Рита, зычная подруга
Эрогенного досуга,
Афигенного труда!
Там – на крышах Тель-Авива –
Ты подначиваешь Зива,
Что сияет, как звезда.

А хотя бы и почтмейстер, -
На своем верховном месте
Зив перемолол застой:
Вот он – слепленный что голем
И промытый алкоголем
Дух поэзии святой!..

Наподдать ему коленкой,
Обозвать его нетленкой –
Это ли не праздный путь?
Место Карлсона вакантно:
Для продрогшего ваганта
Лучше меду раздобудь.

К счастью, ты не феминистка,
Не страдаешь от мениска.
Гений твой весьма игрив:
Из любовничеств, любительств
Он восстал – как песни “Битлз” –
Нахватавшись с неба рифм;

А еще созвучья снизу
Тянут шею к парадизу,
Их раблезианский смех
Рыщет вроде леопарда, -
И с прохожих клеопатра
Поутру сдирает мех.

Ономастикой ты, Рита,
Переводишься с иврита,
Но сменяют ли на стих
Флорентинцы бинго-шминго?! –
Как фамильное фламинго
Ты для большинства из них.

Да и Зив эзотеричен
Средь базарных зуботычин:
Что бы петрила мечеть
Аравийская – в хористе
Приходском, от евхаристий
Не успевшем протрезветь?..

Для него для перестарка –
Матка бозка, водка “Старка”
Плюс непарная тефтель…
А, быть может, и парная:
Лишь бы грела, пеленая,
Всмятку с яйцами постель.

Впрочем, речь не об омлете,
Вы напрасно оба млеете:
Все ристатели пера
Скверно жрали ведь и раньше;
Голодухе-ветеранше
Грянем громкое “ура!”

Карамель не вашей карме
Скармливает шук-а-Кармель:
Хай жует себе с тоски.
Лишь одним “великороссам”
По дороге с велокроссом,
Выплетающим венки!

Гляньте-ка анималистски
Сверху вниз: они – моллюски,
Недостойные зевков.
Что-то вякнув по-лаосски,
Дынь затарят пол-авоськи
И бредут на Дизенгоф…

Ханжеская их гримаска –
Косметическая маска,
С эдакой не до бравад.
И у Риты, и у Зива
Получается красиво –
Мелюзге несдобровать!

Так пущай себе воззрятся
Из трущобного развратца
На сверкание колес –
По сонетно-млечной трассе
Обогнавших в одночасье
Хромоногий их колосс.

Мнемозиною и Фебом
Вы поставлены под небом
Наших смежных Палестин –
Чтобы рифмы, как педали,
Очередность соблюдали
Над районом Флорентин.

* * *
Перед ударом молнии плашмя –
О, не спасуй! – навылет выстой:
Тревожно теребя молитву “Шма”
Под причет мушмулы ветвистой.
Коварно близится Сезон Скорбей
С повадкою золоторотца.
И мрачный египтянин скарабей
В машинке пишущей скребется.
Россия крестится: вершится суд
Наездником на пьедестале,
Просвирки рыхлые – ужель они спасут
От просверков дамасской стали!..
Россия крестится. Израиль спит,
Пресыщенный чревоугодьем.
И над долиною грохочущих копыт
Прострится ль длань Его к поводьям?..
Но вот полпятого – как фа диез
Той ночи средиземноморской,
В которой горло прочищает бес,
Клубясь над пепельною горсткой.
Из Яффо грязного опять вопит мулла,
Науськивая правоверных.
И местечковою вещуньей мушмула
В глубоких крючится кавернах.

* * *
Опять сквозь строй плетусь уныло
Под шомполами…
Мое горнило –
Неутоляемое пламя.
Под средиземным пересолом
Переселенье
Вдвойне тяжелым
Дремотной видится Селене,
Чей долг – прикидывать на пальцах,
Сверкая плешью:
Нужду скитальца
В пропорции к его безгрешью,
Удельный вес его истерик
В судьбе народа…
Волной о берег
Расшиблось чаянье Исхода.
Мне нечего сказать собратьям
По униженью:
Уж не собрать им
Осколков избранности в жменю.
Сомкнув изгойские фаланги –
Авось окрепнем…
Но высшей планки
Не взять и разъяренным гребням!
Вознесся вал – но быстро птица
Падет морская:
Как бы строптивца
Крылами слету иссекая.

