Имеется в виду, что мадьяр – это человек толпы. Как тот пулеметчик на чердаке: «Он был мобилизованным мадьярским солдатом немецкой армии, так сложилась его венгерская жизнь». Воюет поневоле, понимай. Или как та мадьярка, жена пулеметчика, тоже марионетка. Куда муж, туда и она. А если даже они идейные борцы против СССР... Все-таки повествовательница – дочь советского офицера. А он не мог не знать, что в 1945 году венгры, воевавшие против СССР, были салашисты, не хортисты. Последние вышли из союза с Германией еще в 1944 году. И если это не отразилось в рассказе впрямую, то, может, чтоб не запутывать читателя. Самой же повествовательнице, в глубине души, ясно, что это самые идейные венгры все еще сражались против СССР в 1945 году.

Отсветом этого является проникшая в рассказ борьба вековой давности, революция 1848 года, национально-освободительная борьба Венгрии против Австрии. Я имею в виду столь любимого женой пулеметчика Петефи, поэта и воина, погибшего тогда, как погибло тогда и дело независимости Венгрии, как оно погибло и в 1945 году. И в 1956 году (подавленный путч тоже проник в этот рассказ).

Однако и не оболваненные, идейные – тоже своеобразные марионетки, рабы массовой идеи. Например, идеи независимости Венгрии от варварского СССР. И этого след тоже есть в рассказе. Я говорю о противопоставлении: «До чего же не празднична, убога - серая моя родина» с одной стороны и «домик синий соперничает с домиком желтым яростью красок» с другой (и много еще всякого контрастного).

И не потому ли НАСТОЛЬКО солидарна с пулеметчиком-мужем его жена, что сама с ним полезла на чердак помогать отстреливаться от штурмующих город советских. (Наверно, то случай, что в тот бой пулеметчику пришлось вступить в своем родном городе и в своем доме. Но фанатизм мужа и жены, может, и не случаен.) Война – время выбора. Многие, так или иначе, примыкают к одной или к противоборствующей толпе. И при поражении своих кажется, что рушится мир. И тогда фанатики своей, терпящей поражение толпы, готовы покончить с собой, если остались живы, и даже покончить с жизнью собственных детей. Что и попыталась сделать жена пулеметчика, прося советского капитана застрелить ее и детей ее.

Наконец, и сам советский капитан – представитель толпы, толпы, ведущей справедливую, по ее мнению, войну против исчадия ада – фашизма и его приспешника, салашизма.

Капитан, да, убил мадьяра-пулеметчика, человек одной толпы убил человека другой толпы.

Но если название «Убей своего мадьяра» это призыв убить человека толпы в СЕБЕ, то даже такой, казалось бы, экстраординарный поступок капитана, как в бою отказаться убить сразившую капитанского ординарца женщину – не есть еще выламывание капитана из толпы.

Поясню.

Война кончается. Великодушие вот-вот победителей, гуманность их настолько велика, что рука капитана, поднятая на мать (дети ж тут же!), опускается.

Убивает в себе человека толпы капитан лишь тогда, когда под дулом пистолета в руках женщины, с умирающим (но еще не умершим) ординарцем на спине уходит.

И здесь мелькает мысль, а не демонизм ли ведет этого человека? Ощутить всю полноту жизни на ее грани со смертью...

Или капитан здесь просто квинтэссенция человека толпы, обуянной чувством силы и справедливости?.. То есть героический персонаж коллективистского толка...

Наверно, все же второе.

Вот он и в 1956 году не ослушивается приказа и участвует в подавлении антисоциалистического путча в Венгрии. Военнослужащий же... Человек толпы.

И только дочь его, повествователь рассказа, наконец, безусловно совершает акт убийства в себе человека толпы.

Вот доказательства.

Во-первых, она возводит в культ почитание Случая.

А это действительно Случай с большой буквы – то, что произошло на чердаке в 1945 году. Не брось яростная женщина автомат после попадания в ординарца, продолжи она очередь, капитан был бы убит.

Или скажете, что закономерно: сработала ее женская суть. Каким бы ни была она фанатиком идеи, какое бы чувство мести ни поднялось в ней при виде убитого мужа, женская мягкость-де вмешалась всевластно.

И все же... Доля секунды отделяла капитана от смерти.

Близко он был от нее и под дулом вальтера. Все же женщина ненавидела его. Теперь еще и за то, что он отказался покончить с ее детьми и нею.

