессовестных семитов развелось. Ничуть не меньше, чем бессовестных других…

– Я же говорю, антисемит. – ввернул Илья. – После всего, что антисемиты постоянно проделывают с несчастными…

– Включая гибель шести миллионов на глазах всего мира, – поддержал Даниил.

– Тут уж не до совести, – подытожил Гавриил. – Тут уж хоть бы выжить.

– Сариночка, солнышко, ты же меня когда-то любила, – ласково произнёс Мафусаил, как будто никто ничего и не сказал. – Неужели забыла моё самое главное доказательство? Которое назад не пришьёшь?

Мафусаил глумливо осмотрелся: – Или мне его предъявить? Раз уж наши дамы такие озабоченные…

Бедная Сарина зажглась инфракрасным светом и молчала, не зная, куда деваться. Мы все деликатно от неё отвернулись.

– Между прочим, по Хемингуэю – “Несокрушимое еврейское упрямство”, – продолжил Мафусаил с горькой иронией и ещё картавя, как сделал бы любой семит, но выделив при этом ругательное слово. Негодяй часто закивал всем телом, как раввин на молитве, а из глаз брызнули зелёные искры, спутники каждой каверзы, когда подлец с торжеством посмотрел на Илью.

Тот дёрнулся, будто по нему тыщу вольт пустили, потом побледнел и пошёл пятнами.

Догадавшись о душевных муках несчастного, Учитель сделал сострадательный жест не только рукой, но каждой чертой лица, и примирительно сказал: – Что ж делать, иначе ведь наш особый дар не заработаешь.

Нужен им такой дар! – а вслух я промолчал, только подумал.

– В том-то и дело, – буркнул Илья, сделавшийся совершенно красным. – И Эрнст за всё расплатился сполна. Так что не надо.

– А чем это он, кстати, у нас там занимается? – Мафусаил прищурился, подумал и сам же стал отвечать на свой вопрос: – Ну да, ну да, а как же, рыбалкой, конечно.

– У тебя там и море есть? – удивилась взгрустнувшая было Ева.

– Отчего же… – хмыкнул Мафусаил. – У меня там всё есть. – и немедленно поведал: – В роли щук, например, попеременно соцреалисты. Пока жарят одного, другой барахтается на губе, вцепившейся в крючок, остальные ссорятся за первенство в очереди.

– Что самое интересное в сем процессе, – сообщил Вельзевул, успевший наново вздремнуть и слегка проснуться: – это то, что каждому доподлинно известно, чем чревато первое место.

– А чего же они за него борются? – снова не выдержал я. И ведь давал же себе слово не вмешиваться, нет, душа требует, что ли.

– А по привычке, – заржал Мафусаил. – Когда кто дурные повадки искоренит, сам превратится в рыбака, чтобы вступить в единоборство со следующей щукой.

Я поёжился.

Мафусаилу этого показалось недостаточно. Он снова уставился на несчастного Илью и кивнул на беднягу подбородком: – Вот ты у нас искусствовед… – Мафусаил хмыкнул и продолжал: – Раздавал таланты, отмечал печатью гения, а они мне эти твои знаки отличия вместе с душой за ерунду продавали.

Илья не выдержал: – Какой же ты негодяй, Мафусаил! Ведь ты же сам ставишь их в такое положение, что не только душу с талантом продашь...

– Извини. – перебил его Мафусаил. – Тебе закон причины и следствия напомнить? Он оглянулся на Сарину. – Ну-ка, Сариночка, как там точно насчёт кармы?

Сарина, успевшая принять нормальный цвет, отрапортовала в ту же секунду: – Любая ситуация, в которую попадает разумное существо, является отражением совокупности всех предыдущих мыслей, речей и поступков данного существа.

– Понял? – вопросил Мафусаил. – Спасибо, дорогая. А то нашли злодея. Да если бы не я, – он поочерёдно осмотрел притихших ангелов – то видали бы вы все такие благостные свою эволюцию.

– Каждый ведь знает, на что идёт, – примирительно заметил Дух.

Илья совсем побледнел. Взгляд, которым он молча одарил Мафусаила, не предвещал ничего хорошего. Мне следовало помочь ему, хотя бы, поскольку хозяин, но я честно не знал, как, да и что толку ввязываться, когда он потом первый же меня подставит.

– Это несправедливо, – запальчиво закричали Сарина и Гавриил дуэтом, а Даниил, конечно, тут же подхватил.

– Что именно?

Лицо Мафусаила искривила усмешка, но почему-то его никто не обвинил в излишнем сарказме.

– Что конкретно вы считаете несправедливостью? – повторил насмешник. – поведение людей, обсуждение поведения людей или же обсуждение поведения только людей, не затрагивая нас?