УЛИЧНЫЙ МУЗЫКАНТ

Ночь готическою готовальней
По бордюру сомкнет эмпирей,
И чем купол мечети овальней –
Тем заточка часовни острей.
Черный флаг на краю волнореза
Опоясают сумрака рвы –
До утра сняв обеты с железа
Не купаться в кипящей крови.
Из фалафельных и ювелирен
К “мерседесам” потянется люд;
Марокканец, девически жирен,
Нам пропишет российский галут.
Вот и здесь не выносят нас на дух,
Старый Яффо убраться велит;
В затрапезных его колоннадах
Угнездился скрипач-инвалид.
На Крещатике прежде пиликал –
А теперь запрягает “Гоп-стоп”
Детворе, что под видом каникул
Зачастила в соседний секс-шоп.
Строчкогон из одной газетенки
Уж состряпал о том репортаж:
Дескать, вьется смычок его тонкий
Средь блошиных глухих распродаж…
Не способны газетные врезки
Ни осмыслить, ни выразить вслух –
Что такое страдать по-еврейски,
Укрепляя мелодией дух.
Рев толпы златоцепной нахрапист,
Льдисто шекели в лапах звенят, -
А старик, попадая в анапест,
Развлекает нахальных щенят.
Вдруг – поддев острием канцонету,
Разгоняя закатные рвы –
Он привносит в нелепицу эту
Просветленные “Муки любви”.
Выплеск сердца – не с бухты-барахты:
Смерть – и та ведь красна на миру.
Да услышат прибрежные яхты
Стон расстрелянных в Бабьем Яру!
Так сыграй же им Крейслера, Брамса,
Горсть созвучий сквалыгам вручи –
И спасительным нимбом обрамься
В старояффской лотошной ночи!

* * *
Как на панели трансвестит
Глотая слезки,
Твоя душа от ран свистит
На перекрестке;
Свистит, не попадая в ритм,
Возжаждав тремпа,
К тому ж ее благой иврит
Отстал от темпа
Сребролюбивой толчеи
Ближневосточной,
Смешавшей гордые ручьи
В канаве сточной…
Лови мотор и озирай
Останки текста:
Бухарско-марокканский рай
Эпохи бегства
Обратно, через весь Синай –
Под бич Египта,
Где станешь буквой, так и знай,
Из манускрипта!..
Но отсвистеться норовит
Твоя когница –
Ей проще вникнуть в аравит,
Чем измениться.
Во всем ей хочется, увы,
Дойти до ручки:
Чтоб оставалось от главы
Ползакорючки;
Изрешеченностью грешит
И вязким блудом –
Лишь только б в книгу “Берейшит”
Вписаться “йудом”.

* * *
                        Наташе
Его ладони перестыли
И перестали осязать –
Пока в зубчатом перистиле
С небесных перистых флотилий
Скликал он меркнущую рать.

На перестил чужих постелей
Растрачен отроческий пыл,
Покои духа опустели…
И угли, тлеющие в теле,
Он мысленно переступил.

Секрет вокального искусства –
В высвистыванье двух-трех нот:
Когда лауреат близ густо
Цветущей пустоши бескустой
Со скуки стариной тряхнет.

Затишье не оценит перлов,
Но он уже не столь раним:
Ввиду успокоенья нервов
На вилле у миллионеров,
Где служит сторожем ночным.

* * *
В ресторанчике русском “ерш”
Олимпийский призер Мельбурна
Под призором трех стриптизерш
Попивает бравурно. -
Только шаг от вольной борьбы
До свободного секса… Вирши
Громоздит старьевщик с арбы
У Брилльянтовой биржи, -
Расстояние в полплевка
Между всем и ничем… Спасатель
По зиме с морского конька
Соскочил – и вдруг запейсател:
Так и ходим – на волосок
От утопленничества в высях!..
Закажу грейпфрутовый сок
И в глазах твоих рысьих
Пару-тройку вкрадчивых нот
Различу – словно чтиц на сцене:
Но и это мне не вернет
Музыкального зренья.