Нет. Случай спас капитана. Впрочем, и его ординарца: «Потом ординарец станет толстым председателем колхоза».

И вот ради чувственного чествования Его Величества Случая повествовательница несколько раз ездит в Венгрию, в тот город, где случайно не убит был ее будущий отец. Тот случай породил-де цепь других случаев. Случай ее рождения. Случаи ярких явлений ее жизни: рождения ее детей, рождения ее любовей к разным мужчинам.

Да здравствует Случай!

Во-вторых, повествователь вводит в культ красоту, сопровождавшую тот, первый Случай: «как внезапная летучая мышь, из тени выскакивает женщина», «раскинув крыльями руки», «Над отброшенным автоматом дымок, как над чашкой чая».

В третьих, в рассказе есть культ экстремального, экзотического: декламация стихов по-венгерски человеком, не знающим этого языка, яркие поступки в виду смерти (ординарец, грудью заслоняющий своего командира, женщина, решившая всей семьей погибнуть вместе с мужем, бесстрашие капитана).

И, наконец, этот вызов – со стороны повествовательницы – общественному мнению в ее стране, состоящему в том, что преступления фашистов не подлежат забвению и прощению. Следовательно, ничем внешним не может быть оправдан (пусть и похожестью на лицо отца) поцелуй в губы каменного салашиста в фашистской каске, памятника жертвам в борьбе с СССР в 1945-м и в 1956-м годах.

Все это вместе достаточно доказывает, что идеалом Ильницкой, вдохновившим ее на создание рассказа является демонистский идеал сверхчеловека.

Скажете, а как же с дифференцировкой между повествователем и автором? – А Ильницкой как раз характерно внедрение собственного бытового элемента. Расстояние между автором и повествователем у нее предельно мало. Как, впрочем, и у всех романтиков (этих эгоистов, если в моральном плане и одним словом, по Гуковскому) и их крайних представителей, демонистов.

Впрочем, чтоб не создалось негативного осадка от данного осмысления рассказа стоит и впрямую похвалить автора. Во-первых, за само наличие идеала, стимулирующего ее творчество. А то в нашу эпоху постмодернизма художник зачастую творит, не имея за душой того, во имя чего вообще стоит творить. И получается произведение, так сказать, околоискусства, выражающее мировой пофигизм. Во-вторых, это не шутка – гуманистический материал развоплотить в антигуманную идею, прекрасные массовые порывы - в ценность случая, ужас смерти – в красоту. Как писал Мазель: «Сила [художественного] открытия измеряется <…> его неожиданностью и трудностью. Чем дальше друг от друга совмещенные свойства, чем меньше угадывалась заранее сама возможность их сочетания и чем менее очевидными и более трудными были пути реализации этой возможности, тем выше, при прочих равных условиях, творческая сила открытия, В этом смысле истинно художественное произведение осуществляет, казалось бы, неосуществимое, совмещает, казалось бы, несовместимое». И можно сказать: «Браво, Ильницкая!» Даже несмотря на такую щекотливость, как демонизм. Ибо такой идеал призван встряхнуть, побудить к бунту против застоя, пошлости, мещанства. Это иногда нужно людям.

Я вообще исповедую теорию Атанаса Натева, что специфической (ничему больше не присущей) функцией идеологического искусства (в смысле не прикладного) является непосредственное и непринужденное испытание сокровенного мироотношения человека с целью совершенствования человечества. И отношения искусства с нравственностью в этом случае оказываются очень, как бы это сказать помягче, неоднозначными. Кто-то из людей может не выдержать испытания. Но не человечество. Поэтому ему не страшно даже испытание такими страшными идеалами, как ницшеанство, демонизм...

Так что пусть не смущает никого то, к чему привел мой разбор рассказа Ильницкой.

Хочу еще признаться, что данный разбор явился результатом проверки следующей идеи.

Идеал – явление инерционное. У некоторых он один-единственный на всю жизнь. У некоторых – плавно изменяется. Медленно. Так если Ильницкая относится ко вторым, то ее идеал нескольколетней давности не должен бы измениться.

А несколько лет назад я столкнулся с книгой Ольги Ильницкой «Дебют на прощанье».

Из разбора кое-чего оттуда получалось, что она – демонистка.

Захотелось проверить, осталась ли она ею.

Получилось – осталась.

Можете сравнить. См. http://art-otkrytie.narod.ru/bayron.htm  

Дайте файлу открыться до конца, инструментом Find найдите «Ильницкая» и читайте, проверяйте.