В моём мозгу начало шевелиться что-то такое, от чего и крылья застыли. В результате получается, что если мы всё-таки примем решение разрушить грубый мир, то и до нашего, тонкого доберёмся? Я посмотрел на Кибелу. Она ответила мне обеспокоенным взглядом.

– Крылья чешутся, – высказался Вельзевул, борясь со сном.

– Чёрные дыры не отдам, – внушительно сказал Мафусаил.

– Подумаешь, преисподняя, – встрял Мехиаэль. – Всё равно там твой сынок скоро всю власть захватит окончательно, а тебя вообще выпрет к чёртовой бабушке.

– К чьей бабушке? – насмешливо протянул Мафусаил, но быстро одумался и вздохнул: – Какой-никакой, а сын всё-таки. Не уничтожать же собственных детей, – и с вызовом посмотрел на Учителя.

– Не понял, причём тут чёрные дыры, – медленно сказал я. – Вроде мы о человечестве.

Всё-таки мне очень хотелось спасти от нависшей опасности, по крайней мере, свою семью, но разговор двинулся по другой плоскости.

– Не можем же мы истребить человечество, оставив при этом функиональными чёрные дыры, – наивно произнесла Ева. Похоже, о нас самих, о том, что от человеков и через чёрные дыры к нам прямая дорога, она всё ещё не подумала. – Или можем? И зачем?

– А кто в преисподней живёт? – риторически спросил Илья. – Не те же души?

Тут заговорили все разом. Даже Вельзевул, наладившийся было снова закемарить, встрепенулся и захлопал глазами.

– Ладно, саму материю сделать не проблема, а вот нового духа откуда на всех набрать?

– Но если мы заново сотворим человеческие тела и по новой запустим туда те же мёртвые души, что изменится?

– А новые откуда взять? Ничего из ничего не получается.

– Так ты предлагаешь, все души зараз уничтожить, смешать наново в один дух плохие и хорошие, улучшить, а потом опять делить по телам?

– Взять, например, – мечтательно произнёс Мафусаил, и соединить Казанову с Папой Римским...

– Не понял, которого Папу ты предлагаешь, – пробормотал я.

– А любого, – пожал плечами насмешник. – Какая разница!

– Вот это очень хороший вопрос, – воздвигнув вверх указательный палец, заявил Учитель. – Я бы сказал, один из важнейших вопросов.

Все повернули к нему головы.

– Вижу, что мы постепенно свели проблему к двум возможным альтернативам, – хладнокровно подытожил Дух. – Первая: найти ошибку в программе и исправить, ничего другого не трогая, пусть живут. Вторая: всё переделать сначала. При этом, в любом случае, определить, как поступить с теми душами, которые проявили себя в качестве абсолютных носителей зла. Отделить общий спирит тиранов, насильников, злодеев, извергов с тем, чтобы извести под корень, либо же слить опять всё в одно целое с надеждой, что Добро всё-таки осилит Зло когда-нибудь.

– А разве есть возможность разделить дух на части? – полюбопытствовал Мафусаил. – Тогда всё, конечно, проще… Нет, кроме шуток, расчленять, что ли?

– Да что там делить! – Мехиаэль явно закипятился. – Взорвать всё на фиг к чёртовой бабушке, – и весь делёж!

– Слушай, что ты привязался к моей бабушке? – потерял терпение Мафусаил. – У меня и бабушки-то никакой отродясь не бывало. Или была?

Все дружно посмотрели на Учителя с вопросами во взглядах.

А я боялся глаза повернуть в ту сторону, потому что лихорадочно соображал. Елки-палки, что же это получается? Ведь если только это не издержки нашей программы, а похоже, что и нет, то откуда дурной дух вообще взялся? Как получилось, что добрый дух вдруг начал и продолжает превращаться в злого? И ведь это как раз то, о чём Илья предупреждал ещё, когда только творить начали.

– Ангелы, – как будто подслушав мои мысли, жалобно заныл поэт. – Никто же из них абсолютными носителями зла никогда не рождался. Они же как-то делались злодеями уже при жизни. Может, это материя на них так действует?

– Точно, – прошептала осенённая Сарина. – Заранее ведь невозможно ни запрограммировать, ни предсказать, кто именно и почему предпочтёт сделать в предлагаемых обстоятельствах тот или иной выбор. Мы не можем учитывать параметров по той простой причине, что не знаем их... Если это перегибы материи, то ещё куда ни шло, программу ещё можно исправить, а если это сам дух портится? Это же подумать страшно, что выходит...

– Прокисает, что ли? Как молоко? – заржал Мафусаил, но быстро смолк.

В сгустившейся атмосфере повисла тишина. Даже Вельзевул с Мехиаэлем беззвучно пытались шевелить мозгами.