* * *
Не поможет ни рев и ни визг нам
В запечатаной кровью клети:
Род людской из истории изгнан –
Дабы шерстию вновь обрасти!..
Вероломной ордой филистимлян
Заорудовал каменный век,
Окоем их кострами задымлен –
Саблезубый готовя набег.
Распаленные близкой добычей
То их алчные очи огнят:
Люб им наш травоядный обычай
Подражать фатализму ягнят.
В этом приторном “салям алейкум” –
Поскреб острых когтей у ворот.
Выйди, Б-г, и сразись с Амалеком –
Коли твой обезумел народ!

СУХОВЕИ

Объявленный врагом народа
Смиренномудрый хиллелит,
Я любовался год от года
На черную луну Лилит.
Не лихорадка ли сенная? –
Был сакрум сумраком объят,
И разрастался огнь Синая
На весь феллахов халифат.
Я жил дарами тамариска;
Мой профиль делался острей –
Пока маррана и мориска
Жег Торквемада на костре.
И притомленней, притоманней
Казалась оторопь равнин,
И что-то о небесной манне
Шептал расстрелянный раввин…
О, суховеи, теребите
Вечнозеленую листву
На ханаанской теребинте
И потакайте большинству! –
Вы свищете мне: “Опасайся!
Грядет возмездие в Песах! –
Веспасианова пасьянса
Ты не раскладывал в песках…”
Но книга Флавия – фальшивка,
И с нею почерк неслиян
Новооткрытого отрывка
О гибели галилеян!..

ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ НАКАНУНЕ РЕПАТРИАЦИИ

Когда, нарезываясь досвина,
Мы распевали, породнясь, -
Не напрямую, а лишь косвенно
Погибель осеняла нас.
Психотворенье в позе логоса –
Рвало Искусство под уздцы
Богему с понуканьем: “Трогайся
Умом и сердцем, стервецы!”
И вот, на бесноватых гульбищах –
О, анаконда канонад! –
Кругов твоих спиральных губящих
Мы грядый пестовали ад.
Тимура вычислив Пулатова:
“В отплату Риму” – знал ли я,
что скроена с греха Пилатова
заиорданская куфья!
Но с каждой новой анаграммою
Сужалось едкое кольцо;
Язык, игравший роль упрямую,
Все цокал, цокал, цокал, цо…
По мнению Готхольда Лессинга,
История религий – лесенка.
(Крепка ли рифма, Эфраим?..)
Мы все над пропастью стоим!
Прощайте, други! Эзотерика
Мне старцев оптинских чужда
В тот час, как зырит из-за Терека
Неутоленная вражда.
Я понял: сколько ни увиливай
По винтовой на эмпирей –
Мир видится Йезекиилевой
Долиною сухих костей.
В хребет империи не вклиниться
Междоусобным позвонкам.
Москва! Ты для меня – гостиница,
Где распрей скапливался хлам.
Дум Эмпедокловых над Этною
Не разделяю и на треть.
Отчизну лишь ветхозаветную
Обнять хочу и умереть.

* * *
Таская на себе вериги
Вигилий, чуждых панычам,
В лицо старорежимной Риге
Заглядывал я по ночам.
На копьеносные фасады
В каменотесовых садах
Я сыпал блесток мириады,
Как неимущий падишах:
Любуясь готикой павлиньей,
Едва сводя со шпилем шпиль –
Вдали от косолапых линий
И маменькиных простофиль.
Я чертыхался, пил в подвалах,
Чихал на пыльных чердаках
И в парке меж кокоток вялых
Продажным ловеласом чах –
От родственного сабантуя
Сбежав к булыжной мостовой
И скуку лестницей бинтуя
Витиеватой винтовой…